«Нам хотелось потрясти общественное сознание России, но этого не случилось...»

Лика Кнубовец

01 сентября 2015 года

1 сентября – день рождения Сергея Говорухина, писателя, кинематографиста и нашего земляка.

Мы можем считать его своим земляком, хотя родился Сергей в Харькове. Это случилось 1 сентября 1961 года. Его отец – знаменитый сегодня режиссёр Станислав Говорухин, в прошлом выпускник геологического факультета Казанского государственного университета, мать – популярная актриса Казанского театра Юнона Карева.

О Сергее Говорухине вспоминает наша читательница из Израиля Лика Кнубовец.

Детство и юность провёл он провел в Казани. Приобрёл известность достаточно быстро, когда через несколько лет после окончания сценарного факультета ВГИК приступил к съёмкам фильмов о современных войнах России. В качестве военного корреспондента участвовал в боевых действиях на территории Таджикистана, Чечни, Афганистана, Югославии. Прошёл 20 боевых и три спецоперации, во время командировки в Чечню в 1995 году получил ранение в ногу, приведшее к её ампутации. Удостоен нескольких боевых наград. Член Союза писателей и Союза кинематографистов России.

«Все, что вы хотите сказать, должно быть криком. Криком отчаянья и счастья. Криком любви. Криком мысли. Криком несправедливости.

Пусть непродолжительным, но криком...

Пусть ваш крик растревожит, разорвет душу, выведет ее из привычного равновесия. Пусть ваш крик заставит задуматься, заплакать или засмеяться до слез. Пусть в глухой темноте ночи кто-нибудь разбуженный вашим криком встанет, зажжет свет и попробует начать все сызнова. Пусть ваш крик переживет вас и, вырвавшись из вашего сердца, останется в сердцах других.

Пусть будет только так! А иначе зачем?»

Сергей Говорухин, Миниатюры

Над кроватью Юноны Каревой, мамы Сергея, висело несколько удивительных фотокарточек Сергея разного возраста.

Сергей Говорухин в детстве. Фото актера Качаловского театра Юрия Федотова

Я осматривала комнату в ожидании, когда подойдёт отлучившаяся к телефону Юнона. Мне было интересно все: бусы, цепочки развешенные по краю зеркала, старые афиши, памятные рамки, свечи и амулеты, привезённые со Святой земли... Впервые в жизни я попала в совершенно иную атмосферу, которая переворачивала весь внутренний мир 11-ти летнего человека.

На одной фото невозможно было не остановить взгляд, чтобы не влюбиться в чудесного мальчика в зимней ушанке с очень печальными глазами. Я стояла и размышляла: вероятно, это и есть сын Юноны, и я уже готова была любить его всем своим сердцем так, как к тому времени смогла полюбить Юнону Кареву.

Но вскоре мои грёзы разрушило появление Юноны. Она произнесла: «А, это мой сын, Сергей. Сейчас он живёт в Москве. Пойдём я покажу тебе его рукописи и рассказы».

Мы перешли в комнату Сергея (в которой я проживу свои лучшие годы учёбы в консерватории), и Юнона достала из-под письменного стола старенький чемодан, полностью забитый публикациями из газет и рукописями Сергея.

С этого самого дня и началось моё знакомство с Сергеем Говорухиным.

Юнона, как я уже упоминала в своих воспоминаниях о ней (читайте в «Казанских историях» – Моя Юнона ), преподавала у нас урок «театра» в музыкальной школе при консерватории, и я, конечно же, знала её только как Юнону Кареву, и никакой информации о сыне, кроме того что Сергей – её талантливый сын, у меня больше не было. Никто никогда «не злоупотреблял» фамилией Говорухин в окружении, и впервые я узнала об этом из печальных сводок новостей, когда Сергей получил серьёзное ранение в Чечне, в результате которого потерял ногу на съёмках своего документального фильма о войне «Прокляты и забыты» (смотрите – http://kino-online.tv/categoria/voina/4856-proklyaty-i-zabyty-1997.html).

«Сегодняшние войны неправедны. На них воюют обреченные. Несколько тысяч обреченных в многомиллионной стране. Уцелевшим, вернувшимся с войны солдатам уже не вписаться в эту действительность. Жившим по законам совести, им не найти места на этой ярмарке тщеславия. И потому их война не окончена. Для чего я говорю об этом? Что пытаюсь доказать? Мир давно сузился до размеров малогабаритного счастья и границы его непоколебимы. Мы были гражданами страны. Плохой, хорошей ли, но страны. Мы стали гражданами квартиры».

Сергей Говорухин. Представление фильма «Прокляты и забыты»

Из 16-ти военных командировок 13 Сергей провёл уже на протезе. Пожалуй, только одно это говорит о Сергее как о совершенно бесстрашном человеке.

Это уже потом фильм получит множество наград, в том числе Гран-при IX открытого фестиваля неигрового кино «Россия» в Екатеринбурге и премию «Ника» за лучший документальный фильм 1998 года. Но я помню, как в 1997 году не хватало денег, чтобы завершить картину и его мама, Юнона Карева, собирала вместе с Сергеем их по крупицам.

Помню момент, когда Юнона пришла с занятий из театрального училища, где преподавала актёрское мастерство, и сказала мне: «Представляешь, студенты решили сброситься на фильм».

Деньги действительно искали всем миром. На первой коробке с диском этого фильма, Сергей написал: «Любимой моей маме и редактору всех моих работ».

Помню момент, когда Сергей не хотел писать свою фамилию на этой самой коробке с диском, чтобы хоть и отчасти не претендовать на известность давно состоявшейся в кинематографе фамилии. Сергею всегда было важно состояться самостоятельно.

Юноне удалось убедить Сергея не делать этого. На книге «Никто кроме нас» Сергей написал: «Мама, эта книжка моя и твоя. Наша! Просто под моей фамилией».

Сергей известен как военный журналист, отмеченный боевыми наградами за мужество и доблесть, проявленные в горячих местах. Его книги, герои, с трудом вписывающиеся в современную действительность, соприкасаясь с повседневностью, несут в себе настоящие судьбы, лишённые такого уже привычного эпатажа, который окружает нас со всех информационных точек.

Настоящие художники отличаются особым строением нервных окончаний.

«Я, наивный, зашел в магазин «Москва» и устремился к стенду с новинками и, естественно, своей книги там не обнаружил. В разделе современной прозы ее тоже не было. Попросил женщину у компьютера поискать мою книжку в базе данных, и она ее нашла со второй попытки – книжка лежала на таких дальних задворках огромного развала, что я вообще не понимаю, зачем у нас издают книги, если им с самого начала уготована такая участь. Так было со всеми моими книгами».

Сергей Говорухин

Сергей прожил 50 лет. Его необъятный внутренний мир вмещён в несколько книг и фильмов, на которых вряд ли вырастет новое поколение, за отсутствием тиражей и рекламы, а о честных, открытых и порой слишком честных фильмах в нашем обществе говорить давно уже неловко и не принято.

Премьеру своего последнего фильма «Земля людей» Сергей переносил несколько раз и по какому-то мистическому совпадению сам назначил её почти что на свои сороковины, собственноручно составив список людей, приглашённых на премьеру и последующий фуршет.

«Когда я умру – поставьте над моей могилой обыкновенный, сваренный из нержавейки, обелиск с красной жестяной звездочкой. Не из-за принадлежности к какой-либо политической партии, а лишь потому, что душа моя и мысли навсегда остались в той эпохе. Я пережил свою эпоху на пятнадцать лет. Вероятно, буду жить и дальше. В бесконечном противоречии с окружающим миром, которого никогда не сумею постичь. Раньше я не принимал эмиграции. Оборвать связь с родиной казалось мне невозможным. И вот я стал эмигрантом своей эпохи. Садом без земли. Ростком, занесенным на крышу небоскреба. Я пустил корни и, задыхаясь, пробился через толщу синтетической кровли, а пробившись, понял, что стремление к жизни – еще не есть жизнь. Нас тогда было много на этой крыше. Теперь почти никого. Положите меня рядом с Гроссманом на Троекуровском кладбище – я буду разговаривать с ним оставшуюся вечность. Именно с ним мне необходимо поговорить. О мужестве и одиночестве писателя. О великом таинстве слова. О времени, стирающем слова».

Сергей Говорухин. «Сочинение на уходящую тему»

Общество не хочет знать правду. «Прокляты и забыты», режиссер Сергей Говорухин

О войне, фильме, стране и ее гражданах

Мне кажется, основная проблема состоит в том, что очень мало кинематографистов прошло через эти войны. Если Великую Отечественную прошло целое поколение режиссеров и операторов, то Афганистан, Чечня, другие локальные войны обошли стороной не только кинематографистов, но и большую часть нашего населения. К тому же во время Афганистана мы были закрытой страной, и все десять лет человеку непосвященному было просто непонятно, что происходит.

…

Андрей Платонов говорил, что мужчина, не прошедший войну, похож на нерожавшую бабу. Я с этим согласен. Война, военные впечатления и переживания вдохновили многих художников. Великая Отечественная дала уникальное поколение в искусстве. Война делает человека взрослее, аскетичнее, мудрее. Сейчас этот опыт приобрести довольно просто: есть желание – езжай в зону боевых действий. Многим из наших так и не повзрослевших режиссеров-»тинэйджеров» это бы только принесло пользу. Но такой опыт им не нужен. И поэтому правомерно говорить об отсутствии гражданского темперамента у художников, об их инфантильности. Как будто жук-короед поразил наше искусство.

Но гражданский темперамент отсутствует сейчас не только у художников – почти у всех нас. Мы делаем вид, что ничего особенного не происходит. А надо не только говорить – надо кричать о том, что делается в Чечне. На это должен реагировать весь народ.

Двадцать лет подряд, с 79-го года, почти без перерыва у нас идут локальные войны – Афганистан, Карабах, Приднестровье, Таджикистан, Осетия, теперь кровоточащая рана – Чечня, а наши художники дистанцируются от этой темы. Может быть, в глубине души им неловко перед теми, кто воюет, но признаться в этом не позволяют амбиции.

Да и общество, как это ни прискорбно, не хочет знать правду. Это грязная кампания. Понятно, какие цели она преследует. Но об этом не говорят, ведь если попытаться докопаться до истины и конкретно назвать тех, кто развязал войну в Чечне, рискуешь на следующий день оказаться убитым.

А вы обратили внимание, какая жесточайшая сейчас цензура? Все скрывается, все факты перевираются. Даже число потерь, которые официально приводят, не соответствует действительности. Их надо умножить как минимум на три.

У нас есть несколько кондиционных картин на тему кавказских войн. И, я думаю, этого достаточно. На съемки военного фильма так же, как, к примеру, на экранизации Чехова, я выдавал бы лицензию. У Чехова есть определенная атмосфера, и если ты не в состоянии ее воплотить, лучше вообще не касайся этого автора.

Так же и с войной. Если не ощущаешь ее в себе, не снимай. Конечно, сегодня все сложнее. После Великой Отечественной войны в обществе долго сохранялось особое настроение, сам воздух был им пропитан. Даже те, кто не воевал, ощущали эту ауру. Алексей Герман, к примеру, не воевал, но его фильмы гораздо глубже, честнее, драматичнее, чем фильмы того же Юрия Озерова с его бесконечными баталиями.

А сейчас, когда военные конфликты происходят на сотой части России, да и воюют единицы – в процентном отношении, – чтобы пропустить это через себя, надо там побывать. Иначе получаются фильмы, в которых сокол-афганец легко раскидывает в драке человек двадцать. Это все несерьезно. Я не принимаю ни «Кавказского пленника», ни «Блокпост», ни «Брата». У Абдрашитова во «Времени танцора» меня зацепил только один момент – история женщины-чеченки и ее слепнущего мужа. А «Чистилище» не только смотреть, но и слушать невозможно. Я смотрел эту картину с женой, которая ждала ребенка, и сначала забеспокоился, не станет ли ей плохо, но в результате мы просмеялись всю картину.

У художественного кино свои законы. Нормальный человек рано или поздно понимает, что не может серьезно относиться к ужасам на экране, потому что взрывы – это работа пиротехника, вместо крови краска, а артист, герой которого погиб на экране, смыл грим и пошел пить пиво с креветками. В художественном кино, на мой взгляд, не нужно показывать баталии, для этого есть кино неигровое. Поэтому лучшие художественные фильмы о войне – это «Проверка на дорогах», «Двадцать дней без войны». Фильмы, в которых войны как бы и нет.

Зато неигровому кинематографу чужды придуманные, «поставленные» кадры. (Так, мы хотели включить в свою картину несколько доснятых эпизодов из мирной жизни: к примеру, безногий инвалид стоит на дороге, голосует, а машины мимо проходят. Но пришлось от них отказаться – не совпало со стилистикой).

Из всех картин, снятых на тему современных локальных военных конфликтов, я могу выделить «Афганский излом» В.Бортко – единственную крепкую картину, в которой охвачен весь спектр этой десятилетней войны.

Что касается «сдачи» темы телевидению. Когда я делал свою картину «Прокляты и забыты», меня спрашивали, не боюсь ли я, что она станет повторением пройденного, тем более что многие кадры сняты не нашей съемочной группой, а взяты у информационщиков. И я отвечал: «Нет, не боюсь. У нас разные задачи».

Кстати, когда я монтировал, не раз думал вгорячах, что руки бы отрубил телевизионным операторам. Как они снимают? Их цель – подснять любую картинку. Что в ней будет – не важно, главное, вовремя передать материал в эфир. Они не умеют длинный план держать. Новостные программы всегда построены на коротком кадре, на монтаже аттракционов, на постоянной смене изображения. И у зрителя остается поверхностное впечатление о войне, которое не откладывается в подсознание.

У кинематографистов же совершенно другая задача. Мы все подробно показываем, комментируем. А как снимаем? Допустим, в Таджикистане выходит десантно-штурмовая группа в рейд на неделю, и ты идешь с ними.

Нам такая удача выпадала. Переодевались в камуфляж, брали в руки оружие, ведь случись что, никто не станет выяснять в бою – журналист ты или солдат. Ты не посторонний наблюдатель, ты находишься внутри событий. Так и шагаешь с группой всю неделю, снимаешь, как люди идут, какое количество вооружения на себе тащат, что отражается на их лицах в тот момент, когда они сбрасывают с себя эти гранатометы, автоматы и, вымотанные, как сто чертей, наконец дрожащими руками закуривают сигарету. Это бесценные кадры. Информационщикам они не нужны, а нам необходимы, потому что мы снимаем кино.

Нам хотелось потрясти общественное сознание России, но этого не случилось по той простой причине, что «Прокляты и забыты» не взяли центральные каналы. Его показывали только по «Культуре», «ТВ Центру» и ТВ-6. Но у нас был невиданный видеотираж, почти 50 тысяч экземпляров. Для неигровой картины – небывалое количество. Она расходилась бы и дальше, если бы во время августовского кризиса не умерла фирма, которая ее тиражировала.

…

«Прокляты и забыты» – это не голословное название, оно абсолютно соответствует действительности. Его можно трактовать как пацифистское. Хотя что бы я ни думал о чеченской войне, я все-таки желаю своим героям победы, потому что поражение унижает. Грязью поражения Отечество измазало их уже достаточно.

Но если чеченская война – и первая, и вторая – абсолютно неправедная, в Таджикистане мы находились по праву. Во-первых, там существовала угроза крайнего мусульманского экстремизма и мы ее отодвигали от рубежей России. А во-вторых, по Таджикистану прокатывался колоссальный вал наркотиков, там пролегал большой героиновый путь. С ослаблением наших пограничных войск на таджико-афганской границе этот путь был совершенно открыт. А надо ли объяснять, что такое наркотики? Это оружие помощнее будет, чем военная техника.

Хочу сказать и о том, что, видимо, менталитет российский таков, что нас периодически должны сотрясать какие-то катаклизмы, и тогда все встают плечом к плечу на защиту своих идеалов. К примеру, я считаю, что Великая Отечественная война в известной степени спасла нас от вырождения. К тому времени едва ли не все стучали друг на друга, дабы не быть самому посаженным. Берия даже издал негласное распоряжение: прекратить учитывать доносы родственников. Война, как ни чудовищно это звучит, затормозила процесс человеческого падения. Сегодня он снова близок к апогею…

О себе

Сама среда, атмосфера моего детства, тех трудных, полуголодных лет, воспитали уважительное отношение к фронтовикам. Да еще рассказы взрослых – у меня мать очень тяжело пережила голод, эвакуацию, в восемь лет она уже к станку встала. И я, служа в армии, написал порядка пятнадцати рапортов, чтобы меня отправили в Афганистан, но меня увезли в противоположную сторону, на Дальний Восток. Видимо, в Главном политическом управлении решили, что если я так настойчиво добиваюсь отправки в Афганистан, то собираюсь бежать за границу.

А на самом деле я, как и многие мои товарищи, просто считал, что должен быть там, где опасно. И был глубоко оскорблен тем, что мой юношеский порыв оказался невостребованным. Может быть, эта тогдашняя невостребованность и сказалась на моем решении ехать в Чечню.

Попробовал я себя в качестве участника боевых действий по полной программе – четыре с половиной года постоянных командировок на войну, тринадцать боевых операций, шесть правительственных наград, потеря ноги.

Странный мы народ, физические жертвы у нас ценятся выше нравственных: я стал известным человеком именно после того как потерял ногу. А то, что я на этой войне мог сломаться психологически, никому не интересно.

И это никакой не подвиг. Обстоятельства сложились так, что я без этого не могу, невзирая на возраст, на протез. Понимаю, что эта война неправедная, но считаю своей обязанностью там находиться и снимать все, что происходит.

Страшно ли? В самой Чечне – нет. Там работаешь «на автомате», к тому же есть такое спасительное средство, как водка, которая несколько притупляет бдительность, недаром медики говорят: «Смелого пуля боится, в пьяного хрен попадешь».

Но когда возвращаешься из командировки, понимаешь, какую опасность миновал. Тогда, конечно, страшно. Лежишь, бывает, ночью и думаешь: «Ну зачем тебе это нужно? Ведь убьют или руку еще оторвут». И все равно едешь. И не я один. Едут люди, которых никто не заставляет, что-то их гонит, влечет.

Война – в определенной степени разновидность наркомании. Есть люди, в основном представители всевозможных спецподразделений, которым не нужны мотивировки, чтобы убить человека. Война – это еще и совершенно иная фаза человеческих отношений, основанных на качествах, о которых в нашей жизни и говорить-то не принято. В мирной жизни мы живем по волчьим законам, а там ценятся порядочность, отвага, надежность. От одной только мысли, что убили твоего товарища, у тебя, как мы это называем, «башню сносит».

У нас много хороших картин снято о войне. Я на них рос, и они не могли не отразиться на моем творческом мировоззрении. То, что положено на полочки подсознания, рано или поздно выходит наружу. Но сознательно я не следовал никаким традициям и ни на кого не ориентировался. Делал так, как это вижу и как считаю нужным, – перемешивал самые разные кадры, сталкивал съемки из Таджикистана со съемками из Чечни, противопоставлял их московским тусовкам, которые так ненавижу. Меня за это потом просто в грязь втоптали. Я пытался защищаться. Я же снимал не посетителей консерватории и не домохозяек, жарящих по утрам яичницу. Я взял всю мерзость и грязь нашего общества. Ибо считаю, что это для всех нас огромная угроза. Идет вал бездуховности. Еще немного, и он нас накроет…

Журнал «Искусство кино»