В апреле 1886 года в Казанской губернии родился человек, которому суждено было стать голосом целого народа в неспокойные годы начала XX века. Этим человеком был Габдулла Тукай.

«Лишь значительные темы славу вечную приносят»

Сиротские университеты

Габдулла Тукай (настоящее имя – Габдулладжан Тукаев) родился 26 апреля 1886 года в семье муллы Мухаммедгарифа в деревне Кушлауч Казанского уезда Казанской губернии. Род Тукаевых, по преданию, насчитывал семь поколений мулл. О предках поэта известно очень мало: дед Тукая, Мухаммедгалим, в 1835 году получил «указ», то есть свидетельство на звание муллы.  

Детство будущего поэта нельзя назвать счастливым. Отец – простой мулла – умер, когда мальчику не было пяти месяцев. Позднее мать, оставив трехлетнего мальчика бедной старушке на воспитание, переехала с новым мужем в другую деревню. Через некоторое время Мамдуда взяла малыша к себе. В доме отчима он жил на половине прислуги, зато мама была каждый день рядом.

Для Тукая это было самое счастливое время в его жизни. Но счастье длилось недолго: мальчику не было четырех лет, когда мама умерла, и он остался круглым сиротой. Отчим отправил  его в деревню Училе, к дедушке – отцу матери, у которого и без внука было шестеро детей. Так началась его горькая жизнь «в людях». Габдулле пришлось называть мамой восьмерых чужих женщин. В  многодетной и полуголодной семье Зинатуллы Габдулла оказался  лишним ртом. И дед отправил внука в Казань.

Посадил мальчика ямщику в  сани и отправил в неведомый путь. В Казани, на Сенном базаре, ямщик ходил по толпе и предлагал его на усыновление. Так Габдулла оказался в доме ремесленника Ново-Татарской слободы Мухаммедвали. В его семье впервые улыбнулось мальчику счастье. Однако вскоре грянула беда: новые родители заболели и потому решили вернуть сироту в деревню Училе к деду, которому через некоторое время удалось отдать Габдуллу крестьянину Сагди из соседней деревни Кырлай.

В 1892-1895 годы жизнь его проходит в семье Сагди, где не было нужды в куске хлеба. Здесь Габдулла начал приобщаться к крестьянскому труду. Именно в кырлайский период он впервые осознал чувство любви к народу и родной земле. «Деревня Кырлай открыла мне глаза на жизнь», – писал поэт в своих воспоминаниях («Что я помню о себе», 1909). Впечатления кырлайской поры оставили в его творчестве неизгладимый след.

Дом, в котором родился Тукай

Памятник Тукаю на его родине работы Баки Урманче

В Кырлае Габдулла начал учиться. Однако и тут ему было суждено пережить тяжелые дни. Взрослые дочери Сагди умерли от разных болезней, а сам хозяин неожиданно стал калекой. Его суеверная жена все эти несчастья связывала с пребыванием в своем доме сироты. Когда у нее родился сын, ее отношение к приемышу вовсе ухудшилось. К счастью для мальчика, в начале зимы 1895 года он был взят в семью сестры своего родного отца, Газизы Забировой (Усмановой), которая жила в городке Уральске.

Уральск расположен у слияния реки Чаган с Уралом. Год основания города – 1613 – совпадает с началом царствования в России династии Романовых. В 1913 году, в дни 300-летия царствующей династии, Тукай напишет стихотворение «Надежды народа в связи с великим юбилеем», отмеченное зрелым интернационализмом, политической остротой. До 1775 года Уральск назывался Яицким городком – по названию реки Урал – Яик.

Императрица Екатерина II решила на веки веков вытравить из памяти народов России название города-крепости, служившей верной опорой Пугачевского восстания, потрясшего Российскую империю. Впрочем, простонародье в своем обиходе так и продолжало называть его Яицким городком.

Уральск был городом ремесленников и торговцев. А для государства Российского он являлся воротами в Среднюю Азию. Эта казачья крепость служила для царизма опорой в проведении своей политики среди инородцев. Национальный состав населения здесь был чрезвычайно пестр: русские, казахи, булгаро-татары, украинцы, киргизы, узбеки, евреи...

Будучи важнейшим связующим звеном между Внутренней Россией и Средней Азией, оживленным пунктом на пути торгово-экономических сношений, Уральск стал также культурным центром. Ведущая роль в скупке сырья в бескрайних степях среди казахов и киргизов принадлежала татарам, которые могли с ними свободно общаться. Первыми появились среди степняков булгаро-татары Заказанья.

Позже, в конце XIX столетия, с ухудшением экономического положения булгаро-татары Заказанья целыми семьями потянулись в Уральск и Троицк. Это они представляли здесь бойкое сословие торговцев и ремесленников – кожевников и мясников, портняжных и меховых дел мастеров.

Выходцами Заказанья были и тетя Тукая по отцу Газиза с ее мужем Галиасгаром Усмановым, в чей дом приехал Тукай.

В Уральске было три медресе: «Мутыйгия», «Ракибия» и «Гайния». Галиасгар Усманов отвел Габдуллу в первое – «Мутыйгия». Здешняя жизнь благотворно повлияла на новичка. Среди шакирдов был силен интерес к литературе. В доме хозяина медресе Мутыгуллы-хазрета звучали музыка, пение. Габдулла быстро сдружился с его сыном Камилем, а Камиль получил европейское воспитание, хорошо пел, одевался по последней моде, прилично знал русский и арабский, мог наизусть читать Коран...

Жадный до знаний Габдулла одновременно посещал и трехгодичный русский класс. Отлично усвоивший арабский, персидский и турецкий языки, он вскоре открыл для себя богатейший мир русской и западноевропейской литературы. Тукаю было девятнадцать, когда до Уральска докатились волны революции 1905 года. Впервые в истории города народ, не таясь полиции, хлынул на маевку.

Революционные выступления происходили и летом, и осенью 1905 года. По воспоминаниям современников, однажды при разгоне демонстрации нагайка жандармского офицера обожгла и Тукая. Поэт не случайно вспомнил об этом двумя годами позже, когда министры-черносотенцы с трибуны Думы бросили в адрес мусульман провокационный вызов: «Не нравится вам в России – убирайтесь вон в Турцию!» – в своем стихотворении «Не уйдем!» он писал:

И там такие же каратели – казаки, как у нас,

У них нагайки те же, – разнятся лишь фесками как раз!

Воспользовавшись отвоеванной революцией «свободой печати», Камиль Мутыги купил типографию и приобрел право на издание газеты «Уралец». В жизни Тукая начался новый этап: он поступил в типографию наборщиком.

Новые веяния, предвещавшие подъем революционного движения, оказывали на Тукая заметное влияние. При его активном непосредственном участии выпускался рукописный журнал «Эль-гаср-эль-джадид» («Новый век»), в котором он опубликовал свои первые ученические стихи и статьи. Революция 1905 года всколыхнула жизнь в Уральске. Здесь появились первые татарские газеты и журналы: «Фикер» («Мысль»), «Эль-гаср-эль-джадид» (Новый век), «Уклар» («Стрелы») и другие. В них Тукай выступил с многочисленными стихами и статьями на актуальные темы, поставленные революцией.

Он участвовал в демонстрациях, волной прошедших по городу. Все его творчество этого времени пронизано боевым духом возвеличения и защиты демократических идеалов.  В 1905–1907 годах он публикует страстные публицистические статьи, беспощадно разоблачая истинное лицо защитников отживающего мира.

«Пока не рухнет капиталистический строй и на земле не начнется жизнь социалистическая; пока капитал не перестанет на каждом шагу заслонять собой правду, я не вижу никакого смысла в том, чтобы мы назывались мусульманами», – писал он в статье «Условия».

В 1905 году Тукай публикует свои уже не подражательные, а оригинальные стихотворения «О свободе», «Одно слово друзьям», в которых выступает защитником прогресса и равноправия народов. В Уральске Тукай сформировался как поэт и журналист. Уже в сентябре 1905 года в рекламном сборнике будущего журнала «Эль-гаср-эль-джадид» появляются первые его стихи.

В доме, где жил Тукай в Уральске, открыт мемориальный музей

В ноябре начинает издаваться газета «Фикер» (Мысль). Вскоре выходит и первый номер «Эль-гаср-эль-джадида», фактическим редактором которого становится Тукай. Он уже мечтает о сатирическом журнале. В июне 1906 года появляется сатирический иллюстрированный журнал «Уклар» (Стрелы) – на деле Тукай и здесь занимает роль редактора. Журналистика становится для него родной стихией. Он днюет и ночует в типографии, сочиняет стихи, занимается переводами, пишет статьи для каждого очередного номера. Его имя обретает известность не только в Уральске, но и в Казани, Оренбурге, Петербурге.

В начале 1907 года Тукай покинул медресе «Мутыгия». Началась его «вольная жизнь». Стихотворение «Что рассказывают шакирды…» (январь 1907) явилось декларацией поэта, призывавшей молодежь идти в жизнь, на помощь народу, наперекор фанатизму и реакции. Немало трудностей лежало на его пути. Революция шла на убыль. В начале 1907 года власти запретили издание татарских изданий, в которых сотрудничал и работал Тукай. Третьиюньский переворот 1907 года означал решительное наступление реакции на демократию. Правые депутаты в Государственной думе и в печати предложили татарам уехать из Российской империи, поставив многих соотечественников Габдуллы Тукая перед выбором: оставаться в стране или уезжать с родной земли в Турцию?

Свой ответ на этот вопрос поэт дал в стихотворении «Не уйдем».

Кое-кто с кривой душою нам пустой дает совет:

Уходите в край султана, здесь для вас свободы нет!

Не уйдем! Горька отчизна, но в чужбину не уйдем!

Вместо десяти шпионов там пятнадцать мы найдем!

Что за разница, казаки ль там нагайкой бьют сплеча,

Там казачье войско в фесках, но камча – везде камча!

Слава богу, казнокрады и в чужбине есть пока,

И в чужбине баи рады рвать кусок у мужика!

Разве мы ума лишились, чтобы, родину кляня,

В полымя бежать чужое из привычного огня?!

Мы уйдем, когда за нами вдаль уйдут и города,

Цепь лихих тысячелетий, наши горькие года.

От рожденья до кончины за родной живя чертой,

Мы срослись навеки плотью с почвой родины святой!

Вольная страна Россия – наша цель, и до конца

Не уйдем, и не зовите, криводушные сердца!

Отвечаем не изустно, но в печати – навсегда:

Если лучше вам, туда пожалте сами, господа!

(Перевод Р.Бухараева)

С этого момента и до конца жизни Габдулла Тукай был тверд в своей гражданской позиции. Уже в 1908 году он создал целый цикл стихотворений о крестьянах и о своей малой родине.

Поэта давно тянуло в родные края. В своих мечтах он на «Паре лошадей» уже совершает путь в Казань. Город, покинутый им восьмилетним мальчишкой, теперь представляется ему пределом мечты: центром просвещения и культуры. И осенью 1907 года по улицам, устланным палой листвой, Тукай на извозчике въезжает в Казань. Мальцом уехал он отсюда в неведомый городок на Урале-реке, а обратно возвращался уже зрелым неистовым публицистом, сатириком, общественным деятелем, признанным поэтом, великолепно владеющим, помимо родного татарского, русским, арабским, персидским и турецким языками.

С осени 1907 года начинается казанский, наиболее плодотворный период в жизни Тукая, составляющий около пяти с половиной лет вдохновенного служения своему народу, своей Родине. Что собой представляла тогда Казань? Казанский университет с его математической и химической школами – один из важнейших центров научной мысли во всей России. Большую роль в просвещении татар, а также народов Средней Азии и Казахстана, играла типография Казанского университета, распространяя огромную массу книжной продукции, в том числе и учебно-педагогической.

На восточном факультете университета работали такие крупные демократически настроенные ученые, как Готвальд, Катанов. Сотрудничая с Ш.Марджани, К.Насыри, они изучили историю Булгарии, устное народное творчество. «Светозарная Казань» притягивала своей богатой и необходимой поэту культурной средой – газетами, книжными издательствами, театром, кругом людей, родственных Тукаю по мысли и духу.

Здесь он сблизился с первым татарским большевиком Х. Ямашевым, вошел в среду писателей-демократов, сдружился с молодежью, группировавшейся вокруг газеты «Аль-Ислах» («Реформа»), которая выходила по инициативе писателя Ф. Амирхана и была одним из самых прогрессивных печатных органов.

Казань стала временем расцвета таланта Тукая, временем его человеческой зрелости, временем его славы. Здесь он состоялся как поэт, как журналист, как общественный деятель. Появление Тукая в Казани и его первые стихотворные сборники «Габдулла Тукаев тигырьлэре» («Стихотворения Габдуллы Тукаева», I и II части) были встречены демократической интеллигенцией с большим сочувствием. Поэт вошел в литературные круги и сблизился с молодежью, группировавшейся вокруг газеты «Аль-Ислах» («Реформа»).

Габдулла Тукай и Фатих Амирхан

Совместная работа в «Эль-ислахе» навсегда скрепила дружбу двух замечательных людей – Габдуллу Тукая и Фатиха Амирхана. Европейски образованный Амирхан, конечно же, оказал глубокое влияние на развитие взглядов и совершенствование поэтического таланта Тукая.

Габдулла Тукай. Снимок 1912 года

В Казани он с большим воодушевлением отдался творческой работе. Его никогда не покидался мысль о необходимости продолжить традиции свободной национальной печати, служащей «своей любимой идее». Частично это осуществлялось в издании сатирических журналов, сперва «Яшен» («Молния»), затем «Ялт-йолт» («Зарница»).

Все свои творческие возможности Тукай посвятил этим журналам. Печатаясь в них, он яростно боролся со всевозможными проявлениями реакции. Его главным девизом стало:

С кем только жизнь в злой распре не бывала?

В борьбе ты ей не уступай нимало!

(«Жизнь», 1908).

Эти строки, можно сказать, являются своего рода эпиграфом к творческой деятельности поэта в условиях реакции. Уже ранний период творчества Тукая был отмечен страстной проповедью служения народу, хотя при этом у него преобладала еще риторика любви к нации. Поэт быстро перерос просветительскую романтику, все глубже проникая в реальный и духовный мир народа.

Совместно с Галиасгаром Камалом в 1908-1909 годах Тукай издавал сатирический журнал «Яшен» («Молния»), а с 1910 году работал в журнале «Ялт-юлт» («Зарница»), который выходил под редакцией журналиста Ахмета Урманчеева. Тукай опубликовал в этом журнале большинство своих сатирических произведений.

Сенная площадь и мечеть. Старинное фото из коллекции Абдуллы Дубина

Сенной базар, неподалеку от которого жил Тукай,  сослужил ему хорошую службу,  дав повод создать непревзойденный образец татарской сатирической поэзии – поэму «Сенной базар, или Новый Кисекбаш». В ней поэт с беспощадной правдивостью срывал покров святости с мракобесов и реакционеров. Прочтя поэму в клубе «Купеческого собрания» (ныне здание театра юного зрителя), Тукай вызвал среди публики бурю восторгов. Братья Шараф – издатели – расторопно договорились с автором и уже через десять дней выпустили ее в свет.

В эти годы свободолюбивые мотивы в творчестве Тукая приобретают особую глубину. Примечательно, что Тукай из множества идейно-творческих задач выделяет для себя в качестве главных две: возвысить значение устного народного творчества и создать новую литературу для детей.

В Казани до приезда Тукая вопросы народной и детской литературы еще ни разу не ставились в качестве особо важных проблем. Правда, в народе имели распространение книги К. Насыри, Г. Рахманкулова, Т. Яхина и отдельные хрестоматийные сборники. Были в Казани и свои молодые, признанные таланты: Г. Камал, Ф. Амирхан, Г. Кулахметов и другие. За свою недолгую жизнь в Казани Тукай выпустил тринадцать книг для детей школьного возраста, четыре книги по изучению устного народного творчества, а всего более тридцати книг. Творческая энергия Тукая нуждается в широком поле деятельности.

Совместно с Г. Кулахметовым, Ф. Амирханом, Ф. Агеевым, С. Рахманкуловым и другими писателями и журналистами Тукай проводит литературные вечера, концерты, лекции. Огромное впечатление на молодежь производит лекция Тукая «Народная литература».

Номера "Болгар", в которых жил Габдулла Тукай. Старинное фото

В этом здании были номера "Болгар". В настоящий момент разрушено, на его месте возведен новодел

 Подлинный расцвет поэзии Тукая падает на казанский период. Книгоиздатели заранее стараются заручиться в том, что именно им поручит поэт издание своих новых произведений. Даже газеты и журналы либерального толка «Шура» (Совет), «Вакыт» (Время) в Оренбурге и «Юлдуз» (Звезда) в Казани с готовностью публикуют любую новую вещь Тукая. Возможно, этому способствовал Г. Камал, работавший в либеральной газете «Юлдуз», но именно в ней были впервые напечатаны такие наиболее острого социального содержания стихи Тукая, как «Светлой памяти Хусаина» и «Осенние ветры».

Тукай возымел такое высокое общественное признание, что даже журнал «Шура», издававшийся на средства оренбургских баев-миллионеров, и тот пошел на публикацию одного из наиболее острой социальной направленности стихотворения Тукая «Дача».

Тукай придавал огромное значение становлению татарского национального театра. Виднейшую роль в создании татарского театра играл друг юности Тукая по Уральску Габдулла Кариев. Г. Камал, признанный позже одним из основателей татарской драматургии, писал свои знаменитые комедии, а нередко и сам исполнял роли в спектаклях.

Надо сказать,  Тукай посвятил театру одно из первых своих стихотворений после возвращении в Казань («Театр»). И в гостинице «Болгар», и в «Амуре», где жил поэт, его номер никогда не пустовал. В пореволюционном творчестве Тукая возникает целый цикл высокохудожественных поэтических и очерково-публицистических произведений, в которых исчерпывающе ясно и глубоко выражено отношение поэта к народу. Такие его стихотворения, как «Осенние ветры» (1911), «Гнет» (1911), «Дача» (1911), «Чего же не хватает сельскому люду?» (1912), «Надежды народа …» (1913) и другие, являются классическими образцами гражданской и социальной лирики.

Мир обездоленных предстал в его творениях во всей страшной правде. Татарский поэт был весьма далек от слепой идеализации народа. Любя его, он не хотел прощать ему темноты, невежества, духовной подавленности, покорности судьбе, не мог пройти мимо этих вековых болезней («Гнет», «Религия и народ», «Рассказ с печки» и др.).  

Снимок 1 апреля 1913 года

Последние дни жизни

Жизнь в Казани на многое раскрыла глаза Тукаю. Меняется настроение его духа. Вдохновенное творческое горение сменяется в дни разгула черносотенной реакции хандрой, душевным надломом, а в десятые годы в нем снова оживают светлые надежды на новый революционный подъем...

Иногда он пускается в путешествие, желая хоть на время избавиться от удручающей атмосферы Казани. Побывал на Макарьевской ярмарке в Нижнем Новгороде, съездил в Гурьевку Симбирской губернии…

Несмотря на резкое ухудшение здоровья, в 1911-1912 годах Тукай  совершает путешествия, имевшие для него большое значение. В начале мая 1911 года пароходом едет в Астрахань, по пути знакомясь с жизнью Поволжья («Дача», очерк «Маленькое путешествие»). Здесь он был гостем своего друга – поэта С. Рамиева, встретился с азербайджанским общественным деятелем и писателем Н. Наримановым, сосланным сюда за революционную деятельность в родном краю, принял участие в маевке, где с речью о празднике 1 Мая выступил Нариманов.

Весной 1912 года Тукай решается на более значительные путешествия по маршруту Уфа – Петербург. В Уфе он встречается с Мажитом Гафури. Они еще раз убедились в своей идейной и творческой близости. Петербург встретил Тукая холодно. Здесь он не нашел людей, подобных Гафури. Становилось очевидным, что петербургские «национальные интеллигенты» пригласили его лишь как «модную знаменитость» и вовсе не интересуются изданием новых татарских газет и журналов.

Разумеется, передовая национальная интеллигенция Петербурга не осталась равнодушной к приезду любимого поэта. Узнав о нем с опозданием, она стремилась окружить поэта своим вниманием. Прожив в Петербурге 13 дней, 6 (19) мая Тукай покинул столицу и отправился в Троицк. В середине июня он очутился в казахской степи, где надеялся поправить кумысом свое здоровье. Впечатления от этих поездок вылились в цикл ярких, красочных путевых заметок.

Поэт вернулся в Казань в начале августа 1912 года. Даже будучи тяжело больным, продолжал работать в типографии, дыша воздухом, насыщенным свинцовыми испарениями, и писать несмотря ни на что. В Казани Тукай всегда в движении: то выступает в «Восточном клубе» на концерте, то встречается с шакирдами, то знакомится с заводом Крестовниковых.

Конец 1911 и первые месяцы 1912 года проводит в Училе, где пишет о тяжелой жизни многострадального народа. Со дня на день усиливается у поэта запущенная болезнь – туберкулез легких. В марте 1912 года он тяжело переживает внезапную смерть Хусаина Ямашева, замечательного сына татарского народа. Двумя стихотворениями отзывается Тукай на эту огромную для передовой татарской молодежи потерю.

После смерти Хусаина жизнь для Тукая делается малоинтересной, постылой. Тукай уже чувствовал, что жить ему остается считанные месяцы. Он старается воспользоваться каждой минутой, чтобы успеть высказать народу свои последние слова.

Летом 1912 года Тукай с Амирханом принимают решение издавать новый литературно-художественный журнал. Издателем его уговаривают стать Ахметгарая Хасани, человека просвещенного и передовых взглядов. На даче Хасани у Лебяжьего озера договариваются назвать журнал «Анг» (Сознание).

В своем стихотворении, опубликованном в первом номере «Анг», Тукай пишет:

Друзья, как бы ни было там –

навеки развеялась тьма.

За дело! Нам ясность нужна:

глаз ясность и ясность ума.

В начале 1913 года здоровье Тукая резко ухудшилось. Однако он не перестает писать. Произведения последних месяцев жизни поэта еще полнее раскрывают его как великого патриота, гражданина, глубоко осмысливающего исторические судьбы родины. Снова и снова обращается он в своих стихах к Толстому, воспевает заслуги ученого и мыслителя Марджани.

Его публицистические статьи «Первое дело по пробуждении», «По случаю юбилея», «Два напоминания», стихотворения «Надежды народа в связи с великим юбилеем», «Мороз» – это подлинные шедевры. В поэтическом переводе коранической суры «Наср» Тукай выражает свое преклонение перед Всевышним и искреннюю приверженность исламу. Поэт как бы подводит итоги своему творчеству, высказывает свои заветные мысли.

Отправляясь из номеров «Амур», где жил Тукай в апреле 1913 года, в Клячкинскую больницу (долгое время в здании работала больница, после капитального ремонта здесь находится Министерство здравоохранения РТ), Тукай сознает, что для него это – последнее «путешествие».

Накануне он зашел проститься к Ф.Амирхану, снимавшему номер по соседству. Фатих сказал ему:

– Выздоравливай скорей, чтобы нам с тобой поскорей свидеться!

Тукай ответил ему:

– Ты уж не спеши свидеться со мной, живи-ка подольше.

15 (2) апреля Тукая не стало. Он умер, прожив неполные двадцать семь лет.

Похороны Габдуллы Тукая. Фото из книги Абдуллы Дубина "Казань историческая"

Такой многолюдной процессии Казань еще не знала. От больницы на перекрестке улиц, которые ныне носят имена Островского и Кави Наджми, процессия двигалась к татарскому кладбищу в Ново-Татарской слободе.

В этот день все татарские газеты посвятили поэту специальные номера. В знак траура был отменен рабочий день в издательствах и книжных магазинах, занятия во всех медресе. Редакции газет и журналов были завалены телеграммами соболезнования и скорби. Об этом же свидетельствует периодика Петербурга и Москвы.

Особенно много места уделяет трауру по Тукаю «Мусульманская газета». Помимо телеграмм она публикует и русские стихи, посвященные памяти великого поэта. Большой интерес к личности и творчеству Тукая начинает проявлять русская и зарубежная печать. Петербургская газета «День» публикует солидную статью о Тукае, называя его «татарским Пушкиным».

Академический «Восточный сборник» помещает биографию поэта и русский перевод его стихотворений. «Тһе Russian Review» (Русский журнал) в Лондоне в 1914 году дает сведения о жизни и творчестве Тукая и публикует английский перевод его стихотворения «Пара лошадей». Много места уделяет памяти Тукая турецкая пресса.

В одном из своих стихотворений 1912 года Тукай писал:

Лишь значительные темы славу вечную приносят –

Только так я обессмертил имя скромное свое.

Имя Тукая означает целую эпоху в духовном развитии татарского народа, в становлении его литературы, искусства, культуры в целом. Поэт навсегда останется жить в благодарной памяти народа.

Творчество Тукая давно перешагнуло национальные границы и стало явлением интернациональным. Его произведения переведены на многие языки и широко известны в нашей стране и за рубежом. Среди его переводчиков Анна Ахматова, Арсений Тарковский, Вероника Тушнова, Павел Радимов, Семен Липкин, многие татарские поэты.

Решением ЮНЕСКО 1986 год, год 100-летия поэта, был объявлен годом Габдуллы Тукая, и отмечался во всех странах мира. В том же году в Казани был открыт Литературный музей поэта и установлен памятник. Февральским указом Президента РТ Рустама Минниханов 2011 год объявлен годом Габдуллы Тукая в Татарстане.

Значение Габдуллы Тукая для татарского народа огромно. Он выполнил в своей культуре ту же историческую миссию, что и Пушкин в русской культуре, Шевченко в украинской, Абай в казахской.

Памятник Тукаю на его родине в селе Тукай-Кырлай

Памятник Тукаю в Казани

За годы, прошедшие со дня смерти Тукая, его произведения издавались множество раз. Одно из солидных изданий его произведений увидело свет даже в тяжелые годы Великой Отечественной войны (1943), стихи Тукая вместе с отважными воинами, сыновьями Татарстана сражались с гитлеровскими захватчиками и под Москвой, и на Курской дуге, и при штурме Берлина.

И ныне творчество Тукая не теряет своей действенной силы. Потому, что оно является составной частью мирового культурного наследия. Татарский национальный балет «Шурале», созданный композитором Ф.Яруллиным на основе поэмы-сказки великого Тукая, выйдя за пределы нашей страны, обошел многие страны Запада и всюду встречал самый восторженный прием.

Песни на слова Тукая в исполнении артистов Татарской государственной филармонии им. Г.Тукая звучали со сцен Италии, Мальты и стран далекой Африки. В Финляндии уже многие годы один из отделов общества культурных связей с Россией составляет «Общество Тукая».

Примечательно, что творчество Тукая питает, обогащает все отрасли искусства, стимулирует их расцвет. Свидетельством тому являются балеты «Шурале» Ф.Яруллина, «Кисекбаш» Р.Губайдуллина, «Водяная» А. Бакирова. симфония «Кырлай» Н.Жиганова, скульптурные и живописные произведения Б.Урманче, И.Казакова. Б.Альменова, Ф.Аминова и др. Живет и здравствует Тукай и на театральной сцене, и в исторических романах.

В Татарстане учреждена ежегодная Государственная премия имени Габдуллы Тукая, и каждый год 26 апреля мы узнает имена ее очередных лауреатов – писателей, музыкантов, художников. Центральная площадь и одна из улиц древней Казани названы именем Тукая. В Казани. В одном из красивейших зданий, некогда принадлежащих потомку легендарного Шамиля, открыт Литературный музей Габдуллы Тукая.

Литературный музей Габдуллы Тукая в Казани

 

Имя великого поэта присвоено бывшему Челнинскому району Татарстана. Улица Тукая есть в городе Уральске, где есть и памятник поэта, в Уфе, Ташкенте, в башкирской деревне Дау́тово, в городе Верхний Уфале́й Челябинской области. В Санкт-Петербурге на Звери́нской улице, неподалеку от бывшей Татарской слободы,  установлен памятник Габдулле Тукаю.

Горячо, празднично выражает народ любовь к своему великому сыну. Весной, 26 апреля, в день его рождения, в Казани проводится праздник поэзии. Почитатели его таланта, поэты и писатели собираются у памятника Тукая возле Татарского академического театра оперы и балета имени Мусы Джалиля.

День рождения Тукая у оперного театра

 Писатели выезжают в Тукай-Кырлай, Арск, в Тукаевский район, где проводят литературные встречи с населением. Такие же торжества проводятся в Нижнекамске, Набережных Челнах, Альметьевске и других городах и районных центрах Татарстана. Кульминацией праздника являются августовские торжества у здания Татарского государственного академического театра имени Галиасгара Камала. Здесь казанцы знакомятся с новыми лауреатами Государственных премий Республики Татарстан имени Габдуллы Тукая.

Открытие памятника Тукаю в Санкт-Петербурге

Произведения Тукая большими тиражами издаются на русском и многих других национальных языках страны. Поэт продолжает жить вместе со своим народом, вместе с народами всей многонациональной России.

Его путь, путь к бессмертию и славе продолжается...  

Л. Климова

СТИХОТВОРЕНИЯ ГАБДУЛЛЫ ТУКАЯ

 

ПУШКИНУ

Моя душа сходна с тобой, о Пушкин вдохновенный,

Неподражаемый поэт, единый во вселенной!

Деревья, камни, как меня,

твой стих привел в движенье.

Дарить восторг – не таково ль поэта назначенье?

Могу ли я не ликовать, твоим подвласный чарам?

Лишь тот поэт, кто жизнь творит,

владея божьим даром.

Как солнце освещает мир, его моря и сушу,

Так всю, до дна, своим стихом

ты озарил мне душу.

Я мудрость книг твоих постиг, познал источник сил я,

Вступил я в щедрый твой цветник, твоих плодов

вкусил я.

Бродил я по садам твоим, стоя пред каждым древом,

Внимал я соловьям твоим, бессмертным их напевам.

Нисходит в душу чистый свет, свет правды непоборной.

Да, памятник ты заслужил – живой, нерукотворный!

Стихи и повести твои влекут меня, сверкая.

Мне дела нет, что у тебя религия другая.

Моя душа сходна с твоей, но силы несравнимы.

О, как мне мощь твоя нужна, певец неповторимый!

1906 год

 

ПОЭТ

Пускай состарюсь я, беспомощен и сед,

И стан согнется мой под грузом трудных лет,

Душе состариться не дам я никогда,

Она останется сильна и молода.

Пока огонь стиха живет в груди моей,

Я годен для борьбы, я старости сильней.

Ясна душа певца, весна в душе навек,

Она не знает зим, ей неизвестен снег,

Пускай состарюсь я – не стану стариком,

Что богу молится да мелет языком.

На печку не взберусь, вздыхая тяжело,-

Возьму я от стихов мне нужное тепло.

А смерть придет ко мне – я громко запою,

И даже Азраил услышит песнь мою.

Пусть в землю я сойду, – спою в последний раз:

«Я ухожу, друзья! Я оставляю вас…»

1908 год  

 

ЛЕСТНИЦА

Стояла лестница в саду, так тяжела и высока,

Что, вероятно, было в ней ступеней свыше сорока.

Хотя ступени все нужны и ни одной нельзя убрать,

Не хочет верхняя ступень себя с подругами ровнять.

– Я наверху, а вы внизу! – им говорит она, горда.-

Вам, нижним, жалким, до меня не дотянуться никогда!

Но люди лестницу в саду перевернули, и как на грех,-

Была ступенька наверху, а оказалась ниже всех.

1910 год

Мы нашли эти два стихотворения Габдуллы Тукая и их переводы на русский язык на сайте http://gabdullatukay.ru, а потом обнаружили в Интернете еще один перевод стихотворения «Родной язык». Автор первого перевода, к сожалению, не указан. Автор второго перевода — А.Чепуров.

 

«Туган тел» («Родной язык»)

И туган тел, и матур тел, әткәм-әнкәмнең теле!

Дөньяда күп нәрсә белдем син туган тел аркылы.

Иң элек бу тел белән әнкәм бишектә көйләгән,

Аннары төннәр буе әбкәм хикәят сөйләгән.

И туган тел! Һәрвакытта ярдәмең белән синең,

Кечкенәдән аңлашылган шатлыгым, кайгым минем.

И туган тел! Синдә булган иң элек кыйлган догам:

Ярлыкагыл, дип, үзем һәм әткәм-әнкәмне, ходам!

 

«Родной язык» («Туган тел»)

Родной язык – святой язык,

отца и матери язык,

Как ты прекрасен!

Целый мир в твоем богатстве

я постиг!

 

Качая колыбель,

тебя мне в песне

открывала мать,

А сказки бабушки потом

я научился понимать.

 

Родной язык, родной язык,

с тобою смело шел я вдаль,

ты радость возвышал мою,

ты просветлял мою печаль.

 

Родной язык, с тобой вдвоем

я в первый раз

молил творца:

– О боже, мать мою прости,

прости меня,

прости отца.

 

РОДНОЙ ЯЗЫК

О, как хорош родной язык,

отца и матери язык,

Я в мире множество вещей

через тебя навек постиг!

Сперва на этом языке,

качая зыбку, пела мать,

А после – бабушка меня

старалась сказкою унять.

Родной язык, ты мне помог

понять и радость с малых лет,

И боль души, когда в глазах

темнеет, меркнет ясный свет.

Ты мне, родной язык,

изречь молитву первую помог:

«Прости меня, отца и мать,

великодушен будь, мой бог!»

 

 «Ана догасы» («Молитва матери»)

Менә кич. Зур авыл өстендә чыкты нурлы ай калкып,

Көмешләнгән бөтен өйләр, вә сахралар тора балкып.

Авыл тын; иртәдән кичкә кадәр хезмәт итеп арган

Халык йоклый – каты, тәмле вә рәхәт уйкуга талган.

Урамда өрми этләр дә, авыл үлгән, тавыш-тын юк;

Авыл кыръенда бер өйдә фәкать сүнми тора бер ут.

Әнә шул өй эчендә ястүеннән соңра бер карчык

Намазлыкка утырган, бар җиһаннан күңлене арчып;

Күтәргән кул догага, яд итә ул шунда үз угьлын:

Ходаем, ди, бәхетле булсайде сөйгән, газиз угълым!

Тамадыр мискинәмнең тамчы-тамчы күзләреннән яшь;

Карагыз: шул догамы инде тәңре каршына бармас?

 

«Молитва матери» (Перевод В.Ганиева)

Ясный лик на небе кажет

лучезарная луна.

На соломенные крыши

льет сребристый свет она.

 

Тихо-тихо. Спит деревня.

Высоко витают сны.

Мертвым сном забылись люди,

от трудов утомлены.

 

И собаки не желают

даже вылезть за порог.

Лишь в одной избушке светит

осторожный огонек.

 

Там старуха бьет поклоны

за молитвою святой.

К небу от земной юдоли

унеслась она душой.

 

Вот она, сложив ладони,

их приблизила к лицу:

«Осчастливь, господь, сыночка!»

– молится она творцу.

 

Слезы капают у старой,

бледный лоб давно иссох.

Ту молитву неужели

не услышит вышний бог?

 

Стихи Габдуллы Тукая из книги «Саз мой нежный и печальный: стихи/ Г. Тукай. – Казань: Мэгариф, 1999

 

ВОДЯНАЯ

(Со слов деревенского мальчика)

I

Летний день. Горячий воздух. В нашей речке сам не свой.

Волны трогаю руками и бодаю головой.

Так играл, нырял, смеялся, может, час иль полтора

И подумал, что не скоро разберет меня жара.

Вдруг чего-то забоялся – из воды скорей бегом.

Никого со мною рядом, тишина стоит кругом.

Уходить уже собрался и увидел в трех шагах:

Ведьма страшная присела молчаливо на мостках.

И на солнышке сверкает гребешок златой в руке -

Он, волос ее касаясь, отражается в реке.

Заплела колдунья косы, в речку прыгнула она,

И тотчас ее сокрыла набежавшая волна.

Тут тихонько я подкрался и увидел: на мостках -

Гребешок, забытый ведьмой, что блестел в ее руках.

Оглянулся: тихо, пусто, гребень рядышком лежал,

Я схватил его мгновенно и в деревню побежал.

Без оглядки мчусь, а тело всё трясется, всё дрожит.

Ах, беда какая! Вижу: Водяная вслед бежит.

И кричит мне: «Стой, воришка! Подожди, не убегай!

Стой! – кричит, не унимаясь, – Гребень, гребень мне отдай!»

Я бегу, она за мною, слышу, гонится за мной.

Мчусь. В глазах земли мельканье. Воздух полон тишиной.

Так достигли мы деревни. По деревне понеслись.

И тогда на Водяную все собаки поднялись.

«Гав» да «гав» за ней несется, и собачий громок лай,

Испугалась Водяная, убегать назад давай!

Страх прошел: и в самом деле миновала вдруг беда.

Эй, старуха злая, гребня ты лишилась навсегда!

Я пришел домой и маме этот гребень показал.

«Пить хочу, бежал я долго, утомился», – ей сказал.

Обо всем поведал сразу. И, гребенку теребя,

Мать стоит, дрожа, о чем-то размышляет про себя...

II

Солнце в небе закатилось. Тихо сделалось кругом.

Духовитою прохладой летний вечер входит в дом.

Я лежу под одеялом. Но не спится всё равно.

«Тук» да «тук» я различаю. Кто-то к нам стучит в окно.

Я лежу, не шелохнувшись, что-то боязно вставать.

Но во тьме, от стука вздрогнув, пробудилась сразу мать.

«Кто там? – спрашивает громко. – Что за важные дела?

Что б на месте провалилась! Чтоб нелегкая взяла!»

«Водяная я. Скажите, где златой мой гребешок?

Днем украл его на речке и умчался твой сынок».

Из-под одеяла глянул: лунный свет стоит в окне.

Сам дрожу от страха: «Боже, ну куда же деться мне?»

Мама гребень разыскала и в мгновение одно

Водяной его швырнула и захлопнула окно.

И, встревожась не на шутку, ведьму старую кляня,

Мать, шагнув к моей постели, принялась и за меня.

С той поры, как отругала мать меня за воровство,

Никогда не трогал, знайте, я чужого ничего.

Перевод: А.Чепуров

 

КИСОНЬКА

Сон

Положив на лапки рыльце, сладко-сладко спит она,

Но с пискливым мышьим родом и во сне идет война.

Вот за мышкою хвостатой погналась... как наяву

И, догнавши, тотчас в горло ей впилась... как наяву.

Снится ей: сейчас на крыше кошки ловят воробьев

И мурлычут – видно, рады, что у них удачен лов...

Псы не портят настроенья, не видны и не слышны.

Спит она в покое полном, видя радужные сны.

Пробуждение

Встала кисонька, зевнула, широко раскрыла пасть,

Потянулась, облизнулась и опять зевнула всласть.

Вот усами шевельнула, лапкой ухо поскребла,

Спину выгнула дугою, взглядом стены обвела.

И опять глаза закрыла. Тишина стоит кругом.

Неохота разбираться ни в хорошем, ни в плохом.

Вновь потягиваться стала, сонную сгоняя лень, -

Это делают все кошки и все люди каждый день.

Умная задумчивость и удивление

Вот уселася красиво, принимая умный вид,

Призадумалась – и сразу весь огромный мир забыт.

Совершенно невозможно знать теченье дум ее:

То ль прогресс племен кошачьих занимает ум ее,

Или то, что в лапы кошкам мыши сами не идут,

Или то, что зря у птичек крылья быстрые растут,

Или то, что кур и уток трогать ей запрещено,

Молоко лакать из крынки ей в подвале не дано.

То ли думает о пище – той, что съедена вчера,

То ль о том, что пуст желудок, что поесть давно пора.

Только чу! Раздался где-то еле-еле слышный звук -

И развеялись мечтанья, оживилось сердце вдруг.

Что там? Может быть, за печкой мышка хитрая ползет?

Или, может, это крыса доску под полом грызет?

Протянул ли паутину тут поблизости паук?

И, к нему попавши в лапы, муха стонет там от мук?

Что случилось? Неизвестно, – знают кошки лишь одни.

Видно только, как блеснули у нее в глазах огни.

Тонкая наблюдательность

Встала, важное почуяв: не погас природный дар!

Уши тихо шевелятся, каждый глаз как желтый шар.

Тут поблизости для кошки несомненно что-то есть!

Что же, радость или горе? Вот опять забота есть.

Ждет. Огонь уже зажегся, разгоняя в доме мрак.

Перед зеркалом хозяйка поправляет свой калфак.

В этот вечер богачиха в дом один приглашена,

И в гостях, конечно, хочет покрасивей быть она.

Оттого она и кошку не кормила, может быть:

По такой причине важной кошку можно и забыть!

И глядит печально кошка: вновь голодное житье!

Всё готовы продырявить желтые глаза ее.

Надежда и разочарование

Посмотрите-ка! Улыбкой рыльце всё озарено,

Пусть весь мир перевернется, нашей кошке всё равно.

Знает острое словечко хитрый кисонькин язык.

Но до времени скрывает, зря болтать он не привык.

Но прошло одно мгновенье, вновь является она.

Что же с кошечкой случилось? Почему она грустна?

Обмануть людей хотела, улыбаясь без конца,

Всё надеялась – за это ей дадут поесть мясца.

Всё напрасно! Оттого-то у нее печальный вид,

И опять она горюет, вновь душа ее болит.

Страдание и неизвестность

Так никто и не дал пищи! Как ей хочется поесть!

Стонет, жалобно мяучит – этих мук не перенесть.

Сводит голодом желудок. Как приходится страдать!

На лице печаль, унынье: трудно хлеб свой добывать.

Вдруг какой-то звук раздался от нее невдалеке.

Мигом кисонька забыла о печали, о тоске.

Что за шорох? Что там – люди иль возня мышей и крыс?

Сделались глаза большими, уши кверху поднялись.

Неизвестно, неизвестно! Кто там – друг ее иль враг?

Что сулит ей этот шорох – много зла иль много благ?

Притворяется безразличной

Вот поставили ей чашку с теплым сладким молоком,

Но притворщица как будто и не думает о нем.

Хоть и очень кушать хочет, хоть и прыгает душа,

Как суфий к еде подходит, не волнуясь, не спеша.

Показать она желает, что совсем не голодна,

Что обжорством не страдает, что не жадная она.

Из-за жадности побои доставались ей не раз -

У нее от тех побоев сердце ноет и сейчас.

Подготовка к нападению и лень от сытости

Вот она прижала уши и на землю прилегла, -

Что бы ни зашевелилось, прыгнет вмиг из-за угла.

Приготовилась к охоте и с норы не сводит глаз:

Серой мышки тонкий хвостик показался там сейчас.

Или мальчики бумажку тащат, к нитке привязав?

Что-то есть. Не зря притихла – знаем мы кошачий нрав.

Но взгляните – та же кошка, но какой беспечный вид!

Разлеглась она лентяйкой: ведь ее желудок сыт.

Как блаженно отдыхает эта кошка-егоза.

Незаметно закрывает золотистые глаза.

Пусть теперь поспит. Вы кошку не тревожьте, шалуны.

Игры – после, а покуда пусть досматривает сны.

Материнство

Милосердие какое! Умиляется душа!

На семью кошачью с лаской каждый смотрит не дыша.

Моет, лижет мать котенка, балует, дрожит над ним.

«Дитятко, – она мурлычет, – свет очей моих, джаным!»

Из проворной резвой кошки стала матерью она,

И заботы материнской наша кисонька полна!

От раздумья к удовольствию

Вот она вперилась в точку и с нее не сводит глаз.

Над каким она вопросом призадумалась сейчас?

В голове мелькают мысли – нам о них не знать вовек,

Но в глазах ее раздумье замечает человек.

Наконец она устала над вопросом размышлять,

Удовольствию, покою предалась она опять.

Страх – гнев и просто страх

Вот над кошкой и котенком палка злая поднята,

Как известно, бедных кошек не жалеет палка та.

Мать боится и котенок – нрав их трудно изменить,

Но со страхом материнским страх котенка не сравнить.

Кошка-мать готова лапкой палку бить, кусать сапог,

А котенок испугался – и со всех пустился ног.

Наслаждение и злость

Спинку ласково ей гладят, чешут острое ушко,

Ах, теперь-то наслажденье кошки этой велико!

Тихой радости и счастья наша кисонька полна,

Ротик свой полуоткрыла в умилении она.

Голова склонилась набок, слезы искрятся в глазах.

Ах, счастливое мгновенье! Где былая боль и страх!

Удивительно, чудесно жить на свете, говорят,

Так-то так, но в мире этом разве всё идет на лад?

Всё непрочно в этом мире! Так уж, видно, повелось:

Радость с горем под луною никогда не ходят врозь.

Гость какой-то неуклюжий хвост ей больно отдавил

Или зря по спинке тростью изо всех ударил сил.

От обиды этой тяжкой кошка злобою полна,

Каждый зуб и каждый коготь точит на врага она.

Дыбом шерсть на ней, и дышит злостью каждый волосок,

Мщенье страшное готовит гостю каждый волосок.

Всё кончилось!

Вот она, судьбы превратность! Мир наш – суета сует:

Нашей кисоньки веселой в этом мире больше нет!

Эта новость очень быстро разнеслась. И вот теперь

Там, в подполье, верно, праздник, пир горой идет теперь.

Скачут мыши, пляшут крысы: жизнь теперь пойдет на лад!

Угнетательница-кошка спит в могиле, говорят.

Некролог

В мир иной ушла ты, кошка, не познав земных отрад.

Знаю: в святости и вере ты прошла уже Сират.

Лютый враг мышей! Хоть было много зла в твоих делах,

Спи спокойно в лучшем мире! Добр и милостив аллах!

Весь свой век ты охраняла от мышей наш дом, наш хлеб,

И тебе зачтется это в книге праведной судеб.

Как тебя я вспомню, кошка, – жалость за сердце берет.

Даже черви осмелели, а не то что мыший род.

Ты не раз была мне, друг мой, утешеньем в грустный час.

Знал я радостей немало от смешных твоих проказ.

А когда мой дед, бывало, на печи лежал, храпя,

Рядышком и ты дремала, всё мурлыча про себя.

Ты по целым дням, бывало, занята была игрой,

Боли мне не причиняя, ты царапалась порой.

Бялиши крала на кухне, пищу вкусную любя,

И за это беспощадно били палкою тебя.

Я, от жалости рыдая, бегал к матушке своей,

Умолял ее: «Не надо, кошку бедную не бей!»

Жизнь прошла невозвратимо. Не жалеть о ней нельзя.

В этом мире непрестанно разлучаются друзья.

Пусть аллах наш милосердный вечный даст тебе покой!

А коль свидимся на небе, «мяу-мяу» мне пропой!

Перевод: А.Шпирт

 

КНИГА

Когда душа измучится в борьбе,

Когда я ненавистен сам себе,

Когда я места в мире не найду

И, утомясь, проклятье шлю судьбе;

Когда за горем – горе у дверей

И ясный день ненастной тьмы темней;

Когда в печали белый свет не мил,

Когда не станет сил в душе моей, -

Тогда я в книгу устремляю взгляд,

Нетленные страницы шелестят.

Я исцелен, я счастлив, я живу.

Я пью тебя, отрада из отрад.

И слово, мной прочтенное, тогда

Встает как путеводная звезда,

Бесстрашно сердце, радостна душа,

И суета вседневная чужда.

И, вновь рожденный чистою мечтой,

«Спасибо» говорю я книге той.

И, распрямленный верою в себя,

Я вдаль гляжу с надеждою святой.

Перевод: М.Петровых

 

КОНЧИЛ РАБОТУ – ИГРАЙ!

В один прекрасный летний день, забившись в уголок,

Готовил мальчик поутру учителю урок.

Он книгу толстую читал не отрывая глаз,

И слово каждое ее твердил по многу раз.

Скользнуло солнышко лучом в закрытое окно:

«Дитя, на улицу иди, я жду тебя давно!

Ты был прилежным, но закрой учебник и тетрадь,

На воле чудно и светло, тебе пора играть!»

А мальчик солнышку в ответ: «Ты погоди, дружок!

Ведь если я пойду гулять, кто выучит урок?

И для игры мне хватит дня, оставим разговор.

Пока не кончу, ни за что не выбегу во двор!»

И, так ответив, замолчал, за книгу взялся он

И снова трудится над ней, ученьем увлечен.

Но в это время под окном защелкал соловей

И слово в слово повторил: «Я жду тебя скорей!

Ты был прилежным, но закрой учебник и тетрадь,

На воле чудно и светло, тебе пора играть!»

Но мальчик молвил: «Погоди, соловушка, дружок!

Ведь если выйду я во двор, кто выучит урок?

Когда закончу, не зови – сам выбегу туда.

Я песню милую твою послушаю тогда».

И, так ответив, замолчал, за книгу взялся он

И снова трудится над ней, ученьем увлечен.

Тут веткой яблоня стучит в закрытое окно:

«Дитя, на волю выходи, я жду тебя давно!

Должно быть, скучно всё сидеть за книгами с утра,

В саду под деревом густым тебе играть пора!»

Но мальчик ей сказал в ответ: «Ах, яблонька, дружок,

Ведь если я пойду гулять, кто выучит урок?

Еще немножко потерпи. Хоть славно на дворе,

Когда уроки за тобой, веселья нет в игре!»

Пришлось недолго ожидать – окончены дела,

Тетради, книжки и пенал исчезли со стола!

И мальчик быстро в сад бежит: «А ну, кто звал меня?

Давайте весело играть!» И началась возня.

Тут солнце красное ему с небес улыбку шлет,

Тут ветка яблони ему дарит румяный плод,

Там соловей запел ему о том, как счастлив он.

А все деревья, все цветы отвесили поклон!

Перевод: Р.Моран

 

ЛЮБОВЬ

Не бывать цветам и травам, если дождик не пойдет.

Что ж поэту делать, если вдохновенье не придет?

Всем известно, что, знакомы с этой истиной простой,

Байрон, Лермонтов и Пушкин вдохновлялись красотой.

От зубов твоих слепящих я стихи свои зажег.

Разве жемчугу морскому уступает жемчуг строк?

Ведь пока не искромсает сердца нам любви клинок,

Что такое наше сердце? – Просто мускулов комок.

Всех сородичей-поэтов я оставлю позади.

Бич любви, свисти нещадно и вперед меня веди!

Я б от царства отказался. Что мне толку в царстве том?

Чем над миром быть владыкой, лучше стать любви рабом.

О, как сладки муки эти, муки тайного огня!

Есть ли кто-нибудь на свете понимающий меня?

Нет! Со мной из всех влюбленных не сравнится ни один.

Я люблю стократ сильнее, чем Фархад любил Ширин.

Перевод: Вс. Рождественский

 

НАЦИОНАЛЬНЫЕ МЕЛОДИИ

Вчера я слышал – песню кто-то пел,

Ту, что народом нашим сложена.

И я подумал: сколько грусти в ней,

Как беспредельно жалобна она.

Она тревожит сердце. В ней живет

Татар многострадальная душа.

В протяжных звуках – трехсотлетний гнет.

Горька она и всё же хороша.

Да, много тягот испытали мы,

Не сосчитать пролитых нами слез.

Но пламенную верную любовь

Напев свободный сквозь века пронес.

Я изумленно слушал, отойдя

От повседневной суеты земной,

И возникал передо мной Булгар,

И Ак-Идель текла передо мной.

Не вытерпел я, подошел к певцу,

Спросил, коснувшись бережно руки:

«Послушай, брат, что ты за песню пел?»

Татарин мне ответил: «Аллюки».

Перевод: В.Тушнова

 

ПАРА ЛОШАДЕЙ

Лошадей в упряжке пара, на Казань лежит мой путь,

И готов рукою крепкой кучер вожжи натянуть.

Свет вечерний тих и ласков, под луною всё блестит,

Ветерок прохладный веет и ветвями шевелит.

Тишина кругом, и только мысли что-то шепчут мне,

Дрема мне глаза смыкает, сны витают в тишине.

Вдруг, открыв глаза, я вижу незнакомые поля, -

Что разлукою зовется, то впервые вижу я.

Край родной, не будь в обиде, край любимый, о, прости,

Место, где я жил надеждой людям пользу принести!

О, прощай, родимый город, город детства моего!

Милый дом во мгле растаял – словно не было его.

Скучно мне, тоскует сердце, горько думать о своем.

Нет друзей моих со мною, я и дума – мы вдвоем.

Как на грех, еще и кучер призадумался, притих,

Ни красавиц он не славит, ни колечек золотых.

Мне недостает чего-то, иль я что-то потерял?

Всем богат я, нет лишь близких, сиротой я нынче стал.

Здесь чужие все: кто эти Мингали и Бикмулла,

Биктимир? Кому известны их поступки и дела?

Я с родными разлучился, жить несносно стало мне,

И по милым я скучаю, как по солнцу, по луне.

И от этих дум тяжелых головою я поник,

И невольно слезы льются – горя горького родник.

Вдруг ушей моих коснулся голос звонкий, молодой:

«Эй, шакирд, вставай скорее! Вот Казань перед тобой!»

Вздрогнул я, услышав это, и на сердце веселей.

«Ну, айда, быстрее, кучер! Погоняй своих коней!»

Слышу я: призыв к намазу будит утреннюю рань.

О, Казань, ты грусть и бодрость! Светозарная Казань!

Здесь деянья дедов наших, здесь священные места,

Здесь счастливца ожидают милой гурии уста.

Здесь науки, здесь искусства, просвещения очаг,

Здесь живет моя подруга, райский свет в ее очах.

Перевод: А.Ахматова

 

ПОЭТ

Пускай состарюсь я, беспомощен и сед,

И стан согнется мой под грузом трудных лет,

Душе состариться не дам я никогда,

Она останется сильна и молода.

Пока огонь стиха живет в груди моей,

Я годен для борьбы, я старости сильней.

Ясна душа певца, весна в душе навек,

Она не знает зим, ей неизвестен снег.

Пускай состарюсь я – не стану стариком,

Что богу молится да мелет языком.

На печку не взберусь, вздыхая тяжело,-

Возьму я от стихов мне нужное тепло.

А смерть придет ко мне – я громко запою,

И даже Азраил услышит песнь мою.

Пусть в землю я сойду,– спою в последний раз:

«Я ухожу, друзья! Я оставляю вас...»

Перевод: С. Липкин

 

РАЗБИТАЯ НАДЕЖДА

Я теперь цвета предметов по-иному видеть стал.

Где ты, жизни половина? Юности цветок увял.

Если я теперь на небо жизни горестной смотрю,

Я уж месяца не вижу, светит полная луна.

И с каким бы я порывом ни водил пером теперь,

Искры страсти не сверкают и душа не зажжена.

Саз мой нежный и печальный, слишком мало ты звучал.

Гасну я, и ты стареешь... Как расстаться мне с тобой?

В клетке мира было тесно птице сердца моего;

Создал бог ее веселой, но мирской тщете чужой.

Сколько я ни тосковал бы в рощах родины моей,

Все деревья там увяли, жизни в них нельзя вдохнуть.

И ее, мою подругу, холод смерти погубил,

Ту, которая улыбкой освещала жизни путь.

Мать моя лежит в могиле. О страдалица моя,

Миру чуждому зачем ты человека родила?

С той поры, как мы расстались, стража грозная любви

Сына твоего от двери каждой яростно гнала.

Всех сердец теплей и мягче надмогильный камень твой.

Самой сладостной и горькой омочу его слезой.

Перевод: А.Ахматова

 

РАЗМЫШЛЕНИЯ ОДНОГО ТАТАРСКОГО ПОЭТА

Я пою, хоть жилье мое тесно и старо,

Не боюсь, хоть любимый народ мой – татары,

Хоть сегодня он стрелы вонзает в меня,

Я недрогнувшей грудью встречаю удары.

Я иду, не склонясь к дорожному праху,

Я преграды пинком устраняю с размаху,-

Молодому поэту, коль взял он перо,

Поддаваться нельзя ни соблазнам, ни страху.

Не страшимся мы вражьего злобного воя,-

Как в Рустаме, живет в нас отвага героя.

У поэта бывают и горе и грусть,

Он как море, а море не знает покоя.

От добра я, как воск, размягчаюсь и таю,

И, хваля справедливость, я мед источаю.

Но увижу недоброе дело – бранюсь,

Ух, и злюсь я, как только я подлость встречаю!

Зло и гнусность доводят мой гнев до предела,-

Будто палкою тычут назойливо в тело.

«Что вы делаете?» – вынуждают кричать.

«Тьфу, глупцы!» – заставляют плевать то и дело.

Пусть в меня иногда и стреляют нежданно,

Не кричу: «Это выстрел из вражьего стана!»

«Ты ошибся, товарищ, стрелу убери»,-

Говорю я, как друг, хоть в груди моей рана.

 

Горьким вышел мой стих, горечь сердца вбирая.

Он испекся как будто, а мякоть сырая.

Соловья ощущаешь в груди, а на свет

Лезет кошка, мяуканием слух раздирая.

Сладкое-горькое блюдо нам кажется вкусным,

Хоть отважно смешал я веселое с грустным.

Хоть и сладость и горечь смешал я в стихах,-

Я свой труд завершу, если буду искусным.

Образцами мне Пушкин и Лермонтов служат.

Я помалу карабкаюсь, сердце не тужит.

До вершины добраться хочу и запеть,

Хоть посмотришь на кручу – и голову кружит.

Путь далек, но до цели меня он доставит.

Не горбат, я не жду, что могила исправит.

Где-то спящие страсти прорвутся на свет.

И небес благодать мои крылья расправит.

Перевод: Р.Моран

 

РОДНАЯ ДЕРЕВНЯ

Стоит моя деревня на горке некрутой.

Родник с водой студеной от нас подать рукой.

Мне всё вокруг отрадно, мне вкус воды знаком,

Люблю душой и телом я всё в краю моем.

Здесь бог вдохнул мне душу, я свет увидел здесь,

Молитву из Корана впервые смог прочесть,

Впервые здесь услышал слова пророка я,

Судьбу его узнал я и путь тяжелый весь.

Запомнились навеки событья детских лет,

Нет времени счастливей, забав беспечней нет.

Я помню, как, бывало, по черной борозде

Шагал со старшим братом я за сохою вслед.

Я многое увижу – ведь жизнь еще длинна.

И ждет меня, наверно, дорога не одна;

Но только где б я ни был и что б ни делал я -

Ты в памяти и сердце, родная сторона!

Перевод: В.Тушнова

 

РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

Хоть юнцом с тобой расстался, преданный иной судьбе,

Заказанье, видишь, снова возвратился я к тебе.

Эти земли луговые, чувства издали маня,

Память мучая, вернули на родной простор меня.

Пусть несчастным сиротою в этом я возрос краю,

Пусть томили униженья юность горькую мою, -

Времена те миновали, птицей улетели прочь,

Дни былые вспоминаю, как с дурными снами ночь.

Хоть твои хлестали волны – не пошел мой челн на дно,

Хоть твое палило пламя – не сожгло меня оно,

И поэтому я понял, край мой, истину одну,

Что душа равно приемлет и огонь твой, и волну.

Я постиг, что всё священно: и овин твой, и ручей,

И гумно твое, и степи, и дороги средь полей,

И весна твоя, и осень, лето знойное, зима,

Белые чулки, да лапти, да онучи, да сума.

И овчарки, и бараны – вся родная сторона.

Любо мне и то, что плохо, даже то, чем ты бедна

Перевод: А.Ахматова

 

СТРАННАЯ ЛЮБОВЬ

Один человек в очень знойный час

«Жара, говорит, искупаюсь сейчас».

Вот снял он одежду,

Ведерко поднес,

Хотел оплеснуться,

Но... мимо пронес.

Капли не вылил, не то что до дна!

Боится бедняжка: вода холодна.

То ставит ведро, то поднимет ведро -

И так и сяк примеряет хитро,

Но дрожь по телу – аж зуб на зуб,

Пока не взъярился и в сторону – хлюп!

***

Вот такова и моя любовь:

Сердце к любимой всё тянется вновь,

Грежу красавицей наяву,

В сновидениях стоном зову,

Жить без нее, друзья, не могу,

Но только увижу, как заяц бегу.

Встречусь случайно, зажмурю глаза,

Словно меня опалила гроза;

Стихи напишу о лучах этих бус,

А подписать этот стих боюсь...

Слышал я, дорогие друзья,

Отбыла будто царица моя.

Где уж там быть от нее письму!

Не знает меня, я рад и тому.

«Не знает» сказал. А может – как знать? -

Виду не хочет лишь показать?

Сам я об этом и знать не хочу!

Стих ей под ножки стелю, как парчу.

Райским блаженством я истеку,

Если пройдет она по стиху.

Перевод:И.Сельвинский

 

ХВАЛА ТВОРЦУ, СУБХАН-АЛЛА!

Меня наставник школьный с детских лет

Учил старинный соблюдать обет:

Благодарить аллаха мы должны,

Заметив в небе лунный силуэт.

 

С тех пор, когда на темный небосвод

Луна, тонка или кругла, взойдет,

Благоговейно на нее смотрю:

«Хвала творцу!» – и сердце обомрет.

 

Не к божеству ведет моя стезя.

Но забывать обычай? Нет, нельзя.

Ведь иногда те самые слова

От всей души твержу, мои друзья!

 

Когда в толпе внезапно узнаю

Мою любовь, красавицу мою,-

Язык немеет. Где найти слова?

Ведь перед ней как вкопанный стою.

 

Как новолунье – брови. Как луна,

Лицо сияет. Как она стройна!

«Хвала творцу,– шепчу,– субхан-алла!» -

О боже, как пленительна она.

 

Но, девушку заметив, Котбуддин,

Или другой невежа, Шамсуддин,

Не скажут никогда высоких слов,

Хоть доживут, профаны, до седин.

 

«Субхан-алла», – твержу я, не дыша,

Когда идет красавица-душа.

А что сказал при этом Котбуддин?

«Гляди! Во девка! Шибко хороша!»

Перевод:В.Ганиев

 

ШУРАЛЕ

I

Есть аул вблизи Казани, по названию Кырлай.

Даже куры в том Кырлае петь умеют... Дивный край!

Хоть я родом не оттуда, но любовь к нему хранил,

На земле его работал – сеял, жал и боронил.

Он слывет большим аулом? Нет, напротив, невелик,

А река, народа гордость, – просто маленький родник.

Эта сторона лесная вечно в памяти жива.

Бархатистым одеялом расстилается трава.

Там ни холода, ни зноя никогда не знал народ:

В свой черед подует ветер, в свой черед и дождь пойдет.

От малины, земляники все в лесу пестрым-пестро,

Набираешь в миг единый ягод полное ведро.

Часто на траве лежал я и глядел на небеса.

Грозной ратью мне казались беспредельные леса.

Точно воины, стояли сосны, липы и дубы,

Под сосной – щавель и мята, под березою – грибы.

Сколько синих, желтых, красных там цветов переплелось,

И от них благоуханье в сладком воздухе лилось.

Улетали, прилетали и садились мотыльки,

Будто с ними в спор вступали и мирились лепестки.

Птичий щебет, звонкий лепет раздавались в тишине

И пронзительным весельем наполняли душу мне.

Здесь и музыка и танцы, и певцы и циркачи,

Здесь бульвары и театры, и борцы и скрипачи!

Этот лес благоуханный шире море, выше туч,

Словно войско Чингисхана, многошумен и могуч.

И вставала предо мною слава дедовских имен,

И жестокость, и насилье, и усобица племен.

II

Летний лес изобразил я, – не воспел еще мой стих

Нашу осень, нашу зиму, и красавиц молодых,

И веселье наших празднеств, и весенний сабантуй...

О мой стих, воспоминаньем ты мне душу не волнуй!

Но постой, я замечтался... Вот бумага на столе...

Я ведь рассказать собрался о проделках шурале.

Я сейчас начну, читатель, на меня ты не пеняй:

Всякий разум я теряю, только вспомню я Кырлай.

III

Разумеется, что в этом удивительном лесу

Встретишь волка, и медведя, и коварную лису.

Здесь охотникам нередко видеть белок привелось,

То промчится серый заяц, то мелькнет рогатый лось.

Много здесь тропинок тайных и сокровищ, говорят.

Много здесь зверей ужасных и чудовищ, говорят.

Много сказок и поверий ходит по родной земле

И о джинах, и о пери, и о страшных шурале.

Правда ль это? Бесконечен, словно небо, древний лес,

И не меньше, чем на небе, может быть в лесу чудес.

IV

Об одном из них начну я повесть краткую свою,

И – таков уж мой обычай – я стихами запою.

Как-то в ночь, когда сияя, в облаках луна скользит,

Из аула за дровами в лес отправился джигит.

На арбе доехал быстро, сразу взялся за топор,

Тук да тук, деревья рубит, а кругом дремучий бор.

Как бывает часто летом, ночь была свежа, влажна.

Оттого, что птицы спали, нарастала тишина.

Дровосек работой занят, знай стучит себе, стучит.

На мгновение забылся очарованный джигит.

Чу! Какой-то крик ужасный раздается вдалеке,

И топор остановился в замахнувшейся руке.

И застыл от изумленья наш проворный дровосек.

Смотрит – и глазам не верит. Что же это? Человек?

Джин, разбойник или призрак – этот скрюченный урод?

До чего он безобразен, поневоле страх берет!

Нос изогнут наподобье рыболовного крючка,

Руки, ноги – точно сучья, устрашат и смельчака.

Злобно вспыхивая, очи в черных впадинах горят,

Даже днем, не то что ночью, испугает этот взгляд.

Он похож на человека, очень тонкий и нагой,

Узкий лоб украшен рогом в палец наш величиной.

У него же в пол-аршина пальцы на руках кривых, -

Десять пальцев безобразных, острых, длинных и прямых.

V

И в глаза уроду глядя, что зажглись как два огня,

Дровосек спросил отважно: «Что ты хочешь от меня?»

– Молодой джигит, не бойся, не влечет меня разбой.

Но хотя я не разбойник – я не праведник святой.

Почему, тебя завидев, я издал веселый крик?

Потому что я щекоткой убивать людей привык.

Каждый палец приспособлен, чтобы злее щекотать,

Убиваю человека, заставляя хохотать.

Ну-ка, пальцами своими, братец мой, пошевели,

Поиграй со мной в щекотку и меня развесели!

– Хорошо, я поиграю, – дровосек ему в ответ. -

Только при одном условье... Ты согласен или нет?

– Говори же, человечек, будь, пожалуйста, смелей,

Все условия приму я, но давать играть скорей!

– Если так – меня послушай, как решишь – мне все равно.

Видишь толстое, большое и тяжелое бревно?

Дух лесной! Давай сначала поработаем вдвоем,

На арбу с тобою вместе мы бревно перенесем.

Щель большую ты заметил на другом конце бревна?

Там держи бревно покрепче, сила вся твоя нужна!..

На указанное место покосился шурале

И, джигиту не переча, согласился шурале.

Пальцы длинные, прямые положил он в пасть бревна...

Мудрецы! Простая хитрость дровосека вам видна?

Клин, заранее заткнутый, выбивает топором,

Выбивая, выполняет ловкий замысел тайком.

Шурале не шелохнется, не пошевельнет рукой,

Он стоит, не понимая умной выдумки людской.

Вот и вылетел со свистом толстый клин, исчез во мгле...

Прищемились и остались в щели пальцы шурале.

Шурале обман увидел, шурале вопит, орет.

Он зовет на помощь братьев, он зовет лесной народ.

С покаянною мольбою он джигиту говорит:

– Сжалься, сжалься надо мною! Отпусти меня, джигит!

Ни тебя, джигит, ни сына не обижу я вовек.

Весь твой род не буду трогать никогда, о человек!

Никому не дам в обиду! Хочешь, клятву принесу?

Всем скажу: «Я – друг джигита. Пусть гуляет он в лесу!»

Пальцам больно! Дай мне волю! Дай пожить мне на земле!

Что тебе, джигит, за прибыль от мучений шурале?

Плачет, мечется бедняга, ноет, воет, сам не свой.

Дровосек его не слышит, собирается домой.

– Неужели крик страдальца эту душу не смягчит?

Кто ты, кто ты, бессердечный? Как зовут тебя, джигит?

Завтра, если я до встречи с нашей братьей доживу,

На вопрос: «Кто твой обидчик?» – чье я имя назову?

– Так и быть, скажу я братец. Это имя не забудь:

Прозван я «Вгодуминувшем»... А теперь – пора мне в путь.

Шурале кричит и воет, хочет силу показать,

Хочет вырваться из плена, дровосека наказать.

– Я умру! Лесные духи, помогите мне скорей,

Прищемил Вгодуминувшем, погубил меня злодей!

А наутро прибежали шурале со всех сторон.

– Что с тобою? Ты рехнулся? Чем ты, дурень, огорчен?

Успокойся! Помолчи-ка, нам от крика невтерпеж.

Прищемлен в году минувшем, что ж ты в нынешнем ревешь

 

Перевод: С.Липкин

Авыл җырлары

Бишенче көлтә

Мәкәрҗәгә баралар тәтәйләрнең ирләре;

Шушы вакыт тәтәйләрнең җөреп калган көннәре.

Таптамагыз, и тәтәйләр, Бакыр бабай бакчасын;

«Уйнаш»тагы яман күздән ходай үзе сакласын.

Җаңа бистә кызлары чигү чигә акчага;

Бу вахытта шулар җөри Ботански бакчага.

Кушмый ишан капкасы, нарат икән тактасы;

Нарат булмый нәрсә булсын, бар да донос акчасы.

Безнең урам – таш урам, ташу ага басудан;

Сакалына хөрмәт беткәч, милләт сата ачудан.

Бәдәлчеләр-мәккәчеләр җөри Казан шаулатып;

Бер сөяккә унлап эт бар, чәйнәшәләр даулашып.

Ике туры ат җиктердем, берсен сыңгар тәртәгә;

Баш хәерче Моратлары чыкмый ята Мәккәдә.

Шауладык без – «шуу!» иттек, кузгалдык без – «дуу!» иттек;

Эшсезлектән, эч пошканнан эшсез картка туй иттек.

Камил мәхзүм җырлап җөри борнын түбәнгә салып;

Ала карга кунып сайрый тел очларына басып.

 

«Йолдыз»дан да курка

Кайдадыр йөгрә иде кырлар буенча бер куян –

Дүрт аяклы һәм канатлы дошманыннан куркудан.

Шактый җир киткәч, бераздан тугъры килде бер суга;

Калтырый бәбкәм минем, һәр әгъзасы бер куркуда.

– Инде нишлим? – дип, куян торганда гакълыннан шашып,

Төштеләр ярдан суга барлык бакалар: «шып та шып!»

Мискинем күргәч бу хәлне, аз гына артты көче:

– Мин куяннан да җиһанда бар икән, дип, куркучы!

*

Аулыма кайтышта мин бер чит авылга туктадым;

Төн иде, кердем дә шунда бер агайда йокладым.

Күз йомалмый төн буе төрле исәп, уйлар белән,

Иртә торганга агаем, мин дә тордым таң белән.

Тиз генә чәйне эчеп, бакмый җиленә, даулына,

Юлга чыкмакчы буламын, тиз җитим, дип, аулыма.

Мин кичә кич монда чәчкән барча әйберне җыеп,

Инде китмәкче булам, тышкы киемнәрне киеп.

Шул вакыт күрдем: агай сумкамны рөхсәтсез ачып,

Нәрсәдер шунда сала тиз-тиз генә, миннән качып.

– Нишлисең, абзый? – дидем. Шунда агаем аптырый;

Куркынып киткән төсе, куллар да дер-дер калтырый.

– Мин, ди, салдым сумкаңа, йортымда калган, ди, «гәҗит»,

Мин түгел, ди, абзарауный һәм түгелмен, ди, җәдит.

Алмадым мин ул гәзитне, калганын да бик беләм,

Бу бака, хәтта ки, «Иолдыз»дан да курка дип көләм!

 

Абзарауный (образованный) – укымышлы.

 

Мәдрәсәдән чыккан шәкертләр ни диләр

 

1

 

Күп яттык без

Мәдрәсәдә

Аңламадык

Бер нәрсә дә;

Селкенмәдек

Таш төсле без,

Җилбер-җилбер

Җил бәрсә дә.

 

2

 

Чаршау кордык,

Кояш безгә

Нурын чәчеп

Җибәрсә дә;

Каршы тордык,

Кудык, безгә

Яктылыктан

Ни килсә дә.

 

3

 

Юрган ябып

Йоклап яттык,

Уйганмадык,

Таң атса да;

Уйланмадык!

Бәхтемезнең

Кояшы ба-

еп батса да.

 

4

 

Гамьсез яттык,

Сасы җирдә

Чергән тирес-

тәй черсәк тә;

Чирканмадык,

Бу хәлләрдән

Вакытсыз гүр-

гә керсәк тә.

5

 

Кибеп беттек,

Саргайдык без,

Корып беттек

Таяклардай;

Иснәп нәҗес

Ләззәтләндек

Бөтенләй кыр-

гаяклардай.

 

6

Әхлак, вөждан,

Инсафларны

Сөреп чыгар-

дык истән дә;

Бозылдык шул-

кадәр начар,

Уздырдык без

Иблистән дә.

 

7

Ашсыз-сусыз,

Утын-шәмсез

Тар җирләрдә

Яттык сасып;

Гаетләрдә

Төш күргәндә,

Коендык без

Бозга басып.

 

8

 

Капчык ясап

Җиләннәрдән,

Байлар саен

Теләндек без;

Урам саен

Йөгергәләп,

Капка саен

Терәлдек без.

 

9

Күрде милләт

Арзан безне

Агачтан я-

ки таштан да;

Яурупада

Газиз бит без

Күз өстендә-.

ге каштан да.

 

10

 

Оят сатсак

та, ач булдык,

Азган-тузган

Кызлар төсле.

Бетләп яттык

Ачлыктан без

Бетләгән <...>

<...> төсле.

 

11

 

Укып мантыйк,

Булдык палач,

Чәйнәп сагыз-

лар лач та лач;

Ни он түгел,

Камыр түгел, –

Булдык без пеш-

мәгән калач.

 

 

Яурупа – Европа.

Мантыйк – формаль логика.

 

 

12

 

Ялкаулыкмы

Кирәк бездә,

Аңкаулыкмы

Кирәк бездә;

Булган, пешкән,

Уңган шәкерт

Меңнән бердән

Сирәк бездә.

 

13

 

Яшь көннәрне

Наданлыкка

Корбан иттек

тә чалдык без;

Суган саттык,

Борчак аттык,

Бәрбәр булдык:

Сач алдык без.

 

14

 

Байлар итте

Бүләк безгә

Аксак-туксак,

Калган кызын;

Шуларга кол

Булдык, галля-

мә булгач, ки-

чен, көндезен.

 

15

 

Очраса без-

гә тол карчык,

Хатыннар гәр,

Йортка кердек;

Гөнаһ һич кыйл-

масак та, без

Җәһәннәмгә –

Утка кердек.

 

 

16

 

Ни хурлыклар,

Ни зилләтләр

Күрмәдек без

Бу милләттән;

Күрми изде,

Мискин! безне

Күзендә бул-

ган гыйлл эттән.

 

17

 

Хурлау түгел

Татарларны

Бу сүзләрдән

Безнең максуд;

Күзсез булгач,

Нишләсеннәр:

Дөньяда юк

Сукырга суд.

 

18

 

Сүз юк күзсез

Татарларга,

Сүз бар күзле

Хәзрәтләргә.

Чакырмыйлар

Халыкны без-

нең хәлне аз-

маз рәтләргә.

 

Бәрбәр – парикмахер.

Галлямэ – бик белгеч.

 

19

 

Күрдек аклар-

дан тик корсак,

Алай борсак,

Болай борсак;

Ай-һай, тирән

Бирән корсак,

Туймас корсак,

Тулмас корсак.

 

 Зилләт – түбәнлек, мәсхәрә ителү.

Гыйлләт – авыру.

 

20

 

– Ислах! – дидек,

Күңел гәрчә

Ислах булмас-

ны сизсә дә;

Кузгалмадык

Почмаклардан,

Җаннар бик күп-

тән бизсә дә.

 

21

 

Хуш, хуш! хәзрәт-

ләр, без киттек;

Сездән изге-

лекләр көттек;

Көтмәдек тү-

гел, күп көттек;

Киттек шул без,

Инде киттек.

 

22

 

Алга, алга!

Алга табан,

Алга, дустлар,

Басыйк табан;

Моңгар чаклы

Җәһел безне

Артка тарткан

да алдаган.

 

23

 

Әйдә халык-

ка хезмәткә,

Хезмәт эчен-

дә йөзмәккә;

Бу юлда һәр-

төрле хурлык-

ка, зорлыклар-

га түзмәккә!

 

 Шагырьгә

 (Михаил Юрьевич Лермонтов хәзрәтләренең,

бер нәсыйхәте)

 

Ничек диләр? Сине «шагыйрь» диләрме?

Шигырь язмак белән шагыйль диләрме?

 

Сәмави сүз! Халык аңлар микән соң?

Аны аңлаучылар анлар микән соң?

 

Итәм тәнбиһ: кызыкма бу исемгә,

Бу тәнбиһне төшер һәрдәм исеңгә:

 

Гомердә син бу ат берлән аталма,

Торып җирдән, сәмалардан ат алма.

 

Сине күрсәтмәсен һичкем дә, дип: «Бу

Менә шагыйрь, мөхәррир бу, әдип бу».–

 

Явар өстеңгә бөһтаннар, хәсәдләр,

Корылыр юлыңа һәртөрле сәдләр.

 

 

Ислах– төзәтү, реформа.

Җәһел – наданлык.

Зорлык – авырлык.

Шагыйль – шөгыльләнүче.

Сэма – күк (сәмави – күкнеке).

Тәнбиһ – кисәтү.

һәрдәм – һәрвакыт.

Мөхәррир –язучы.

Бөһтан– яла, нахак сүз.

Хәсәд – көнчелек.

Сәд– киртә,, тоткарлык.

 

Теләнче

 

Кыш, буран, салкын һава, яфрак кадәрле кар төшә,

Җил куа карны, һаман да кар «төшәм» дип тартыша.

 

Сызгыра җил, ыжгыра, тик кар буранын арттыра;

Шул вакыт мәсҗед катында дөм сукыр бер карт тора.

 

Кичә-көндез ушбу җирдә, Тәңренең язмыш көне,

Капчыгын тоткан, сорана җәй вә көз, яз, кыш көне.

 

Кызганыч хәл! Кызганыч хәл, бик кыен бит, бик кыен;

Бирсәңезче бер тиен тик, тәңкә түгел бит, «тиен»!

 

Әйтсәм әйтим инде сезгә: бу кеше бик бай иде,

Эчкәне балдан, шикәрдән, ашлары тик май иде.

 

Берзаман тоткан иде шөһрәтләре дә даннары

 Бу сукыр картның Казан, ланкирмән, Әстерханнары.

 

Ул кибетләр, мин сиңайтим, ул хисапсыз маллары,–

Кайсын алсаң, шунсы хәзер: гөлләреме, аллары?

 

Ул тройка атлары, ул бик матур фәйтуннары, –

Кайда ул төлке толыплар, кайда, ай-һай, туннары!

 

Шәп иде! Бик шәп иде, мин шуннан артык ни диим?

Шыр ялангач бит, күрәмсез, бирсәңезче бер кием.

 

Барча хәзрәтләр иделәр бу бабай мәфтүннәре,

Калмады бу карт өчен һич итмәгән әфсүннәре.

 

Башларын салындырып һәм кәкре-бөкре боргалап

Йөрделәр бу карт янында юрга тайдай юргалап.

 

Кайда бай хәлендәге җаннан сөекле дустлары,–

Кайда качкан барчасы: Гайнүкләре, Әхмүшләре?

 

Кызганыч хәл! Кызганыч хәл, бик кыен бит, бик кыен;

Бирсәңезче бер тиен тик, тәңкә түгел бит, «тиен»!

 

Биш намаз саен намаз әһленә кул сузып кала;

Күрми һәм хәзрәт бу картны, тик кырын күзне сала.

 

Ә шулаймы? – Акча барда бар да дуст шул, бар да яр,

Акча исе чыкмый торса, бар да яныңнан таяр!

 

Мәфтүн – иярчен.

Әфсүн – серле дога.

 

Снн булмасаң

 

И матур! Мин янмас идем – яндыручы булмасаң;

Таммас иде җиргә яшьләр – тамдыручы булмасаң!

 

Бер минутта ташлар идем бу томанлы моңларый,–

Син мине мискин кыйлып моңландыручы булмасаң!

 

Мәүҗә-мәүҗә улмазди, болганмазди гыйшкың диңгезе,-

Рихе сар-сар төсле, син болгандыручы булмасаң!

 

Әкләнердем беркадәр мин шәмсә йә бәдрә бакыб,–

Анлари хөснеңлә ләшәй сандыручы булмасаң!

 

Тәрк идәрдем вәхшәти, – тик кәндеңә тартып бәни,

Кяинатә каршы ям-ямландыручы* булмасаң!

 

Халисән коллык идәрдем Тәңрия, дәрвиш кеби,–

Күңлеми тәшвишлә шәйтанландыручы булмасаң!

 

Җаныма касд әйләмәздем хәсрәтемдәй гяһе гяһ,–

Кәндеми кәндемгә дошманландыручы булмасаң!

 

Кайвакыт Мәҗнүн кеби көлмәс вә шатланмас идем,–

Син агач ат өстенә атландыручы булмасаң!

 

Шигърә биңзәрде бераз биһудә әшгарем бәнем,–

һәр каләм тотканда истән тайдыручы булмасаң!

 

 

* Робинзон рисаләсен укыганларга мәгълүмдер (Г. Тукай искәрмәсе).

Мәүҗә – дулкын.

Рихе сар-сар – бик каты суык җил.

Шәмсә йә бөдрә – кояшка йә тулган айга.

 

 

  При подготовке публикации использованы материалы сайтов http://gabdullatukay.ru/rus/index.php?option=com_content&task=view&id=30&Itemid=38, http://tatarica.narod.ru/cult/biographies/lit/tukaiurl.htm и других, фотоальбом «Габдулла Тукай. 1886-1913 (Татарское книжное издательство, 2006).