Назиб Жиганов. Что мы знаем о хозяине белого рояля?

Георгий КАНТОР

29 мая 2010 года

Назиб Гаязович Жиганов, как это признано во всех энцикло­педических словарях, многочисленных книгах и статьях, является крупнейшей фигурой в татар­ской музыкальной культуре.

Сейчас, после его кончины, когда его наследие начинает свою вторую жизнь уже без создателя, когда сильно изменилась методологическая основа исследова­ний о нем, хотелось бы взглянуть на эту творческую личность по-иному. Взглянуть более отстранение, не доказывая чего-либо, — просто порассуждать.

Автор этих строк никогда не был другом Жиганова, никогда о нем не писал, вообще не входил в круг людей, с которыми композитор общался часто и по различным поводам. Тем не менее я знал Жиганова без малого сорок лет, слышал почти все.

Хотя по профессии и роду занятий я музыковед, не буду здесь анализировать произведения Жиганова. Это сделано десятками моих коллег, учителей, учеников, ими защищены диссертации, написано множество статей. Немало писал о музыке и разных волнующих его проблемах сам Жиганов, обладавший, несомненно, острым пером, чувством стиля, сочным образным языком.

В изучении творчества композитора сложился целый отряд «жигановедов» (употребляю это выражение без всякой иронии). Это покойные ученые – Я.М. Гиршман, Г.Я. Касаткина, ныне активно действующие Ф.Я. Шамсутдинова, 3.Я. Салехова... В Казанской консерватории многие педагоги (я в том числе) щедро давали студентам задания на курсовые и дипломные работы о Жиганове.

Думаю, что таких неопубликованных работ – несколько десятков.

Сейчас уже можно порассуждать – хорошо это или плохо, способствовал ли этому сам Жиганов.

Разумеется, Назиб Гаязович был умнейший человек и никогда никому не приказывал и не советовал писать о нем. Бесспорно и то, что его творчество – действительно крупнейшее художественное явление в жизни татарского народа, и по объему и значимости оно пока не сравнимо со сделанным любым другим татарским композитором. Более того, некоторые творения Жиганова несомненно – российского и европейского уровня.

Он был классиком уже при жизни и, безусловно, останется им. Кстати, мне об этом говорил мой учитель и самый продуктивный жигановед Я. М. Гиршман, долгие годы возглавлявший в консерватории кафедру истории музыки.

В Казани - Дмитрий Шостакович

Как-то я спросил его: «Яков Моисеевич, Вам не надоело писать о Жиганове?» – и он ответил: «Мне это интересно, а кроме Жиганова я хотел бы написать только о двух композиторах – Серове и Бахе»...

Но... есть одно обстоятельство, над которым я часто раздумывал. Все писавшие о Жиганове были его подчиненными, работали у него в консерватории, в Союзе композиторов.

Высказывались ли они до конца, как хотелось? Ведь субординация ко многому обязывает. Ведь Жиганов был могущественной силой, около четырех десятилетий являя в одном лице ректора, председателя Союза композиторов Татарстана, профессора, народного артиста СССР, Героя Социалистического Труда и многое другое. Ведь когда писали о нем – «взирали на лица»?

Читал ли Жиганов о себе правду или полуправду? Знал ли он истинную цену своим творениям? Мог ли любой композитор России поставить при жизни все свои оперы, балеты, исполнить все симфонии?

Фактически Жиганов был могущественный министр музыки у себя в республике. Это вызывало раздражение у многих партийных аппаратчиков, с одной стороны, и у рядовых музыкантов – с другой. Назиб Гаязович часто говорил (я сам слышал), что там, в Москве, его понимают и относятся к нему лучше, чем в Казани. Это соответствует истине. Для союзного центра он был олицетворением «живительных идей» национальной политики, был композитором, творчество которого «отмечено высокой гражданственностью, постоянными поисками идей и образов, созвучных современности».

Для широкого татарского слушателя он был недостаточно ярко национален, не столь понятен и приятен, как Сайдашев, олицетворявший непосредственную, живую связь с народным творчеством. Жиганов же был оперный, симфонический композитор, и в этом смысле элитарный, как для простой, так и для более образованной публики. Сайдашев был «свой», он не занимал никаких официальных «руководящих» постов. <...>

Не получив в детстве и юности того воспитания и образования, которые получали в интеллигентных семьях, выйдя из детского дома. Жиганов представлял собой тем не менее истинно интеллигентного человека. Он был хорошо образован, много читал. И обладал ценным качеством: художественной и человеческой интуицией. Это позволяло ему быть музыкантом и руководителем-стратегом.

Назиб Гаязович задолго предчувствовал важные художественные явления, дружил с писателями, художниками, скульпторами. Он был человек-губка, с жадным интересом впитывал разнообразные художественные впечатления. «Вращаясь» в «верхах», Жиганов прекрасно был информирован о всех выдающихся музыкантах, их работе. Поэтому, например, не случайно пригласил в 1966 году знаменитого Натана Рахлина для формирования и художественного руководства симфоническим оркестром в Казани: он знал, что Рахлин оказался в Киеве «не у дел», не имел своего оркестра.

1977 год. Назиб Жиганов - в президиуме съезда композиторов: российского или союзного - он входил в правление и того, и другого

Стратегическим успехом было и образование Казанской консерватории. Жиганов, по-моему, стал в 34 года самым молодым в стране ректором музыкального вуза. В течение 43 лет – это достойно Книги рекордов Гиннеса! – он управлял консерваторией – властно, мудро, гибко и перспективно. Именно Назиб Гаязович определил основную учебно-научную и творческую задачу этого вуза как регионального музыкального центра многонационального Среднего Поволжья. Тогда это было весьма актуально, сейчас же, я думаю, на местах сложились уже вполне профессиональные научно-методические центры, в которых работает немало выпускников Казанской консерватории.

Симфонический оркестр Государственной филармонии Татарской АССР. Дирижирует Натан Рахлин

 Вспоминая далекие и счастливые студенческие годы, когда я поступил в консерваторию, приехав из тихой провинциальной Рязани, не могу не сказать о той атмосфере, которая наполняла наше маленькое скромное здание на Пушкина, 1. В консерватории царил дух большой семьи. Задавал тон ректор (тогда директор). Он был молод, улыбчив, приветлив, знал в лицо всех студентов, которых всего-то насчитывалось около двухсот человек, здоровался за руку, мог пригласить в кабинет с белым роялем и побеседовать. А уж нас, студентов-музыковедов, заставлял еженедельно приходить на композиторские «четверги», которые бывали в его ректорском кабинете.

Обычно нас собирал милейший Андрей Петрович Рыжкин – ответственный  секретарь Союза композиторов, он же заведующий библиотекой консерватории. Когда я пишу о семейной обстановке, то кроме демократического духа имею в виду и прямо-таки семейное общение: устраивались совместные с педагогами застолья, в огромном вестибюле накрывались столы, профессор сидел рядом со студентом. Кроме того, многие педагоги, включая проректора В. Г. Апресова, жили прямо в консерватории, квартир у них не было.

Само устройство этого уютного здания таково, что в вестибюль выходили двери учебных аудиторий и классов. Мы все всегда тусовались в этом холле, где по стенам стояли жесткие лавки-диваны. <...>

В качестве примера человеческой интуиции, гуманности и, если угодно, профессиональной тактики Жиганова хочу коснуться весьма деликатного вопроса о первом поколении педагогов консерватории – евреях по происхождению. Как известно, конец 40-х годов ознаменовался в СССР пресловутой борьбой с космополитизмом, а начало 50-х и вовсе позорным для репутации огромной страны «делом еврейских врачей».

Евреев-музыкантов, даже крупных профессоров и видных исполнителей, в некоторых местах, особенно в Москве, просто повыгоняли с работы. Жиганов позвал к себе в консерваторию многих. Среди них были музыканты высочайшего класса, профессора Г. М. Коган, Л. Г. Лукомский (фортепиано), виолончелист А. В. Броун, скрипач Н. В. Брауде, вокалист К. Е. Цветов, профессор Г. И. Литинский (полифония)...

В конце 40-х годов начали свою работу в консерватории молодые С. А. Казачков, Я. М. Гиршман – будущие профессора, заведующие кафедрами.

Я знаю: в «верхах» Жиганову выговаривали за то, что пригрел «опальных» евреев, но, как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Назиб Гаязович понял, что с помощью таких специалистов консерватория сделает быстрый профессиональный рывок.

Многие из названных мною профессоров украшают теперь своими портретами «галерею» основателей на втором этаже нашего вуза, придуманную нынешним ректором профессором Р. К. Абдуллиным. Как ректор консерватории Жиганов всегда имел возле себя советников, помощников – преданных делу и ему лично людей. <...>

Верные помощники его – проректоры по учебной работе М. Д. Берлин-Печникова, В. Г. Апресов, С. 3. Басовский.

Многие знали, что большое влияние на Жиганова имела его супруга Нина Ильинична – женщина  чрезвычайно умная, образованная, волевая, а также очень красивая. Думается, в этом нет ничего обидного для любого руководителя: любящая жена – лучший советчик.

Безусловной огромной стратегической заслугой Жиганова стало создание татарской композиторской школы. Он, не будучи руководителем специального композиторского класса, занимался с композиторами инструментовкой, опекал, вел каждого студента, да и потом, когда они делались членами Союза композиторов, помогал в публикации их сочинений, да и в личном плане.

Занятие у белого рояля ведет профессор Назиб Жиганов

Жиганов проницательно угадал в А. С. Лемане, попавшем в Казань непростым путем из Ленинграда, талантливейшего педагога, подлинного учителя и воспитателя композиторских дарований. Леман вел класс композиции четверть века, воспитал и обучил этому в лучшем смысле слова ремеслу десятки татарских, русских, чувашских, марийских композиторов. Леман был умнейший человек, музыкант от Бога, с колоссальной творческой эрудицией. <...>

Традиции Лемана в Казани продолжил его ученик профессор А. Б. Луппов, более двух десятков лет возглавлявший кафедру композиции.

Принципиально-внимательным было отношение Назиба Гаязовича к музыковедам. Вообще весь теоретико-композиторский факультет постоянно оставался зоной особого внимания ректора. Над чем работают педагоги, что пишут в своих дипломных работах их ученики – все это он знал.

Жиганов сидел абсолютно на всех приемных и выпускных музыковедческих экзаменах. Иногда заходил и на лекции. Сердился, когда что-то из важных, на его взгляд, музыковедческих публикаций консерваторских педагогов «проплывало» мимо него.

Помню, в середине 70-х я написал для второго тома Музыкальной энциклопедии большой очерк «Казань». Там, разумеется, были строки и о консерватории. Поскольку я писал по заказу БСЭ – решил Жиганову не показывать, он числился в членах редколлегии, думаю, все равно прочтет, вызовет. Не прочитал. Потом, когда этот том вышел, вызвал меня и дал «разгон» за некоторые, по его мнению, неточности.

Управлял ректор консерваторией демократично, практически каждый педагог, не говоря уже о заведующих кафедрами, мог к нему зайти в любое время. Жиганов всегда спрашивал о супруге, о детях, интересовался нуждами. Помню, узнав от моей жены-пианистки, что у нас тяжело болен сын, тут же распорядился оформить ей оплачиваемый (!) отпуск для поездки с ребенком на операцию.

Педагогам, занятым большой концертной деятельностью, лекторской работой, всегда предоставлялась возможность съездить на гастроли, прочитать доклад, публичную оплачиваемую лекцию. Более того. Жиганов сам инициировал, особенно для композиторов, разные поездки с авторскими концертами, в Дома творчества и т. п.

Если говорить о музыкальных пристрастиях Жиганова, то он являл собою пример сильной привязанности к русской классике. Это естественно для воспитанника Московской консерватории 30-х годов. Кроме того, развитие музыкального образования в 40–50-е годы в стране нацеливало прежде всего на глубокое познание и воспитание вкуса именно через русскую классическую и народную музыку. <...>

...Жиганов превосходно знал многонациональную советскую музыку, всегда имел компетентное мнение о своих коллегах и их произведениях. В разного рода воспоминаниях Жиганова представляли этаким «гонителем» джаза в Казани. Я думаю, это не совсем так. Просто эта музыка оказалась ему чужда, никаких идейных соображений тут не было. Самих же джазменов – хороших музыкантов – он уважал и ценил.

Вспомним, что в 1948 году он принял в Казанскую консерваторию большую группу «шанхайцев» во главе со знаменитым впоследствии Олегом Лундстремом, а позже предоставил работу в консерватории Олегу и его брату Игорю. Не особенно жаловал Жиганов и музыкальную эстраду вообще. Впрочем, такова была общая установка во всех консерваториях страны. Потому не очень-то он одобрял и музыкальную деятельность в этой области молодого тогда композитора Алмаза Монасыпова, всячески подталкивая того к академической и дирижерской деятельности. И действительно, ряд лет композитор А. Монасыпов был дирижером нашего оперного театра.

Разумеется, мои воспоминания весьма субъективны, но мне ясно одно: Назиб Жиганов – интереснейшая и наиболее значительная фигура в музыкальной жизни Татарстана 40–80-х годов XX века. Я думаю, что теперь, когда исполнилось полвека главному и любимому детищу Жиганова – Казанской консерватории, она должна по праву и по справедливости носить имя ее основателя.

Статья опубликована в журнале «Казань» (1996, № 5-6)

Размещено с разрешения автора

Кантор Георгий Михайлович (р. 1930) – музыковед, заслуженный деятель искусств Республики Татарстан, кандидат искусствоведения, доцент Казанской консерватории