Недавно газета «БИЗНЕС Online» представила последние книги известного казанского ученого-историка Булата Султанбекова. С Булатом Файзрахмановичем пообщался мой коллега Михаил Бирин.

Автор многих книг, состоящих из очерков (он мастер малой формы), которые посвящены самым разным персонажам. Ранее это были в основном крупные исторические персонажи первых лет Советского государства. При этом нет разницы, кто это был и каким остался в истории: героем или злодеем.

В последние годы его заинтересовали современники, с которыми он был знаком лично: Фикрят Табеев, Гумер Усманов, Минтимер Шаймиев…

В конце 2015 года выйдет в свет книга Булата Султанбекова о Гумере Усманове — недавно ушедшем из жизни первом секретаре Татарского обкома КПСС и единственном татарине-секретаре ЦК КПСС. Основу книги составили записки республиканского лидера, которые он специально написал по просьбе ее автора.  

«2015-й год стал печальной страницей в истории республики. Из жизни ушли сразу три человека, которые в разное время были ее руководителями. Я имею в виду первых секретарей Татарского обкома КПСС Фикрята Ахметжановича Табеева (1928 - 2015, советский партийный и государственный деятель; с 1960 по 1979 год — первый секретарь Татарского обкома КПСС — прим. БО.), Гумера Исмагиловича Усманова, а также Мухаммата Галлямовича Сабирова, который был председателем ее правительства в самом начале трудных или, как сейчас их нередко называют, лихих 1990-х годов. Из этой триады считаю Гумера Исмагиловича Усманова наиболее крупной политической фигурой, – сказал Булат Файзрахманович журналисту, прежде чем рассказать о новой книге. – В отличие от многих он прошел путь от рядового комбайнера до председателя совета министров, а затем и секретаря обкома и ЦК КПСС, первого заместителя Горбачева по российскому бюро партии, созданного в 1989 году. Его работа на самом «верху», как он говорил, стала его «моментом истины». Поэтому и книгу, которую о нем написал, я назвал так: «Секретарь ЦК Гумер Усманов. Жизнь и моменты истины».

Горбачев очень доверял Усманову. В одной из бесед сказал ему: «Надо все сделать, чтобы разрушить эту партию». Так мне рассказывал сам Усманов. И это было настолько парадоксально, что Гумер Исмагилович сказал, что аж вспотел, когда услышал такое. В книге об Усманове я как раз привожу эти эпизоды. В июне 1990 года после трех заявлений (Горбачев несколько раз выгонял Усманова из своего кабинета) Гумер Исмагилович вернулся в Казань. Он мне сказал так: «Я не захотел быть могильщиком партии». Это были его слова.

Усманов — фигура неординарная. Он очень любил историю. Кстати, когда он был еще предсовмина и первым секретарем Татарского обкома партии, у меня как у заведующего кафедрой общественных наук и секретаря парткомов двух вузов не было проблем, чтобы встречаться с ним по делу. А когда он вернулся в Казань на пенсию, тоже помогал мне по ряду вопросов при написании статей и книг. Он много рассказывал о первоисточниках тех или иных событий, о поведении тех или иных лиц, но часто добавлял: «Это только для тебя, а не для печати и не для разговоров. Для ориентировки». Он не просил меня, чтобы я о нем написал, но когда я сказал: «Гумер Исмагилович, надо бы вам воспоминания написать, не для себя — для истории, хотя бы о работе в ЦК, в период агонии партии», — он мне ответил: «У меня и без этого недругов хватает. Настанет момент, напишешь и об этом времени, тем более ты получил доступ ко всем документам».

Он имел в виду, что когда я по поручению обкома, первым секретарем которого был Минтимер Шаймиев, поехал в Москву вместе с работниками партархива, то к некоторым документам по делу о Султан-Галиеве, как, впрочем, и к некоторым другим, не было допуска. Тогда я обратился с Гумеру Исмагиловичу. Он и его помощник Олег Морозов обеспечили мне доступ к этим документам.

Отношение к Усманову сложное. Он вернулся в Казань, которая кипела тогда от демократических страстей (об этом рассказывается в книге). Конечно, в Усманове, особенно интеллигенция, ее национальное движение, видели представителя ЦК КПСС, а тогда слово «партократия» было ругательным. И он оказался невостребованным. Хотя отношение к нему со стороны нового руководства республики было добрым. И Шаймиев, и молодой премьер Минниханов отдавали должное тому, что он в свое время сделал.

По моей просьбе он оставил записки, очень короткие, о том, что сделал, по его мнению, наиболее важного, когда руководил республикой на постах председателя ее правительства и первого секретаря обкома. В этих записках очень много того, чего я не знал, потому что в документах — в них ведь нет первопричины того или иного события. Он, например, написал, как создавался симфонический оркестр республики, как он ездил по этому поводу к Фурцевой (Екатерина Алексеевна Фурцева — министр культуры СССР с 1960 по 1974 год — прим. БО.), как в Казани оказался Рахлин (Натан Григорьевич Рахлин — первый руководитель и главный дирижер Государственного симфонического оркестра Татарской АССР Татарской филармонии — прим. БО), как создавался музей Тукая, почему метро в 80-х годах у нас не построили и многое другое. Он хотел добавить еще кое-что, но со здоровьем у него становилось все хуже и хуже, и он не успел.

В книге о Гумере Исмагиловиче будут опубликованы уникальные документы и фотографии, а его рукопись я потом передам в государственный архив. Очень интересны его воспоминания об Андропове, Черненко, Фурцевой. О Фурцевой он вспоминал, что, когда позвонил ей насчет организации в Татарии симфонического оркестра, ему ответили, что, мол, приезжайте, поговорим. Усманов приехал, зашел в приемную, а секретарь ему: «Подождите, подождите, Екатерина Алексеевна ждет председателя совета министров из Татарии». Усманов отвечает: «Так я и есть тот самый председатель!» Там так удивились: какой молодой! Невысокий — примерно метр семьдесят, крепкий, коренастый, очень фотогеничный Усманов, что называется, производил впечатление. И не только на женщин. А Фурцева ему сказала: «Конечно, вы правы. Не надо только с гармошкой встречать гостей, нужен и симфонический оркестр».

В одном из интервью, которое у него брали в связи с его 70-летием, Гумер Исмагилович написал: «Мне не стыдно шагать по родной татарстанской земле». Считаю, что он имел полное право так сказать о себе и своих делах. Еще раз повторю: в советский период Усманов был самой крупной фигурой на посту руководителя республики; фигурой, которая стала всесоюзной величиной.

А с какой дотошностью Султанбеков работал над книгой о Семене Денисовиче Игнатьеве, руководившем республиканской партийной организацией в один из самых критических периодов истории. Книгу он  назвал «Семен Игнатьев: свет и тени биографии сталинского министра». 

Первый секретарь Татарского обкома КПСС в 1957 - 1960 годах, был крупным организатором партийного строительства, воспитавшим целую плеяду талантливых руководителей республиканского и союзного масштабов.

По мнению Булата Файзрахмановича, недолгую, трехлетнюю работу Семена Денисовича Игнатьева на посту главы республики вполне можно назвать если не эпохой, то, по крайней мере, «временем Игнатьева». Это была стартовая позиция для многих современных достижений Татарстана, считает он. Игнатьев добился начала строительства таких гигантов, как завод «Оргсинтез» в Казани и комплекса нефтехимических предприятий на Нижней Каме, ставших, как в свое время «Татнефть», а впоследствии КАМАЗ, своеобразными визитными карточками республики. При нем получило значительное развитие сельское хозяйство, которому он не дал превратиться в полигон для хрущевских сомнительных экспериментов.

С ним связано смелое выдвижение молодых лидеров, ставшее традицией, продолжающееся в Татарстане уже в наше время. Наиболее заметными из выдвиженцев были возглавлявшие партийную организацию республики Фикрят Табеев, Рашид Мусин, Гумер Усманов, Минтимер Шаймиев.

Но особенно запомнился Игнатьев своей деятельностью по восстановлению престижа татарского языка и развитию национальной школы и культуры. Писатели Гумер Баширов и Наки Исанбет, композитор Назиб Жиганов отмечали эти его заслуги. Но самая исчерпывающая и лаконичная оценка роли Игнатьева в духовной жизни татар принадлежит народному поэту Татарстана Сибгату Хакиму. По словам его сына, вице-президента АН РТ Рафаэля Хакимова, отец неоднократно говорил: «Этот русский человек сделал для татар больше любого руководителя-татарина». За что и поплатился карьерой. Его обвинили в том, что проводимые им меры якобы приведут республику к «национальной ограниченности и замкнутости».

Особая тема — отношение Игнатьева к интеллигенции и культуре в целом. Говоря об этом, зачастую придется употреблять слово «впервые». Так, впервые в истории республики в ноябре 1957 года по инициативе Игнатьева состоялась конференция, посвященная детской литературе, в которой участвовали не только писатели республики, но и видные московские литераторы. Впервые в истории республики Игнатьев провел совещание с членами союза композиторов, на котором изложил свою программу содействия развитию музыкальной культуры. Композитор Назиб Жиганов говорил, что, когда рассказал об этом совещании и выступлении на нем Игнатьева, приводившего интересные и неизвестные даже специалистам высказывания знаменитых философов и политиков о роли музыки в жизни человечества, своему другу Дмитрию Шостаковичу, тот заметил: «Вот и нам бы в Москву такого секретаря».

Запомнились и другие, весьма эмоциональные и острые выступления Игнатьева перед учеными, деятелями культуры, выступления в трудовых коллективах. Он охотно принимал писателей, ученых. Активно поддержал предложение видных деятелей культуры об учреждении премии имени Габдуллы Тукая за произведения литературы и искусства и научные исследования в этой области. Премия была учреждена в 1958 году совместным решением бюро обкома и совета министров ТАССР. В том же году в центре Казани был открыт первый монументальный памятник поэту.

Пиком работы по повышению статуса татарского языка стал пленум обкома КПСС, состоявшийся 21 мая 1958 года и рассмотревший вопрос «О состоянии и мерах улучшения работы татарских общеобразовательных школ». С докладом выступил секретарь обкома Фасеев. Ряд положений доклада отличался нестандартным характером и остротой. Но, предваряя их, докладчик сказал, что «было бы глубокой ошибкой думать, что национальные школы отдаляют нас от русской культуры, от русского языка». На пленуме выступили 14 человек, в их числе были партийные работники, учителя, видные представители научной и творческой интеллигенции. Среди них — директор педагогического института Юсеф Туишев, директор Казанской консерватории композитор Назиб Жиганов, писатель Гумер Баширов, профессор-литературовед Иван Пехтелев (основатель кафедры журналистики КГУ) и другие. Первый заместитель заведующего отделом ЦК Василий Дербинов отметил на пленуме, что полностью одобряет доклад, пообещал сообщить о нем руководству и предложить распространить опыт Татарии в других республиках РСФСР. Обсуждение проблем развития татарской школы переросло в довольно острый разговор о состоянии татарской культуры и осуществлении национальной политики в целом. Были высказаны мысли и внесены предложения, явно опережавшие время.

В заключительном слове Игнатьев, сказав, что обсуждаемые проблемы его волнуют давно, но только теперь можно об этом сказать в полный голос, с горечью добавил: «Я пришел к такому убеждению, что дело у нас обстоит совершенно плохо. Мы оказались перед опасностью фактической ликвидации национальной школы». Профессор Султанбеков считает, что «уже за одну эту фразу-предупреждение, сказанную не где-нибудь на кухне или в узкой компании, а с трибуны пленума обкома, имя Игнатьева должно остаться в истории татарской культуры».

В постановлении пленума излагалась развернутая программа устранения недостатков, включавшая в том числе организацию групп с обучением на татарском языке в специальных учебных заведениях, восстановление оценки по татарской литературе в аттестате зрелости и многое другое, что было осуществлено, и то не полностью, только в наше время. Многое из того, что было сделано в 1990-е годы в области развития татарской культуры, было начато еще в мае 1958-го Игнатьевым и Фасеевым.

Профессор-историк Султанбеков, свидетель тех событий, в книге «Семен Игнатьев: свет и тени биографии сталинского министра» приводит один из примеров реакции на решение пленума. «Вскоре после него партийный работник, много чего повидавший на своем веку, сказал мне: «Подобного обсуждения национальных проблем не припомню, хотя участвую в партийной жизни с 1939-го. Ведь пленум тянет нас назад, в 20-е годы; не удивлюсь, если оживет и дух Султан-Галиева. Такое не простят даже Игнатьеву». На мое возражение: «Все ведь происходило в духе решений XX съезда КПСС, и даже представитель ЦК назвал намеченные меры примером осуществления ленинской национальной политики», — последовала ответная реплика: «И ему тоже несдобровать». Ближайшее будущее подтвердило пессимистический прогноз моего собеседника».

Действия Игнатьева и его «команды» в области народного образования вызывали недовольство ряда влиятельных лиц. Нередко под видом научной критики сводились личные счеты. В самом руководстве обкома обозначились существенные разногласия по языковой проблеме. На одном из заседаний бюро Игнатьев, говоря о плачевном положении татарского языка, полушутя, но со значением упрекнул второго секретаря Салиха Батыева в том, что именно во время его многолетнего руководства идеологической работой в республике все это и произошло. Однако Батыев, не приняв предложенного тона, ответил весьма жестко, что все делалось им с одобрения ЦК и он готов — тут была сделана многозначительная пауза — отвечать только перед ним.

Процесс «татаризации», как все это называли острословы-недоброжелатели, быстро шел к финалу. В центр повалили письма с обвинениями Игнатьева в потакании национализму и подрыве принципа дружбы народов. Тем более что национализм после венгерских событий 1956 года снова стал головной болью для руководства страны, намечались превентивные меры по его предотвращению. В ЦК решили, что позволили «татарам» лишнее, а Игнатьеву и Дербинову, по мнению Михаила Суслова, «не проявившим партийную принципиальность и поощрявшим национальную ограниченность», сделали серьезное внушение. Оба вынуждены были капитулировать и «покаяться», но их судьба была предрешена.

«Наверху» посчитали, что в постановлении майского пленума 1958 года были допущены следующие серьезные ошибки: осуждались родители-татары, отдающие своих детей обучаться в русские школы; признавалась неправильной практика открытия русских классов в татарских школах; органы народного образования, руководители вузов обязывались ввести для детей-татар изучение татарского языка и литературы во всех высших учебных заведениях, в русских школах и в русских классах смешанных школ со сдачей экзаменов. Отмечалось, что все эти пункты противоречат Тезисам ЦК КПСС и совета министров СССР и законам, принятым Верховными Советами СССР, РСФСР и ТАССР, предоставляющим право выбора языка обучения самим родителям. Далее перечислялись негативные последствия претворения в жизнь ошибочных решений, главным из которых могло стать появление «национальной ограниченности и национальной замкнутости». В то время эти термины были введены в политический лексикон вместо «буржуазного национализма» и, по сути, обозначали то же самое. Постановление майского пленума отменялось «как ошибочное», бюро обкома было поручено «вдумчиво разработать и провести меры по развитию системы подготовки и переподготовки педагогических кадров и улучшению преподавания русского и татарского языков в школе».

Это было второе, после апреля 1953 года, официальное осуждение деятельности Игнатьева. В обкоме стало известно, что слова о «национальной ограниченности и замкнутости», к которым вело злополучное «майское постановление», были употреблены Сусловым, когда он докладывал Хрущеву о неблагополучной, по его мнению, ситуации, складывавшейся в Татарии. Суслов считал Игнатьева и Дербинова утратившими «партийное чутье и пошедшими на поводу у националистов».

Случай произошел беспрецедентный. То злополучное «майское постановление» Татарского ОК КПСС готовилось в течение нескольких месяцев, его основные положения одобрили комиссия ЦК КПСС и министр просвещения РСФСР. Тем не менее его признали ошибочным, даже ведущим к «национальной ограниченности и замкнутости»! Одним словом, не хватило Игнатьеву «вдумчивости».

Это была оглушительная политическая пощечина в назидание другим республикам РСФСР, да и некоторым союзным.

По некоторым версиям, инициатором его отставки и автором жестких обвинительных формулировок стал сам Михаил Суслов. В 56 лет Игнатьев ушел на пенсию, отказавшись от предложения стать послом где-нибудь в европейской стране. Ушел, как водится, «в связи с пошатнувшимся здоровьем», которое не помешало ему прожить еще 23 года, посвященных научно-исследовательской работе, результаты которой весьма впечатляющи.

Султанбеков работал в 1954-1961 годах инструктором Татарского обкома КПСС, по долгу службы общался с его руководителем. В книге он приводит несколько эпизодов, характеризующих человеческие качества Игнатьева и манеру общения с окружающими.

«Мой отец Файзрахман Султанбеков, член партии с 1918 года, активный участник революции, Гражданской войны и национально-государственного строительства в Средней Азии, Башкирии и Татарии... В 1937 году он был исключен из партии, формулировка была двусмысленной и не сулившей ничего хорошего: «Не доказано, что сам враг, но допустил засорение аппарата треста врагами народа». Однако арестовать его не успели, он попал в больницу...

В октябре 1957 года меня неожиданно пригласил Игнатьев и спросил: «Почему не подаешь заявление о восстановлении отца в партии?» Выслушав в ответ, что мне до сих пор это не мешало, заметил: «Это нужно твоей маме, она будет получать персональную пенсию и небольшие льготы. Пусть она напишет, я проконтролирую». Потом, взглянув на какую-то бумагу на столе, добавил: «Посмотри в архиве протоколы партийного собрания и узнаешь, как твоего батьку мордовали. Слышал о нем еще в Бухаре, он был настоящий коммунист». Тогда я не спросил, откуда он знает об отце. И понял это только сейчас, узнав о «бухарских страницах» жизни Игнатьева. В течение двух месяцев вопрос о восстановлении в партии отца и назначении матери пенсии был решен. Мне известно и о других случаях, когда Игнатьев по своей инициативе решал подобные вопросы».

 За время своей долгой политической жизни Игнатьев общался или тесно сотрудничал со многими личностями, ставшими историческими: Иосиф Сталин, Георгий Маленков, Никита Хрущев, Лаврентий Берия и др. Ему было 20, когда умер Ленин, так что формироваться как политик он начал во времена здравствующего, а не «вечно живого» Ильича. Да и Леонида Брежнева, и Юрия Андропова Игнатьев знал не понаслышке.

Игнатьев стал третьим, после Феликса Дзержинского и Вячеслава Менжинского, руководителем госбезопасности, не имеющим ни воинского, ни специального звания (о чем позже, при оформлении пенсии, весьма сожалел). Опять же третьим в истории СССР, после Ежова и Берии, это был случай назначения партработника руководителем спецслужб. Вот таким образом сменив Виктора Абакумова, Семен Игнатьев стал последним министром госбезопасности СССР не только при Сталине, но и вообще в истории. После его снятия должность была упразднена в связи с реорганизацией силовых структур и дележом власти, вызванных кончиной вождя.

Ветераны спецслужб, помнившие приход нового министра, отмечали особенности стиля его работы. В отличие от своих предшественников Ежова, Берии и Абакумова, он всячески избегал личного участия в допросах и даже отказался подписывать расстрельные приказы, заметив, что это дело коменданта Лубянки, а не министра. Генерал Василий Рясной, работавший тогда в центральном аппарате МГБ, впоследствии говорил, что партийный работник Игнатьев попал на эту должность «как кур в ощип» и тяготился своими обязанностями.

Султанбеков выполнял некоторые личные, в том числе конфиденциальные поручения Игнатьева, несколько раз доверительно с ним беседовал. Вот что он пишет: «Однажды, по неосторожности, задал ему вопрос о „деле врачей“. Ответ был краток и сух: „Оно было начато Сталиным и Маленковым до меня, я раз в неделю докладывал о его ходе по телефону или лично“. Чувствовалось по тону, что тема для него крайне неприятна и болезненна, но для меня этот бестактный, как я потом понял, вопрос, негативных последствий не имел».

Период с конца 1952-го и по 5 марта 1953 года (день смерти Сталина) — пик всей государственной карьеры Семена Игнатьева. В этих временных рамках было завершено «дело врачей», разгромлена «абакумовско-сионистская группа» в МГБ. Игнатьеву же Сталин поручил расследование и так называемого «мингрельского дела», косвенно направленного против Берии, мингрела по национальности. Все это сделало Игнатьева любимцем вождя и вызвало у Берии настороженность, переросшую в прямую вражду. Однако Маленков пока успешно блокировал его попытки уменьшить влияние своего выдвиженца.

Многие во властных структурах полагали, что Игнатьев может занять более высокий пост, чем министерский, и для этого были веские основания. Ему поручают аресты ряда лиц из окружения вождя, в том числе и начальника его личной охраны, вороватого, но преданного генерала Николая Власика. Тот был уволен «за злоупотребления» в мае 1952 года и послан на небольшую должность в один из исправительно-трудовых лагерей на Урале. Вскоре его вызывают в Москву и 15 декабря арестовывают. Игнатьев доложил об этом Сталину и получил от него указание допрашивать Власика жестко, без скидок на прежние заслуги. Власика судили, дали 10 лет, но в 1956 году помиловали.

Недавно стало известно, что Сталин поручал Игнатьеву организацию ряда «резонансных» террористических акций за рубежом. В частности, убийство руководителя Югославии маршала Иосипа Броз Тито, бывшего главы Временного правительства России Александра Керенского и некоторые другие операции подобного рода. Их осуществлению помешала смерть «заказчика». В начале 50-х годов Сталин предполагал осуществить крупные внешнеполитические проекты, в реализации которых значительная роль отводилась внешней разведке. Например, выдвинул идею создания единой Германии с учетом интересов Советского Союза. Министр Игнатьев еще до смерти вождя утвердил специальный зондажный вопросник советских спецслужб по этой теме. Также Сталина очень заинтересовал проект «Путь Британии к социализму», разработанный местной компартией, о чем советский лидер несколько раз совещался с Гарри Поллитом, руководителем британских коммунистов. Но самое большое значение Сталин придавал все-таки силовым методам достижения мирового господства. По инициативе Игнатьева Сталин проводит в декабре 1951 года совещание по дальнейшему совершенствованию деятельности внешней разведки и контрразведки. Еще до этого на Политбюро был утвержден разработанный совместно с Министерством обороны план превентивных диверсионных операций по уничтожению баз НАТО в Европе в случае угрозы войны.

Привлекался Игнатьев и к работе по решению проблем разукрупнения территорий, создания новых областей и укомплектования их кадрами. В ТАССР, например, были образованы Казанская, Чистопольская и Бугульминская области и, соответственно, Татарский крайком и обком партии, упраздненные вскоре после кончины диктатора. Круг вопросов, по которым он советовался с Игнатьевым, был широк и выходил далеко за пределы компетенции и обязанностей министра госбезопасности. Создается впечатление, что он в конце 1952 года, действительно, мог рассматриваться Сталиным в качестве одного из своих преемников. С 16 октября 1952 года Игнатьев становится членом Президиума ЦК партии, то есть одним из руководителей страны.

В росте авторитета Игнатьева в глазах вождя сыграл большую роль не только его огромный опыт руководящей партийно-государственной работы в целом, но и знание положения дел в национальных республиках. Никто из «ближайшего окружения» не имел такого опыта работы в «мусульманских» регионах, а они привлекали все большее внимание вождя по причинам как внутренним, так и международным.

С 19 мая 1952 года на Игнатьева возлагают и обязанности начальника личной охраны. Такого доверия не удостаивался ни один из руководителей спецслужб. Именно ему 1 марта 1953 года позвонили охранники, обнаружив лежащего без сознания Сталина. Игнатьев немедленно сообщил о случившемся Маленкову, Берии и Хрущеву. Последние дни он периодически приезжал на Ближнюю дачу. 5 марта Сталин умер, не приходя в сознание.

Неожиданная смерть Сталина круто изменила ситуацию в стране, а последовавшие за ней события стали роковыми для политической карьеры Семена Игнатьева и даже чуть было не стоили ему жизни.

Ни в одном из воспоминаний о последних днях и похоронах Сталина имя Игнатьева не упоминается. Создается впечатление, что он был сразу же отстранен от всех видов деятельности, связанной с государственной безопасностью. Игнатьева убрали не только из секретарей, но и вообще из состава ЦК.

В предисловии к книге «ХХ век. События, личности, тайны» Булат Султанбеков писал:

«Во время работы над книгой нередко вспоминались строки Н.И.Глазкова:

«Я на мир взираю из-под столика:

Век двадцатый, век необычайный.

Чем он интересней для историка,

Тем для современника печальней».

Но я, в отличие от поэта, «взирал на мир», работая «за», а не «под» письменным столом, с компьютером, подключенным к Интернету. Это существенно облегчало доступ к необходимой информации. Кроме того, имелась масса выписок из самых секретных архивных фондов, куда я имел доступ в 90-е годы. Поэтому при взгляде на историю XX века, все было почти как у Глазкова: очень интересным, но нередко и весьма печальным».

В какой-то степени ученый этими словами впускает нас в свою творческую лабораторию. К сожалению, Булат Файзрахманович из-за болезней в последние годы, что называется, невыездной, выходит из дома очень и очень нечасто, но при нашем многолетнем знакомстве я не раз убеждалась, что в его доме можно сделать филиал Национального архива.

Добавим к личным архивным материалам Интернет, который профессор освоил уже давно, личные воспоминания. Причем эти воспоминания не носят мемуарного характера – в том смысле, ЧТО вспомнил, то пишу. Как известно, воспоминания не всегда точны. Но Султанбеков не вспоминает. Он как бы всю жизнь готовился написать о своих героях: копил архивные документы, чужие записи, сам фиксировал на бумаге то, что видел и слышал.

Он, пожалуй, впервые начал рассказывать об истории через портреты конкретных личностей. Скорее всего этот выбор был сделан благодаря многолетнему изучению биографии Мирсаида Султан-Галиева, самого известного в истории национально-государственного строительства в СССР политического деятеля мусульманских народов. Через судьбу Султан-Галиева ученый прочитал заново и порой по-новому историю нашей страны и открыл много интересного, сознательно укрываемого или просто забытого. Увы, такое тоже случается, что хорошо видно по книге Султанбекова о нашем современнике, знаменитом некогда нефтянике, секретаре Татарского обкома КПСС по промышленности Сергее Львовиче Князеве.

В одном из выступлений, говоря об авторах, оседлавших моду на разоблачения прошлого, Султанбеков с горечью обронил: «Сейчас мы видим все больше желающих упасть грудью на амбразуру. Тем более что пулемет уже давно не стреляет».

Меня поражает его работоспособность. Иные ученые в здоровом состоянии не способны выдать на гора столько статей и книг, сколько Султанбеков. Довольно часто наш телефонный разговор начинается с его радостного сообщения: «А я сдал книгу в печать!». Или «У меня появилась идея новой книги…»

Вот и сегодня Булат Файзрахманович сообщил, что начал работать над книгой, у которой уже есть название – «Как это было: размышления о 1917 годе». И тут же добавил:

– Сегодня много спекуляций на эту тему. Октябрьскую революцию называют переворотом. Но это не так. Переворотом была Февральская революция, когда тогдашние олигархи и генералы предали царя. А в октябре была революция.

По Марксу, у капитализма было звериное лицо. После октября 1917 года лицо стало человеческим. На Западе, где поняли, что «делиться надо», а то всё потеряешь…

Булат Файзрахманович пообещал, что не только это его утверждение будет расходиться с общепринятыми сегодня взглядами, особенно либеральными.

Источники информации:

Гумер Усманов: единственный татарин всесоюзного масштаба

• Семен Игнатьев: путь на вершину власти будущего босса Татарии. Часть 1-я
• Семен Игнатьев: самый «бескровный» министр госбезопасности Сталина. Часть 2-я 
• Семен Игнатьев: как главу Татарии наказали за татарский язык. Часть 3-я
• Семен Игнатьев: что скрывают неопубликованные мемуары экс-главы Татарии? Часть 4-я
  

Читайте в «Казанских историях»:

«ХХ век. События, личности, тайны»

Булат Султанбеков: «Если планирую что-то, то мысленно говорю: «ЕБЖ»

Гражданская война. Взгляд из ХХI века

«Ночной визит к Сталину»

Никита Хрущев в Татарии

«У истории нет лишних страниц»

Историю делают личности

О лидерах, формальных и неформальных

Учебник история – не майдан

Казанская «Лубянка», год 1937-й...

Ибрагимов Галимджан, политик, писатель, депутат Учредительного собрания (1887-1938)

Звездный час Владимира Каппеля

Урманче Баки Идрисович, художник и скульптор (1897-1990)

Татарстан в «расстрельных списках» Сталина

Загадка стальной двери Благовещенского собора