Подозревается Муса Джалиль

04 декабря 2014 года

25 августа 1944 года в Берлине были казнены поэт Мусы Джалиля и его боевые товарищи. В этот день в Казани люди по традиции приходят к Кремлю, к памятнику М.Джалиля, к десяти барельефам джалильцев, автором которых является известнейший скульптор Владимир Цыгаль, создавший в свое время и памятник поэту.

Работа в архивах и спецхранах порой приносит неожиданные открытия, в чем убеждает и предлагаемая публикация, основанная на подлинных документах.

Полностью диалог литературоведа Рафаэля МУСТАФИНА и историка Булата СУЛТАНБЕКОВА можно прочитать в сентябрьской книжке журнала «Татарстан» за 1995 год, а также в газете «Республика Татарстан» (май 1995 г.). Не так давно Булат Файзрахманович Султанбеков порекомендовал разместить его и в газете «Казанские истории».

Как четвертый отдел МГБ разыскивал «бежавших на Запад» Джалиля, Алиша и других «отщепенцев»

Булат Султанбеков: Это был один из тех редких случаев, когда удача, можно сказать, сама шла в руки исследователю.

Просматривая архивы партийных органов середины 50-х годов, я наткнулся на письмо-кляузу одного майора-кагэбэшника, ранее занимавшего должность начальника одного из районных отделов КГБ, тогда еще МГБ Татарии. Как известно, после смерти Сталина и расстрела Берии в органах безопасности происходили неизбежные в подобных случаях кадровые перемещения. В результате этих пертурбаций вышеупомянутый майор остался не у дел и, почувствовав себя обиженным, обратился за поддержкой, минуя местные органы, непосредственно в ЦК КПСС.

Фамилию майора не привожу, так как дело не в нем, озабоченном в основном саморабилитацией и сведением счетов со своими сослуживцами, а в той информации, которая в связи с этим всплыла из некогда наглухо закрытой организации.

Майор обвинял руководителей Татарского комитета КБ в «попустительстве буржуазным националистам» и «скрытии их вредоносных дел». Среди прочего, одним из пунктов обвинения было то, что руководители МГБ Татарии не придали должного значения материалам о Мусе Джалиле, поступившим им еще в 1947 году.

Рафаэль Мустафин: Очевидно, майор имел в виду Моабитскую тетрадь Мусы Джалиля, поступившую в республику по дипломатическим каналам в 1947 году. Однако за год до этого, в марте 1946 года в Союз писателей Татарии (а оттуда прямиком в органы государственной безопасности) поступила первая тетрадка Мусы Джалиля и Абдуллы Алиша. Ее вынес из тюрьмы бывший военнопленный Габбас Шарипов, а в Казань привез Нигмат Терегулов, поплатившийся за это жизнью (он погиб в одном из лагерей ГУЛАГа).

Но и до этого в органы поступала довольно полная информация и о подпольной деятельности группы Мусы Джалиля, и о судьбе самих джалильцев. Другое дело, что чекисты, хотя и фиксировали подобные показания, но не придавали им особого значения.

Булат Султанбеков: Как известно, «буржуазный национализм» во все годы советской власти был тем жупелом, которого партийные органы в национальных республиках боялись больше всего. Конечно, после смерти «вождя народов» фабрикация насквозь лживых дел вроде «Идель-Уральского» в 1936 году, когда чуть ли не весь татарский народ чохом был обвинен в «национализме» и «пронизанности вражеской агентурой», была уже невозможной. Тем не менее борьба с «националистическими пережитками» продолжала оставаться под сугубым контролем партийных органов. Поэтому жалобе дали ход.

Чуть ли не весь 1955 год шло разбирательство всех пунктов обвинения, выдвинутого отставным майором. В конце концов, в недрах Татарского комитета ГБ родился обстоятельный документ, направленный затем в ЦК КПСС. Что касается пункта, связанного с Мусой Джалилем, то здесь нам раскрываются весьма любопытные детали и ранее не известные страницы борьбы вокруг творческого наследия поэта.

Оказывается, еще в феврале 1946 года некий Шамбазов дал показания о том, что Джалиль жив и находится на нелегальном положении в Западной Германии, а возможно, скрывается где-то в других странах. На основе этого показания четвертый отдел МГБ СССР 18 ноября 1946 года завел на Мусу Джалиля (Залилова Мусу Мустафовича) разыскное дело по обвинению в измене Родине и подключил к нему свою агентурную сеть как в стране, так и за рубежом. Кстати, Baм, Рафаэль Ахметович, не приходилось сталкиваться с этим Шамбазовым? Что он из себя представляет?

Рафаэль Мустафин: Приходилось, только много позже, в 1974 году. По словам Щамбазова, он познакомился с Джалилем осенью 1942 года в лагере Демблин в Польше. Один из лагерных поваров, татарин по национальности, узнав, что Шамбазов хорошо рисует, попросил его оформить альбом со стихами, принадлежавшими, как потом выяснилось, Джалилю. Через этого повара Шамбазов «вышел» и на автора стихов.

Судя по всему, членом подпольной группы Шамбазов не был, хотя, по его словам, использовал религиозные проповеди (он был сыном муллы) для антифашистской агитации. Какое-то время он работал в редакции газеты «Идель-Урал» художником-ретушером и иллюстратором, но в конце войны Шамбазова отчислили за малограмотность и профнепригодность и направили батраком в хозяйство какого-то немецкого бауэра.

Поэтому о судьбе Джалиля и его товарищей, большинство которых он знал лично, он судил только по доходившим до него слухам. В частности, прошел слух, что Муса Джалиль остался жив, вышел из тюрьмы и вместе с руководителем Татарского комитета Шафи Алмасом бежал сначала в Западную зону Германию, а потом в Турцию.

Булат Султанбеков: Тогда, в семидесятые годы, вы публиковали свой рассказ о встрече с Шамбазовым?

Рафаэль Мустафин: Нет. Ничего принципиально нового в его рассказе не было. Кроме того, его свидетельство показалось мне не очень надежным. В частности, те слухи, о которых он рассказывал, были, вне всякого сомнения, абсолютно беспочвенными. Джалиль, хотя и жил некоторое время в доме Шафи Алмаса в Берлине, всегда считал руководителя Татарского комитета откровенным пособником фашистов и находился по другую сторону баррикад. Шафи Алмас, в свою очередь, отказался принять участие в судьбе Джалиля и замолвить за него слово перед своими хозяевами.

Булат Султанбеков: Тем не менее, в комитете ГБ ТАССР показания Шамбазова приняли всерьез. Хотя буквально через несколько дней после его допроса бывшие военнопленные Надеев, Фатыхов и Гилязеев, как говорится в вышеупомянутом документе, подтвердили факт гибели Мусы Джалиля и его боевых товарищей в фашистских застенках. Вы, Рафаэль Ахметович, знакомились с их делами в архивах КГБ?

Рафаэль Мустафин: Конечно. В документе, направленном в ЦК КПСС, названы всего три фамилии. На самом же деле таких свидетельств было гораздо больше. Конечно, они не равноценны. Одни близко общались с поэтом в лагере, но ничего не знали о его подпольной деятельности. (Есть ведь правила конспирации!) Другие видели Джалиля в компании перебежчиков и белоэмигрантов и принимали его за врага.

Наконец, были свидетельства непосредственных участников подпольной группы (например, Рушада Беляловича Хисамутдинова из города Ош в Киргизии), в которых поэт предстает истинным патриотом, борцом, умелым подпольщиком.

Булат Султанбеков: Тем не менее, «дело» Джалиля не закрыли, даже не усомнились в нем. Оно продолжало свое медленное, но неуклонное течение по волнам судебно-канцелярской волокиты. Кроме версии об уходе поэта на Запад, прорабатывалась и версия о том, что он, изменив фамилию, может скрываться в нашей стране.

Рафаэль Мустафин: Становится понятным и то, почему вдову поэта Амину Джалиль чуть ли не ежедневно вызывали на Лубянку, а за квартирой Джалиля в Столешниковом переулке установили наблюдение. По словам Амины Джалиль, от нее требовали регулярного отчета: кто к ним приходил, зачем, о чем говорили. Если она о чем-то «забывала», поправляли и строго предупреждали.

Булат Султанбеков: В своей книге «По следам оборванной песни» Вы пишите, что вторую Моабитскую тетрадь Джалиля передали в Союз писателей Татарии 2 апреля 1947 года. Но при этом умалчиваете о том, что ровно через три дня, 5 апреля, имена Джалиля и Алиша четвертым управлением КГБ СССР включены в документы всесоюзного розыска как особо опасных преступников, подозреваемых по целому ряду политических статей. Понимаю, это не Ваша вина.

Обращает на себя внимание и то, что этим делом занимались не татарстанские особисты (вернее, не только они), а центральное ведомство КГБ с его разветвленной агентурной сетью.

Судя по документу, руководители Татарского комитета ГБ периодически запрашивали центр о ходе поисков. Так же регулярно поступали и ответы. Так, 7 сентября 1948 года в Казань пришло сообщение, что, по данным уполномоченного МГБ по Германии, «Залилов в 1945 году ушел в западную зону Германии».

Неизвестно, на чем основывались эти сведения, но их тут же сообщили в Татарский обком партии. Таким образом, к секретарям обкома поступала противоречивая информация – то о патриотической деятельности группы Джалиля, то прямо противоположного характера. Этим-то и объясняются непонятные на первый взгляд колебания в оценке личности и творчества Джалиля и Алиша.

Рафаэль Мустафин: По словам Амины Джалиль, эти колебания общественного мнения непосредственно отражались и на отношении к ней. Ее то принимали чуть ли не с распростертыми объятиями, то буквально выгоняли из Союза писателей как жену изменника Родины.

Примерно то же происходило и с другом поэта композитором Назибом Жигановым. Ему то позволяли продолжить работу над оперой «Поэт», прототипом главного героя которой был Джалиль, то запрещали даже думать о постановке этой оперы. Если проследить хронологию этих колебаний, они наверняка совпадут с противоречивыми сообщениями «органов».

По рассказам писателей старшего поколения, многие из них лично обращались к тогдашнему первому секретарю Татарского обкома 3. Муратову с просьбой разобраться в деле Джалиля и реабилитировать поэта. Но эти многочисленные обращения остались без ответа.

Булат Султанбеков: Не совсем так. Судя по тому же письму, 3.Муратов, в свою очередь, не раз обращался к руководителям Татарского комитета ГБ по вопросу о Джалиле. Информация о патриотической деятельности группы Джалиля, собранная как агентурным путем, так и через показания лиц, побывавших в плену, доходила и до него.

В мае 1949 года один из руководителей Татарского МГБ Токарев послал новый запрос в Москву. В нем он ставил вопрос о необходимости уточнить данные резидента ГБ по Германии в связи с накопившимся в Казани обширным материалом противоположного характера. Не дождавшись ответа, начальник четвертого отдела Татарского комитета ГБ подполковник Качалов позвонил в Москву, просил ускорить расследование, поделился своими сомнениями.

В тот же день из Москвы пришел категоричный ответ, не оставляющий, казалось, места ни для каких сомнений. «Уход Джалиля на Запад подтвержден, и розыскное депо остается в работе».

Так продолжалось до 1952 года: густой туман неопределенности, оскорбительные подозрения, полный запрет на издание и упоминание в печати... И лишь в середине 1952 года – первый и решительный сдвиг.

23 июня тот же Качалов по просьбе обкома партии просит Москву «уточнить факт гибели М.М.Залилова». Примерно через месяц поступает ответ. Четвертое управление МГБ СССР официально извещает Казань, что «в связи с гибелью разыскиваемого в 1944 г. оперативное розыскное дело на него прекращено». Это означало, что версия об «изменившем Родине» и «бежавшем на Запад отщепенце» была от начала до конца лживой, что все предположения о «затаившемся на время шпионе и диверсанте», агенте не только немецкой разведки, но и ЦРУ, лопнули, как мыльный музырь.

Агентурные поиски как в стране, так и за рубежом на этом прекращались. У МГБ больше не было никаких претензий ни к Джалилю, ни к его соратникам.

Рафаэль Мустафин: Тем не менее, с августа 1952 года до первой публикации моабитских стихов Джалиля прошло более полугода. Внешних препятствий уже не было, но оставалась инерция, успевшая набрать большую силу. Оставался провинциальный страх многократно пуганой вороны: как бы чего не вышло... И если бы не публикация в центральной печати, все могло бы затянуться еще на несколько лет.

Об истории этой публикации покойный Константин Симонов рассказал мне при личной встрече. По его словам, с подстрочниками стихов Джалиля он познакомился еще в 1948-49 годах. (Их дал ему кто-то из татарских писателей). Стихи поразили его искренностью, силой страсти, подлинным патриотизмом.

Он знал, конечно, о грязных слухах, связанных с именем Джалиля, но считал, что стихи лучше всяких доводов опровергают эти подозрения. Поэтому он решил опубликовать стихи на страницах журнала «Новый мир», редактором которого в то время работал. Переводы по подстрочникам сделал известный поэт-переводчик Лев Френкель. Переводы Константину Михайловичу понравились (они до сих пор публикуются в сборниках Джалиля).

Он написал небольшое предисловие и послал стихи в набор. Однако Главлит задержал публикацию. Симонов, по его словам, лично обращался к высшему руководству МГБ, но разрешения на публикацию так и не получил.

В апреле 1953 года, вскоре после смерти Сталина, Симонов, работавший уже главным редактором «Литературной газеты», решил вновь попытаться опубликовать стихи Джалиля. Работники Главлита, проконсультировавшись по своим каналам с МГБ, сказали, что принципиальных возражений у «органов» нет. Таким образом, 25 апреля 1953 года первая подборка моабитских стихов Джалиля увидела свет.

Амина Джалиль рассказывает, что в ночь на 24 апреля ей приснился вещий сон: Муса в белом, светлый, улыбающийся, радостный. До этого он ей тоже нередко снился, но – в черном. Весь день она ходила с предчувствием какой-то радостной, благой вести. И вот, уже под вечер, звонок из «Литературной газеты»: читайте завтрашний номер...

Наутро они с Чулпан побежали по киоскам, накупили десятки номеров. А сколько слез было в этот день! Слез радости, обиды, горечи, осознания того, что ее вера в мужа осталась непоколебимой, и в то же время того, что его действительно нет в живых...