Семья в революционной стихии 1920-х годов

Ольга МАЛЫШЕВА, доцент Казанского государственного педагогического университета

07 марта 2005 года

Октябрь 1917 года в одночасье расколол привычный, освященный церковью уклад жизни. Традиционная семья, мораль, да и весь быт, существовавшие до революции, никак не вписывались в новые рамки жизни, мешали встрече Великого Будущего.

Какое оно – это Будущее? На этот вопрос едва ли могли ответить даже вершители революции. Но ощущение недалекого прекрасного было у многих.

«Через несколько лет села и города сроют, а трудящиеся будут проживать на природе и дышать свежим воздухом. Кухни, ложки, поварешки и прочая посуда отменяются. Жить будем в стеклянных двадцатиэтажных домах согласно лозунгу Маяковского: «Лишних вещей не держать в жилище». Обеды в столовых. У каждого будет телефон и личный аэроплан, который поднимается без разбега. Площади украсят цветами и ребятишками. Работать будут от 3 до 6 часов в сутки. С 45 лет на пенсии, отдыхают, путешествуют по красной планете коммунизма», – так мечталось рядовому председателю сельхозартели. И уж, наверное, не ему одному.

Думалось, что, только окончательно освободившись от пут прежней морали и образа жизни, утверждаемого церковью и стародавними традициями, можно обрести свободу. Особенно сладостно это слово должно было звучать для женщин, чье положение до революции было незавидным. Брачное право регулировалось церковными законами, которые ставили женщину в зависимое положение от мужчины. Жена была обязана находиться при муже, она была приписана к его паспорту. Непокорную, бежавшую от супруга возвращали по этапу.

Хранительницей патриархально-авторитарных традиций выступала крестьянская семья. По сути, она являлась уменьшенной копией абсолютистского государства. Во главе семьи стоял Большак – самый старший по возрасту мужчина. Он полновластно распоряжался трудом своих домочадцев, разбирал внутрисемейные споры, строго следил за нравственностью и наказывал провинившихся. Избавиться от диктата отца не могли даже взрослые сыновья.

Обычай не признавал за ними права отделиться от отца и требовать раздела имущества. Женщина находилась под двойным гнетом – Большака и своего мужа. По свидетельству этнографа Н.А.Иваницкого, женщина не пользовалась уважением в народе «как существо глупое от природы. Она считается бездушной тварью. Душа у женщины не признается. Не признавая женщину за человека и отвергая в ней душу, крестьянин обращается с женщиной хуже, чем с лошадью и коровой. Бить женщину считается необходимостью» (1).

Уже свадебные обряды определяли главенствующее положение мужчины в семье. Например, соединение рук молодых означало передачу жены в собственность мужу. В знак покорности невеста снимала с жениха сапоги, причем в правом сапоге находились деньги, а в левом – плеть. Когда невеста снимала правый сапог, жених отдавал ей деньги. Это означало, что отныне он будет заботиться о материальном благополучии семьи. Когда новобрачная снимала левый сапог, жених ударял ее плеткой, что являлось символом неограниченной власти мужа над женой.

Семья следила за чистотой нравов, впрочем, проявляя снисходительность к мужчине. От невесты же требовалось сохранение девственности, которой христианство придавало почти мистическое значение. Русские свадебные обряды поощряли невесту и ее родителей, если та сохраняла целомудрие.

Был широко распространен обычай «посада». Невеста должна была сесть на особое священное место – дежу, но не смела сделать это, если уже потеряла невинность. В этом случае родителей прилюдно корили за плохое воспитание дочери. Если молодая жена оказывалась нецеломудренной, то ей надевали на шею хомут, который символизировал женские половые органы. Социальный статус женщины – крестьянки, ее положение в семье оставались неизменными на протяжении веков.

Ужасающим было положение работниц: за равный с мужчиной труд – почти в два раза меньше заработная плата. Не было ни законодательной охраны труда и материнства, ни его государственного страхования. С начала ХХ века печать все чаще поднимает женский вопрос. В разгар революции 1905 года газета «Волжский вестник» писала о положении казанских работниц:

«…Не столь уж редки случаи, что женщины ходят до последнего дня на фабрики и рожают у станка: причем из боязни потерять работу через неделю, а зачастую и раньше снова бегут работать».

Все чаще призыв улучшить положение женщины-матери звучало в требованиях бастующих рабочих. Так, во время забастовки алафузовских рабочих, кроме прочих требований, выдвигались следующие: "освобождение беременных женщин за 2 недели до родов и рожениц в течении 4-х недель после родов с сохранением заработной платы за все время».

Часто требования были утопичными и для сегодняшнего дня: «содержание детей в яслях до трех лет, на каждых двух детей должна быть одна нянька» (2). Заводская администрация вынуждена была пойти на уступки. Газета «Волжский вестник» праздновала победу: « женщины беременные, работающие на заводе более года, освобождаются за неделю до родов и на 3 недели после родов, с выдачей им в течение этого времени по 8 рублей» (3).

Важное завоевание, но не повсеместное. Живыми картинками встают воспоминания Федора Шаляпина о женщинах Суконной слободы Казани, где прошло детство великого певца:

«Я пел на свадьбах, видел невест, действительно похожих на белых голубиц, и видел, что почти все они плакали. Деревенские девицы, выходя замуж, тоже плачут и поют песни, проклиная замужнюю жизнь. Потом все они – городские и деревенские – «в муках рождают детей»… Вообще все, что было известно мне в области отношений полов, являлось предо мной разноречивым до совершенной непримиримости. Мне было ясно, что в обыденной жизни женщина – домашнее животное, тем более ценное, чем терпеливее оно работает» (4).

После революции женским вопросом в большевистском правительстве занималась Александра Коллонтай – личность яркая и неординарная. Она происходила из богатой дворянской семьи, получила прекрасное домашнее образование, по любви вышла замуж за выпускника Военно-инженерной Академии Владимира Коллонтая, любя и ушла из семьи. Не столько окружающим, сколько себе объясняла этот шаг:

«Мы разошлись не потому, что разлюбили друг друга, а потому, что меня тяготила и связывала та среда, от которой брак с Коллонтаем меня не спасал. Я продолжала горячо любить своего мужа и, уходя от него, страдала и болела душой. От Коллонтая я ушла не к другому. Меня увлекла за собой волна нараставших в России революционных волнений и событий».

Красивая деятельная женщина с головой окунулась в революционную борьбу, а позже и в трудовые будни. Коллонтай возглавила Народный Комиссариат государственного призрения. 31 декабря 1917 года она подписала декрет о создании отдела по охране материнства и младенчества.

С ее подачи для облегчения положения женщин делалось немало. Женщина получала четырехмесячный оплачиваемый отпуск по беременности. На работе матерям предоставлялись оплачиваемые перерывы, чтобы они могли спокойно кормить младенцев. Тяжелый физический труд был запрещен в начальные и поздние сроки беременности. Стали создаваться детские ясли, воспитательные дома: отыскивались помещения, добывалось продовольствие, изыскивались скудные денежные средства. Из года в год рос бюджет органов охраны материнства, и все-таки реальные возможности власти были мизерными.

Зато на решение второй задачи – духовного раскрепощения женщин, свободы отношений между полами – средств не требовалось. И Александра Коллонтай была на передовом рубеже борьбы за свободную любовь. Под лозунгом «Дорогу крылатому Эросу» она требовала разрушения семьи как явления, присущего буржуазному обществу. Индивидуализм, чувство собственности, по ее мнению, противоречили главному принципу марксистско-ленинской идеологии – товарищеской солидарности.

Коллонтай введет в оборот понятие «половой коммунизм», который пыталась претворить в жизнь революционная молодежь. Житейски привычными стали призывы «Жены, дружите с возлюбленными своего мужа» или «Хорошая жена сама подбирает подходящую возлюбленную своему мужу, а муж рекомендует жене своих товарищей». Результат не заставил себя ждать – 63% юношей и 49% девушек постоянно имели случайные сексуальные контакты. В свободных союзах жили 31% студенток и 16,5% студентов. Внебрачные связи имели почти четверть женатых мужчин и замужних женщин (5).

Церковный брак лишался юридической силы, на его место заступил гражданский брак, оформленный в органах ЗАГСа. Законы от 18 и 20 декабря 1917 года «Об отмене брака» и «О гражданском браке, о детях и о внесении в акты гражданского состояния» лишали мужчину права на традиционно главенствующую роль в семье, предоставляли жене полное материальное и сексуальное самоопределение. Женщина получала возможность свободного выбора места жительства, гражданства.

Сама регистрация брака и выплата алиментов рассматривались как переходная мера, что объяснялось стремлением Советской власти добиться полной экономической независимости всех членов общества. Новый «Закон о браке, семье и опеке» (1926) еще больше упрощал процедуру оформления как браков, так и разводов. Для развода требовалось лишь заявление одного из супругов без объяснения причин. Другой стороне, возможно, и не подозревавшей о «сюрпризе» посылалось уведомление о расторжении брака.

Впрочем, можно было обойтись и без регистрации брака, на место которого заступали свободные сексуальные отношения.

У молодежи новые законы вызвали восторг, опьянение свободой. Выразителями бунтарских настроений стала творческая молодежь, в первую очередь представители футуризма. В «Манифесте Женщины-Футуристки» французская поэтесса Валентина де Сен-Пуан требовала:

«Довольно женщин, творящих детей только для себя… Довольно женщин-спрутов очага, чьи щупальцы изнуряют кровь мужчин и малокровят детей; женщин по-скотски влюбчивых» (6).

Что взамен? Разрушение оков семьи, полная свобода отношений между полами и похоть – как выразитель этой свободы. В «Футуристическом манифесте похоти» она же, эпатируя обывателей, поет гимн похоти:

«Похоть – сила, так как она утончает дух, обжигая смущение тел… Похоть – сила. Так как она убивает слабых и воспламеняет сильных, помогая отбору» (7).

Но если западные футуристы призывали к революции быта, то российские футуристы стремились ее осуществить. Их прокламации предваряли сексуальную революцию и обжигали российских обывателей:

«Мы – новые Колумбы. Мы – гениальные возбудители. Мы семена нового человечества. Мы требуем от заплывшего жиром буржуазного общества отмены всех предрассудков. Отныне нет добродетели. Семья, общественные приличия, браки отменяются. Мы этого требуем. Человек – мужчина и женщина – должен быть голым и свободным. Половые отношения есть достояние общества».

Революция, казалось, сняла все запреты по уничтожению буржуазного быта и строительству нового. Лидер футуризма В.Маяковский констатировал: «Мы боролись со старым бытом. Мы будем бороться с остатками этого быта сегодня» (8).

Расхожим стал термин «футуризм жизни», и его лозунги с упоением поддерживала молодежь. В Москве, Петрограде, Казани шокировало оригинальностью общество «Долой стыд». Его члены разгуливали по улицам нагишом, иногда только с лентой «Долой стыд» через плечо.

Народный комиссар здравоохранения Семашко в газете «Известия» мягко увещевал членов общества, приводя следующие аргументы: “Неподходящий климат, слишком низкая температура, грозящая здоровью населения, если оно увлечется идеями общества «Долой стыд». Толпа реагировала на попрание традиций более бурно.

Вот как о начале общества «Долой стыд» вспоминал имажинист Матвей Ройзман:

«Днем из одного подъезда на Петровке вышел в костюме Адама футурист жизни, первый русский йог Владимир Гольцшмидт, а вместе с ним две девушки в костюмах Евы. Девушки понесли, держа за древки, над головой шагающего футуриста жизни белое полотенце, на котором крупными черными буквами было намалевано: «Долой стыд»… Разумеется, толпа окружила голых проповедников и с каждой минутой росла.

Вдруг, откуда не возьмись, бойкая старушка закричала: «Ах вы, бесстыжие глаза!» и стала довольно усердно обрабатывать одну из обнаженных девиц зонтиком… Толпа стала угрожающе надвигаться на Гольцшмидта и его спутниц. В это время подоспели милиционеры и доставили всех троих в 50 отделение милиции» (9).

Впоследствии манифестации общества «Долой стыд» станут вполне привычной картинкой времени.

Лозунг «Вперед, к новым формам жизни» менял стиль поведения, отбрасывал женскую стыдливость и трепетное отношение к женщине. Принятые раньше атрибуты ухаживания объявлялись «буржуазными предрассудками». Новая манера общения получила название «без черемухи» и вполне соответствовала теории «стакана воды», упрощавшей сексуальные отношения между полами.

Последствия были предсказуемы. К 1927 году в СССР насчитывалось свыше 500 тысяч внебрачных детей, прокормить которых Советское государство не могло. Выход из экономического тупика был предложен Александрой Коллонтай – создание специального фонда, средства из которого пойдут на содержание внебрачных детей. Ведь если каждый гражданин будет ежегодно вносить в фонд защиты «свободной любви» всего лишь по 2 рубля, то появятся средства для обеспечения всех подкидышей.

Предложение вызвало серьезные возражения партийных и советских работников и глухое раздражение рядовых граждан. Ни декреты Советской власти, ни попытки творческой молодежи внедрить новый быт не смогли изменить психическую структуру большинства людей, привязанность к семейному очагу. Александра Коллонтай вынуждена была признать:

«При каждой новой попытке разрешить проблему пола запутанный клубок взаимных отношений между полами лишь крепче заматывается и как будто не видать той единственно правильной линии, с помощью которой удастся наконец совладать с упрямым клубком. Испуганное человечество в исступлении бросается от одной крайности к другой, но заколдованный круг сексуального вопроса остается по-прежнему замкнут» (10).

По мере становления тоталитарного общества акценты смещаются в пользу крепкой советской семьи. В понятие свободной любви вносится новое содержание. «…Свободная любовь в Советском Союзе – это не какое-то необузданное дикое прожигание жизни, а идеальная связь двух свободных людей, любящих друг друга в условиях независимости», – разъяснял директор Института социальной гигиены в Москве Баткис (11).

Первым камнем на могиле «свободной любви» стали рассуждения В.И.Ленина об отношении полов, высказанные им в беседе с Кларой Цеткин:

«Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любую потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой «теории стакана воды» наша молодежь взбесилась, прямо взбесилась. Эта теория стала злым роком многих юношей и девушек… Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ?» (12).

Аргументы были услышаны. Тем более что юридическое упразднение семьи не привело к ее фактическому уничтожению. Правда, семья не осталась в стороне от всеобщей политизации жизни. Лозунг «Свобода Эросу» уступил место утверждению «Частная жизнь мешает классовой борьбе, поэтому частной жизни не существует».

Народный комиссар здравоохранения, пытаясь объяснить поворот в сексуальной политике, взывал к молодежи:

«Вы должны отказывать себе в удовольствиях, потому что они вредно сказываются на вашей главной цели – учебе, на намерении стать активными участниками строительства новой жизни… Государство пока еще слишком бедно, чтобы взять на себя материальную помощь вам, воспитание детей и обеспечение родителей. Поэтому наш совет – воздержание.» (13).

Официальным идеологом новой государственной политики выступил доктор А.Б.Залкинд, рассматривающий взаимоотношения полов с классовой, партийной позиции. Он вывел «12 половых запретов революционного пролетариата», следовать которым должны были все сознательные члены общества. Среди вполне резонных тезисов: «половая связь – лишь как конечное завершение глубокой всесторонней симпатии и привязанности к объекту половой любви», «не должно быть половых извращений»; были и такие – «половой акт не должен часто повторяться», «поменьше полового разнообразия», «половой подбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности», «в любовные отношения не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы социального полового завоевания», «класса в интересах революционной целесообразности, имеет право вмешательства в половую жизнь своих сочленов» (14).

В условиях социалистического созидания и режима «всеобщей экономии» советский народ был обязан проявлять чудеса экономии, не давая «творческой энергии просачиваться в половые щели».

Изменение официального курса по отношению к семье нашло отражение в партийной прессе. Газета «Правда» объявляла семью «серьезным и большим делом», писала, что плохой отец семейства не может быть хорошим советским гражданином». Изменилась и демографическая политика Советского правительства. Постепенно вводились ограничения абортов. Стало невозможным прерывание беременности для женщин, ожидающих первого ребенка, медицинские комиссии прибегали к моральному прессингу.

Наконец, 27 июня 1936 года было принято постановление ВЦИК и СНК СССР «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и некоторых изменениях в законодательстве об абортах».

Поворот к антисексуальной морали и политике вызвал изменения отношения к людям нетрадиционной сексуальной ориентации. Если первые уголовные кодексы РСФСР 1922 и 1926 годов не предусматривали уголовного наказания за гомосексуальную связь, то в марте 1934 года был опубликован закон, каравший интимные отношения между мужчинами тюремным заключением на срок от трех до пяти лет, а в случае зависимости одного партнера от другого – от пяти до восьми лет. Гомосексуализм напрямую увязывался с контрреволюцией, переводя таким образом интимные отношения в политическую плоскость.

Если в 1920-е годы свободные сексуальные отношения преподносились как протест против якобы отжившего свой век буржуазного брака, то в 1930-е с возрастанием роли семьи из жизни советских людей так же энергично изгонялась не только «свободная любовь», но и естественная сексуальность. Следствием было стремление стереть разницу между полами в сфере быта, моды, трудовой деятельности. Это преподносилось как аргумент в пользу равноправия женщин, понимаемого очень своеобразно. В моде – отказ от украшений и одежды, подчеркивающей пол, в трудовой сфере – тяжелый физический труд, в быту – возможность приструнить провинившегося супруга с помощью партийных органов.

«Новые формы жизни», вызревшие в горниле революции, оказались крепким орешком, а формирование тоталитарного режима вернуло к жизни традиционную семью.

«Казанские истории», №1-2, 3-4, 2005 год

Литература:

1.Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (ХУ111 – начало ХХ века), Т.1. – СПб, 2000, С.237 – 238.

2.Волжский вестник, 1905, № 273.

3.Волжский вестник, 1905, № 118.

4.Шаляпин Ф. Страницы из моей жизни. – М., 1990, с.58-59.

5.Черных А.И. «Крылатый Эрос» и Промфинплан. – Социологические исследования. 1993, № 8, С.106.

6. Валентина де Сен-Пуан Манифест женщины-футуристки. – М., 1914, С.24

7. Валентина де Сен-Пуан Футуристический манифест похоти. – М.,1914.С.50

8. Маяковский В. В кого вгрызается ЛЕФ? – В кн.: Владимир Маяковский. Собр. соч. Т.11, М., С.173.

1. Ройзман М. Все, что помню о Есенине. – М., 1978, С.136.

10. Коллонтай А.М. Новая мораль и рабочий класс. – М., 1919, С.49.

11. Райх В. Сексуальная революция. – СПб – Москва, 1997, С.241.

12. Цеткин В. Воспоминания о Ленине. – М., 1955, С.48-49.

13. Райх В. Сексуальная революция. – СПб - Москва, 1997, С.249.

14. Залкинд А. Двенадцать половых запретов революционного пролетариата. – Родина, 1995, № 9, С.51.