В 1885 году в Казани трагически погиб крупный музыкальный талант, популярный композитор и педагог Виктор Никандрович Пасхалов.

Личность замечательного казанского композитора представляет далеко не только местный интерес. В истории русской музыки он занимал особое положение на грани двух направлений: консерваторского /Московского/ и новаторского /Петербургского/, наиболее яркими представителями которых были с одной стороны Чайковский, Рубинштейн, с другой «могучая кучка» – Мусоргский, Бородин, Римский-Корсаков, Балакирев.

Предлагаем вашему вниманию очерк о композиторе Николая Калинина, известного казанского археолога (1888-1959). Николай Филиппович преподавал в Казанском университете (он был его выпускником), долгое время (1924-1946) работал в Центральном музее Татарии (ныне Национальный музей РТ). В 1945 году, когда был написан очерк о композиторе Пасхалове, Калинин заведовал историческим отделом музея.

Рукопись хранится в Национальном архиве Республики Татарстан. Право первой публикации передано газете «Казанские истории». 

 «ПАСХАЛОВ талантлив – это несомненно. ПАСХАЛОВ забит судьбой – это еще несомненнее».

М.П. Мусоргский

 ВИКТОР НИКАНДРОВИЧ ПАСХАЛОВ

Талант Виктора Пасхалова как мелодиста проявился во многих романсах, пользующихся широкой популярностью. Такие романсы, как «Под душистою ветвью сирени», «Нет, за тебя молиться я не мог», «Дитятко» и другие стали народными песнями. 

Композитор Виктор Пасхалов

Проявляя огромный интерес к народной музыке, В.Н. собирал народные песни, занимался гармонизацией. И во многих его произведениях звучат подлинные народные мотивы. Такова его «Нивушка», «Бурлацкая песня», «Ты взойди, солнце красное», вальс на тему «А яблок, сладких яблок» и проч.

Другими сторонами своего творчества Пасхалов еще теснее примыкал к «могучей кучке» о ее склонностью ко всей широте и глубине музыкальных изобразительных средств в инструментальных, симфонических и оперных формах. В.Н. работал над операми «Демон», «Мазепа», «Первый винокур» на сюжет русской сказки о черте. Именно отрывки из последней оперы, «выполнявшиеся Пасхаловым в Петербурге, привели Стасова и Мусоргского «в восторг» и заставили «верить» в него.

Однако пасхаловская опера оказалась неосуществленной. Невероятные жизненные условия, постоянная материальная нужда, доходившая иной раз до положения почти нищенства, личные неудачи, обильно сыпавшиеся на его голову в продолжение всей жизни, болезнь, нравственное одиночество, унизительное положение среди некоторых купцов – «меценатов», «покровителей», смотревших на него в лучшем случае, как на забаву, мрачная эпоха безвременья последних годов его существования – привели его к трагическому концу. Он насильственно прервал свою жизнь неудачника, покончив самоубийством в ночь на 1 /13/ марта 1885 года. (На могильном камне стоит другая дата – 29 февраля – Ред.)

Незаслуженно забытый современным ему «обществом», Пасхалов живет в народных массах. Его произведения поют повсюду в нашем Союзе, часто не зная, кто их автор, но это свидетельствует о большой народности его творчества, о созвучии его с музыкальной стихией русского народа. Заслуги Пасхалова ценятся всей советской общественностью, далеко не только старыми почитателями или специалистами. По заказу Ленинградского музыкального издательства пишется монография о В.Н. Пасхалове профессором Московской консерватории Вячеславом Викторовичем Пасхаловым, лучшим знатоком жизни и творчества его отца. В.В. Пасхалову Госмузей ТАССР обязан ценным даром – нотным автографом Виктора Никандровича, представлением для экспозиции музея редчайших фотографий и многими сведениями о знаменитом казанском композиторе.

Отмечая 60-летнюю годовщину смерти В.Н. Пасхалова, мы в знак уважения к его памяти даем ниже приводимые сведения о его жизни, поскольку это оказалось нам возможным сделать по разрозненным, отрывочным материалам, разбросанным в печатных заметках; некрологах, воспоминаниях...  

Глава 1

Виктор Никандрович родился в Саратове 18 апреля 1841 года[1] в интеллигентной и музыкальной семье. Многие близкие родственники В.Н. старшего и младших поколений – известные артисты, певцы, музыканты. Мать его Анна Никаноровна, по второму мужу Мордовцева, была довольно известной писательницей. Многие ее стихотворения положены впоследствии сыном на музыку[2].

Среднее образование он получил в Саратовской гимназии, где одно время среди его преподавателей /в 1У классе/ состоял Н.Г. Чернышевский. В воспоминаниях Д. (фамилия отсутствует) о Чернышевском как преподавателе гимназии приводится случай редкого нарушения дисциплины на одном из уроков. Нарушившим ее был Витя Пасхалов, увлекшийся принесенной в класс книгой по зоологии с хорошими иллюстрациями[3].

При больших способностях, «он был хорошим учеником и нередко удивлял своих наставников обширной памятью... Чтобы считаться в классе первым учеником, В.Н. не нужно было просиживать ночей над латинскими вокабулами, он все быстро соображал, а еще быстрее заучивал».

Свободное время он посвящал музыке, которую страстно любил с детства[4]. «Заунывные песни волжских бурлаков, монотонная игра кочующих музыкантов нередко заставляли его поздно возвращаться домой из гимназии». Подслушанные на улицах волжского города своеобразные местные напевы, вроде очень популярной тогда «Саратовской Матаньи» и песенные выкрики уличных торговок: «А яблок, сладких яблок» – отразились позднее в его произведениях[5].

В 17-летнем возрасте в 1858 году В.Н. окончил гимназию. Вероятно, под влиянием известного историка-романиста Д.Л. Мордовцева и матери, имевшей литературные наклонности, Пасхалов подает прошение о принятии на историко-филологический факультет Казанского университета, куда и был принят 25 августа 1858 г. Учение шло неплохо, но Виктор Никандрович стал серьезно думать об искусстве, которому он решил всецело посвятить себя.

Пробыв в Казани только один год, он 15 июля 1859 г. увольняется под предлогом переезда в Московский университет[6]. В действительности он оставляет вовсе университетское образование и, переехав в Москву, отдается музыкальным занятиям. Отчим удерживал его от такого решительного шага, но, не желая стеснять пасынка в выборе профессии, предоставил ему свободу действия, взяв только с него обещание «не обмануть»[7].

В Москве юный Пасхалов учится у Виллуана. Но недолго...[8] Не имея еще систематического образования, он неудержимо стремится к музыкальному творчеству.

До нас дошли первые произведения, возможно, написанные еще до отъезда в Париж, обозначенные композитором как ор.1, ор.2, ор.3, ор.4, ор.5, тогда как ор.6 имеет пометку, что написан в Париже[9]. Ор.1 написан на слова Лермонтова: «Ты помнишь ли, как мы с тобою прощались позднею порою – Вечерний выстрел загремел, – И мы с волнением внимали». Ор.5 – на слова А.Толстого «Скрытой болью горит...», наполненный музыкою «Растворил я окно» Чайковского.

 Глава 2

Для продолжения музыкального образования В.Н. принимает вскоре очень смелое и, можно сказать, героическое решение – почти без материальных средств отправиться в Париж и поступить там в консерваторию. Собрав последние свои крохи, он поехал в Париж, где пробыл 4 года, считаясь вольнослушателем местной консерватории.

В Париже он узнал, что такое бедность; но рядом с нею – и успехи в музыке. По его собственным словам, он в несколько часов выучивал то, на что другие ученики тратили несколько дней. В это время Пасхалов особенно пристрастился к Шуберту, которого он всегда считал любимым своим композитором, ставя его, однако, ниже Мейербера и Бетховена.

Тут наступает в жизни молодого музыканта полный трагизма момент, когда несмотря на ужасающие материальные бедствия он не оставляет своего призвания служить искусству. «Он голодал нередко по шесть дней до тех пор, пока кто-нибудь из друзей не накормит его». Что может сравниться по силе с болью голодного желудка? Где мог он находить в себе силы что-то делать, когда лишения вели его к смерти?

Сколько должен был передумать, пережить душевных потрясений и гнева молодой Пасхалов, видя вокруг себя безумную роскошь Парижа, этого «базара житейской суеты», где окруженные пирующими и утопающими в золоте тунеядцами гибли в нищете и неимоверном труде обездоленные? От голода юноша «настолько ослаб физически, что еле переходил из одного угла своей комнаты в другой. Это была, собственно, не комната, а что-то вроде чердака в шестом этаже дома. Раз вознамерился он спуститься с лестницы, ведущей из его комнаты на улицу. Несколько не доходя до дверей, он скатился с лестницы и грохнулся о дверь квартиры, где жила швея». Бедная женщина приютила его и спасла от близкой смерти.

Этим эпизодом объяснял композитор происхождение музыки к «Песне о рубашке», которую он нашел в себе силы написать в это время. Этим произведением В.Н. «всегда сам восхищался; он им жил, им увлекался, называл его «своей лебединой песней». Он вдохновлялся ею и плакал горькими слезами, исполняя ее. Слышавшие это исполнение, находили «Песнь о рубашке» лучшим из всего, что создавал его талант.

По воспоминаниям управляющего придворной певческой капеллой С.В. Смоленского известно, что Пасхалов никогда не расставался с небольшой записной книжечкой, в которой находилась между прочими записями и запись этого самого драгоценного ему произведения. Странно, почему не сохранилась эта драгоценность среди прочих рукописей, оставшихся от покойного. Возможно, что с ней случился один из прискорбнейших случаев, каковыми была богата жизнь великого таланта и великого неудачника.

Потеря сокровища в то время, когда она произошла, если это было при жизни композитора, должна была произвести на него потрясающее впечатление и ускорить трагическую развязку. Другой вопрос – отчего это лучшее произведение Пасхалова не было напечатано, тогда как другие и менее значительные появились в печати при жизни композитора в числе нескольких десятков – решается проще.

Здесь причина заключается в содержании сочинения в его революционизирующем значении и в резком протесте против социального неравенства, в защите обездоленных трудящихся, в порицании бессердечия господствующего класса. Музыка написана на известные стихи английского поэта Томаса Гуда «Песня о рубашке».

Затекшие пальцы болят, И веки болят на опухших глазах... Швея в своем жалком отрепье сидит С шитьем и иголкой в руках... Шьет – шьет – шьет, В грязи, в нищете, голодна, И жалобно горькую песню поет - Поет о рубашке она: «Работай, работай, работай, Едва петухи прокричат. Работай, работай, работай, Хоть звезды сквозь кровлю глядят.

Далее в песне швеи говорится о беспросветной одурявшей работе, работе на богатых, которые носят на себе не холост, «а жизнь безотрадную швей», про хлеб, который дороже человеческого тела и крови, про жестокость труда, платой за который является солома, отрепье да черствый кусок. В середине своей песни швея в страстном порыве мечтает «только бы раз подышать дыханьем лугов, полевыми цветами». В последней строфе поэт бросает буржуазному обществу зловещий вызов в виде вопроса: «Иль песня та к вам, богачи, не дойдет?»[10].

Вряд ли произведение нашего композитора могло рассчитывать на появление в печати по чисто политическим, по цензурным условиям! Так вылившись из наболевшего сердца горячим, страстным напевом, оно дало автору отрадное сознание совершенного им большого дела, но одновременно стало источником невыносимых страданий, когда знаешь, что оно остается лежать в маленькой книжечке, в тайнике кармана рядом с сердцем, желавшим отдать себя страдающим людям.

За недостатком источников мы не знаем о политических взглядах Пасхалова, но можем догадываться о прогрессивности их по той самооценке, которую давал он этому своему сочинению. Он говорил:

«На памятнике незабвенного поэта Томаса Гуда только и значится: «он спел песню о рубашке». Я бы был счастлив, если бы я знал, что на моем памятнике будет написано: «Он сочинил музыку на «Песнь о рубашке».

Этого счастья Пасхалов никогда не дождался, да и вообще в продолжение всей жизни он был, по меткому выражению Мусоргского, «забит судьбой», которая цепко держала его в своих когтях. Удивительно ли, что Пасхалов научился заглушать свои страдания вином и что алкоголизм его с годами прогрессировал, превратившись в неизлечимую болезнь.

 Глава 3

И вот после четырех годов пребывания в Париже, без диплома в кармане, без денег в кошельке, с пустым желудком, с единственным сокровищем – дерзкой песней, которой он хотел бы разбудить совесть обладателей толстых кошелей, – он возвращается в Россию с какой-то смутной надеждой на то, что он будет нужен ей, что творчество его принесет что-то важное, значительное. Может быть, его гонит в Отечество та безысходная нужда, которую на чужбине труднее переносить, чем «дома».

«Бог весть, – пишет его биограф и ученик И.Д. Астрахан, – какими судьбами очутился он в Москве, где пробыл всего лишь несколько дней у брата своего – купца, женатого на известной Чижовой». / К сожалению, ничего не могу сказать ни про брата Пасхалова, ни про «известную» Чижову. О них сведениями не располагаю/».

Брат предлагал Виктору Никандровичу должность приказчика, но получил от него ответ: «Ты шутишь, разве к этому я стремлюсь?»

В.Н. взял у брата только осеннее пальто – единственное, чем он наполнил свой скромный чемодан. Богатый брат «купец больше ничем не снабдил своего бедного брата – композитора. Он пробирается на родину в Саратов. Это приблизительно 1863 год.

Как он живет здесь в годы 1863-1867, не ясно из его произведений. Между парижским периодом, к которому относится ор.6, и 1867 годом, которым отмечен ор.11, должны, следовательно, относиться лишь произведения, отмеченные номерами 7, 8, 9, 10. Они сохранились в рукописном виде и изданы были гораздо позднее. Ор.7 – это популярный романс на слова В.Крестовского: «Что, моя нежная, что моя милая, что ты глядишь на осенние тученьки,.. Сяду у ног твоих на постелюшку, зашепчу я кручинушку, песню спою про лучину-лучинушку, сказку смешную скажу про Емелю-Ёмелюку...» Юргенсоном издан в 1381 г. с подзаголовком «Посвящено А.Н. Н-ву.» В автографе В.Н. Пасхалова эти инициалы расшифровываются. Под ними, оказывается, скрывается фамилия известного Саратовского артиста 1860-х гг. А.Н.Николаева. Ему же посвящен и ор.9, еще более популярный романс Пасхалова, изданный Гутхейлем в 1869 г.

«Нет, за тебя молиться я не мог, держа венец над головой твоею. Страдал ли я, иль просто изнемог... Чела убор венчальный измять венцом мне было жаль. … За что цветов тогда мне было жаль, бог ведает: за то ль, что без расцвета им суждено погибнуть, за тебя ль... Не знаю я... в прошедшем нет ответа» /слова А.Григорьева/.

Ор.10 написан на стихи Мордовцевой, матери Виктора Никандровича: «Сбылись ожидания, забыты страдания, твой образ прекрасный опять предо мной».

Автор стихов адресовал их Милютину, брату известного министра.

1867 год может быть назван поворотным в личной жизни В. Н-ча. Ему уже 26 лет, он прожил четверть века странной жизнью неудачника, не достигшего «положения, не составившего имени, живущего одинокой и беспорядочной жизнью. Он встречает на своем пути женщину, которую серьезно полюбил. Это Мария Львовна Лобко, его будущая жена, бывшая в это время в возрасте 22-23 лет. Скончалась на 81-м году жизни в 1925 г., следовательно, год ее рождения – 1844-1845 гг. (из беседы автора с В.В. Пасхаловым).

Ей принадлежит честь нравственной поддержки гибнувшего, неуравновешенного таланта нашего композитора. Из известных нам документальных данных именно на эти годы близости с Марией Львовной относятся многие факты, свидетельствующие о вспыхнувшей энергии и новой воли к творчеству. 1867 годом отмечен ор.11, посвященный Марии Львовне. Это романс, весь проникнутый светлым чувством влюбленности, нежности и какой-то ясной простоты и безыскусственности. И мотив этого романса-песни простой, народный – как я уже говорил, напоминающий веселую старинную саратовскую народную частушку: «Шел я верхом, шел я низом, у Матаньи дом с карнизом» и т.д. Вот слова этого романса:

«На груди моей Миньоны Я хотел бы отдохнуть, Чтоб под жаркою щекою Колыхалась эта грудь, Чтоб подслушало бы ухо Шопот сердца твоего, Чтобы сердце рассказало, Сколько счастья у него».

Да, счастья! Но оно не дается даром. Его надо заслужить. Довольно богемной жизни, надо стать положительным человеком, семьянином, иметь положение, заработок, звание, диплом. Чего он не сделает для своей «Миньоны», чтобы заслужить ее руки?

В.Н-ч едет в Петербург сдавать экзамены в Придворной певческой капелле, что может дать ему хотя бы звание регента, руководителя хором, учителя пения и музыки, взамен хотя бы ускользнувшего от него звания свободного художника, каковое он мог бы получить, окончив консерваторию. Экзамен сдан! Получен диплом. Лететь бы теперь в Саратов в объятия невесты. Но!..

Новый страшный удар! Он узнает про убийство в Саратове девушки Лобко. Его любимая – мертва, с мукой ощущает несчастный счастливец. Его страдания выражены были им в новом произведении, которому суждено было стать одним из самых широко-популярных. Это известный романс: «Под душистою ветвью сирени». Две части его – контрастируют. Неясный мажор:  

«С ней сидел я над сонной рекой И, припав перед ней на колени, Ее стан обнимал я рукой. А ее трепетные руки Я так долго, так страстно лабзал».

И вдруг трагический минор:  

«Погребальные свечи,… Со слезой раздирающей муки Я на труп ее жадно припал И холодные мертвые руки Так безумно, так страстно лабзал...»[11]

В Саратове же произошло следующее: разбойники убили двух двоюродных сестер его невесты – девицы Лобко. Это было сенсационное событие на всю Россию, и Александр II приказал устроить публичную казнь для пойманных преступников. Их повесили в Саратове на Соколовой Горе. Невеста же осталась жива, и вскоре счастливый жених с нею встретился в Саратове.

Следующий 1868 год особенно богат для В.Н-ча в творческом отношении. К этому году относится не менее семи произведений из сохранившихся, что для Пасхалова было необычайно большой цифрой. Среди них – редкие для него светлолирические романсы, как то: на слова А.К.Толстого: «Грядой клубится белый пар» /ор.85/. Ор.21 – тоже на слова А.К.Толстого – «Благоразумье» – проявляет сатирический талант Пасхалова, которым он обладал в сильной степени.

По сохранившимся произведениям, его собственное исполнение этой толстовской сатиры на консерваторов, с припевами: «Понемножку – понемножку; если можно – осторожно» было исполнено с таким юмором и выразительностью, что все слушатели «помирали от смеха».

Ор.22 «Нивушка» – произведение весьма характерное для таланта Пасхалова с его тяготением к народным мотивам. Вероятно, в это же время написан им вальс для духового оркестра на мотив: «А яблок, сладких яблок». Этот вальс хочется отметить особо: во-первых, потому, что он относится к оркестровым произведениям композитора, о которых ни в изданных его произведениях, ни в литературе о Пасхалове мы нигде ничего не найдем; во-вторых, оно по своей народности, по теме, взятой из уличной жизни Саратова, – весьма характерно для той стороны его творчества, которая роднит его о прогрессивной, новаторской школой русской музыки «Могучая кучка».

 Глава 4

1869 год – женитьба, переезд в Москву. Пасхалов получает место руководителя хором и учителя музыки в Московском кадетском корпусе. Кажется, материальная жизнь его налаживается.

Ему предоставлена казенная квартира при кадетском корпусе. Его имя становится известным в печати, т.к. в этом году издается первый его романс («Гутхейлем»): «Нет, за тебя молиться я не мог». Но он стремится к неизмеримо более глубокому творчеству. Сохранились отрывки из замыслявшихся им опер: «Демон» и «Мазепа». От первой сохранилась «Песенка Тамары» из оперы «Демон», от второй– большое трио Кочубея, Марии и ее матери, занимающие 12 страниц текста.

Но гораздо более важное значение для его творчества имело замыслявшееся им в это время создание оперы на сюжет народной сказки про черта – первого винокура и искусителя. Как шло создание этой оперы, какими темпами – мы не знаем, но во всяком случае не позже, чем к 1872 г. у него были сочинены два номера, явившиеся, по-видимому, наряду с «Песней о рубашке» высочайшими достижениями его таланта. Это марш или шествие Сатаны и «Свадебная телега, скачущая с бубенцами», с хором поющих и хохочущих девушек. Это были вещи такой могучей силы, блеска и оригинальности, что впоследствии, сыгранные «кучкистам», они привели их в восторг.

К этому же недолгому московскому периоду Пасхалова относится попытка его продолжать музыкальное образование. Есть известие, что он в 28-30-летнем возрасте состоял учеником Московской консерватории, т.е. в 1869-1871 гг. По другим сообщениям, занятия в консерватории предшествовали его экзаменам в Певческой капелле.

Как бы то ни было, а в 1871 г. произошел прискорбный казус с нашим композитором, достигшем уже 30-летнего возраста, имевшем за плечами уже немалый творческий путь. В личном его архиве сохранилась обширная рукопись 1871 г. /50 листов/, представляющая поданную директору Московской консерватории Николаю Рубинштейну партитуру конкурсной работы /хор и оркестр/ на слова народной песни в записи Балакирева. Это – добросовестная, достаточно технически грамотная, но какая-то вымоченная ученическая работа, которая не могла понравиться Н. Рубинштейну, да и вообще, по отзыву специалистов, не представляющая ценности в музыкальном отношении.

Натура В.Н., видимо, не приспособлена была к систематическому труду. Из него не мог получиться ни Чайковский, ученик консерватории, гениально пошедший по своему пути, ни Римский-Корсаков, отпочковавшийся от «Могучей кучки», не признававший консерваторской выучки, и пошедший тоже по своему пути, не сходному с путем «кучкистов» по глубине знания теории музыки.

Пасхалову ближе была натура Мусоргского, но ему не доставало силы последнего. Попытка одолеть консерваторское учение была, видимо, искренней, но тоже не по силам Пасхалову. Неудовлетворительная оценка, данная ему Н. Рубинштейном, была для него снова невыносимым ударом, определившим дальнейший путь его по истине нескончаемых и невыносимых бедствий, сведших его в преждевременную могилу.

 Глава 5

Катастрофа с консерваторией и конкурсом 1871 г. привели к дальнейшим катастрофам. Вспыхнуло с новой силой отчаяние в своих силах, желание заглушить страдание вином… Опять черт-искуситель, первый винокур! Привычная болезнь развивается с небывалой силой. Ее не может остановить ни рождение сына, ни горе жены. Рассудок оставляет его. Жена не в силах оставаться с ним. Она с шестинедельным сыном уезжает в Саратов.

Пасхалов опять один. Страдания его невыносимы. Он сбирается с силами и делает еще одну попытку остаться на высоте положения. Он едет в Петербург, где чувствует родственных себе музыкантов. И вот он в кругу Мусоргского, Стасова, Римского и других «кучкистов». Вынимается заветная книжечка, и он исполняет перед нами то, что всего дороже для него, что он считает своими лучшими достижениями. Как-то отнесутся они к надежде всей его жизни, к тому, что только и осталось ему отрадного в ней. Был ли он «вполне оценен этими музыкальными корифеями»?

В.В. Стасов в этом же году ему писал:

«Нас всего сильнее поразил и Ваш могучий свадебный марш /приходящейся сродни С-dur-ному и другим инструментальным великолепиям Франца Шуберта/ и мчащаяся с колокольчиками телега, наполненная поющими и хохочущими девками. Вот где Ваш талант сидит, сила, национальная жилка, юмор, широкий размах. Мусоргский запомнил лучшие места, и хотя играл их лишь приблизительно верно, однако же тут можно было настолько различить Вашу натуру и способность, что весь наш музыкальный кружок в восторге, и тут не было ни одного человека, который не признал бы в Вас сильного и оригинального таланта, заставляющего ожидать от Вас очень многого».

В тон Стасову говорил и Мусоргский /в письме Стасову, написанному в ночь с 12 на 13 сентября 1872 г./:

«свадебное шествие» мне было очень приятно; как живая струйка в парный день в задохнувшемся чуть не до смерти лесу – так на меня подействовало шествие: блеск, сила, ритмическое богатство, простота и непринужденность изложения разбудили меня...»

Но чуткость Пасхалова различила, мне думается, в этой куче восторгов по его адресу, что дело обстоит не так блестяще, как говорится в этих приведенных частях писем. Весь ли кружок был в восторге и всё ли понравилось? Мы знаем, например, отзыв Римского, который, хотя и не говорил его, вероятно, вслух Пасхалову, тот мог это почувствовать.

А Римский-Корсаков писал впоследствии:

«Пасхалов, приехавший из Москвы в качестве вновь объявившегося таланта, играл нам отрывки из своей оперы «Большой выход у Сатаны», а также какую-то якобы оркестровую фантазию плясового характера. Все это было незрело и в сущности мало обещало».

Еще больнее была для В.Н-ча оценка его «Песни о рубашке» и романсов, При последние Мусоргский писал: «в этих вещах пузырится московский солод и пыхтит уже не в меру»[12].

«Песни о рубашке» Мусоргский и вовсе не оценил. Он ее назвал свойственной ему откровенной грубоватостью «кислосладким пуканьем» ниже «московского солода на фоне гражданской скорби... Тьфу-ты! Черт бы побрал этих гражданских пиит, этих фарисействующих нюней!».[13]

А для Пасхалова этот «фарисействующий нюня» был «незабвенным поэтом» и высшим образцом для подражания. Такая оценка была новым крахом для самолюбия Пасхалова. Вероятно, он думал: «Если лучшие люди так оценивают мое заветное произведение, то что же я стою?» И в отчаянии он покинул Петербург. Неоднократные письма Стасова в Москву не возымели уже своего действия, т.к. бедняга снова «запил горькую».

 Глава 6

С каким-то странствующими музыкантами он отправляется на Волгу. Доехав до Казани, он остается в ней до конца дней своих. Это произошло в 1872 году. Удаление от музыкальных центров, конечно, означала отказ от надежды идти по широкой дороге. Но Казань – древний культурный центр со старинным университетом имела сильный слой интеллигенции, являлась крупным театральным центром, где выступали знаменитейшие русские артисты, организована была в прекрасном здании прекрасная опера. Музыкальная жизнь в Казани была значительна.

Пасхалов нашел в Казани благоприятную среду для проявления своего дарования, а также для деятельности музыкального педагога. Он выступает в концертах, главным образом, в домашних, на квартирах видных профессоров, любителей музыки, в богатых домах местных купцов, капиталистов-»покровителей». «Кружок любителей музыки», существовавший в это время в Казани, организовал бесплатную музыкальную школу, где В.Н. бескорыстно и с величайшей охотой ведет преподавание музыки.

Он был очень любим публикой как музыкант и интересный, оригинальный человек. Существовал Пасхалов уроками и часто принимал на себя роль руководителя любительских музыкальных кружков, стараясь в членах их развить вкус и имея обыкновение преподавать им теорию музыки.

Его творчество проявлялось, главным образом, в свободной импровизации, в которой он был блестящим мастером-исполнителем. К сожалению, он мало клал свою музыку на нотную бумагу, а его слушатели тоже не оставили нам записей его произведений и только по изданным воспоминаниям некоторых из его казанских современников мы можем догадываться о многообразии и вдохновенном огне его творчества.

«У него были искренние почитатели, – пишет С.И. Васюков, – которые обыкновенно залучали его к себе; угощали предварительно и сажали за рояль. Пасхалов играл чудно, играл увлекаясь, забывая тоску, которая грызла его больное сердце. Странным выразительным шепотом он пел свои романсы, аккомпанируя до художественной тонкости. Слушатели проводили с музыкантом целые ночи до самого утра, нервное напряжение, вызванное его вдохновенной музыкой, заставляло некоторых дам падать в обморок, мужчин плакать. Такие концерты назывались в Казани «пасхаловскими ночами»[14].

Пасхалов не оставлял работу и над своей оперой «Первый винокур».

«Мне рассказывали об этой музыке, – сообщает тот же автор, – слышавшие отрывки оперы, рассказывали об оригинальности и чисто русской поэзии народных мотивов. Действующие лица были крестьяне и черт, черт русский, смешной и не особенно коварный, такой черт, которого наш русский народ проводит и ставит в критическое положение. Потому у Пасхалова и адская музыка не характеризовалась угрюмым колоритом, напевы и характер бесовских песен были оригинальны и забавны»[15].

Эта народность пасхаловского творчества была созвучна с эпохой, с революционным народничеством 1870-х годов, и видимо, находила отклик среди казанской интеллигенции. В музыкальном мире России того времени очень заметной струей были многочисленные выступления композиторов с народными по сюжету и по музыке операм. Довольно назвать «Вакулу» Чайковокого /впоследствии «Черевички»/, «Бориса Годунова», «Хованщину» Мусоргского, «Князя Игоря» Бородина, многочисленные оперы Римского-Корсакова на сказочные и былинные сюжеты.

Интересно отметить, что великий писатель Л. Толстой в это время мечтал о создании народного театра с общедоступными пьесами, дополненными музыкой /опер он не любил/. Однажды он рассказал В. Серовой, жене композитора и матери художника Серова, о своей попытке обработать свою сказку «Винокур» для сценического народного представления.

«Был я недавно, – говорил он – на гулянке, насмотрелся, наслушался я там всякой всячины… Знаете, мне стало совестно и больно, глядя на все это безобразие! Тут же я себе дал слово обработать для народа какую-нибудь вещицу... И вот я сейчас работаю над «Винокуром», мне нужна музыка к этой пьесе. Я хочу ее дать исполнить в балаганах на Святой[16].

Серова написала к толстовскому «Винокуру» несколько музыкальных номеров, но они не удовлетворили писателя.

Неверно сообщение автора статьи, из которой я извлек это сведение, что и Пасхалов «попробовал еще свое счастье с «Первым винокуром» Толстого[17]. Пасхалов самостоятельно и раньше пришел к мысли писать эту оперу, сюжет которой он заимствовал из сказок, изданных Погосским.

Но какое характерное совпадение. Два человека – скромный казанский композитор и «великий писатель земли русской» одновременно имели аналогичные замыслы и работали над одним и тем же сюжетом. Это лишний раз подчеркивает созвучие эпохи, которое проявлялось в деятельности знаменитого композитора-неудачника.

Неудачи продолжали его преследовать. Это объяснялось далеко не болезнью, но в значительной степени всем складом тогдашней общественно-политической жизни. Пасхалов отличался мягкостью и скромностью характера. Никогда не был в стае хищников, жил бескорыстным тружеником и потому вечно бедствовал.

Немногие видели, в каких ужасающих условиях жил несчастный композитор, которого большинство знало лишь с показной стороны во время его концертов, не заглядывая в его интимную обстановку.

«Полные жизни и общественного интереса 70-е годы, когда я познакомился с Пасхаловым, – вспоминает Васюков, – на одном из концертов, устроенном М.В. Лентовским, тогда еще скромным артистом Моск. Мал. театра. Помню, участвовала М.Я. Ермолова, А.В. Аристова и другие. Пасхалов произвел на меня с первого раза тяжелое впечатление: он был не то болен, не то чем-то удручен; говорил тихо, смотрел в сторону, словно чего-то ожидая. Потом, когда я ближе познакомился с артистом, он был всегда такой тихий, боязливый...

Пословица: «omnia mea mocum porto» совершенно подходила к артисту: у него была одна только фрачная пара, которую он, по-видимому, берег и носил аккуратно. В четвертом этаже небольшая меблированная комната, в которой пусто, стол, с нотами и начатыми этюдами романсов. Пианино не было у музыканта-композитора /Н.К./...

Музыкант и художник не мог «вылить своей души», которая страдала молча, когда мотивы и звуки томили человека в его безмолвном одиночестве. Мне всегда казалось, когда я смотрел в небольшие глаза Пасхалова – глаза сверкающие по временам каким-то угрюмом блеском: что? Что такое таится в душе этого деликатного мягкого человека?»[18].

«Как он бедствовал – это, конечно, немногим известно. Лучшей иллюстрацией последнего служит следующий факт: летом, в июле месяце 1378 г., В.Н-ч приходит в Ботанический сад /на озере Кабан/ к своему доброму приятелю профессору Н.В.СОРОКИНУ; приходит с нотами и с подушкой под мышкой: «Ты накорми и приюти меня», – мог только сказать В.Н-ч Н.В. Сорокин поспешил удовлетворить своего друга. В.Н-ч не мог вообще быть у кого-нибудь в долгу, вознаградил г.Сорокина, посвятив ему «Separation» – переделку романса Глинки, а г-же Сорокиной посвятил мазурку. Обе эти вещи, как и чудный романс «Отчего тяжело» – покойный написал в доме г.Сорокина в Ботаническом саду».

Сколько таких произведений, спросим мы себя, рассеял композитор по своим знакомым и сколько их безвозвратно погибло! Пасхалов проявлял необыкновенную «крайнюю любовь к природе: он способен был в продолжении пяти часов /как это было с ним в Ботаническом саду у Сорокиных/ восхищаться тем или другим цветком… Его любовь к природе отразилась и на его произведениях. Природу он обожал.

«К чему», бывало говорил он, «воображать себе бога в виде старика? Думаю, что всемогущая природа и есть бог». Дорожа крайне скудными сведениями о философских взглядах Пасхалова, мы с особым удовольствием приводим это место из некролога, написанного близким другом и учеником Виктора Н-ча. Оно говорит о пантеистических представлениях композитора, которые свидетельствуют, думаю, не о ретроградности, а скорее о прогрессивности его взглядов. Не даром подчеркнутая мною фраза о боге и природе в цензурном экземпляре газеты, хранящемся в Науч.Биб.Каз.Гос.Университета зачеркнута красными чернилами цензора. К 1876 году относится его романс на слова Т.Шевченко / в переводе Плещеева/ «Проторил я дорожку» сохранившийся в... 

Рукопись обрывается