Читайте беседу казанской журналистки Резеды Даутовой с профессором Казанской консерватории Светланой Назибовной Жигановой, опубликованное в газете «Вечерняя Казань», 12 августа 1997 года.

Когда-то и он открывал эту тяжелую дверь, шел по этим гулким коридорам, радовался «многоцветью» звуков, раздающихся из аудиторий консерватории.

Сегодня здесь учит студентов его дочь – заведующая кафедрой оперной подготовки доцент Светлана Жиганова. Именно ей пришлось пережить и благодарную людскую память о Назибе Жиганове, и жестокие пересуды о нем после смерти.

Слушая воспоминания Светланы Назибовны об отце, я подумала: наверное, ей очень непросто жить среди нас.

– В этом году исполнилось 9 лет, как папа ушел от нас... 1 июня в 11 вечера в нашей квартире раздался телефонный звонок. Подошел муж. У меня как-то нехорошо закололо сердце. Звонили из Уфы, вторая жена отца – Нина Ильинична. Разговор был самый обычный – о том, что завтра они приезжают в Казань.

Потом я узнала: в это время за жизнь отца уже боролись врачи «Скорой помощи». На следующий день в 6 утра позвонила его жена и сказала, что он умер.

Я очень скучаю о нем. Мне страшно не хватает его. Знаю: не хватает не только мне.

***

У нас с ним были сложные отношения. Наверное, потому что папа с мамой в 48-м году разошлись. А я была девочкой с характером. В кого характер? В него, наверное.

Моя мама, Серафима Алексеевна Жиганова, всю жизнь прослужил а нашем театре. Сейчас ей 83 года. В молодости была очень красивой. С папой они познакомились в Москве, вместе учились. Старожилы Казани, наверное, помнят ее красивое меццо-сопрано. Сначала она пела ведущие партии. Постепенно перешла на комических старух, много играла в опереттах. Почти до 80 лет работала в театре.

Они расстались, когда ей было 34 года. Она страшно переживала, а я переживала вместе с ней. Мы не общались с отцом до моего 28-летия. Хотя я очень любила его и знала: он тоже меня любит.

***

Я поступила в университет на истфак. Семья решила: пока не закончишь университет, в консерваторию – ни ногой. Но я все равно пела – и в самом университете, и с оркестром Деринга, и с прекрасным пианистом Георгием Яковлевичем Ростом. Пела и классику, и джаз. Мне единственной дали свободный диплом, и я сразу же поступила в консерваторию.

Папа не хотел принимать меня. Не только потому, что я – его дочь. Он считал, что джаз испортил мой голос. На этой почве мы сильно ругались. Когда я все же поступила, было непросто и учиться. Недоброжелатели отца не оставляли без внимания вольнолюбивую студентку.

Трудно было и потом, когда после трех лет работы на музфаке меня взяли педагогом вокала в консерваторию. И до сих пор трудно. Я все время вынуждена доказывать, что я... не верблюд (горько усмехается). Что я сама по себе чего-то стою.

***

Если мы ругались, то ругались здорово. В основном на профессиональные темы. Да, он мог быть суровым и жестким. Принципиальным. Но и очень добрым, человечным, терпимым. Помню, даже тогда, когда узнал, кто именно строчит на него доносы, не выгнал этого человека. Далеко не всем нравились 43-летние ректоры. Кое-кто мечтал поставить Жиганова на место.

...Когда у консерватории появился свой концертный зал (первый), мой сын спросил его: «Дед, а почему ты такой маленький зал построил?» Отец ответил: «А чтобы не отняли».

***

Меня всегда поражал его удивительный вкус. Откуда?! Мать его – простая прачка, отец – грузчик. С пяти лет сирота, детдомовец. Только в 16 лет узнал ноты, сел за фортепьяно. Какую волю, работоспособность надо было иметь, чтобы стать композитором!

Помню, как он работал во время войны. У нас на первом этаже был страшный холод. Мы и сейчас живем в этой квартире. Тепло держалось только в ванной комнате. Там он и писал ночью свои оперы. Утром отсыпался, а потом шел в консерваторию.

***

Художественным руководителем театра его назначили во время войны. Дружил с Мусой Джалилем. Никогда не верил, что тот стал предателем, и везде отстаивал эту свою точку зрения. В 46-м году написал оперу «Поэт». Его вызвали «на ковер» в обком. Был счастлив, когда в 56-м году страна узнала правду.

***

Ни в коем случае не хочу противопоставлять своего отца нынешнему руководству оперного. Но мне больно за театр: молодежи нет, давно нет и худсовета, репертуар настолько беден, что жалко солистов. Года их идут, им бы петь – а нечего.

Сегодня труппа работает в основном на выезд. Заказали голландцы «Богему» – сделали. Заказали «Тоску» – сделали. А как же казанский зритель? Ведь Казань всегда была оперным музыкальным центром. А где детские спектакли? Если сегодня в наш театр не ходят дети, значит, завтра там не будет взрослых.

***

Последние два года для отца были очень тяжелыми. Он, народный артист СССР, профессор и ректор, композитор, почти все произведения которого исполнялись уже при жизни, был страшно одинок. Друзья его или ушли в мир иной, или уехали.

Как-то сидели мы с ним на лавочке на даче. Говорит: «Знаешь, я через два года умру». Я испугалась: «Пап, брось!». А он: «Устал я от своих...»

***

– До сих пор не могу себе простить, – сказала с горечью Светлана Жиганова, когда я уже выключила диктофон и спрятала его в сумочку. – Накануне отъезда е Уфу я провожала отца из дома в консерваторию. Он держался за сердце, вздыхал: «Забыл валидол». А я ему: «Пап, куда ты завтра поедешь в таком состоянии?»

Я должна была, должна была в наш последний вечер быть рядом с ним»

***

Мне показалось: сейчас ей хочется побыть одной...

Резеда ДАУТОВА

«Вечерняя Казань», 12 августа 1997 года