В кабинете ректора со знаменитым белым роялем, за которым когда-то работал Назиб Гаязович, с Рубином Абдуллиным, народным артистом Республики Татарстан, заслуженным деятелем искусств и народным артистом Российской Федерации, лауреатом Республиканской премии имени Мусы Джалиля в области литературы и искусства и Государственной премии Российской Федерации встретилась журналист Любовь Агеева.

После смерти Назиба Жиганова в июне 1988 года ректором Казанской государственной консерватории стал один из его учеников – Рубин Абдуллин.  

Фото Владимира Зотова

— Рубин Кабирович, вы являетесь руководителем комиссии по увековечению памяти первого ректора Казанской консерватории, композитора Назиба Жиганова.  Со дня его смерти прошло 23 года. Что за эти годы удалось сделать и что не удалось?

— Удалось назвать консерваторию именем Назиба Гаязовича. Я считаю, что это самое большое достижение. Удалось установить мемориальную доску на здании консерватории. Удалось создать мемориальный музей Жиганова. Думаем о создании мемориального кабинета первого ректора в здании консерватории на улице Пушкина. Участие Министерства культуры Татарстана во всех этих делах было основополагающим.

— На пятом телеканале долгое время шла программа «Суд времени», участники которой возвращались к историческим событиям, до сих пор вызывающим разные оценки. С учетом современного опыта и новых знаний они пытались переосмыслить их, добраться, наконец, до истины. Может, стоит так же беспристрастно поговорить о Жиганове. Для того, чтобы прекратить скандальные дискуссии, которые не делают чести их участникам, но тем не менее продолжаются уже много лет. 

— Известно, что отношение к Назибу Гаязовичу было неоднозначным и при его жизни, и сейчас оценки разные. Может, и в самом деле стоит вернуться к тем историческим событиям, которые проходили с его участием. Но такое обсуждение требует взвешенного подхода и достоверного материала.

Говорить о том, что мы всё знаем о Жиганове, нельзя. Даже когда он существовал рядом, он для нас всегда был загадкой. И очень много вопросов оставил, уйдя из этой жизни. На какие-то вещи он просто не отвечал, например, на подлости, высказанные в прессе. На что-то он не имел возможности ответить, потому что прежняя, партийная, система взаимоотношений была закрытая и общение было в одностороннем порядке… Новая информация поможет нашему пониманию не только Назиба Гаязовича, но всего предвоенного времени, времени военного, послевоенного. Что  привело сироту из города Уральска в музыку, в театр, почему он обратился именно к симфоническим жанрам? Когда читаешь его письма, понятно, что причины были нематериального порядка. Тогда что двигало им? Как он работал?

Он совершал такие поступки, которые выдавали в нем мыслителя и человека, который умеет выбрать точное решение целесообразно каждой конкретной ситуации. Он был уверен в необходимости создания консерватории, оперного театра, Союза композиторов…

Он себя приносил в жертву ради общественных целей. Столько, сколько Назиб Гаязович сделал, невозможно сделать одному человеку. Я прошел какую-то часть его пути, сидя в этом кабинете, и понимаю, что еще многого не знаю.

Назиб Жиганов. Фото 1977 года

— Он много думал о том, как надо жить. И не столько ему лично. Не раз писал об этом в письмах.

—  Сейчас, к сожалению, искусство не занимает такого места в жизни людей, как раньше. Это защитная оболочка человечества, которую все время нужно приращивать. Если хотите, глобальная система безопасности человечества. Она ориентирует людей на добро, на нравственные идеалы. А то, что сегодня выдается за искусство, ориентирует нашу молодежь больше на агрессию, жестокость, зло. Это похоже на какой-то маскарад.

— А что не удалось сделать для увековечения памяти Назиба Жиганова?

— Не удалось переиздать материалы о его жизни и творчестве, издать многие его сочинения. Его музыка не звучит так часто, как хотелось бы. Зритель предпочитает другую музыку…

— Лучшая память о Назибе Гаязовиче  – это, конечно, успешная консерватория. Назовите, пожалуйста, этапные события, которые случились в консерватории уже в его отсутствие. Чем вы гордитесь?

— Раньше, в то время, когда я учился, победы на международных конкурсах в основном были у Московской консерватории либо у Ленинградской, а региональные вузы, за редким исключением, в таких конкурсах не участвовали. В последние годы наша консерватория начала открывать себя за рубежом, участвуя в конкурсах. Причем в самых престижных. Я, конечно, как ректор, испытываю гордость. Причем, это происходит на всех факультетах Нам удалось все факультеты консерватории привести к общему знаменателю в профессиональном росте. Еще один предмет для гордости – мы вылезли из длительного  ремонта.

— Вы получили от Президента Татарстана Рустама Минниханова сертификат на 3 миллиона рублей. Как их истратили?

— Денег мы получили больше. Как из федерального бюджета, так и из бюджета Республики Татарстан. Например, мебель в моем кабинете куплена на деньги, выделенные из республиканского бюджета. После капитального ремонта мы получили практически новое старое здание. Приобрели два новых этажа. Один внизу – освободили цокольный этаж, убрали там газовую котельную и разместили фонды нашей библиотеки и фонотеку.

Удалось договориться с Росохранкультуры России и создать проект, позволявший достроить еще один этаж сверху. Проект пришлось в Москве защищать.  Конечно, те, кто помнят старое здание, могут увидеть отличия. Стены выросли на 70 сантиметров, на величину парапета. Эти 70 сантиметров позволили нам построить мансардный этаж, где расположены дополнительные помещения для занятий.

Мы старались сохранить архитектурный облик здания, но приспособили его к условиям работы консерватории. Нам нужна особая звукоизоляция стен – сделали. Во время ремонта особо заботились об акустике. Теперь каждый класс имеет  все необходимые коммуникации – телефон, телевизор, Интернет. Нельзя без этого в XXI веке. Казалось, такая простая вещь – лифт. В нашем главном здании этажей немного, так что консерватория вполне могла без лифта обойтись. Если бы не такие тяжелые рояли, которые нужно ремонтировать время от времени, а потому перемещать с этажа на этаж.

Я помню, как Назиб Гаязович страдал каждый раз, когда это приходилось делать. После третьего такого перемещения от рояля ничего не остается. Теперь этой проблемы нет.  Другой век, другие технические возможности.

Ректор консерватории Назиб Жиганов, глава немецкой фирмы Orgelbau Bautzen Ингеборг Ойле, органист Рубин Абдуллин и переводчик  Ираида Тимерова в день открытия нового органа в Казани. 1978 год

Мы приобрели порядка 20-ти небольших роялей. И уровень профессиональных взаимоотношений педагогов и студентов возрос. Оборудовали студию звукозаписи, и это позволило открыть новую специальность, которая называется «звукорежиссер».

В сентябре сделали  первый набор. Еще хотим ввести такие специальности, как  артист музыкального театра, режиссер музыкального театра, сценограф, режиссер, связанный с музыкальной деятельностью. Первые шаги уже сделали. Мы сняли основное противоречие (как это в марксизме говорится?) между производительными силами и условиями труда. Условия труда сейчас максимально приближены к тому духовному уровню, на котором работают и живут наши студенты и их педагоги.

— Вы создали оперную студию, и в начале сентября она показала в Кремле оперу Назиба Жиганова «Алтынчач». Почему понадобилась студия? Потому что в оперном театре нет национального репертуара?

—  Театр живет по другим законам. Он спектакли, можно сказать, продает.  А студия – часть учебного процесса.  Мы выводим людей на сцену, они будут артистами оркестра, солистами оперы, концертными певцами, пианистами, композиторами, и должны быть к этому готовы.

— Назиб Гаязович много внимания уделял тому, где будут работать выпускники консерватории. Так, для музыкантов по его инициативе был создан симфонический оркестр филармонии. Он был всесоюзно известным композитором, многие годы возглавлял Союз композиторов республики. Можем ли мы говорить о жигановской композиторской школе?  

— Насколько мне известно, у него был один ученик по композиции – Энвер Бакиров, известный композитор, который работал и в оперном, и в балетном жанрах, и в инструментальной музыке. Но Назиб Гаязович вел курс инструментовки, который проходили все композиторы, а потому имел отношение к каждому выпускнику композиторского класса. Думаю, он не случайно выбрал именно инструментовку. Потому что это ключевой  предмет для композитора, для понимания оркестра. Сохранилось немало снимков с уроков Назиба Гаязовича у его белого рояля.

— Известно, что Назиб Гаязович не хотел, чтобы его дочь училась в консерватории. Светлана Назибовна поступала в консерваторию, закончив исторический факультет Казанского государственного университета. К тому Светлана Назибовна  увлекалась джазом, а Жиганов, говорят, джаз не очень жаловал. Правда, это не помешало ему принять в консерваторию музыкантов оркестра Олега Лундстрема, когда они приехали в Казань из Шанхая.

— Светлана Назибовна  не сразу увлеклась джазом. Интерес к нему возник у нее как раз с появлением этого оркестра в Казани.

—  Она была профессором консерватории. Каким было ее место в вузе и как педагога, и как личности? В чем она была похожа на отца?

— Она была похожа на Назиба Гаязовича прежде всего характером. У него был знаменитый  «жигановский разворот». Идешь мимо него по коридору, он вдруг оборачивается на 180 градусов и неожиданно в лоб спрашивает, почему ты что-то там не сделал… У Светланы Назибовны тоже были такие крутые развороты. Мне было очень трудно с ней после ухода Назиба Гаязовича. Она считала, что я все делаю не так.  Два разных человека не могут делать все одинаково. Но как ей это объяснить? Был такой курьезный случай. После смерти Назиба Гаязовича в этом кабинете повесили его портрет. Однажды дверь распахивается, входит Светлана, утирая слезы. «Вы сейчас его повесили?» – спрашивает она, глядя на портрет. – А  мне сказали, что вы портрет сняли?» Она настолько глубоко переживала утрату отца, что ее можно было понять. Через какое-то время я почувствовал не просто ее расположение, а желание помогать. И наши отношения никогда не были разлажены. К сожалению, ее жизнь оборвалась несправедливо рано, в самом расцвете лет.

— Следующий вопрос, наверное, будет самым тяжелым. Я бы хотела обменяться мнениями о некоторых мифах, которые существуют о Назибе Гаязовиче, чаще всего плохих мифах. Назиба Гаязовича сталкивают с Салихом Сайдашевым, Фаридом Яруллиным…

Говорят, Жиганов не давал проходу молодым композиторам. Читаю воспоминания композиторов о том времени – сколько было заботы о молодых! Назиб Гаязович использовал весь свой авторитет, чтобы помочь им. О себе так не заботился…  

Никому не давал писать симфонии… После его смерти кто-нибудь начал работать в этом трудном жанре? Леонид Любовский как писал, так и пишет.

—  Однажды в этом кабинете собрались апологеты творчества Сайдашева, и я спросил у них, а почему собственно сочинения Жиганова и Сайдашева не могут существовать вместе, как звезды в небе? Салих Сайдашев – автор очень многих песен, среди них есть сочинения несравненной красоты. Все это часть народной музыкальной культуры. Рядом с этим существовало творчество Жиганова, который работал совсем в других жанрах. Выдающийся феномен искусства в том, что сравнивать никого ни с кем не надо,  потому что каждый в искусстве уникален. Он может быть хуже или лучше, он может быть профессиональным или непрофессиональным, но он – уникальный!

— Говорят, Жиганов обижал коллег, что бывал очень резок.

— Меня Жиганов тоже обижал. И много раз. Но за многие эти обиды я ему благодарен. Я думаю, что настоящим автором многих столкновений и обид была система, в которой мы тогда жили, система «наушничества», преследования и гонения, которая наказывала людей за малейшее отличие от других. Мы знаем очень много примеров этому. Метастазы страшной болезни проникали в сердца людей и кошмарным образом сказывались на их судьбах. Сколько людей оказалось в лагерях ни за что, просто так!

— Я спросила у одного из преподавателей консерватории, что его больше всего не устраивало в работе Жиганова как ректора. И с удивлением узнала, что больше всего не устраивали партийные собрания и другие мероприятия с идеологическим содержанием. Но ведь Назиб Гаязович был вынужден делать все это. Ритуалы в то время соблюдались неукоснительно.

И в то же время, работая над книгой о Назибе Гаязовиве и изучая многочисленные воспоминания, не нашла ни одного сколь-нибудь серьезного доказательства того, что Жиганов был догматиком, правоверным коммунистом, так сказать.

— Возможно, тот негатив, который принимал на себя Жиганов, вызывался совсем другими людьми, не им самим. Во-первых, он держал на своих плечах очень большую ответственность – консерватория, Союз композиторов республики, работа в правлении союзов СССР и РСФСР, в Комитете по Ленинским и Государственным премиям при Совете Министров СССР.

Он был депутатом многих Советов – СССР, РСФСР, ТАССР, членом Татарского обкома КПСС. Учтите, в какой среде Жиганов жил. Область музыкального творчества, так же, как и любая область художественного творчества, состоит из очень ранимых людей, с больным самолюбием. Новые идеи кто-то принимает, кто-то отрицает. Это творческая среда, в которой амбиции и профессионализм всегда подвергаются спорам, толкованию, отсюда – эрозия в отношениях. Очевидно, у него существовала и боязнь предательства. Хуже предательства ничего нет, особенно, когда предают близкие люди. Жиганов не мог не бояться предателей. Отсюда – излишняя суровость в общении с коллегами.

— Светлана Назибовна вспоминала, как однажды отец узнал, КТО писал на него доносы, но это никак не осложнило жизнь автора доносов в консерватории.

— Вспомним Библию… Что Бог сказал? «Здравствуй, добрый человек».

— Спасибо истории – она многому нас учит.

Опубликовано в сокращении в газете "Республика Татарстан"