В 2002 году коллеги Андрея Петровича Гаврилова отметили 60-летие со дня рождения редактора газеты «Вечерняя Казань» выпуском книги воспоминаний «Он был редактором от Бога».

Есть в этой книге и очерк главного редактора газеты «Казанские истории» Любови Агеевой.

Книга появилась благодаря агентству «Информ-клуб ЭС» и его руководителю Артему Карапетяну при финансовой поддержке депутата Государственной Думы России Ивана Грачёва, вывших сотрудников «Вечёрки» Любови Федоровой, Алексея Демина, Султана Салимзянова, президента компании «Диалог инвестментс» Александра Таркаева при содействии редактора газеты «Персона» Андрея Морозова.

Андрея Петровича вспомнили и те, кого он выделял в редакционном коллективе, и те, кто доставлял ему немало хлопот. Среди авторов были и неказанцы, например, московский журналист Егор Яковлев. Все они знали Гаврилова, общались с ним.

Только один человек не мог этим похвастаться: Ахмет Вали, написавший свой отклик к сороковому дню, знал Андрея Петровича просто как читатель. Есть в этом издании и моя статья. Ее заголовок стал названием всей книги. Я написала воспоминания, которые здесь воспроизводятся в полном объеме. 

Наша книга – это не только гимн талантливому журналисту и редактору, одновременно это учебник для того, кто ищет ответ на вопрос, как сделать свою газету популярной и любимой.

Гавриловская «Вечёрка»

Этот портрет принесли на встречу супруги Сальниковы. Не помню, чей он. Возможно, Володи Зотова, возможно, Васи Мартинкова

 Начну свои воспоминания об Андрее Гаврилове текстом прощального некролога, который написала в день его смерти и опубликовала 3 октября 1991 года в газете «Казанские ведомости», главным редактором которой в то время была. Как мне кажется, я написала тогда главное, что можно сказать сегодня, через 10 лет, прожитых нами – его коллегами, всем городом и горожанами без него.

«Смерть удивительным образом примиряет людей. Проститься с Андреем Петровичем Гавриловым пришли и его друзья, и его недруги, и те, кто делал его жизнь радостной, и те, кто предавал его, толкая к трагической развязке. И, видимо, каждый в душе находил в эти минуты добрые воспоминания о нем. Потому что смерть высвечивает в памяти все лучшее и светлое. Мы, бывшие «вечёркинцы», вспомнили 12 лет совместной жизни, подарившие городу новую газету, которую сегодня ждут во многих казанских домах.

На панихиде многие говорили о гавриловской «Вечёрке». Так оно и есть. Но все-таки настоящей «гавриловской» она была тогда, когда он строил ее целиком из своего вдохновения, из своего представления о мире и будущем.

Он стал нашим лидером не по должности – он был им по духу. Он усмирял наши гордыни тем, что знал больше нас, видел лучше нас. И часто нам оставалось лишь претворить в жизнь его задумки и его идеи.

Он рос вместе с газетой. А мы росли вместе с ним. Это был ни с чем не сравнимый опыт коллективного труда. Он призвал нас создать газету с человеческим лицом и человеческим голосом – и люди это оценили. Они не всегда знали, чего это стоило. Речь не о вечных заботах, бессонных ночах и пропавших отпусках. Газета требовала самопожертвования. И он шел на него. Шел вместе с подчиненными, которые приняли газету как главное дело своей жизни. Нашему энтузиазму удивлялись. А мы шутили: только так и делается хорошая газета.

«Вечёрка» стала независимой не год назад, в пору шумной кампании вполне в духе времени. Это случилось даже ранее 1985 года. Когда Гаврилов своей газетой отвоевывал право на гласность, на наше видение жизни, когда его унижали ожиданием приема в высоких кабинетах, когда «стегали» на бюро горкома партии. Как бывший партийный функционер, он знал, на что шел, когда сопротивлялся.

У него не было ничего, кроме газеты – и казалось, нечем рисковать. Зато газета была всем. Порой смыслом всей его жизни. И нужно было немалое личное мужество, чтобы жертвовать этим.

Мы торили дорогу, по которой сегодня без опаски могут идти другие. Правда, теперь это уже не узкая тропинка, а огромное шоссе, где даже у нас, некогда единомышленников, появились разные полосы движения. Мы намеревались в творческом поединке посмотреть, какая полоса ближе к цели. Но не получится без него этого поединка...

Андрей Петрович был народным депутатом СССР, входил в Межрегиональную депутатскую группу. На снимке он с Борисом Ельциным

Поддающийся чужому влиянию, Андрей Петрович, тем не менее, был очень волевым и сильным человеком. Он сам выстроил свою жизнь.

Но почему-то не покидает чувство вины перед ним... Провожая его в последний путь, мы прощались с какой-то очень важной частью своей жизни. И от этого было особенно горько...»

 Три гавриловских отметины в моей трудовой книжке

Мы познакомились с Андреем Гавриловым, когда оба работали в многотиражках: он – на вертолетном заводе, я – в ветеринарном институте. В Доме печати на улице Баумана верстали газеты на одном талере.

Он всегда избегал шумного общества журналистов-многотиражников, собиравшихся в день верстки. Позднее я узнала, что в те минуты, когда после довольно напряженного рабочего дня мы шли травить анекдоты или разговаривать за жизнь в близлежащее кафе, он бежал домой, где его очень ждали.

Так получилось, что у Гаврилова никогда не было личной жизни, точнее сказать – жизни для себя. Сначала он ухаживал за больной матерью, потом за больной тетей. В 1978 году, став редактором новой газеты, быстро понял, что это потребует еще больших забот и самоотречения, а потому снова было не до личной жизни. Порой, шутя, мы предлагали ему жениться, на что он неизменно отвечал одинаково: жену уже выбрал – это «Вечёрка».

Мне не приходилось встречаться с ним, когда он работал в горкоме КПСС. И вообще я узнала об этом факте его биографии только тогда, когда решила предложить свои услуги редактору новой газеты «Вечерняя Казань» и при личной встрече признала в Гаврилове соседа по верстальному столу в Доме печати.

Так получается, что судьба любого человека во многом зависит от руководителя. Гаврилов оставил в моей жизни немало таких отметин. Три из них, правда, не самые приятные для памяти, зафиксированы в трудовой книжке.

Прежде всего это февральская запись 1979 года о начале моей «работы» в качестве инженера треста «Оргтехстрой», куда он меня устроил «подснежником» – для проверки «на вшивость». Кто-то посоветовал ему держаться от меня подальше, наговорив немало интересного о моем «склочном характере». Он признался в этом много лет спустя, назвал и имя «доброжелателя», точнее «доброжелательницы».

Надо ли говорить о том, как тяжело я восприняла его отказ принять меня в штат после успешной стажировки в «Комсомольской правде». Лишь по настойчивому совету подруги – Маргариты Антоновой – не закусила тогда удила. Желание такое было.

На работу в «Вечерку» пришла 22 января, после трехнедельной болезни, поэтому в создании самых первых номеров не участвовала. А в штат редакции была зачислена только в декабре 1980 года – заведующей отделом науки, учебных заведений и культуры. Кстати, об этом эпизоде в моей жизни мало кто знал даже в «старой» «Вечёрке», ведь в тресте я только получала зарплату.

Даже смешно было читать в одном из номеров нынешней «Вечерней Казани», где мне персонально был посвящен большой материал на первой полосе, обвинения некого молодого коллеги о том, что Агеева неправомерно «примазывается» к создателям газеты. Как сообщил автор того пасквиля, в редакции я заслужила лишь корзинку для мусора…

Второй факт – это приказ о «разжаловании», когда Гаврилов, послушав еще одного «советчика», уже московского, упразднил все отделы, переведя заведующих в старшие корреспонденты. Я была против этой реорганизации, предвидя трудности, с которыми мы столкнемся. На летучке он объяснил коллегам мою позицию тем, что я боюсь потерять в зарплате.

Как оказалось, в этом смысле я даже выиграла, потому что, избавившись от большого объема оргработы, смогла, наконец, больше писать. А в целом минусов у этой реорганизации было все-таки больше, чем плюсов.

Коллеги подшучивали над нами, а Сережа Федотов даже написал вирши про восемь «безутешных завотделов».

Андрей Петрович и Миша Мельников, который заведовал отделом партийной жизни.

Большинство коллег отнеслись к этому решению редактора с завидным равнодушием. Это и понятно. Многие заведующие отделами ничем, в принципе, от рядовых сотрудников не отличались. В отделе новостей даже случались размолвки на этой почве. Два отдела состояли из одного сотрудника – заведующего. Нил Халилович Алкин, руководя отделом городского хозяйства, считал себя обязанным по должности возиться с «грязными» рукописями своих журналистов, но в целом каждый в этом отделе был сам по себе.

Наш отдел был одним из самых больших по числу сотрудников, имел обширный тематический диапазон, что требовало кооперации сил и единого планирования. Это ощущала не только я, но и рядовые сотрудники – Анна Миллер, Таня Лескова, Елена Чернобровкина, Раиса Щербакова.

Единственный несомненный плюс заключался в необыкновенном преображении Лены Чернобровкиной. Любительница долгих сидений над авторскими рукописями вдруг на глазах стала превращаться в талантливого автора, а потом и политика. Гаврилов по этому поводу не раз шутил: мол, Агеева не давала ей расти. Не буду спорить по этому поводу даже сейчас…

Мне кажется, со временем Гаврилов сожалел об этой затее, поскольку это было начало саморазрушения редакции. Андрей Петрович явно переоценил способности своих подчиненных к самоконтролю и самоорганизации. Возможно, он и сумел бы в одиночку «рулить» сразу всеми сотрудниками редакции – искать всем темы, читать все рукописи, исправлять самолично все ошибки, планировать все рубрики и массовые кампании… Что и говорить – как «орговик», он имел недюжинные способности и многое в редакции замыкал на себе. Но реорганизацию осложнили многие другие факторы, и в первую очередь – его пристрастие к алкоголю. Он стал как-то очень быстро терять свою великолепную форму. И корабль под названием «Вечёрка» в самое сложное время, когда определялись и судьба страны, и наша профессиональная судьба, очень быстро оказался без руля и без ветрил. А потом вообще попал в зону шторма.

В результате – скандалы. Сначала – с депутатами нового городского Совета, избранного на альтернативной основе, многие из которых были близки нам по убеждениям, потом – внутренний, редакционный. И большой дружный коллектив стал на глазах меняться…

Осложнились и мои личные отношения с редактором – и я приняла решение поискать другую работу. Но Гаврилов меня упредил: в первый рабочий день 1991 года по причине ликвидации газеты горкома КПСС я оказалась уволенной вместе с другими сотрудниками редакции.

Суд, куда обратились некоторые мои коллеги, не признал реорганизацию редакции в связи с изменением статуса ликвидацией («Вечёрка» в одностороннем порядке отказалась от учредителей – городского Совета и горисполкома и провозгласила себя народным изданием), и приказ об увольнении был отменен. Я узнала об этом, уже работая в «Казанских ведомостях». Но в моей трудовой книжке запись о незаконном увольнении до сих пор остается действующей.

С 8-го января 1991 года я уже работала на новом месте. За неделю «забесплатно» завершила свои дела в «Вечерке». Расставалась с ней, со своим кабинетом на четвертом этаже с тяжелым сердцем. Словно чувствовала, что все это добром не кончится.

Андрей Петрович искренне «болел» за меня во время конкурса на место редактора в новой газете, сердечно поздравил с победой.

Кстати, однажды какой-то доброхот, желавший нас поссорить, внушил ему мысль о том, что Агеева хочет занять его, Гаврилова, место, и Андрей Петрович почему этому поверил. Хотя к тому времени уже хорошо меня знал.

Я никогда не стремилась быть редактором. В то время рядовой журналист был фигурой более заметной и знаменитой, чем журналистские начальники. Это мы в полной мере ощутили во время выборов народных депутатов СССР в 1989 году, когда агитировали голосовать за Гаврилова. (В моем архиве сохранилось удостоверение доверенного лица кандидата в народные депутаты СССР, выданное 27 февраля 1989 года).

Как оказалось, фамилия Гаврилова людям была известна мало, хотя появлялась в конце каждого номера. Зато все знали «Вечёрку», это был пик ее популярности. У Гаврилова были сильные конкуренты, к тому же во властных структурах не очень хотели, чтобы он стал народным депутатом. Но его выбрали. И это было нашей общей редакционной победой, свидетельством настоящего признания «Вечерней Казани».

Интересно, что накануне выборов люди спрашивали нас по телефону, могут ли они приехать голосовать на «чужой» участок: очень велико было желание поддержать любимую газету.

После того, как мы стали работать в разных редакциях, наши ссоры сразу забылись. По прошествии стольких лет их причины кажутся еще более нелепыми. Впрочем, это было очевидно уже тогда.

У нас в гостях Рево Рамазанович Идиатуллин, первый секретарь Казанского горкома КПСС. Или уже председатель горисполкома?

Андрей Петрович прежде всего ценил в людях преданность делу, работоспособность, а главное – надо было любить газету так, как любил он. В этом смысле мы были полными единомышленниками.

Однако поводов для размолвок возникало много. С ним было очень легко и комфортно работать при полном взаимопонимании, при единстве взглядов на жизнь и подходов к ее освещению в газете. Когда намечались хотя бы малейшие разногласия, он становился совсем другим. Сказывался опыт работы в партийной системе с ее строгой субординацией. Возражений не любил, сильно сердился, порой в отместку обижал, бывало – доводил до слез.

А вообще-то мы прекрасно друг друга понимали. Ссорились, но быстро мирились, потому что делали одно общее дело. На его «заносы» я не обращала внимания. В таких случаях остужала его пыл одной фразой: «Горкомовское прошлое заговорило?» И это всегда сильно помогало разрядить обстановку.

На него невозможно было обижаться. И не только потому, что он был начальником. Он не учинял грубых разносов по принципу «я начальник, ты дурак», и если был у него повод для замечаний, то, как правило, у тебя по этому же поводу тоже кошки на душе скребли. Очень жалею, что нет ни одной нашей общей фотографии – только коллективные…

Каких только гостей не было в редакции! Этого привела Рая Щербакова, то ли из цирка, то ли из зоопарка.

Первый повод для серьезных разногласий между нами появился, едва я стала секретарем партийной организации редакции. Когда в горкоме партии выбрали именно мою кандидатуру (молодые и представить себе не могут, что были такие времена, когда все решалось в горкоме КПСС), он заявил мне: «Только через мой труп». Но потом смирился. Ведь в конечном итоге бывшие коллеги по горкому по-своему заботились о нем: нужно было любой ценой притушить внутриредакционный конфликт, круги от которого дошли уже до Москвы.

Но потом стал советоваться и по творческим, и по кадровым вопросам. Лишь дважды мы не нашли взаимопонимания: и оба раза при приеме в партию. Он, что называется, хотел пропустить без очереди двух журналистов, а я выступила против. Первый раз получилось, как хотел он, и мне пришлось на партсобрании воздержаться против кандидатуры С.Салимзянова, второй раз вышло по-моему, но он сильно не возражал. Г.Наумову пришлось уступить место Е.Чернобровкиной.

Гаврилов был хорошим руководителем, но, не имея другой жизни, кроме редакционной, слабо представлял, что у кого-то могут быть и другие заботы. Приходилось подсказывать, каждый раз вызывая его недоумение. Один пример: журналисты, как известно, праздников не любят, потому что в редакциях в их преддверии самая напряженная работа. Тем не менее кое-кто успевал все сделать заранее и уже часов в 5 начинал поглядывать на часы. Тогда я шла в кабинет редактора и напоминала Андрею Петровичу о сокращенном рабочем дне. Пора, мол, людям домой. Реакция бывала, как правило, одна: «Зачем? Что дома делать?»

В общении с коллективом Гаврилов был демократом, лишь изредка прибегал к автократическим приемам. Иногда, например, начинал следить за тем, кто когда утром приходит в редакцию. Но ему самому это быстро надоедало, и все возвращалось на круги своя. Впрочем, в нашей редакции рабочий день практически у всех продолжался гораздо больше установленного КЗОТом.

Надо сказать, что далеко не все журналисты «Вечёрки» отваживались перечить ему, тем более критиковать, оспаривать его решения. Я же по общественной должности, да и по характеру тоже, считала себя обязанной говорить ему то, что другие не решались. Как бы тяжело это порой ни было. Когда особенно допекала, он кричал, что в других редакциях сотрудники видят редакторов по приемным дням.

Сейчас каюсь – возражать надо было чаще и решительнее. Тогда, может быть, он был бы еще с нами. Во время последней встречи незадолго до его смерти мы общались уже как два редактора. Я и предвидеть не могла, что совсем скоро с Гавриловым придется проститься уже навсегда.

Его смерть стала для меня страшным ударом. Не знаю, как другие, но я чувствовала какую-то вину: не уберегли, не помогли…

Андрей Петрович верил, что создает новую газету, свободную как по духу, так и по статусу. Но не учел, что пришли другие времена, что рядом с ним – много других людей, что надо делать другую газету. А он то ли не сумел, то ли не захотел этого понять…

И случилось то, что должно было без него случиться: народная газета стала газетой частной. А нас, старых «вечёркинцев», выставили за порог.

Редактор – это и композитор, и дирижер одновременно

Андрей Петрович был прекрасным редактором. Можно сказать, от Бога. Это особая профессия, в которой мало быть талантливым журналистом и хорошим организатором. Если сравнить редакцию с симфоническим оркестром, редактор – это и композитор, и дирижер одновременно. Такое в искусстве порой случается, но в газете – каждый день.

Чаще всего трудно было определить, кто был автором идеи. «Вечёрка» состоялась как газета потому, что стояла на двух краеугольных камнях. У редакции был прекрасный лидер, а у лидера – хорошая команда.

Как правило, он не давил своим авторитетом. Не как начальник, не как духовный лидер. Он умел руководить без напора, умел разбудить в людях инициативу, доверяя подчиненным и доверяясь им сам. Редактор, будь он семь пядей во лбу, не может «залезть» во все журналистские материалы. Общим мерилом для всех была польза газете.

«Вечёрка» начала выходить, когда читатель уже имел несколько газет – «Советская Татария», «Социалистик Татарстан», «Комсомолец Татарии», «Татарстан яшьляре». В те времена сногсшибательные тиражи имели московские издания. Так что конкуренция была даже тогда.

К счастью, Гаврилову дали достаточно много времени, чтобы он поездил по стране, посмотрел, что где есть хорошего. Задолго до первого номера он проектировал газету, как будущий дом. Продуманным было все – от содержания материалов до формы публикаций. Оригинальной получилась первая полоса. У газеты вообще был хороший дизайн, во многом благодаря редакционному художнику – Рае Сайфуллиной.

«Вечерка» выделилась на фоне других вниманием к мелочам жизни, до которых у коллег из республиканских изданий руки не доходили, более раскованным языком. Нестандартность суждений, острые материалы, постоянное оппонирование власти – все это появилось уже позднее.

«Вечерняя Казань», будучи органом Казанского горкома КПСС и Казанского горисполкома, даже в условиях партийной системы отличалась вольнолюбивым характером, в ней нередко освещались запретные темы, которые не затрагивали другие издания. Например, национальные темы мы начали обсуждать, когда их не трогали даже центральные издания. Интеллигенция республики находила в редакции понимание, имея в журналистах «Вечёрки» своих союзников.

В кабинете редактора бывало и такое... Поет Борис Вахнюк

То, что наш редактор был в прошлом работником отдела пропаганды и агитации горкома КПСС, помогало редакции находить грань между дозволенным и недозволенным, быть острой без больших приключений на голову шефа.

Конечно, «Вечёрка» писала и на партийные темы, однако и тогда мы старались писать по-человечески. В большую политику особо не лезли, да и не было тогда большой политики в привычном понимании этого понятия. Все решения принимались в здании на площади Свободы, обсуждать их было не принято. Во многом именно поэтому существенное место на газетных полосах имели темы нашего отдела – культура, образование, воспитание, история и краеведение.

Главным аргументом в пользу новой газеты, родившейся в январе 1979 года, была беспримерная по тем временам двухлетняя акция против решения центральных властей построить в окрестностях Казани биохимзавод. Новая государственная экспертиза подтвердила обоснованность возражений читателей и журналистов газеты, и проект, разработанный по решению Министерства медицинской и микробиологической промышленности СССР, был отвергнут.

Горожане приписали эту победу целиком в заслугу нам, но в те годы подобная акция вряд ли могла случиться, если бы редакцию не поддержало руководство, в первую очередь председатель горисполкома Рево Идиатуллин.

Еще одной серьезной акцией газеты была широкая кампания против строительства Татарской атомной электростанции. Здесь «Вечёрка» была уже не одна. Публикации шли во всех газетах. Проводилось много митингов, пикетов. В феврале 1989 года мы опубликовали обращение ученых КГУ к правительству СССР, к партийным и советским органам ТАССР с предложением провести независимую международную экспертизу под эгидой МАГАТЭ. По мнению специалистов, выявившиеся особенности геологического строения района размещения станции не могли не быть учтены при решении этого вопроса. Ученые охарактеризовали случившееся как «элементарную геологическую безграмотность», которая, кстати сказать, аукается Татарстану и сегодня. Рабочий поселок Камские Поляны, построенный для будущих атомщиков, обрекли на прозябание.

В мае того же года газета сообщила, что в Казань пришло письмо из правительства, в котором сообщалось, что Академии наук СССР, Минэнерго СССР совместно с казанскими учеными даны поручения изучить в трехмесячный срок ситуацию на месте. Опасения подтвердились. Однако решение о прекращении строительства было принято только Верховным Советом Татарской АССР 12-го созыва, на первой сессии в апреле 1990 года.

В 1987-1988 году «Вечёрка» была самой популярной газетой в Татарии. Секретариат правления Союза журналистов СССР наградил газету Почётной грамотой и рекомендовал для показа в 1988 году в павильоне «Советская печать» Выставки достижений народного хозяйства СССР. Геннадий Зерцалов, в ту пору первый секретарь Казанского горкома партии, писал в статье для буклета ВДНХ:

«С чего начинается день для большинства горожан? Со своей газеты «Вечерняя Казань». На ее страницах раскрывается многоликий и сложный образ родного города… Скажу откровенно: общение с газетой далеко не всем доставляет радость. Она не только деловита, но и напориста, по-хорошему въедлива и сердита. Даже в прежние времена, когда о многом было не принято говорить в полный голос, журналисты «Вечёрки» поднимали острые проблемы, формировали, готовили общественное мнение к необходимости перемен. Разумеется, делали они это не в одиночку, а вместе со своими авторам – мужественными, честными и принципиальными людьми».

«Иногда я думаю, в чем сила этой газеты? Наверное, в том, что она опирается на силу просыпающегося в стране общественного мнения, утверждает гуманизм нашей жизни, выражает главные перестроечные тенденции развития нашего общества»– а это цитата из статьи Диаса Валеева в том же буклете.

Талгат Бареев, один из видных лидеров Татарского общественного центра в те годы, постоянный автор «Вечёрки» по национальным проблемам, отметил, что ценит газету не только за то, что она показывает явления такими, какими они есть. «Вечерняя Казань» взяла на себя организаторскую функцию. Под её крышей нашел свое прибежище «первенец» неформалов – клуб защитников окружающей среды, не без ее помощи появился дискуссионный клуб на физическом факультете Казанского государственного университета, в недрах которого вызрела идея о создании Татарского общественного центра. Так что свободная журналистика появилась в Казани намного раньше, чем она официально была разрешена.

Довольно сложно приводить конкретные примеры задумок Андрея Петровича, потому что любая рубрика, любая массовая кампания в той или иной мере появлялись по его инициативе или с его благословения. Расскажу только об одном случае.

Мы всегда старались переключать внимание своих читателей с проблем текущего крана и хамства в магазинах на более существенные темы. Андрей Петрович, замучившись читать письма читателей, замордованных мытарствами в служебных кабинетах (он читал все письма, которые приходили в редакцию), задумал изменить характер редакционной почты. И предложил каждому сотруднику редакции придумать письмо от имени читателя на какую-то более важную тему. Время было на дворе такое, что требовалась активность всех людей. Вот он и решил разбудить их с помощью обычного журналистского «заавторства».

Сама идея мне нравилась, но механизм ее реализации – не очень. Я всю жизнь боролась с «заавторством», хотя это была борьба с ветряными мельницами. Строгие партийные установки требовали, чтобы 60 процентов газетных материалов принадлежали внештатным авторам и читателям и только 40 процентов – журналистам. А потому коллеги подписывались сегодня слесарем Ивановым, завтра – инженером Петровым.

Ничего поделать с этим нельзя было, и моя «борьба» сводилась к тому, что сама за других практически не писала. Во-первых, по характеру отдела общалась в основном с людьми, которые писать умеют, во-вторых, все-таки можно найти возможность обойтись без авторской подписи, например, взять интервью, записать монолог.

Так вот, мои возражения против «нечестности» в подготовке писем Гаврилов не принял, и все стали выдумывать поводы для «обращения в газету». А я нашла реальное письмо.

Писем «написали» столько, что получился целый разворот. И «фокус удался». С того времени число писем на общественно-политические темы резко возросло. На этой волне нам потом удалось легко раскрутить несколько больших кампаний.

Наверное, диссертацию можно написать о том, каким образом газета будила общественную активность людей, воспитывала в людях ответственность за свою судьбу и судьбу своего города, своей республики.

Он не был провинциальным человеком

Гаврилов имел хорошие познания в культуре, очень любил музыку, следил за театральными постановками, водил знакомство со многими известными деятелями искусства. Однако никогда не навязывал нашему отделу своих оценок, не давал советов, о ком и как писать. Тем не менее, многие наши идеи родились потому, что нам хотелось как бы оправдать его лучшие ожидания.

Во многом именно поэтому сотрудники отдела отдавали весь жар своей души культурным инициативам редакции, в частности, фестивалям, организованным вместе с нашими постоянными авторами: Семёном Гурарием, Георгием Кантором (фестиваль классической музыки «Вечерняя Казань»), Игорем Зисером (фестиваль «Джазовый перекресток»).

Приходилось смотреть все спектакли оперного Шаляпинского фестиваля – чтобы он прочитал о них в газете, поскольку сам из-за занятости выбирался в театр нечасто.

Кстати, о Шаляпинском фестивале. Я сильно сомневаюсь в том, что он стал бы популярным без мощного журналистского подкрепления, существенную часть которого составляли публикации «Вечёрки». Если бы Семен Гурарий не писал ночами короткие рецензии со всех спектаклей, если бы Георгий Кантор не вел у нас рубрику «Уроки музыки», если бы Евгений Макаров не общался со всеми знаменитостями, которых собирал фестиваль, если бы вокруг редакции не собрались многие известные казанские музыковеды: Маргарита Файзулаева, Галина Синева, Танзиля Алмазова и другие, вряд ли бы казанцы поверили в этот фестиваль.

В редакции гости. С ними встречаются  Юрий Ханжин, Андрей Петрович, Миша Мельников и Валерий Пранов

Сильной стороной деятельности Гаврилова было то, что он по своей сущности не был провинциальным человеком. Воспитанник факультета журналистики Московского государственного университета, Андрей Петрович никогда не замыкался в узкие рамки городских проблем. А в условиях достаточно серьезных тематических ограничений советского времени без опаски можно было писать только о слесаре из ЖЭУ.

Во-первых, местные темы он выводил на какой-то иной, не местечковый, уровень, примером чему может быть борьба с казанскими трущобами; во-вторых, «Вечёрка» уже с декабря 1988 года решительно вырвалась за пределы Казани, посылая своих корреспондентов в разрушенный Спитак и охваченную межнациональным противостоянием Ферганскую долину, на последнюю в истории КПСС партийную конференцию и на съезды народных депутатов СССР и РСФСР.

Мы провели первую «прямую связь», усадив за телефоны руководителей города и казанских районов, мы задавали много вопросов, в том числе неудобных, делегатам и депутатам, которые заседали в Москве. Для того времени все это было необычно и непривычно.

В газете появились интервью с Борисом Ельциным, Юрием Афанасьевым, Гавриилом Поповым. Печатался «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург. Воспроизводились лучшие материалы газеты «Московские новости», тираж которой по известным причинам был тогда весьма ограниченным.

Испытания, выдержать которые удалось не всем

Помнится, на похоронах я безутешно плакала, будто теряла самого близкого человека. Это была и обида за него, ведь на поминках хвалебные речи говорили совсем не те, кто любил его по-настоящему, и горечь от того, что позади оставалось что-то важное, чему уже не суждено было никогда повториться…

Мы не могли не предвидеть, что этим днем завершается история НАШЕЙ «Вечёрки». Газета изменилась до неузнаваемости. Да, она по-прежнему много критикует начальство. Но грозными публикациями теперь уже никого не удивишь и тем более не испугаешь. Это для простачков, которые по-прежнему считают «Вечёрку» боевой газетой. А мы-то знаем, что критика власти сегодня хорошо продается.

Забыты, причем по принципиальным соображениям, история и традиции гавриловской газеты. Нет больше коллектива единомышленников, для которых редакция была родным домом. Нынешний редактор, чрезвычайно скромно отметив в 1999 году 20-летие газеты, видимо, пожалел денег на большое торжество, когда пришлось бы пригласить в редакцию тех, кто стоял у истоков «Вечерней Казани» и благодаря кому он до сих пор имеет преданных читателей. Хотя и не 230 тысяч.

У нас хотят отнять даже память о Гаврилове. Мы не получили поддержки у нового руководителя редакции, когда хотели организовать юбилейный вечер в честь 55-летия Андрея Петровича. Султан Салимзянов выразил пожелание оплатить все расходы, но редакция отметила юбилей в узком кругу, без нас.

В день 10-летия со дня кончины Гаврилова мы уже не пытались сделать что-то общее. На его могилу «старички» и сегодняшние «вечёркинцы» ходили порознь. Если Андрей Петрович мог это «оттуда» наблюдать, думаю, это были грустные для него наблюдения.

Мы после кладбища собрались в кафе Дома журналистов, помянули его, вспомнили, как работали. Я предложила каждому рассказать какой-то эпизод, запавший в душу – и все рассказали. По сути, это уже была книга о Гаврилове, которая позже появилась.

То, что произошло с нашей редакцией, на фоне новейшей истории России – всего лишь мелкий, правда, типичный факт. Мало ли у нас предприятий, которые стали собственностью отдельных лиц?

Но редакция газеты – не завод и не прачечная. На страницах «Вечёрки» овеществлен не просто мой труд, труд Андрея Петровича Гаврилова и многих моих коллег – там следы наших бессонных ночей и нашего пота, и страницы годовых подшивок сшиты не твердым картоном, а нашими нервами.

К сожалению, Андрей Петрович не очень хорошо разбирался в людях. И это, среди прочих причин, сыграло решающую роль и в его личной судьбе, и в судьбе газеты, которую мы вместе с ним делали, да и в судьбе каждого из нас.

Я пытаюсь представить, как бы он воспринял все катаклизмы перестроечного и постперестроечного времени. Гаврилов встретил ветер перемен с наивностью маленького ребенка, твердо веря, что все так и будет, как говорилось на митингах и на страницах газет, на посиделках московских демократов, в том числе в межрегиональной депутатской группе, в которую он входил.

Из Москвы всегда приезжал окрылённый.

Столь же восторженно верила в необратимость перемен только Лена Чернобровкина. Ее понять было можно: она мало что знала про людей, которые сидели в высоких кабинетах. Но он-то знал, что его бывшие коллеги будут сопротивляться, что называется, до последнего патрона...

Помню один из митингов казанских демократов на Центральном стадионе. Они задумали повторить то, что сделали в Куйбышеве, где заставили первых лиц уйти со своих постов. Гаврилов позвал на митинг и меня. Пошла. Народу собралось негусто. Когда мы вернулись в редакцию, я пессимистично заметила, что с такими демократами наша власть может спать спокойно. Мы, конечно, чуть не поругались.

Потом наши оценки по поводу происходящего расходились не раз. Только время могло показать, кто из нас был прав, а кто заблуждался. Я при всем своем оптимистичном характере с недоверием относилась к тому, что говорили с трибун и писали в газетах, не слишком верила ни обещаниям демократов, ни стенаниям партфункционеров. Поскольку с детства приучена по каждому поводу иметь собственное мнение.

Естественно, каждый такой случай расхождения во взглядах и оценках имел свои последствия. Гаврилов все чаще критиковал меня публично, все чаще ограничивал мою самостоятельность, пока однажды не вывел из-под моего влияния дискуссию на национальные темы, которую я с его благословения вела с 1988 года. Он сам приучил меня быть полной хозяйкой этой дискуссии. Я строила ее в соответствии со своими представлениями о национальном вопросе, об отношениях между татарами и русскими, о будущем республики.

Перемены надвигались нешуточные. Интеллигентская дискуссия на страницах газеты, которую мало кто во властных кабинетах замечал, вдруг завершилась принятием Декларации о государственном суверенитете Республики Татарстан.

Только спустя много лет мы узнали про истинные пружины принимаемых тогда решений. Мне назвали даже фамилию партчиновника из ЦК КПСС, который посоветовал (а, может, приказал) тогдашнему руководству республики принять декларацию, сыгравшую поистине историческую роль не только в судьбе Татарстана, но и в судьбе России.

Я не знаю, почему Гаврилов вдруг изменил свое отношение к позиции газеты в этой дискуссии. Может, дело было лично во мне: его не могло не бесить, что я возражаю против его представлений о содержании публикуемых материалов, и он мог настоять на своем только «хирургическим» путем – переведя огромный поток читательских писем с моего стола на другой.

Может, дело вовсе не во мне, а в чем-то другом, о чем мы теперь вряд ли уже узнаем. Только в газете вдруг стали появляться откровенно антитатарские и антирусские отклики, что при огромном тираже «Вечёрки» очень легко могло привести к плохим последствиям. А потому в истории газеты остались как благодарственные отклики за поддержку национального движения, так и прилюдное сжигание националами «Вечёрки» на площади Свободы.

Наши отношения с Гавриловым в ту пору сильно осложнились. Я возражала ему на летучках, что он воспринимал особенно болезненно. «По душам» мы теперь говорили только в нашем кабинете, когда Чернобровкина поила нас чаем. «Уволил бы я тебя, Агеева, – говорил он, – но ты так хорошо работаешь…»

Но таких чаепитий становилось все меньше.

А потом наступили события, которые и вовсе развели нас в разные стороны. О том, как газета приобрела статус независимой, или народной, как писалось на ее страницах, существует много версий. Возможно, настоящего сценария мы не знаем до сих пор. Нет Андрея Петровича, умер Василий Щипачев, который сыграл в этом деле не последнюю роль. Многое знает Хасбулат Шамсутдинов, но ему не с руки, чтобы об этом знали другие.

Как оказалось, я знала слишком мало, и это сыграло трагическую роль в наших с Гавриловым отношениях. Он ничего не говорил мне о своих переговорах с горкомовскими и обкомовскими функционерами. Я и другие коллеги были в полном недоумении, когда он отказался публиковать сенсационное решение сессии Казанского Совета, в котором депутаты назвали своими именами то, на что мы лишь намекали на страницах газеты, а потом опубликовал его под нажимом, но без имен больших чиновников, незаконно получивших квартиры.

Моя позиция по отношению к «народной газете» определялась опытом коллег из других российских регионов, где партийные газеты заявили о своём желании стать «народными»: я видела, чем это заканчивалось. Редакции лишались крыши над головой, их выгоняли из типографии…

Такие же последствия я предвидела и в нашем случае, ведь «Вечёрка» своими критическими материалами насолила многим власть предержащим.

Но все получилось на редкость удачно. Поскольку Андрей Петрович получил поддержку на самом верху.

В редакции и у читателей был в ходу миф о непримиримом противостоянии «народной газеты» и ее читателей с партаппаратчиками. Миф настолько сильный, что в него поверила и я. Но желание группы сотрудников редакции, среди которых была и я, иметь в учредителях Казанский Совет народных депутатов было квалифицировано как предательство. Редакция разделилась на два лагеря, что в конечном итоге привело к тому, что у газеты появилось два учредителя в лице двух общественных объединений – одно во главе с редактором, второе – во главе с Аней Миллер. Первым было зарегистрировано в Министерстве печати РТ объединение Миллер, несмотря на это второе объединение зарегистрировало «Вечернюю Казань» еще раз, уже в Москве: Гаврилов был знаком с тогдашним министром по делам печати Полтораниным.

Я не чувствовала себя обязанной входить в какое-то объединение и оказалась как бы между двух огней. В тот момент никаких дипломатических способностей не хватило бы, чтобы соединить коллектив в единое целое. Авторитет Гаврилова был настолько прочен, что он довольно быстро перетянул на свою сторону почти всех, кто оказался в объединении Миллер.

А потом был исторический приказ о ликвидации редакции и увольнении в связи с этим всех сотрудников. Потом почти все написали заявление о приёме на работу. Я отказалась…

По моему глубокому убеждению, именно тогда и были посеяны семена всего того, что произросло потом: вытеснение из редакции неугодных «старичков», которые посмели перечить редактору (я в это время уже готовилась к переходу на новое место работы и во многих событиях не участвовала), смерть Гаврилова, незаконная приватизация газеты (акции получил ограниченный круг журналистов, хотя по закону на это имели право Валентина Гудимова, Володя Зотов, Аня Миллер. И у меня такое право было. Как оказалось, оно есть у нас до сих пор…

Теперь, с высоты прожитых лет, повидав многое и многое попробовав, с уверенностью можно сказать о том, что самые счастливые годы моей жизни связаны с гавриловской «Вечёркой». Это было время максимальной самореализации каждого из журналистов редакции. Это были годы, которые потребовали от нас честного ответа на многие вопросы. Это были испытания, выдержать которые удалось не всем. Но сегодня, вспоминая Андрея Петровича Гаврилова, совсем не хочется говорить о грустном.

Да, его нет с нами. Но если верить теории всеобъемлющего информационного пространства, он все знает про нас, а потому, может быть, несмотря ни на что, доволен: друзья, коллеги, многие читатели его не забыли. Не забыли ту самую, гавриловскую «Вечёрку». А это главное.

Очень хочу верить в то, что когда-нибудь в Казани редактора Андрея Гаврилова оценят, как полагается. К сожалению, уже есть в нашем городе улица Гаврилова. Хорошо, что его имя - в Татарском энциклопедическом словаре.

Но пять строчек мелким шрифтом – слишком мало для оценки вклада этого человека в казанскую журналистику, да и в историю республики тоже.

 ЛЮБОВЬ АГЕЕВА

Работала в «Вечерней Казани» с 22 января 1979  по 8 января 1991 года