Санкт-Петербургский театр «Мастерская» показал на гастролях в Казани спектакль «Иван и Чёрт», навеянный романом Федора Достоевского «Братья Карамазовы». Среди зрителей была Любовь Агеева.

Гастроли Санкт-Петербургского театра «Мастерская» в Казани проходили на сцене Казанского академического русского Большого драматического театра имени В.И.Качалова с 1 по 7 июня. Как сообщается в пресс-релизе театра, работы учебной мастерской Санкт-Петербургской государственной академии театрального искусства (СПбГАТИ)переросли масштаб популярных студенческих спектаклей и были перенесены в новое помещение театра на набережной Невы на Народной улице. Так родилась «Мастерская», уже сложившаяся труппа с разнообразным и содержательным репертуаром и большими планами на будущее. В первые же сезоны спектакли театра «Мастерская» покорили и публику и критиков. В 2012 году театру был присвоен статус государственного.

К сожалению, обстоятельства позволили мне посмотреть только один спектакль (он шел 4 июня), но постановка была мне интересна с разных точек зрения.

Я, наконец, познакомилась с театром, о котором много слышала. Рецензенты подчеркивают, что «Мастерская» работает по принципам русского психологического театра, а это сегодня – большая ценность. Современные актеры, вовлеченные в динамичные событийные постановки, наполненные внешними эффектами, совершенно разучились общаться со зрителем на уровне подсознания. Когда ему интересны не слова и жесты, а внутреннее состояние героя, поскольку именно в этом может быть зашифровано самое главное.

В этом смысле спектакль «Иван и Чёрт» потребовал от актеров больших усилий. Наверняка у Дмитрия Житкова пока нет такого объемного жизненного опыта, чтобы до конца понять метания Ивана Карамазова. А тут надо не просто понять, но и передать их зрителю.

Антону Момоту легче: он рисует своего Чёрта прежде всего через действие, через манеру поведения. Но мне было интересно наблюдать и за его внутренними проявлениями.

Его отношение к Ивану было разным, иногда он дружески подтрунивал над ним, иногда издевался, иногда доводил до бешенства, но, как мне показалось, все-таки жалел его. Не знаю, хотел ли такого зрительского восприятия театр… Вот что я прочитала в презентации спектакля на сайте театра:

«Подтянутый лощеный русский интеллигент встречается с мороком, разбитным хулиганом и балагуром Чёртом и вступает с ним в спор, сперва снисходительно, потом втягиваясь всерьёз, – и не может победить. Потому что этот Чёрт – часть его идеи и часть его души. В любой идее, особенно глобальной, таится Чёрт, всегда готовый показаться, поговорить – и победить. Идеалисты спорят о судьбах мира, строят планы всеобщего счастья – и проигрывают лукавому обаятельному Чёрту».

«Андрей Горбатый делает смешной и страшный рассказ о том, что бывает с одержимыми идеей и забывшими о главном – о множестве человеков вокруг».

Режиссер создал Чёрта как внутреннее эго Ивана Карамазова. Эта двойственность подтверждена в постановке на уровне сценического образа: кровать Карамазова, стол в его квартире могут существовать как единое целое и как две половинки (художник Елена Чернова). Так же распилена душа Ивана. Изредка на стенах сцены появляются тени героев, подчеркивая нереальность и фантасмагоричность происходящего (свет Федора Соколова).

Иван понимает, что Чёрт – это его внутренняя сущность, которую он хочет скрыть даже от себя, которая ему противна. Чёрт, шутя переворачивая идею Ивана с ног на голову, дает ему понять, о чем он на самом деле думает, желая спасти брата. Однажды Иван даже выгоняет собеседника, то ли из своей квартиры, то ли из жизни, но потом снова возвращает. Потому что нельзя отказаться от самого себя. И Чёрт оказывается прав в своих предсказаниях того, что будет с Иваном завтра…

Мы привычно связываем понятие чёрта и искуса. Да, и здесь Чёрт – талантливый искуситель, но иногда он казался мне ангелом-хранителем, который предостерегал Ивана от его заблуждений. И в одной из рецензий я нашла подтверждение этого своего ощущения:

«Одна из важнейших мыслей, поданных Достоевским – Человек отвергает не Бога, а жестокий мир, им созданный, – пишет Дарья Анжерская. – Даже Чёрт, казалось бы, существо абсолютной тьмы, утверждает, что дело своё делает вопреки своим желаниям, только лишь потому, что иначе всё перестанет существовать, лишившись гармонии, рождаемой противостоянием добра и зла. Он скорее не искушает героя, а призывает прислушаться к себе, раскрыть глаза на то, о чём не хватало смелости думать раньше».

В таком ракурсе понятнее и объемнее становится сама идея спектакля, которую я бы выразила известной русской поговоркой – благими намерениями вымощена дорога в ад.

Я увидела в спектакле полнокровные актерские работы, хотя Андрей Горбатов-младший, режиссер и автор сценического переложения романа Достоевского, предложил исполнителям главных ролей существовать в весьма условных обстоятельствах. И это не только крайний минимализм декораций. Действие, которое видят зрители – то ли сон, то ли больные фантазии главного героя.

Органично соединить реальность и то, что нереально, непросто, но актеры Дмитрий Житков и Антон Момот настолько естественны, что ты даже не задаешься вопросом, где тут явь, а где вымысел.

Но более всего внимание к этому спектаклю привлекла литературная основа постановки. По афише театра виден интерес главного режиссера Григория Козлова к творчеству Федору Достоевского. На сцене «Мастерской» – «Идиот. Возвращение», «Братья Карамазовы». Тут тоже Достоевский, но совершенно незнакомый. Режиссер-дебютант Андрей Горбатов обратился к диалогу Ивана с Чертом из IX главы «Чёрт. Кошмар Ивана Федоровича». Как сообщает пресс-релиз, спектакль «Иван и Чёрт» поставлен по фрагментам романа, которые не вошли в основную инсценировку на сцене театра. Эта история – об идее, о гордыне, о вере и о потере души. Философ Иван Карамазов придумал концепцию спасения мира. А она обернулась чудовищным оправданием зла.

Мы видим его во время серьезных раздумий – завтра он скажет в суде о вине Смердякова, о своей собственной вине в смерти отца – и таким образом спасет брата Дмитрия. Но нервный диалог в ночи с Чёртом (читай – с сами собой) приводит его к великому потрясению. Он совсем не тот, каким хочет казаться.

Несколько цитат из рецензий на спектакль:

Евгения Тропп

На этом спектакле неожиданно много смеешься. Такой ход к Достоевскому встречается нечасто, во всяком случае, когда речь идет о его больших романах. Разбитная, разудалая интонация сразу же задается звучанием оркестрика. Музыку сочинил Андрей Дидик, и он же выступает в роли Рассказчика, энергично, весело, с простецкими выражениями и, уж конечно, без всякого пиетета разъясняющего непросвещенной публике смысл толстой (очень толстой!) книжки великого русского писателя, а также содержание теорий Ивана Карамазова и написанных им текстов, включая «Легенду о Великом инквизиторе».

Не впервые в истории таким ключом открывают Достоевского, но здесь это явно сделано без оглядок на прошлые искания, о которых, наверняка, создатели «Ивана и Черта» не подозревают (да и кто сейчас помнит, например, о давнем рижском «Убивце» Марка Розовского по «Преступлению и наказанию», чья «театральная идея», по выражению А. М. Смелянского, «для внутренней памяти „театра Достоевского»… не прошла даром»). Идея эта – «простонародный Достоевский». «Проблемы философского романа должны быть ясны каждому, как смысл пословицы» (см. книгу Смелянского «Наши собеседники»). Отсюда и фольклорная интерпретация событий: жил-был старик, Федор Карамазов, и было у отца три сына…

Благодаря остроумной, живой музыкальной составляющей, песенному и разговорному сопровождению Андрея Дидика «Иван и Черт» превращается в подобие площадного представления, в котором, тем не менее, сохраняется напряженность психологического диалога, поисков мятущейся души. Только вся «философия» то и дело отстраняется, гротескно соединяется с «низким» жанром – цирковыми кульбитами, кабацкими куплетами, хихикающей насмешливой музычкой…»

Дмитрий Циликин

Наглый визитер … таки материален: щеголеватый, в ловко сидящих пиджаке, жилетке и брючках (правда, прописанную у Достоевского белую пуховую шляпу заменили на соломенное канотье), верткий, как ртуть, его реакции мгновенны – и ни единого раза не предсказуемы.

Он гаерствует, сюсюкает, подкалывает, впадает в фальшивый пафос и фальшиво расчувствуется, стремительно меняет тон, регистр. Спектакль сопровождает инструментальное трио: принявший на себя роль Рассказчика Андрей Дидик еще и играет на контрабасе, плюс скрипка с аккордеоном. Так вот, едва Черт явится, этот ансамбль грянет разудало–пошлый мотивчик, негодник тут же выхватит белый платочек и пустится вокруг Ивана в издевательский «русский народный» перепляс, увенчав его натуральным сальто.

Антон Момот вообще превосходно двигается: музыкально, упруго, он скоординирован настолько, что от его пластики получаешь такое же удовольствие, как от правильного полнозвучного голосоведения. …

Надо отдать должное постановщику Андрею Горбатому (соученику актеров, дебютирующему в режиссуре) – он правильно сбалансировал Момота и Дмитрия Житкова – Ивана. Иван говорит: «Ты воплощение… моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых». Эти единство и борьба противоположностей наглядно демонстрируются через разные манеры игры: Житков достоверно все проживает, он рисует реалистичный психологический портрет – а Момот явился из какого–то гротескного страшноватого водевиля, излюбленного жанра всех достоевских бесов».

Елизавета Сорокина

«Религиозная тема здесь ненавязчива, Андрей Горбатый только расставляет некоторые «маячки» для зрителя, чтобы тот самостоятельно нашёл их и сложил в единое целое. Чёрт здесь – не полярная Богу сила, он – часть души Ивана, часть его нутра. И не так уж принципиально важно рассматривать историю мук Ивана в контексте всего романа.

Мы видим человека, не способного договориться с собой, достичь внутреннего согласия с миром. Вызов Чёрта через церковную свечку, глава о Великом инквизиторе, преподнесенная в форме куплетов, задают игру с неким христианским неподъёмным. Подчеркивает игровую форму спектакля и присутствие небольшого оркестра, к которому может внезапно присоединиться уснувший на улице мужик.

В финале же Чёрт буквально «рвётся наружу» из Ивана – герой, уходя, поворачивается на несколько секунд к зрителю и в точности повторяет пластический рисунок своего исчезнувшего собеседника, вплоть до походки и мимики. Повешение ли Смердякова, вопрос ли о боге становятся тому причиной, но разговор с Чёртом окончен.

Игровая форма, выбранная режиссёром, с живой музыкой и трюками, достойными почти масочной комедии (как, например, брошенный Иваном и ловко пойманный Чёртом за колонной стакан), всё равно обнаруживает настоящую драму. И завершается она песней того самого, приобщённого к оркестру в начале, мужика. Песней, способной соединить разделённый стол и кровать и, наконец, закрыть шкаф, из которого так любил выскакивать Чёрт».

Несколько рецензентов назвали спектакль «Иван и Чёрт» хулиганским. Соглашусь с этим определением только в одном – постановка и в самом деле очень сильно выбивается из театрального опыта психологического театра.

Но я прочитала спектакль не столько с позиции того, что в нем отлично от традиционного великого русского театра с его тщательным исследованием внутренней сущности человека, с его поисками истинного смысла жизни, сколько с позиции того, КАК и ЧТО он наследует из этих традиций. И потому спектакль показался мне не только очень интересным, но и весьма символичным. Молодые актеры и молодой режиссер думают о том, о чем, как иногда может показаться, сегодня уже не заморачиваются. Так, кажется, принято говорить в этом случае.

Аплодисменты от артистов зрителям, которые умеют думать, когда смотрят спектакль

И что очень важно, петербуржцы показали спектакль, который с интересом смотрят молодые зрители. Плохие учителя еще на школьной скамье внушили им, что Достоевский – это мрачно, это непонятно и это неинтересно. И вдруг всё с точностью наоборот.

 Снимки со спектакля из интернет-источников. Фото поклона в театре - автора