«Светлое сияние» Казанского университета, или Как Лобачевский проявлял самостоятельность

Наталья Дорошкевич

06 марта 2017 года

Мы продолжаем рассказывать о жизни выдающегося ученого и ректора Казанского университета Николая Ивановича Лобачевского. Сегодня расскажем о Лобачевском магистре и адъюнкте, о том, какой путь пришлось пройти ему, чтобы стать полноценным преподавателем, что подкосило его здоровье и как жил университет в годы Великой Отечественной войны 1812 года.

Ad cogitandum et agendum homo natus est

(«Для мысли и действия рожден человек»)

Как Лобачевский проявлял самостоятельность

По уставу Казанского университета 1804 года магистры являлись помощниками профессоров в их преподавательской деятельности. Таким образом вуз заботился не только о совершенствовании магистра в науках, хотя это было главной задачей, но и о том, чтобы выращивать преподавателей, обеспечивать преемственность методов и способов обучения.

При этом ничего сверхъестественного руководство Казанского университета от магистров не требовало, они должны были повторять со студентами пройденное. Но путь наименьшего сопротивления был не для Лобачевского, как мы уже знаем, – он жаждал непроторенных дорог, собственных исследований.

Профессором руководителем Лобачевского был упомянутый в предыдущих материалах Бартельс.

Так как магистры входили в состав педагогического института, непосредственное отношение к деятельности Николая имел и директор института (им стал назначенный в 1812 году Броннер).

В 1811 году Бартельс заявил Совету, что с Лобачевским он будет заниматься 4 часа в неделю у себя на дому по четвергам и субботам арифметикой Гаусса и изъяснением первого тома «Небесной механики Лапласа». Николай изучил эти классические сочинения и в скором времени представил свои рассуждения на тему «Теория эллиптического движения небесных тел».

Результатам этого труда стало донесение об успехах Лобачевского, представленное Бартельсом в Совет:

«Во многих местах рассуждения, Лобачевским составленного без всякой моей помощи кроме труда Лапласа, он проявил такие признаки отличнейшего математического дарования, что, наверно, составит себе славное имя».

В этом же донесении Бартельс упоминал и Симонова. Последний был почти сверстником Николая, учились и работали они совместно, но если Лобачевский был преимущественно учеником Бартельса, то Симонов в том же смысле был учеником астронома Литрова. После производства в магистры оба они были привлечены к наблюдению за кометой.

На портрете – молодой Иван Симонов

В последующем, свыше 25 лет, без видимых разногласий они вели совместную деятельность в университете, сменяли друг друга на кафедрах и конкурировали на выборах.

В 1813 году Николай представил еще одно свое сочинение, которое было позже изложено им в 16 главе «Алгебры» 1834 года. Геометрия же еще ждала своего часа, хотя в сочинениях Лобачевского – адъюнкта встречаются ссылки на труды возглавлявших в то время школы французских геометров Лежандра и Монжа.

Что до преподавательской деятельности, то Лобачевскому были поручены лекции по арифметике и геометрии, которые он читал чиновникам, не имевшим высшего образования, но желавшим сдать экзамен для получения более высокого класса.

Наш молодой магистр занимался просвещением чиновничества в течение двух лет (с 1812 по 1814 гг.) не особо обременительным для обеих сторон образом, по два часа в неделю, но делал это весьма ответственно.

 На портрете – Франц Броннер

Во всяком случае, Броннер, которому, как директору педагогического института, было поручено наблюдение за преподаванием магистров, в 1813 году аттестовал Совету преподавательскую деятельность Лобачевского следующим образом:

«Господин магистр Лобачевский представил мне свой отчет о том, как он до сих пор занимался со студентами, которых по поручению Совета обучал математике. Все сделано им разумно и тщательно, заслуживает одобрения и о заслугах его следует доложить Совету».

Публичное преподавание

Надо иметь в виду, что в 19 веке магистры должны были обучаться три года, после этого «если Совет признавал кандидата достойным», магистр производился в адъюнкты. Двое лучших, отличившихся в науках и поведении, отправлялись для усовершенствования своих знаний в заграничные командировки. Лобачевский в это число не попал, но менее через три года после присвоения ему звания магистра по ходатайству Броннера и Бартельса был произведен в адъюнкты чистой математики (в современной терминологии – доцент) и начал так называемое в то время «публичное преподавание».

 Николай Лобачевский в Казанском университете

Николаю, недавно отпраздновавшему свое 21-летие, поручается чтение двух курсов: по употреблению тригонометрический таблиц и по теории чисел, однако дело неожиданно застопорилось, – Лобачевский серьезно заболел.

В медицинском заключении, выданным Николаю профессором медицины Эрдманом, говорится, что больной страдал «в течение многих месяцев гипохондрией (угнетенное состояние – прим. авт.) и болезнью груди». Отчего возникло такое состояние, что подразумевается под «болезнью груди», можно только гадать. Многие исследователи связывают внезапное заболевание Николая с загадочным происшествием, случившимся незадолго до проявления у него гипохондрии, – с исчезновением на несколько дней брата Николая – Алексея Лобачевского, который как-то вышел рано утром на прогулку и пропал.

Это исчезновение вызвало переполох в университете, были даже разосланы «ориентировки», выражаясь языком современных сыщиков. Это происшествие, видимо, спровоцировало болезнь Николая, несмотря даже на то, что через несколько дней Алексея нашли в Нижнем Новгороде и вернули в Казань. В некоторых источниках сказано, что он поехал проститься с матерью перед тем, как отправиться в действующую армию. Так война 1812 года, названная позже Великой Отечественной, вошла в жизнь семьи Лобачевских.

Борьба «немецких группировок» и Отечественная война 1812 года

Во всех воспоминаниях и исследованиях, касающихся времен становления Казанского университета, упоминается о борьбе двух группировок преподавателей и ученых, разошедшихся во взглядах на то, как университет должен был развиваться. Забавно, что обе состояли преимущественно из немцев (немецкая профессура появилась в Казани стараниями попечителя Румовского), но немцы, как оказалось, имели совершенно отличные взгляды не только на университет, но и на Россию.

Одни (Бартельс, Литров, Броннер, Герман и Реннер) считали себя честными учеными, приехавшими в Казанский университет работать на благо науки, других ученых во главе с профессором анатомии и судебной медицины Брауном они считали «невеждами, желающими легкой карьеры».

На портрете – Йозеф Литров

Это противостояние принесло немало неприятностей обеим сторонам, но в итоге вторая группа одержала верх (к слову, Иван Осипович Браун в сентябре 1813 стал первым избранным ректором Казанского университета).

В это же время ученым сообществом ставится вопрос оформления университетских факультетов, которое предусматривалось уставом в 1804 году. Но из-за начала Отечественной войны преобразования опять откладывались: из Москвы в Казань был эвакуирован ряд учреждений, была запланирована и эвакуация Московского университета. В частности, после взятия Наполеоном Москвы в Казани были расположены женские Екатерининское и Александровское училища. 160 воспитанниц этих учебных заведений были поселены в Первую мужскую гимназию (сейчас это здание Авиационного института на улице Карла Маркса), студенты которой на время эвакуации перебрались в главное здание Казанского университета.

Казанский Императорский университет в первой половине 19 века

Примечательно, что профессорам, адъюнктам и магистрам, обучавшимся на казенный счёт, было строжайше запрещено отпрашиваться в действующую армию, – университет должен был быть сохранен. Но запрет не распространялся на студентов, и вскоре патриотические настроения стали всеобщими, – студенты подавали рапорты об увольнении из университета и переставали ходить на лекции. Выпускник Казанского Императорского университета, писатель Сергей Аксаковписал так о тех днях:

«Старшие казенные студенты, все через год назначаемые в учителя, рвались стать в ряды наших войск, и поприще ученой деятельности, на которое они охотно себя обрекали, вдруг им опротивело; обязанность прослужить шесть лет по ученой части вдруг показалась им несносным бременем. Сверх всякого ожидания в непродолжительном времени исполнилось их горячее желание: казенным студентам позволено было вступать в военную службу. Это произошло уже после моего выхода из университета. Многих замечательных людей лишилась наука, и только некоторые остались верны своему призванию. Не один (такой, как) Перевощиков, Симонов и Лобачевский попали в артиллерийские офицеры и почти все погибли рановременной смертью».

«Светлое сияние» Казанского университета

Но с началом войны в жизни Казанского университета произошли и положительные изменения. Прежде всего, это было связано с назначением новым попечителем Казанского учебного округа Михаила Александровича Салтыкова. Бывший адъютантом князя Потёмкина, человек знатного происхождения и прогрессивного образа мысли, Салтыков представлял полную противоположность своему предшественнику, Степану Румовскому, на которого большое влияние имел директор Яковкин. Граф Салтыков искренне желал быть полезным на новом поприще и переехал в Казань, чтобы управлять округом «на месте».

«С его приездом для нас, по-видимому, взойдет лучшее солнце, светлое сияние которого я хочу приветствовать», – писал Литров, приветствуя новое назначение.

Первое, что сделал Салтыков – устранил от должности директора Яковкина и установил полную от гимназии автономию университета, которые почти десять лет управлялся общим с гимназией советом. Позже началось и оформление факультетов.

Что же делал Лобачевский в то время? Значительную часть его времени занимало преподавание ответственных курсов студентам: элементарной математики (арифметики, алгебры, геометрии, тригонометрии, плоской и сферической), теории чисел, дифференциального и интегрального исчисления. Лекции Николай всегда читал «по своим тетрадям». Именно преподавательская деятельность привела Лобачевского к составлению двух учебных руководств – «Геометрия» и «Алгебра или вычисление конечных».

Николай Лобачевский в 1920-е годы. Предполагаемый портрет

Что же касается Салтыкова, то у Лобачевского с ним сложились совершенно особые отношения. Салтыков очень ценил Николая и пригласил его давать уроки своим детям, и в возмещение этого сам занимался с ним французским языком.

В 1816 году Салтыков написал министру народного просвещения, что, по его мнению, Лобачевский и Симонов заслуживают производства в экстраординарные профессора. Министр ответил, что они будут утверждены в случае, если согласно уставу пройдут в совете университета по баллотировке. Эта инициатива тут же была предложена ректору, но Михаилу Александровичу предстояло искренне удивиться, университетский совет не согласился баллотировать представленных им адъюнктов к повышению в профессора.

Продолжение следует

Материал основан на воспоминаниях современников, трудах о жизни и научной деятельности Николая Лобачевского, авторы: А.В.Васильев, В.В.Вишневский, В.Ф.Каган, Б.Л.Лаптев.

 Источник информации: Наталья Дорошкевич