Ольга Загоскина: «Отец был очень увлекающийся человек»

20 сентября 2010 года

Долгое время считалось, что первым казанским воздухоплавателем был Николай Павлович Загоскин, редактор газеты «Волжский вестник», профессор Казанского университета. И хотя сегодня выяснилось, что первым был все-таки профессионал, а Загоскин – вторым, этот факт не перестает восхищать.

Подняться в небо на аэростате, чтобы рассказать об этом своим читателям – это поступок! Предлагаем вашему вниманию воспоминания об отце Ольги Николаевны Загоскиной, изданные в 2002 году в серии «К 200-летию Казанского университета».

Родился Н.П.Загоскин в 1851 г. в Петербурге, где он провел детство до 10-летнего возраста. Отец его служил в Морском министерстве. В начале 60-х годов вся семья переехала за границу в Висбаден. Преподавателей русских было мало и первый его учитель был посольский священник Янышев, впоследствии царский духовник. Там произошел случай, запавший навсегда в душу Николая Павловича.

Однажды, сидя с родными в курзале, Николай вслух продекламировал запомнившиеся ему стихи Лермонтова:

В России нет закона.

В России столб стоит,

К столбу закон прибит,

А на столбе корона.

Внезапно в сидевшей неподалеку группе поднялся мужчина, подошел к мальчику, порывисто поднял его и поцеловал. Это был Герцен.

Между тем атмосфера заграничного курорта разлагающе подействовала на отца семейства. Он пристрастился к игре в рулетку и в этой азартнейшей игре спустил все средства, какие имел, вплоть до приданого жены. Когда платить стало нечем, Павла Николаевича посадили в долговую тюрьму, а семья осталась без куска хлеба.

Узнав про это, мать П.Н.Загоскина Елизавета Васильевна приехала в Висбаден и увезла с собой невестку и троих внучат. Беспутный же сын был оставлен на волю судьбы за границей, где и жил до самой своей смерти. Нелегкая жизнь досталась молодой женщине и детям у крутой и властной, и суровой, но умной старухи, которая и занялась воспитанием внучат.

Правда Е.В.Загоскина не лишена была некоторого чувства справедливости. Об этом свидетельствует трагикомический случай, сохранившийся в преданиях семьи.

Однажды по селу Николаевка Пензенской губернии, принадлежавшему старухе Загоскиной, разнесся слух: объявилась «чудотворная икона». Мальчишка-пастушонок, пасший на лугу стадо, «видел собственными глазами», как по речке плыла стоймя икона божьей матери, окруженная сиянием. Село загудело, как встревоженный улей. Весть дошла до барыни, которая, однако, взглянула на дело иначе. Был призван пастушонок и ему строго-настрого приказано рассказать истинную правду о «чуде».

Испуганный мальчишка признался, что выдумать эту историю велел ему дьякон местной церкви, желавший увеличить церковные доходы. Финал этого события был совсем неожиданным: дьякона повели на конюшню и там выпороли, чтобы он не выдумывал небылиц и не смущал народ.

Зимой жили в Пензе, отец учился в Пензенской гимназии, на хлебах был у директора гимназии Бауера, о котором отзывался всегда очень хорошо. Учился хорошо, кончил первый, с золотой медалью, и занесен на доску, где записывались выдающиеся ученики.

В год окончания гимназии умерла его воспитательница бабушка и он переехал в Казань и поступил на юридический факультет. В то время Пенза входила в Казанский учебный округ. Приехал с товарищами, целая группа: он с двумя своими двоюродными братьями Сабуровыми и Дормидонтов (впоследствии профессор римского права). [Г.Ф.Дормидонтов (1852-1919), профессор римского права Казанского университета, в 1909 г. сменил Загоскина на посту ректора].

Поселились у родственницы Дормидонтова Черепановой на Касаткиной улице, где отец остался жить после женитьбы (на 2-м курсе). Там же началась и его научная и литературная деятельность. К нему приехали жить и его мать с двумя сестрами из Петербурга. Жили на средства, получаемые с аренды земли, которую оставила им бабушка. Владение землей очень тяготило отца. Как только кончил он Университет (с золотой медалью за сочинение) и оставлен был при Университете, тотчас, несмотря на протесты родных, продал свою часть и склонил к тому своих двух сестер.

Землю продал крестьянам по очень низкой, небывалой цене, в долгосрочную рассрочку. Крестьяне, не принуждаемые к платежу, в конце концов, вообще перестали платить. Деньги, получаемые за землю, отец решил употребить на издание газеты с либеральным направлением. Удалось получить разрешение на издание.

Сначала было все в миниатюре. Жили мы в том же доме на Касаткиной, но уже в большой квартире. Тут же в квартире была и редакция и контора. Ближайшим его помощником был Петр Алексеевич Пономарев, учитель гимназии. С Пономаревым он был связан и другим интересом – археологией и изучением древностей Казани. Ездили на раскопки в Болгары и другие места. Привозили найденное, у нас дома все очищалось, сортировалось и при помощи матери и сестер нашивалось на картонки.

Так, если не ошибаюсь, было заложено основание Археологического музея при Университете.

Отец был очень увлекающийся человек. С жаром и любовью он одновременно занимался наукой, газетой, археологией, искусством (брал уроки сольфеджио, гармонии и пения у композитора Пасхалова) [В.Н.Пасхалов (1841-1885), композитор, музыкальный просветитель]. Он очень любил музыку и всегда сам писал музыкальные рецензии. В те времена часто бывали у нас оставшиеся у меня в памяти трое: Николай Петрович Лихачев [Н.П.Лихачев (1862-1936), чл.-корр. Петербургской АН с 1901 г., академик с 1925 г.], впоследствии член Академии наук, он и сейчас жив и живет в Ленинграде, с ним отец был связан любовью к науке – истории.

Впоследствии Лихачев писал сочинение «Водяные знаки в древней Руси» на Уваровскую премию Академии наук. Отцу моему было поручено разобрать это сочинение и написать рецензию (поручение от Академии наук). Эта рецензия оказалась настолько блестящей, что за нее была присуждена золотая медаль, а Лихачеву – Уваровская премия. [О.Н.Загоскина путает: Лихачев получил Уваровскую премию за работу «Разрядные знаки XVI в. Опыт исторического исследования»].

Отец всегда говорил, что у него три золотых медали: гимназическая, университетская и Академии наук.

Еще помню, бывал у нас старик Мешков [Г.И.Мешков (1810-1890), чиновник, даритель ценных книг библиотеке Казанского университета], к которому отец относился с большим уважением, но кто он был и какие интересы их соединяли, не знаю, кажется, он был профессор. Еще бывал некто Лаврский [К.В. Лаврский (1844-1917), публицист, статистик, депутат 1-й Государственной думы], с ним отец сошелся, как я думаю, на политической почве; как я себе теперь представляю, он был народоволец. Он приехал из Сибири из ссылки из Якутской области, рассказывал про трудное путешествие на лошадях через всю Сибирь, как товарищ его вез ребенка своего от жены якутки, и как пришлось сушить его пеленки на собственном теле.

Бывали еще профессора, я помню хорошо Шпилевского [С.М.Шпилевский (1833-1907), профессор истории русского права Казанского университета] и его дочь – сверстницу мне.

Было дело, которое любил Николай Павлович, к которому тянулся всей душой – это журналистика. На скромные средства им была создана и стала выходить газета «Волжский Вестник». Газета вскоре завоевала огромную популярность, считалась лучшим передовым печатным органом не только в Казани, а вообще в российской провинции. Николая Павловича узнали и полюбили лучшие люди России.

Его квартира была местом сборища цвета тогдашней передовой интеллигенции. В семейных записках указано множество имен, но достаточно перечислить некоторые. В газете пробовал свои силы начинающий молодой Горький, работал писатель Евг. Чириков [Е.Н.Чириков (1864-1932), писатель].

Одним из близких друзей Николая Павловича был писатель В.Г.Короленко, с которым Н.П. переписывался до самой своей смерти. Короленко побывал у Загоскиных накануне известного Мултановского процесса (обвинение вотяков в человеческих жертвоприношениях). Много и горячо говорили по этому поводу собравшиеся друзья. Дело это было, как известно, блестяще выиграно при помощи Короленко и гнусные обвинения с вотяков сняты.

Секретарем редакции был студент-бедняк, пролетарского типа Шамурин, впоследствии женившийся на сестре отца. Бывало много студентов. Однажды, много лет спустя (в 1911-1912 году) мне пришлось ехать пароходом в Сочи, дорогой разговорились с одним пожилым человеком. Узнав мою фамилию, он спросил не родня ли я профессору Загоскину (такие вопросы мне часто задают), получив ответ, что я его дочь, сказал, что хорошо его знает, кажется, говорил, что участвовал в газете.

Рассказал свою биографию: долго сидел в Шлиссельбургской тюрьме, но до того, как сидел в тюрьме, или после – не знаю точно, сотрудничал с отцом. Фамилия его была, кажется, Попов, ехал он домой в какую-то колонию-коммуну близ Туапсе. Тогда я жила в Сочи и с отцом виделась изредка. Все хотела спросить про этого Попова, но забывала.

Другой раз была у меня точно такая же встреча и тоже на юге, с человеком, тоже знавшим отца и участвовавшим в газете, назвался он Потаниным, кажется, он был исследователем-путешественником. Это все, что я помню относящееся к первой поре деятельности отца, остальное все, видимо, ускользнуло от моего внимания, была очень мала. Второй период почему-то резко разграничен от первого и перехода я не помню.

Я, кажется, не жила тогда дома. Второй период мы уже жили на Университетской улице против стены старой Клиники, в доме Алексеева. Тогда я уже училась в гимназии. Редакция и контора помещались в этом же доме и этаже, но в другой квартире.

Дело издания было значительно расширено и сотрудники были совсем другие. Газета, как мне сейчас представляется, сильно полевела, на нее косились свыше, отцу то и дело были предостережения. Часто говорили о том, что предстоят обыски и у нас в квартире, и в редакции, у сотрудников бывали обыски.

Секретарем редакции был Владимир Львович Поляк [В.Н.Поляк (Л.) (1859– ?), публицист, адвокат], ему была в этом же доме от редакции квартира, в мезонине. Еще ближайшие сотрудники Алексей Вас. Кибардин [А.В.Кибардин (1861– ?), присяжной поверенный] и Александра Петровна Подосенова, она была и моей учительницей. Впоследствии она вышла замуж за Поляка. Все трое каждый день обедали у нас. Все они были с политическим прошлым и позднее высланы из Казани.

Конторщиком был Началов. Он с женой тоже пользовался квартирой от редакции, в нижнем этаже, под нами. Это был, видимо, ярый партиец, как и его жена, как тогда называли – нигилисты. Фигуру его как сейчас вижу: сутулый с длинными волосами, всегда в стареньком легком пальто, зимой с пледом на плечах, с суковатой толстой палкой и неизменной сзади собакой, – «Спартаком».

Обстановка была самая примитивная: стол и табуреты. Был очень нелюдим и неразговорчив. Отцу говорили про него, что он тратил редакционные деньги на партийные дела, но отец всегда пропускал мимо ушей эти наветы и только коротко отвечал: «Ерунда. Сплетни! Не стану я требовать никакого отчета, оскорблять человека недоверием». Вообще он никогда не проверял кассу и книги, говоря: «Как я буду это делать, обижать человека, это все равно, что придти и сказать: вы может быть воруете, докажите, что нет».

Началова то и дело сажали в тюрьму, как мне помнится. В то время сотрудниками газеты были, которых я помню, – Сомов Сергей, он даже приходился как-то родней отцу по матери. Это был двойник Началова по всему и по виду и, кажется по убеждению и по нелюдимости. Мы, дети, не смели с ними заговаривать и боялись их. Тогда как с другими сотрудниками у нас были дружеские отношения.

Мы часто через сени бегали в редакцию к отцу в кабинет, смотрели присланные иллюстрированные и юмористические журналы, присылаемые в обмен на «Волжский Вестник», или книги, присланные для рецензий, между которыми попадались и детские.

Был еще сотрудник Петр (отчество забыла) Троицкий, вдовец с мальчиком Павлушей, наших лет, с которым мы дружили. По типу он тоже подходил к Началову и Сомову, но уже не в такой резкой форме. К типу Троицкого подходил и Евгений Николаевич Чириков, он был корректор и по вечерам всегда, углубившись, сидел в редакции, правя корректуру, тоже молчаливый и неразговорчивый.

Как сейчас вижу его фигуру в косоворотке, в очках, со спустившимися на лоб длинными волосами, которые он то и дело откидывал назад, с ним мы тоже боялись заговаривать. Говорят, и М.Горький был причастен к газете, доставал репортерские заметки. Я его или не видела, или не помню. От отца я, впрочем, этого не слышала, говорил кто-то другой, не помню кто.

Еще помню Федоровского, Кларк и доктора Бухалова [Н.А. Бухалов (1856-1925) служил в Казанском университете прозектором и помощником прозектора. Статистиком стал после Октябрьской революции]. Бухалов хотя был врачом, но служил в статистике. Говорят, был очень даровитый человек, его хотели оставить при Университете, но он не скрывал своих убеждений, за что поплатился, пришлось служить в статистике.

Жена его, старушка почти слепая, живет и сейчас в Казани, получая персональную пенсию.

Из иногородних сотрудников знаю Анненского Николая Федоровича – статистика известного. Он бывал у нас, приезжая в Казань, жена его была детская писательница и переводчица детских книг с английского. Каждую, вновь выпущенную книгу она присылала нам, детям, в подарок с надписью: «В знак уважения к отцу». Также присылала нам свои книги детская писательница Аялина.

Был еще сотрудник, передовой священник Блинов из Вятки или Перми. Принимали участие в газете Михайловский, Мамин-Сибиряк, Короленко Владимир Галактионович. Его и семью его хорошо помню, они проездом из Нижнего в Саратовскую губернию, где жили родные его жены, заезжали в Казань и бывали у нас.

Очень жаль, что не сохранился альбом с карточками всех сотрудников, поднесенный отцу в какой-то торжественный день, видимо в одну из годовщин издания «Волжского Вестника». Денежные дела отца делались все хуже и хуже. Деньги все ушли на газету.

Дело газетное хорошо шло, было много подписчиков. «Волжский Вестник» считался лучшим провинциальным передовым органом в России, но при неумении отца вести коммерческие дела и на широкий размах постановки дела газета давала большой дефицит, образовалось много долгов за бумагу в типографию, в «Северное Телеграфное агентство» и т.д.

В это же время начались репрессии, всех почти сотрудников выслали из Казани. Отцу было несколько предостережений. Всесильный тогда Победоносцев приезжал в Казань, вызвал его и советовал бросить издание газеты и заняться наукой. Намекал даже, что его лишат кафедры. Казалось, все предвещало закрытие газеты.

В это время умер дядя отца и оставил ему довольно большое наследство. Отец воспрянул духом и решил продолжать дело, долги были уплачены. Состав редакции, за высылкой прежнего состава, в третий раз переменился. В состав личный редакции вошли Дробыш-Дробышевский Алексей Алексеевич, Ангел Иванович Богданович, Иванчин-Писарев и др.

Участвовали в газете многие казанские профессора, адвокаты. С переменой состава редакции внешняя физиономия редакции переменилась, приезжие новые сотрудники не имели уже вида «нигилистов». Старые сотрудники, как я сказала, почти все были высланы, а часть, верно, ушла в подполье.

Изменилось ли политическое лицо газеты – не знаю. На отца все-таки косились и «наказывали его: не давали в положенный срок орденов, несколько сроков пропустили на представление его «действительным статским советником» и т.д. Но его это мало задевало, он только посмеивался, говоря: «Эка важность, что сторожа меня не будут звать «Ваше превосходительство», и продолжал свое любимое дело.

Говорили, что, если бы не его личные заслуги, ему бы уже давно не быть профессором. Мало-помалу денежные дела опять стали приходить в упадок. Деньги ушли и опять накопились долги, и большие. Дважды уже совсем приходил конец, должны были протестовать векселя, бумагу не отпускали. Отец был в отчаянии, плакал и был близок к самоубийству.

Один раз его выручила сестра, продав свой дом и дав ему деньги, другой раз – одна знакомая, впоследствии моя мачеха. Эти два долга очень его угнетали, не давая покоя. Это «долги чести», как он говорил. Чтобы забыться, он чаще стал употреблять алкоголь. Застраховал свою жизнь в 12.000 р. с тем, чтобы в случае его смерти сестра и знакомая Литвинова получили свои долги, а пока он всю жизнь выплачивал им проценты в размере, сколько бы они получали со своего капитала.

В 1908 г. умерла моя мать и отец тотчас же женился на Литвиновой, чтобы обеспечить ее пенсией. Наконец, подошел крах и уже не было выхода, пришлось покончить с газетой и передать ее присяжному поверенному Рейнгардту с обязательством последнего уплатить некоторые долги.

У отца осталась большая сумма, около 50.000 рублей долга, которые он выплачивал всю остальную жизнь по взысканию в размере 1/3 получаемого жалованья. Покрыл он долги только перед смертью.

Приходилось много работать, чтобы было подспорье в жизни. Он писал в больших журналах «Исторический вестник», «Русское богатство» и др. Составил «Спутник по Казани», но сам издать не мог и пришлось продать это издание. Позже, точно сказать не могу в котором году, в Казани возникла новая газета «Волжско-Камский Край». Редактировать газету был приглашен отец.

Средства давал, кажется, Лахтин, управляющий Казанским округом путей сообщения. Многие не одобряли, что отец принял редакторство, что это орган путей сообщения, но отец не мог удержаться от соблазна приняться за любимое дело, но потом выяснилось, что он поставил дело на должную высоту. Сотрудниками ближайшими были Кулинченко Влад. Александрович, Марченко, Караскевич, Мандельштам Мих. Львович, известный адвокат [М.Л.Мандельштам (1866-1939), присяжный поверенный, адвокат. Репрессирован в 1938 г., умер в тюрьме].

Много профессоров и адвокатов принимало участие в газете, напр. Шершеневич [Г.Ш.Шершеневич (1863-1912), профессор гражданского права Казанского университета], Н.Н.Фирсов [Н.Н.Фирсов (1864-1933), профессор русской истории Казанского университета], Алекс. Вас. Васильев [А.В.Васильев (1853-1929), математик, профессор Казанского, С-Петербургского и Московского университетов, более двадцати лет председатель Казанского физико-математического общества].

Хорошо состава личного сотрудников я не помню. Редакция была уже не при нашей квартире, как раньше, и бывать приходилось там не часто. По субботам у нас в квартире было каждую неделю собрание сотрудников газеты: профессора, адвокаты, литераторы, было очень оживленно, интересные были вечера. Будучи взрослой с удовольствием присутствовала на этих собраниях.

Особенно помню, много разговоров было по поводу Мултановского дела (обвинение вотяков в человеческих жертвоприношениях). Защищать вотяков приезжал В.Г.Короленко, по этому делу много было толков и дебатов. Отличительной чертой характера отца была большая терпимость и уважение к чужому мнению. Сам он никогда, ни при каких обстоятельствах и выгодах не поступался своими убеждениями и другим не навязывал своих убеждений. Этим, верно, объясняется, что он был в дружеских отношениях не только с людьми одинаковых с ним убеждений, но и совершенно противоположных, так например, он дружил с проф. Осиповым [А.М.Осипов (1842– ?), профессор по кафедре гражданского права Казанского университета], бывшим много лет цензором и убеждений совершенно других.

Помню, как почти каждый день происходил вечером разговор по телефону, напр.: «Голубчик, Адольф Михайлович, что ты сделал с передовицей, ведь ерунда какая-то получилась, кургузая она». Разговор продолжался, спорили все горячее и, наконец, отец уже кричал: «Это черт знает, что такое, свинство» и т.п., но, не касаясь дела, они были друзьями. До 1905 года (когда они резко разошлись в политических взглядах), они были друзьями с Залеским [В.Ш.Залеский (1861-1922), профессор торгового права Казанского университета].

Залеские жили недалеко от нас, против Университета и почти каждый вечер бывали у нас и занимались музыкой. Залеский хорошо играл на рояле, жена его пела. Иногда целый вечер они вдвоем исполняли какую-нибудь оперу, пели за все партии и хор. Разошлись они, впрочем, не только в политических взглядах, но и по следующему поводу.

Надо сказать, что отец тогда читал кроме своего курса «История русского права», еще «Энциклопедию права», порученную ему факультетом за неимением профессора по этой кафедре. Отец оставил при Университете по этой кафедре Венецианова, готовя себе заместителя с согласия факультета. Залесский в это время, кончив Юридический факультет (раньше он окончил Естественный), решил остаться при Университете по кафедре «Политическая экономия».

Надо сказать, что у Залеского еще с гимназической скамьи была непримиримая вражда с проф. Шершеневичем. Залеский собирался защищать диссертацию, не помню на магистра или уже доктора. Отец предупредил, что в Казани будет ему защищать труднее, что Шершеневич против него и посоветовал ехать в Петербург, дав ему рекомендательные письма к проф. Янжуло и Чупрову. Залеский благополучно защитил диссертацию.

Тут же в Петербурге он пошел в министерство и просил назначить его на вакантную кафедру «Энциклопедии», прибавив, что на эту кафедру отец прочит «жида». Просьба его была исполнена. В Казань он уже вернулся с этим назначением.

Отец мой, так же как и весь факультет, были крайне возмущены этой выходкой. Никто из профессоров не подавал ему [Залескому – В.Б.] руки, бойкотировали, он держался особняком. Стал ярым черносотенцем. Даже его семья порвала с ним. Впоследствии он еще сделал гадость отцу.

В 1905 году была дана автономия Университету. Отец был выбран ректором. По прошествии 3-летия, на новое трехлетие отец вновь был выбран единогласно, только Залеский был против, но Министерство не утвердило выбора, назначив вторичные выборы, опять выбрали отца и вновь не утвердили, предупредив, что, если еще раз выберут, ректор будет назначен.

Оказывается, Залеским был послан донос о том, что в состав студентов принимались отцом люди, не имеющие на это право по политическим убеждениям, и евреи свыше процента. Приехал ревизор Ульянов, донос подтвердился. Пришлось покориться воле Министерства.

Отец всегда говорил, что двери Университета должны быть открыты всем желающим учиться. Профессора как Казанского Университета, так и других Университетов, всегда с уважением и доброжелательно относились к моему отцу, несмотря на их ученые и политические взгляды. Доказательством тому была масса книг как научных, так и литературных, присылаемые отцу отовсюду авторами. Книги эти находятся, вероятно, в библиотеке, пожертвованной отцом Казанскому Университету, который он так любил.

Я знаю, что отцу несколько раз предлагали кафедры в других Университетах, но он не хотел расстаться с любимым им Казанским Университетом и Казанью, которая его также любила, чему доказательство, что он был выбран от Казани в первую же Государственную Думу, но он отказался, не желая оставлять Университет – в то время он был ректором.

Даже низшие служащие, сторожа и другие, любили его, он был всегда с ними прост и ласков. Недавно еще, будучи в архиве, я увидела там одного из старых сторожей, он стал вспоминать отца и говорил, что такого ректора уже не может быть. Как только он стал ректором, пошел осматривать квартиры, как живут сторожа, и собирался улучшить их положение, но удалось ли ему это – не знаю.

Наборщики газет каждый год в день его именин, 6 декабря, обязательно приходили его поздравлять и подносили адрес и какой-нибудь ценный подарок: альбом, бювар, подстаканник – таких подношений наборщиков у него было много. Домашняя прислуга тоже его очень любила. Нас, детей, строго наказывали за грубость с прислугой и всегда заставляли просить у них прощения.

Сейчас еще жив живший у нас в прислугах и товарищ отца по рыбной ловле, теперь уже старичок Степан, который ныне торгует яблоками на Чернышевской, на углу против суда. Когда прохожу мимо, он всегда начинает вспоминать и хвалить отца. У отца никогда не было вражды ни национальной, ни классовой, для него все люди были равны.

У нас воспитывалась девочка-татарка Шамши, подобранная с улицы нищенкой, выросла у нас и жила вплоть до выхода своего замуж. В голодный год брали на прокормление семью голодающих, родственников кухарки. У отца была еще слабость к животным, были у нас всегда и домашние и даже дикие животные, вплоть до ручного волка. Всем он интересовался: с братом моим сооружал террариум, аквариум, занимался наблюдением жизни инфузорий в микроскоп, астрономией.

Имея хороший телескоп, ездил с проф. Дубяго [Д.И.Дубяго (1849-1918), профессор по кафедре астрономии Казанского университета, директор Энгельгардтовской астрономической обсерватории] в Кукарку смотреть полное солнечное затмение. Два раза поднимался на аэростате. Раз чуть было не погиб. Аэропланов тогда еще не было.

* * *

Перед каждой премьерой Казанской оперы артисты и музыканты собирались в гостиной у Загоскиных, там шла как бы репетиция предстоящего спектакля и певцы чутко прислушивались к указаниям Николая Павловича, всегда исполненным глубокого знания и любви к музыке. Перед первой постановкой на казанской сцене оперы «Дубровский» в Казань приезжал ее автор – композитор Направник и просил Николая Павловича лично наблюдать за подготовкой к постановке оперы.

Однажды побывал у нас молодой Шаляпин и долго беседовал с Николаем Павловичем о своем призвании. Ведя музыкальные рецензии, перед постановкой новой оперы штудировал клавир новой оперы, для этого к нам собирались артисты. [...]

Один сезон помню пел в опере артист Амфи (литератор Амфитеатров), у него был довольно хороший баритон, но, видимо, рецензии о нем его не удовлетворяли. В юмористическом журнале «Будильник» появились стишки Амфитеатрова, начинавшиеся «Город грязи и сафьяновых сапог» и кончавшиеся «Красноречия Дьяченко (бывш. Городской голова) и Загоскина ругни».

Бывали приезжие в Казань ученые, литераторы, кто именно, теперь не помню, но помню слова отца «это такой-то известный литератор». Вспоминаю только Щепкину-Куперник и то потому, что она отцу не понравилась. Связь с кем он поддерживал – помню некоторые имена: Владимирский-Буданов, Сергиевич, Сергиенко, Мрачек-Дроздовский, Туган-Барановский, Овсяннико-Куликовский (этого помню у нас). Бодуэн-де-Куртенэ [И.А.Бодуэн де Куртене (1845-1929), профессор по кафедре сравнительного языкознания Казанского университета], кажется, тоже был у нас.

Из казанских профессоров хорошо помню: Левшина [Л.Л.Левшин (1842-1911), профессор по кафедре хирургической клиники Казанского университета], Адамюка [Е.В.Адамюк (1839-1906), профессор по кафедре глазных болезней Казанского университета], Капустина [М.Я.Капустин (1847-1920), профессор по кафедре гигиены Казанского университета], Любимова [Н.М.Любимов (1852-1906), профессор по кафедре патологической анатомии Казанского университета, предшественник Загоскина на посту ректора (1905 1906 п.)], Даркшевич [Л.О.Даркшевич (1858-1925), профессор по кафедре нервных болезней Казанского университета], Бехтерева [В.М.Бехтерев (1857-1927), профессор по кафедре душевных болезней Казанского университета], Феноменова [Н.И.Феноменов (1855-1918), профессор по кафедре акушерства и гинекологии Казанского университета], Ге [А.Г.Ге (1842-1907), профессор по кафедре кожных болезней Казанского университета], Котовщикова [Н.И.Котовщиков (1846-1905), профессор по кафедре терапевтической клиники Казанского университета], Годнева [И.В.Годнев (1854 – ?), приват-доцент по кафедре частной патологии Казанского университета, депутат 3-й и 4-й Государственных дум], Высоцкого [Н.Ф.Высоцкий (1843-1922), профессор по кафедре хирургической патологии Казанского университета, один из учредителей Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете, коллекционер] и др. и, конечно, всех профессоров-юристов – ближе всех он был с Ивановским В.В. [В.В.Ивановский (1854-1926), профессор по кафедре государственного права Казанского университета] и Шершеневичем.

Многие из этих профессоров сотрудничали в его газете.

Что касается отношений со студентами, они были самые лучшие. Можно сказать, что Загоскин был самый любимый и популярный профессор. Относился к ним по-товарищески. Студенты шли к нему по разным делам и нуждам: и за советом, и за помощью, работой, заступничеством, за книгами и собственным и поручительством Университетским. Многие злоупотребляли его добротой, но это не останавливало его.

***

В праздник Казанского Университета 5 ноября в бывшем Дворянском Собрании бывал всегда традиционный студенческий вечер. После концерта студенты устраивали вечеринку. Комната, где это происходило, называлась у них «мертвецкой».

Неизменно приглашали студенты к себе отца. Он принимал участие наравне со студентами, превращался в это время как бы в студента. Пел с ними хором студенческие песни, особенно любил Гаудеамус. Пили, говорили речи, отца чествовали, неизменно качали. Приходил отец домой после этого вечера всегда усталый, но очень довольный.

Раз как-то, когда отец вернулся с такого вечера и уже лег спать, часа в 3 – 4 ночи, толпа студентов подошла к нашему дому на Университетской, пели и просили отца выйти к ним. Прислуга наша вышла и сказала, что он спит, но они не переставали кричать, требуя его выхода. Пришлось одеться и выйти.

Ему устроили овацию, качали, студенты ораторы взобрались на крышу подъезда и оттуда произносили речи. Часто бывшие студенты, уже давно окончившие курс и служившие в других городах, если бывали в Казани, приходили повидаться, отец часто был в неловком и затруднительном положении, совершенно не помня и не зная, кто это такой. Работал отец, большей частью, по ночам.

Все уже лягут спать, а он садится за свой письменный стол и иногда до рассвета виден у него свет. На столе у него обычно слева стоит кружка немецкая из олова с барельефом, с пивом, а справа длинный узкий ящик с картами. Он работал большей частью карточной системой.

Утром вставал рано, лекции у него всегда бывали первые с 9 часов утра. Весь день в работе, а вечером бывал в опере или шахматном клубе. В театре у него было бесплатное редакционное кресло, и каждый день, хотя бы ненадолго, шел в оперу послушать какое-нибудь свое любимое место или арию.

Летом он неизменно предавался своей страсти – рыбной ловле. Была своя лодка, иногда уезжал дня на два-три и сидел со своими удочками где-нибудь на берегу Волги. Ездили мы на Волгу, бывали в устье реки Свияги. Бывало отец уедет на другой берег, отвезет его вышеупомянутый Степан, а мы наблюдаем в телескоп, когда вывесит флаг – значит, пора за ним ехать.

Скончался он от болезни актиномикоза (лучистый грибок, обретающийся на злаках или болотных травах). Образовалась опухоль во рту.

Профессор Геркен [А.Н.Геркен (1863 т 1933), профессор по кафедре патологической анатомии Казанского университета] сделал операцию. Не дождавшись выздоровления, забинтованный, он поехал в Петербург на сессию. В Петербурге у него сделалось воспаление легких на этой же почве, опухоль перешла на плечевой сустав. Назначили операцию в Евгениевской общине, где он и умер во время операции 6 февраля 1912 года.

Похоронен он на Волковом кладбище.

Воспоминания изданы к 200-летнему юбилею Казанского университета