О пребывании в Казани в 1992 году Рудольфа Нуриева, легендарного артиста балета, «танцующего татарина», рассказывает Рушания Кадырова.

В марте 1992 года вся Казань заговорила о том, что с республиканским симфоническим оркестром репетирует приезжий дирижер по фамилии Нуриев. Мои коллеги с телевидения сказали мне, что это тот самый Рудольф Нуриев – величайший танцовщик. Конечно же, я поспешила в актовый зал консерватории.

Необыкновенно колоритен, экстравагантен был его внешний облик, когда я впервые увидела его.

На голове зеленого цвета бархатный берет, темного цвета короткие брюки, заправленные в высокие коричневые сапоги на каблуках, на плечах длинный черный плащ и поверх него наброшен огромный платок с живописно спадающими вниз складками. Позже из его слов мы узнали, что одевается он у Пьера Кардена, и что тот его лучший друг.

Зеленовато-серые глаза, раздувающиеся ноздри и чуть выступающие на восточный лад скулы. Особая примета – небольшой шрам на верхней губе. Не сходящая с уст ироническая улыбка оживляет это полное дикой страсти лицо. Дерзкий шарм излучает вся его личность.

Так рисуют портрет Нуриева западные журналисты.

В попытке постичь тайну обаяния великого танцовщика они подчеркивают «восточные» черты его облика. А между тем, по своему внешнему виду он был истинный европеец и сугубо восточного в нем было ничуть не больше, чем в этническом французе или англичанине. Хотя типично российские черты, отразившиеся на его портрете, в нем, конечно, были.

А что касается шрама, то сестра Рудольфа Резеда рассказывала, как он появился:

«Рудольф был тогда совсем маленький. Время было военное, голодное. Он, помню, взял кусочек хлеба и поднес его ко рту. А рядом была собака, тоже оголодавшая. Она прыгнула за хлебом и укусила Рудольфа. И этот шрам от укуса собаки остался на всю жизнь».

Вспоминается еще один эпизод в зале консерватории в тот первый приезд маэстро в наш город.

Когда я вошла в зал, он допивал английский чай с лимоном из термоса, одновременно рассматривая фотографии, которые принесли ему родственники. И вдруг он весь преобразился. Глаза его засверкали, он громко свистнул, чтобы позвать своих помощников. И когда они подошли, приказал заснять на видеопленку лежащие перед ним фотографии.

Не я одна удивилась этой перемене. Он был как ребенок со своим посвистом, радостным блеском в глазах. Оказывается, он увидел фотографию отца, которого к тому времени уже не было в живых.

Когда мы спросили его, где находится его дом в Париже, он ответил: «На набережной Вольтера, напротив Лувра. В нем несколько лет жили Альфред де Мюссе, Анри де Монтерлан, а в соседнем – Вольтер».

Резеда добавила, что аппартаменты его знаменитого брата похожи скорее на музей, на филиал Лувра.

Так завязалось наше знакомство. Потом он приезжал еще раз, уже в мае 1992 года.

После окончания спектакля «Щелкунчик», когда Нуриев дирижировал оркестром театра оперы и балета имени М. Джалиля, директор театра Р. Мухаметзянов устроил маленький фуршет, на который была приглашена и я. Там я набралась смелости и пригласила маэстро к нам в гости. Он с удовольствием принял приглашение.

Никогда не забуду того впечатления, которое осталось у меня во время общения в нашем доме. Нуриев держался очень просто, был доступен и некапризен. Но за этой подчеркнуто-демократической манерой общения постоянно ощущалась подлинная высокая культура, та самая, что становится второй натурой.

К нам в гости он пришел со своей сестрой Резедой, десятилетним племянником и в сопровождении Нэйла, импрессарио.

Нэйл – сын состоятельных родителей, молод, красив, высокого роста, очень обаятелен.

Угощение для знатного гостя я готовила сама. Сделала суп-лапшу на курином бульоне с фрикадельками, губадию, к чаю чак-чак, сладкие пироги с разной начинкой; купила много разной зелени. И все он ел с видимым удовольствием, с особым, только ему присущим изяществом.

Нет, никакой манерности или рисовки – все естественно и в то же время тонко, артистично, с огромным чувством собственного достоинства. (Муж мне потом признался, что представить себе не мог, что можно есть так красиво).

При этом он все приговаривал восхищаясь моими кулинарными способностями: «Чудно! Чудно!»

А когда я подавала десерт и спросила, в какую чашку налить вишневый компот, он и здесь не захотел быть, как все (это отличало его в любом поступке) – попросил себе стакан с подстаканником.

Фото из журнала "Татарстан"

Улучив минутку, я подсела к маэстро и рассказала ему о своем желании сделать о нем фильм. Он посмотрел мне прямо в глаза своим завораживающим взглядом и сказал: «Чудно! Хорошо!» Быстро подозвал Нэйла, который мгновенно возник рядом с ручкой и блокнотом, написал номера телефонов своих друзей в Петербурге и Париже, взял мои координаты.

Увы, планам не суждено было осуществиться. Вскоре пришло известие о смерти Рудольфа Нуриева, Конечно, мы знали о том, что он неизлечимо болен, и все равно он ушел таким молодым!

Кстати, своей любовью к танцу, своим жизнелюбием, силой воли ему удалось победить тяжелый недуг. До последнего дня он оставался на сцене.

В книжном шкафу у нас стоит реликвия, дорогая всей семье книга. На титульном листе фломастером, крупными буквами рукой Нуриева написано для моей дочери: «Дорогой Айгуль». И подпись, без всякой даты.

Ныне, когда его уже нет среди нас, это кажется наполненным особым смыслом. Рудольф Нуриев – вне времени. Он живет в вечности.

Рушания Кадырова

Журнал «Татарстан», №3-4, 1995 год