Михаил Магницкий в Казанском университете

05 июня 2004 года

Этап развития Казанского университета, связанный с именем  Михаила Леонтьевича Магницкого, в исторической литературе принято рассматривать со знаком минус. Это время его инспекторской ревизии, а затем и попечительства. Но так ли уж тёмен этот период?

Ревизор, или случай университетской проверки 1819 года

Попытаемся оценить  события того времени непредвзято, предоставив слово профессору Елене Анатольевне Вишленковой, доктору исторических наук, заведующей кафедрой отечественной истории до XX века Казанского государственного университета, которая посвятила Магницкому целую главу в книге «Казанский университет Александровской эпохи», только что вышедшей из печати в юбилейной серии (научный редактор – доктор исторических наук, профессор Г.Н.Вульфсон, изд-во КГУ, 2004).

Но прежде напомним некоторые факты, предшествующие ревизии Магницкого, поскольку они многое объясняют в последующем ходе событий.

Была ли угроза закрытия Казанского университета?

Пожар 1815 года сильно повредили Казанскому университету. Не столько огонь был тому причиной, сколько общая ситуация, которая усугубила положение внутри университетского совета, подорвала здоровье попечителя Казанского учебного округа Михаила Александровича Салтыкова (он был назначен после смерти С.Я.Румовского 16 сентября 1812 г.). В январе 1816 года он, не дожидаясь официально разрешения, покидает Казань.  В Петербурге его застала новость об отставке министра А.К.Разумовского. А в 1817 г. Министерство народного просвещения было объединено с Главным управлением духовных дел иностранных исповеданий и Святейшим Синодом. Министром стал близкий друг императора князь Александр Николаевич Голицын.

Из столичного далека казанский попечитель продолжал следить за делами университета. Быть в курсе ему позволяли письма казанских профессоров, с кем установились доверительные отношения: П.С.Кондырёва  и Ф.К.Броннера. Последнему Салтыков в конфиденциальном  письме передал слух о намерении «верхов» упразднить Казанский университет. «Кроме того, – писал он в письме от 12 января 1817 г., – скорее всего помимо Московского университета все остальные должны пасть. Речь идет даже о том, чтобы упразднить Казанский и Харьковский». Трудно сказать, насколько слух был оправдан. Попечитель знал о намерении и, вместе с тем, сомнениях своего корреспондента относительно возвращения в Швейцарию. Возможно, данным сообщением он хотел придать Броннеру больше решимости. Во всяком случае, никаких других свидетельств о правительственных видах ликвидировать Казанский университет нет, утверждает Е.Вишнякова. Официально от должности попечителя Салтыков был освобожден лишь в июле 1818 года. До определения нового попечителя по всем вопросам жизни Казанского университета надо было обращаться лично к министру.

«Прибыв в Казань, Магницкий первым  делом изгнал из университета по подозрению в «неблагонадежности» 11 лучших профессоров».

С.В. Мироненко. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России в начале 19 века. М, 1989.

«Ревизия эта являлась неизбежным фактом  вследствие изменившегося взгляда и направления в действиях  власти. Никакими особенными, вопиющими злоупотреблениями и якобы полным расстройством университета не вызывалась эта ревизия».

Н.Н. Булич. Из первых лет Казанского университета, ч.1.

«Очевидно, заключение Магницкого исходило  не из свидетельств, добытых в Казани, а из «инструкции»  Стурдзы».

Дж. Флинн. Реформа университетов царя Александра 1 (1802-1835). Вашингтон, 1988.

Ревизия Казанского университета 1819 года давно стала хрестоматийным фактом в политической истории России александровского правления. Историографически она осмыслялась не столько как проверка одного из учебных учреждений, сколько как поворотный пункт в правительственной политике. Под пером исследователей политической истории ревизия знаменовала переход к реакции, к насаждению обскурантизма в образование, борьбу с просвещением. В большинстве случаев критерием истинности приведенных, а также не обозначенных здесь утверждений служит общепризнанность данного историографического факта, его повторяемость. А критичность восприятия концепции снижается за счет разделяемости исходных мировоззренческих позиций исследователей. Но почему именно проверка Казанского университета 1819 года стала стержнем, ключевым событием в построении концепции политической истории России александровской эпохи?

Ревизиям Казанский университет подвергался и до М.Л.Магницкого. Проверяющие обычно осматривали университет и гимназии в ходе плановых проверок губернии. До реформы образования 1802-1804 годов учебные заведения подчинялись губернатору. Он был их попечителем. Соответственно, сенатская ревизия проверяла школы и гимназии на предмет их устройства и заботы об учащихся. Но основанный в Казани университет не был в ведении губернской власти. Поэтому прибывавшие с проверкой сенаторы либо не заглядывали сюда, либо осматривали его в качестве почетных гостей.

Одним из первых посетил высшую школу Казани сенатор и действительный тайный советник М.И.Донауров. Это произошло 21 сентября 1808 г. Свидетельства данного посещения остались в письмах директора И.Ф.Яковкина к попечителю С.Я.Румовскому, а также в отзыве сенатора на имя министра народного просвещения П.В.Завадовского. Яковкин боялся ревизии. Еще накануне он стал просить попечителя об отставке, о выделении ему пенсиона, считал, что сенатор настроен против него и губернатором, и бывшим профессором университета И.П.Каменским. Но Донауров весьма приветливо обошелся с директором. Он осмотрел классные и спальные комнаты, познакомился с профессорами, полистал рисунки студентов и остался доволен. Об этом он сообщил Яковкину и министру народного просвещения. То, чего директор боялся более всего – проверки финансовых счетов  не произошло. Отставка не понадобилась.

В декабре 1809 года Казанский университет почтил своим присутствием сенатор П.А.Обрезков. На это у него ушло полдня. В распорядок посещения входили хор с музыкой, угощение, осмотр отдельных кабинетов. Яковкин расхрабрился настолько, что предложил сенатору освидетельствовать наличность сумм в казначействе, но тот отказался, заверив, что уверен в их целости. Все прошло на редкость гладко. Правда, бывший в свите Обрезкова магистр Московского университета Алексей Перовский, сын будущего министра народного просвещения А.К.Разумовского, сообщил отцу негативное впечатление от посещения университета. И это имело некоторые последствия для Яковкина.

Еще один ревизор, сенатор П.Я.Аршеневский, побывал в Казанском университете в августе 1811 года. Посланный накануне войны проверить состояние промышленности в восточных губерниях России, сенатор не имел намерения входить подробно во внутреннюю жизнь университета. Он нашел все виденное в порядке и обещал донести о том императору. Н.Н.Булич, приводя документы об этих посещениях, справедливо писал:

“Все эти обозрения университета разными сенаторами-ревизорами были конечно совершенно случайны, поверхностны; обращали внимание ревизоры, да и могли обратить только на наружную сторону. Правильного понятия о жизни университета, о том значении какое университет имеет для умственного развития страны, дает ли он ей за податные деньги с народа хороших учителей, честных и деловых чиновников, знающих врачей, а обществу вообще, людей образованных... – вот существенные вопросы, на которые не в состоянии была ответить тогда ни одна ревизия”[1].

Казалось бы такой упрек к Магницкому отнести нельзя. В его отчете были затронуты именно те вопросы, которые сформулировал историк Казанского университета. Проверка 1819 года отличалась от предшествующих. Ревизор получил права попечителя (следовательно, мог затребовать и получить любые документы), сам проверяющий хорошо знал университетскую жизнь (Магницкий закончил Благородный пансион при Московском университете, и, кроме того, имел опыт визитаторства университетов. В 1805 года он проверял Виленский университет). Изучение дел Казанского университета длилось почти две недели, и отчет составил около 5 тысяч листов документации. К тому же ревизор оказался человеком неподкупным.

Но если дело не в факте ревизии, тогда остается одно – проверяющий был пристрастен и не справедлив. Об этом в исторической литературе открыто не говорится, но подразумевается. Впрочем, при ближайшем рассмотрении эта версия тоже не выдерживает испытания. На основании поступающих из Казани частных писем и официальных сообщений у министерских чиновников давно складывалось впечатление, что не имеющий ученых традиций,  без четкого руководства и поддержки местного общества Казанский университет не соответствует своему статусу. Ревизия была вызвана двумя обстоятельствами: состоянием Казанского университета и студенческими волнениями в университетах Пруссии.

Беспорядки в Прусских университетах (по образцу которых были учреждены российские школы) сильно тревожили императора. В связи с ними чиновник МИДа А.С.Стурдза заверял Александра I, что зыбкая политическая ситуация в Германии порождена деятельностью университетов. Критике подверглись их автономия, универсализм знаний, рационализм познания.

“В университетах позволено все, что угодно, – возмущался Александр Скарлатович. – Юношество, избавленное от власти законов, предается всем бесчинствам – плодам вольнодумства и испорченной нравственности. Молодые люди вступают на жизненное поприще не из школы послушания, которая одна только учит повелевать,- нет, они стремятся все испробовать, все себе позволить (в том возрасте, когда сами еще должны подчиняться старшим), чтобы в зрелых летах ничего не уважать и не беречь!”[2].

Косвенным образом эта записка спровоцировала террористические акты против правительственных чиновников, в которых участвовали немецкие студенты[3].

Это, в свою очередь, породило репрессивные меры правительств немецких государств против университетов – так называемое Карлсбадское соглашение 1819 года. Российское правительство очень настороженно отнеслось к этим событиям. По поручению князя А.Н.Голицына тот же  Стурдза составил  “Записку” для Главного Правления училищ, обосновавшую необходимость новой концепции университетской политики в империи. Он настаивал на важности “спасительного согласия между верой, ведением и властью, то есть между христианским благочестием, просвещением умов и существованием гражданским”[4].

Казанский же университет вызывал тревогу министерских чиновников в силу участившихся сообщений о конфликтах внутри университетского совета, о беспримерно малом числе обучающихся, о растратах сумм, выделяемых на строительство, на содержание  университетских зданий и учебный процесс. В этой связи министр А.Н.Голицын наставлял направляемого в Казань чиновника:

“По прибытии Вашем в Казань нужно будет Вам обратить  особенное внимание на состояние Казанского университета как по учебной, так и по хозяйственной части. Первая, сколько по делам оказывается не представляет желаемых успехов, и даже число студентов по сему университету не соответствует вовсе цели сего обширного учреждения и употребляемым на оное суммам; вторая, то есть, хозяйственная состоит в совершенной расстройке, и при всей продолжительной о том переписке, не могла быть приведена в ясность, а требует ближайшего на месте освидетельствования”[5].

М.Л.Магницкий должен был выявить причины расстройства финансово-хозяйственной и учебной частей университета и представить предложения по разрешению сложившейся ситуации. Причем министра интересовало прежде всего “может ли сей университет с пользою существовать и впредь”, и лишь в случае, если проверяющий сочтет, что наладить работу университета невозможно, то министр желал знать “предположение на каком основании должны быть управляемы заведения, по округу Казанскому причисленные”[6].

К письму приложена инструкция “Записка о предметах какие при обозрении Казанского университета и подведомых ему учебных заведениях заслуживают особенного уважения”[7].

Ревизору предстояло выяснить реальное число студентов, осмотреть помещения и указать суммы, необходимые на их ремонт и переделку, проверить бюджет университета. Министра интересовала оправданность имевшихся перерасходов. Под наблюдением Магницкого, Совету надлежало избрать на вакантное место нового ректора. “Желательно, – писал А.Н.Голицын, – чтобы выбор сей пал на способнейшего из Профессоров к исправлению сей важной должности при затруднительности состояния, в каком университет находится”[8].

Прямого указания о закрытии университета в Казани не было. Была тревога за его состояние, намек на то, что такое решение допустимо. Теперь все зависело от результатов ревизии. 19 апреля Магницкий представил отчет. Он состоит из четырех томов общим объемом в 5 тысяч листов. В нем срез жизни университета и Казани на 1819 год. Магницкий лично присутствовал на заседаниях университетского совета, беседовал с лекторами, посещал занятия, спальные и столовые комнаты, учебно-вспомогательные кабинеты, проверял счета, сравнивал их с торговыми ценами. В результате выяснилось, что настоящим бедствием для учрежденного в Казани университета стало директорство И.Ф.Яковкина. Это был личный выбор первого попечителя Казанского округа С.Я.Румовского.

Впрочем, по чисто формальным показателям Яковкин был человек по тем временам редкой педагогической подготовки. Окончив Вятскую гимназию, он неплохо знал немецкий и французский языки. Ему принадлежал изданный впоследствии перевод с французского истории Роберта, герцога Нормандского. В годы обучения в Учительской семинарии, организованной в Петербурге масонскими просветителями, Илья Федорович слушал лекции прославленных ученых – историка И.Ф.Гакмана, естествоиспытателя В.Ф.Зуева, математика М.Е.Головина.

Как член комиссии народных училищ, он составил один из первых учебников и хронологические таблицы по русской истории. В конце 1780-х годов Илья Федорович преподавал историю, географию, русский и латинский языки в придворном Певческом корпусе, затем в Пажеском корпусе, наконец, с 1799 года – в Казанской гимназии. Яковкин имел звание «учителя высших разрядов по историческим и географическим предметам».

Румовский знал Яковкина как человека энергичного и преданного. Несмотря на декларацию университетской автономии, опытный вельможа не без оснований полагал, что о службе попечителя в министерстве будут судить, прежде всего, по порядку и спокойствию во вверенных ему школах. А молодежь, как он прекрасно себе представлял, есть «самое беспокойное сословие». Очевидно, в этом духе проходила личная беседа попечителя с директором при свидании в Казани. Яковкин же не без основания считал свое назначение результатом благоволения к нему столичного начальства, в том числе протекции Румовского. Важно было оправдать ожидания благодетелей.

Вместе с тем Илья Федорович вовсе не склонен был рассматривать университетский совет как коллектив единомышленников и считаться с его мнением. Для него профессора были подчиненными ему служащими. В традициях российской бюрократии Яковкин полагал необходимой жесткую иерархию власти, в качестве директора считал себя хозяином университета, стремился к неограниченной свободе в принятии решений. Позиция директора стала источником многолетней напряженности и конфликтов внутри университетской среды. Бесконтрольность толкнула Яковкина на растрату университетского и гимназического бюджета. Директору пытались противостоять, а его действия – разоблачать. Преподаватели жаловались на него попечителю, использовали казанского губернатора как канал связи с министром внутренних дел, добивались директорской отставки через Совет[9].

Всё тщетно. Попечитель верил своему ставленнику безоговорочно, а тот умело пользовался его доверчивостью и личными связями в «высших кругах». Даже после смерти покровителя в 1812 году и конфликта с новым попечителем М.А.Салтыковым[10], посредством интриг Яковкин взял вверх над противниками. И хотя к 1819 году он вынужденно поступился частью своих привилегий, но по словам Магницкого, «посреди Совета старый и пронырливый профессор Яковкин господствовал своим влиянием... Запутанность его счетов проходила без замечания»[11].

На момент ревизии штат преподавателей состоял из 40 человек. Между тем, фактически, а не на бумаге студентов приема 1816 года на курсе училось всего трое, приема 1817 года – тоже трое, набора 1818 года – 13 человек. Срок обучения в университете на всех факультетах, кроме врачебного, был три года и, следовательно, одновременно учились студенты трех-четырех наборов. Таким образом, соотношение преподавателей и студентов было в пользу первых. Плюс к этому университет содержал довольно большой штат чиновников и младших служащих – от директора университета до сторожа. Это примерно 78 человек.

Бюджет затрат университета включал помещения, отопление, освещение, питание сотрудников и студентов, проживание тех и других, стипендии для казенных студентов, обеспечение бумагой, перьями, учебниками, книгами и т.д. И на выходе университет поставлял государству трех подготовленных чиновников в год. Всего же за 14 лет существования из его стен вышли 43 выпускника, каждый из которых обошелся государству примерно в 40.000 рублей.

Источником злоупотреблений оказалась также работа комитета для экзаменов гражданских чиновников. В 1809 году император, по предложению М.М.Сперанского, подписал указ о “званиях”. Согласно ему, чиновник не мог получить чин коллежского асессора (8 класс), дававший право на потомственное дворянство, если не имел аттестата о выдержанном экзамене по установленной в указе программе[12].

Для желающих получить аттестат создавались специальные экзаменационные комитеты при университетах. В Казани такой комитет возглавил профессор-директор Яковкин, он ввел в него своего зятя – профессора Е.В.Врангеля, и не владевшего русским языком математика М.Ф.Бартельса. Экзамены проводил сам председатель комитета у себя на дому. Сохранившиеся листы ответов свидетельствовали, сколь безграмотными были кандидаты. Тем не менее, все 16 претендентов получили дипломы. Благодаря этому Яковкин заручился покровительством местной бюрократии.

По уставу 1804 года университет должен был содержать учебно-вспомогательные учреждения. Среди них были библиотека, институты, клиники, кабинеты. Научная библиотека к 1818 году насчитывала 17.500 томов. Основу ее составляли личные коллекции князя Г.А.Потемкина-Таврического, казанского помещика В.П.Полянского и доктора И.П.Франка. Однако книжное собрание не охватывало всех отраслей знания, которые преподавались в университете. Так, в Казани почти не было химической литературы.

Учрежденная в 1806 году химическая лаборатория имела неплохое оснащение: электрические машины с приборами, гальванический снаряд, воздушный насос, фарфоровые, серебряные и платиновые сосуды для опытов, но не было квалифицированного профессора химии. Физический кабинет хранил приобретенные и полученные в дар гидравлические, аэростатические, оптические приборы. Они были систематизированы профессором Ф.К.Броннером, но после пожара 1815 года и отъезда из Казани заведующего кабинетом экспозиция оказалась бесхозной.

Кабинет естественной истории содержал коллекцию штуфов и чучел Казанской гимназии, собрание раковин и минералов. Неописанные и плохо сохраняемые экспонаты разрушались от моли, пыли и забвения. Ботанический сад, в котором были выстроены две теплицы, не был процветающим местом. Возможно, вследствие неудачного для него места, неплодородных почв и климата.

В Казанскую обсерваторию по желанию Румовского были приобретены дорогостоящие приборы. Но они были разрознены. Формально врачебный факультет курировал четыре медицинских заведения при университете – анатомический театр, хирургический институт, институт повивального искусства и институт клинико-терапевтический. Но получить в анатомический театр экспонаты было крайне трудно.

По словам Магницкого, в 1819 году он представлял собой избу с печью, в которой хранились обглоданные крысами человеческие кости, скелет четвероногого петуха и двух уток. В загородном помещении, приобретенном университетом, три года “размачивались” три мужских и два женских тела, один медведь и одна лошадь. Хирургический институт и институт повивального искусства так и остались лишь на бумаге отчетов. А вот институт клинико-терапевтический стараниями профессора К.Ф.Фукса содержался в образцовом порядке: с чистым бельем, медикаментами, расписанием процедур. В нем лечились сотрудники и студенты. Профессору Фуксу ассистировал студент Ф.М.Отсович.

Уставы предписывали учредить при всех университетах педагогические институты. Стараниями попечителя  С.С.Уварова в Петербурге такое учреждение стало центром педагогических исканий, апробирования новейших методик преподавания. В Казани же педагогический институт был открыт только в 1812 году. Его первым директором стал профессор Ф.К.Броннер[13]. Он много делал для его устройства и организации занятий, но желающих получить учительскую должность среди студентов почти не было. После отъезда директора (1817) институт захирел. К 1819 году он существовал в лице двух студентов, окончивших академический курс, директора и двух магистров. Занятий в нем не проводилось.

Университет владел двумя типографиями – русской и азиатской. Первая издавала рукописи местных авторов, переводы, а также первую губернскую газету – “Казанские Известия”. Она сыграла значительную роль в популяризации идеи университета в местном обществе, но дохода не приносила. Самым же уязвимым местом в жизни Казанского университета первых двух десятилетий были студенты. Студенты, ради воспитания и обучения которых он собственно и учреждался. На первых порах студентами в университет решено было записывать способных к учебе воспитанников старших классов гимназии. Исполняя волю монарха, попечитель отобрал наиболее успевающих учеников. 14 июня 1805 года он сообщил в Главное Правление Училищ, что записал в университет 26 выпускников гимназии[14].

Вскоре проблема набора студентов в Казанский университет стала одной из насущных для его существования. Устав предписывал иметь не менее 40 казеннокоштных (содержимых за государственный счет) студентов и неограниченное количество своекоштных (то есть обучающихся за свой счет). Казанская гимназия выпускала воспитанников меньше, чем требовалось университету. К тому же многие гимназисты поступали сразу на службу или шли в кадетские корпуса, ускорявшие прохождение лестницы военных чинов. Отпрыски тех дворянских семей, где ценилось образование, уезжали учиться за границу или в столичные учебные заведения.

В феврале 1805 года  избранных из старших учеников Казанской гимназии и способных слушать лекции в университете было 33 человека (26 – казеннокоштные, 6 – своекоштные и 1 – пансионер), летом того же года были зачислены еще 8 человек, а пансионер Е.Грубер отчислился. В январе 1807 года было  52 студента, в 1808 – 40, 1809 – 33, 1810 – 33, 1811 – 34, 1812 – 44[15].

Но далеко не все записанные в студенты становились его выпускниками. Родителей привлекало в университете казенное содержание, но отпугивала перспектива для сына шестилетней службы учителем в гимназии или в училище. Поэтому. проучившись год или два, студенты отчислялись по здоровью или семейным обстоятельствам, а в 1807 году в связи с началом войны России с Францией 24 человека из Казанского университета ушли на военную службу. В целом казанское дворянство относилось к местному университетскому образованию с недоверием. Каждый родитель стремился поскорее пристроить сына “к делу” – записать на службу в канцелярию или в полк. Те немногие, что изъявили желание учиться в университете, имели, как правило, весьма низкую подготовку и сильно различались и по возрасту (от 12 до 23 лет), и по объему, и по уровню полученных знаний.

При такой ситуации профессора рисковали остаться без места, а университет – без финансирования. Судя по материалам ревизии 1819 года, в Казани из положения выходили за счет гимназистов. На студенческую скамью сажали не закончивших гимназию воспитанников и отчитывались о них как о казеннокоштных студентах. А потому официальные списки содержат сведения о большем количестве студентов, чем реально проживало и училось в стенах университета. Форменная одежда казанских студентов включала башмаки или сапоги, синий костюм и белую рубашку. Но не хватало то сукна нужного цвета для всех студентов, то денег на его приобретение. В результате форма шилась из того, что было и того цвета сукна, что дешевле[16]. 

К тому же студенты вряд ли реально носили эту форму, скорее одевали в дни особых торжеств. Запись в инспекторском журнале за 9 мая 1816 года гласит: “Ректор, – писал инспектор студентов Броннер, – передал мне предложение Попечителя от 14 апреля с.г., что, в виду ожидаемого приезда в Казань Великого князя Николая Павловича, все студенты должны быть одеты в форму”[17]. Те, кто прослушал обязательный курс приготовительных наук, получал к форме ещё и шпагу – рудимент средневековых европейских университетов[18].

Поскольку определенной по уставу 1804 года суммы на содержание казеннокоштных студентов не хватало, то по разрешению Румовского вместо “казенного платья” и письменных принадлежностей им выдавалась денежная стипендия. По докладам помощников инспектора, эти деньги предоставленные сами себе юноши тратили “во зло”[19]. В результате участились конфликты между преподавателями и студентами[20].

В 1808 году по предложению инспектора Яковкина Совет утвердил правила поведения для студентов и наказания за проступки. За первое нарушение полагалось написать имя провинившегося на черной доске и выставить на три дня в спальнях, за второе  черная доска вывешивалась на неделю, далее  студент попадал на разные сроки в карцер[21].

Исключения из университета за поведение не допускались. Конфликты инспекторов со студентами и кандидатами происходили постоянно. Основными пороками студентов той поры считались пропуск занятий (по причине опоздания из отпуска, болезни родителей, участия в охоте  и без причины), беспорядок в спальнях, взрыв хлопушек и поджиг фейерверков, пьянство, конфликты с ночной городской стражей и лекторами. Более серьезными прегрешениями были покушения на преподавателей, случаи сожительства студентов друг с другом, привод в спальные комнаты женщин.  Противостоя студенческой вольнице, инспектор оказывался самым ненавистным лицом. В связи с этим на них устраивались покушения, писались жалобы ректору и попечителю, дело доходило и до суда.

Впрочем, шалостями, пороками, конфликтами не исчерпывалась вся гамма отношений студентов и педагогов. Те же юноши, рискуя жизнью, помогали преподавателям спасать их и университетское имущество во время страшного пожара в сентябре 1815 года. Уезжавших из Казани профессоров провожали всей университетской корпорацией искренно и трогательно. Преподаватели знали семьи и личную жизнь каждого воспитанника, его слабости и достоинства, общались со студентами не только в аудиториях, но и давали консультации на дому, кормили обедами, делились книгами. На торжественные акты университета собирались не только учителя и воспитанники, но и их многочисленные родственники и знакомые. Всё это были черты жизни Казанского университета в первое десятилетие его существования.

Изучив счета, условия жизни и учебы, посетив лекции, просмотрев конспекты студентов, испробовав пищу в университетской столовой, Магницкий заключил:

“Казанский университет, пользовавшийся всеми правами и преимуществами ему присвоенными,... злоупотребивший сумму 2 млн. рублей, причинивший очевидный вред не токмо от себя непосредственно, но и в обширном округе; по непреложной справедливости, подлежит уничтожению”[22].

Причин для того, по мнению ревизора, было предостаточно – и подбор слабых преподавателей, и непопулярность университета в местном обществе, и финансовые злоупотребления. Ревизор явно сгущал черные краски. Да, Казанский университет был на тот момент наиболее слабым в России. Но пик своего кризиса к 1819 году он уже прошел. После полного открытия университета в 1814 году, избрания ректора и деканов отделений жизнь в нем стала медленно налаживаться. Профессорской корпорации удалось переломить негативно-недоверчивое отношение местного общества, и число поступающих в университет юношей значительно выросло. Так, число зачисленных в 1818 году составило небывалую цифру – 169 человек.

Действительно, заканчивали университетский курс обучения единицы, но те, кто учился, но не получил диплома, успевали вдохнуть университетского воздуха, впитать его дух. Бывшие студенты вспоминали о времени, проведенном в стенах университета, на протяжении всей последующей жизни, оказывали содействие бывшим учителям и сокурсникам. Хотя устав не требовал от университетских преподавателей разработки оригинальных учебных курсов, казанские педагоги создали ряд учебных пособий и руководств. Некоторые из них стали существенным вкладом в соответствующие научные дисциплины и педагогику[23].

В университете развивалась опытная наука. Если бы ревизор ограничился разоблачением неустройств в организации административной и хозяйственной жизни университета, он, вероятно, оставил бы о себе добрую память у современников. Но с точки зрения карьеры Магницкого важно было другое. Он знал о недовольстве императора студенческими волнениями в Германии. Поговаривали, что Александр I примет решение о репрессиях Священного Союза в отношении университетов. Магницкий увязывал свое назначение ревизором с этими настроениями на верху. “Акт об уничтожении Казанского университета тем естественнее покажется ныне, – заверял он, – что без всякого сомнения, все правительства обратят особенное внимание на общую систему их учебного просвещения, которое отбросив скромное покрывало философии стоит уже посреди Европы с подъятым кинжалом”[24].

Такая трактовка роли просвещения в государственной жизни сильно отличалась от той, что воплотилась в университетских уставах 1804 года. Проверяющий ловил ветер перемен. Умный и хорошо образованный человек, накануне войны 1812 года пострадавший за близость и сотрудничество со М.М.Сперанским, большими усилиями вернувший себе служебное место в Петербурге, Магницкий желал вписаться в новый поворот политики, хотел оказаться в авангарде ее проводников. Казанский университет в силу своей запущенности мог сослужить хорошую службу в показательном процессе над университетской системой. Обширное досье было готово и представлено на обсуждение в Главное Правление училищ.

Против позиции Магницкого выступил попечитель Петербургского учебного округа С.С.Уваров. Он одобрил основательность разбора Магницким финансовых и административных нарушений. Об увольнении Яковкина, “с давних пор угнетавшего университет и в конец разорившего гимназию”, высказался как о давно ожидаемой благодетельной мере. Но Уварова очень насторожило и удручило проявившееся негативное отношение правительственных чиновников к просвещению в целом. Он призывал:

“Успокоимся!.. Университет ни что иное, как многочисленное сословие, составленное из людей друг от друга независящих, различествующих между собою мнениями, правилами, верою и отчизною. Надобно доказать умышленный заговор между всеми членами онаго, чтоб запечатлеть его клеймом бесчестия”[25].

Выслушав мнения сторон, император не поддержал заключения казанского ревизора. Возможно, Александр I не доверял Магницкому и не собирался поощрять его рвения. Возможно, было жаль детища первых лет правления. Университет был сохранен. Сам же ревизор получил назначение попечителя Казанского учебного округа. Как чиновник, столь хорошо знавший нужды и язвы университета, он должен был исправить и излечить их.

Дальше начинается эра попечительства Магницкого, наполненная инструкциями, обличениями, протестами, тотальным контролем. Вновь назначенный попечитель решил доказать свое усердие и благонамеренность. Начал он с кадров. Среди уволенных были преподаватели, которые либо в силу состояния здоровья (престарелые М.И.Герман и И.Эрих, парализованный С.С.Петровский), либо в силу низкой профессиональной подготовки (И.Г.Томас, студент Ф.М.Отсолич, Ф.Л.Брейтенбах), либо по своим нравственным качествам (И.Ф.Яковкин, А.И.Ангольдт, Е.В.Врангель), либо замеченные в пристрастии к алкоголю (П.А.Цеплин), не соответствовали статусу университетского педагога. По «идеологическим» соображением было произведено лишь одно увольнение – профессора философии И.Е.Срезневского. Именно его лекции и торжественная речь стали основанием для политических обвинений в адрес Казанского университета.

Впрочем, Магницкий впоследствии заботился об участи уволенных, но не запятнавших себя профессоров. Он выхлопотал для престарелого Германа проездные для отъезда из Казани, рекомендовал Срезневского для поступления на службу по министерству юстиции.

Вообще, далеко не все действия попечителя можно однозначно квалифицировать как «мракобесие», «реакция» и т.п. Например, его усилиями была значительно увеличена сумма, выделяемая на приобретение научной отечественной и зарубежной литературы для библиотеки. Учитывая желания местного дворянства о раздельном проживании их детей с детьми разночинцев, в 1819 году при университете учредили дворянский пансион. Тогда же для поощрения лучших выпускников были введены 1 золотая (за нравственность) и 4 серебряных (за успеваемость) медали[26].

Магницкий поддерживал молодых ученых университета. Особенно тех, чьи изыскания соответствовали видам правительства. Так, получил возможность стажировки в Императорской Академии наук магистр восточных языков А.О.Ярцев. Адъюнкт технологии А.И.Лобачевский был отправлен в длительную командировку по Сибири для изучения горных заводов и исследования природных богатств этой территории. Экстраординарный профессор астрономии И.М.Симонов получил орден Св.Владимира 4-й степени, а 30 июля 1819 года отправился в составе правительственной экспедиции в кругосветное морское плавание.

Для наведения хозяйственного порядка Магницкий принял следующие меры. Он разделил научно-педагогические и административно-хозяйственные функции главы университета. Первые остались в полномочии ректора, вторые были переданы новому должностному лицу – директору. Были перераспределены имеющиеся помещения в пользу учебных аудиторий, предприняты противопожарные меры, была наведена чистота в помещениях, спальнях, кухне, столовой, закуплены постельные принадлежности, посуда, было проведено расследование о разворованном имуществе, в учебном корпусе появился привратник, среди студентов было установлено дежурство. Дежурные следили за порядком и дисциплиной, а в конце дня доносили о происшествиях инспекторам. Для ведения бухгалтерии была введена должность эконома. Обнаруженные в анатомическом театре «размоченные» трупы были захоронены.

В попечительство Магницкого произошло знаменательное событие для университета – был построен его главный корпус. Но энергия попечителя не ограничивалась административно-хозяйственной сферой. Он реализовывал в Казани ставшую популярной в петербургских политических кругах идею единства «ведения и религии». Магницкий способствовал созданию и активной деятельности Казанского отделения Библейского и Благотворительного обществ, введению религиозных курсов в образование, лично провел чистку университетской библиотеки на предмет присутствия в ней деистических изданий.

Преподаватели вынужденно участвовали в инициативах попечителя. Жизнь Казанского университета изменилась. С одной стороны, в ней был наведен порядок, с другой, всё и вся контролировалось и направлялось рукой попечителя. От него зависело избрание и назначение высших должностных лиц в университете. Инструкции, которые Магницкий разработал для управления Казанским университетом, по сути, отменяли многие положения Устава 1804 года. Но они были приняты императором, их действие распространено на Петербургский университет, хотя формально это не были законы.

Попечителя интересовали стратегические вопросы управления образованием, а не внутренняя жизнь конкретного университета. Тем не менее, он был заинтересован сделать из «своего» университета образцовый. В его понимании «образцовый» значило – благополучный в плане дисциплины, отношений, уровня подготовки чиновников. Он был не прочь похвастаться и научными достижениями во вверенном ему заведении. Правда, подход Магницкого к науке был достаточно утилитарный – он ориентировался на сегодняшние практические нужды правительства. Поощрялись географические экспедиции, медицинские изыскания, астрономические наблюдения, химические опыты. Со временем Магницкого «заносило» всё сильнее.

Проведя ревизию и оставив в Казани доверенное лицо, попечитель вернулся в столицу и осуществлял руководство округом посредством писем, инструкций, речей и распоряжений. Год от года дух этих посланий становился все более обскурантским. Каждая такая бумага выносилась для предварительного обсуждения в Главное Правление училищ. И в этом был свой смысл. В Петербурге готовился идеологический переворот. Оппозиция против христианско-мистического курса правительства и лично – министра духовных дел и народного просвещения князя А.Н.Голицына уже сложилась, и Магницкий играл в ней далеко не последнюю роль[27]. При благоприятном исходе он рассчитывал занять кресло министра.

Его тексты, обращенные к Казанскому университету, по замыслу должны были содержать принципы будущей идеологии министерства просвещения. Отсюда их пространный стиль, обобщения. Новая идеология выстраивалась на разоблачении предшествующей и выдвигала национальную идею как основу российского образования. В контексте этого беды Казанского университета стали приписываться не халатности и казнокрадству директора, а «проискам немецкой партии». Вот где истоки историографического мифа[28].

Забыв о высоких оценках, данных им немецким ученым в отчете 1819 года, в 1822 году Магницкий заявил:

«Отброшенные в собственном отечестве пришельцы, принеся к нам разврат, а не просвещение ума из провинций германских, едва по имени известных, сидели вокруг сего стола. Голос благочестия и совести заглушался воплями их партии»[29].

Эти рассуждения порождены отнюдь не ксенофобскими или шовинистическими взглядами казанского попечителя. Ксенофобом и шовинистом Магницкий не был. Зато был политическим конъюнктурщиком, причем не очень гибким. Его отношение к западной культуре и вообще к «Западу» раскрывает письмо от 1822 года к министру. В нем содержалось ходатайство открыть кафедру французской литературы и повысить жалованье учителям французского языка. Показательна аргументация попечителя.

«Находя необходимым усилить преподавание языка французского в Казанском университете и его округе, имею честь представить причины и способы его исполнения. Весь вред в Университетах наших замеченный произнесен от образований книг и идей от Германских Университетов заимствованных. Там зараза неверий и начал возмутительных... поддерживается самым вероисповеданием и ныне зреет во всей силе»[30].

Франция же, по его мнению, от безверия и революционных настроений уже очистилась, вернулась к церкви и монархии. Французские школы ныне соединяют «веру с ведением» и, следовательно, французские школы и научные сочинения не так опасны для России как немецкие. Усилить изучение в университете французского языка попечитель считал не только безвредным, но и нужным, поскольку «у нас язык французский вышел уже столь общим, что странно было бы не знать его, а во многих родах службы и необходимым»[31].

Министр и император согласились с доводами попечителя, и ходатайство было утверждено. Каждый год университет получал очередное инструктивное письмо от попечителя. Сначала он добивался, чтобы каждый студент имел Библию, Евангелие и псалтырь на русском языке[32]; затем требовал преподавать русскую словесность в соответствии с книгой А.С.Шишкова «Рассуждение о красноречии Священного Писания», потом пожелал исключить философию из курса университетского преподавания.[33]

Обличительными выступлениями в министерстве Магницкий нажил себе немало врагов среди коллег. В Казани же ему не перечили и радовались тому, что попечитель не спешит навестить вверенный ему округ. Магницкому регулярно отсылались отчеты о процветании университета под его руководством, о благочестии студентов, направлялись программы и конспекты учебных курсов, составленные согласно его инструкциям в «христианском духе»[34].

Насколько преподаватели им следовали в своей педагогической практике – было на их совести. Время попечительства Магницкого в истории Казанского университета не было однозначно мрачной эпохой стагнации и запустения. Трудно согласиться с утверждением А.И.Авруса, что «результатом деятельности Магницкого явилось резкое ухудшение положения университета: лучшие профессора были изгнаны или ушли, кадров не хватало, некому было преподавать; за время Магницкого не было опубликовано ни одного научного труда, половина студентов признана неблагонадежной, а новых родители отказывались посылать учиться в Казань»[35].

Труды издавались. Более того, попечитель отдал распоряжение, чтобы университетские преподаватели создавали оригинальные курсы лекций. Студентов стало больше, а место приглашенных немецких профессоров стали постепенно занимать их русские ученики, среди них Симонов и Лобачевский. Министром Магницкий не стал. После отставки Голицына этот пост был отдан семидесятилетнему Шишкову. И тот оказался не прочь избавиться от бывшего союзника. Он неоднократно высказывал Магницкому недовольство тем, что казанский попечитель живет безвыездно в Петербурге и не знает реального положения дел во вверенном округе. В связи с этим в начале августа 1825 года Магницкий вынужденно отправился в Казань.

В его отсутствие на заседании Главного Правления училищ был рассмотрен и признан неудовлетворительным ежегодный отчет по Казанскому округу. А Шишков объявил членам Правления, что Магницкий истратил 400 рублей государственных денег, выделяемых на ежегодную визитацию округа, а сам в Казань не ездил. 1 декабря 1825 года Магницкий был арестован. Почти в то же время в Петербурге произошла смена верховной власти, и это отразилось на жизни российских университетов. Планы и инициативы политиков, определявших правительственный курс в области образования последних лет правления Александра I, оборвала неожиданная смерть императора.

Новый монарх Николай I не относил себя к сторонникам «церковного заговора» и вообще не сочувствовал каким-либо оппозиционным группам. Вскоре после суда над декабристами и разработкой политического курса наиболее одиозные сановники были отправлены в отставку. Среди них были А.А.Аракчеев, Д.Рунич и Магницкий. Отставка Магницкого с поста попечителя сопровождалась ревизией. Проводивший ее сенатор П.Ф.Желтухин признал деятельность попечителя неудовлетворительной, обнаружил финансовые нарушения[36].

Магницкий в сопровождении жандармских чинов был отправлен в ссылку в Ревель. Почти год обязанности попечителя исполнял ректор К.Ф.Фукс, пока в 1827 году новым попечителем округа не был назначен казанский помещик, полковник в отставке М.Н.Мусин-Пушкин[37].

В этот же год состоялось избрание на пост ректора Казанского университета профессора Н.И.Лобачевского[38].

Многолетнее сотрудничество этих двух людей, их дружба открыли новую страницу в истории Казанского университета – эпоху его расцвета. Расцвета организационного, педагогического и научного. Причем основы последнего были заложены в описываемое, тяжелое для Казанского университета время. Итак, ревизия 1819 года вряд ли имела такое кардинальное значение для судеб российского просвещения, которое ей приписывается. Очевидно, в данном случае сработал механизм массового сознания: важно не что сделано, а кем и как.

Проверка Казанского университета устойчиво маркируется не местом и не годом ее проведения, а личностью проверяющего – «ревизия Магницкого». Факт действия и личность слились в единую канотацию, стали символом реакции и обскурантизма.

Но тогда возникает следующий вопрос: почему Магницкий в исторической памяти остался столь негативной фигурой? Ведь не столь уж он не обычен.

Вот строки формулярного списка Михаила Леонтьевича: унтер-офицер лейб-гвардии Преображенского полка (1781), сержант (1792), ординарец майора лейб-гвардии Преображенского полка князя Голицына (1795), капитан (1796), титулярный советник Коллегии иностранных дел (1798), коллежский асессор (1798), канцелярский служащий Венского посольства (1799), надворный советник в Парижской миссии (1801), служащий канцелярии государственного канцлера (1802), коллежский советник (1803), начальник экспедиции в МВД (1803), статский советник (1807), статс-секретарь Е.И.В. по департаменту законов в Государственном совете (1810), директор Комиссии составления военных уставов и уложений (1811)[39].

Карьера выпускника Московского благородного пансиона складывалась удачно. Из воспоминаний и писем современников тех лет образ Магницкого рисуется в ярких и доброжелательных тонах. И.И.Лажечников – герой войны 1812 года, директор училищ Пензенской губернии, вспоминал, что от многих уважаемых лиц слышал о будущем своем начальнике как «о человеке острого, высокого ума, с необыкновенно увлекательным даром слова, изустным и письменным, с блестящим научным образованием…[выделено мной – Е.В.] Магницкий был тогда лицо сильное… Он, по-видимому, жил очень скромно…

Передо мною предстал человек высокого роста, с привлекательной наружностью, с голубыми, умными глазами, с приветливою речью»[40]. Судя по описанным культурно-психологическим характеристикам, Магницкий имел имидж типичного представителя дворянской культуры александровской эпохи. Но его назначению ревизором в Казань предшествовали трагические события.

В 1812 году по подозрению в шпионаже, а скорее всего за дружбу и сотрудничество со Сперанским Магницкий был лишен всех должностей в Петербурге и отправлен в Вологду. Видимо, в ссылке произошел его нравственный надлом. Сперанский сообщал друзьям, что Магницкий ведет себя неразумно и нервно. После формального оправдания он получил должность сначала Воронежского вице-губернатора, а затем гражданского губернатора Симбирска.

Следуя буквально приписке высочайшего указа – “желая сим (назначением) способ усердною службою очистить себя в полной мере”[41] – Магницкий испортил отношения с местными дворянами. Н.И.Тургенев, посетивший летом 1818 года свои симбирские деревни, записал: “Магницкий делает здесь некоторую эпоху своим управлением.

По всей губернии беспрестанные следствия против дворян, употребляющих во зло власть свою, …начинаю уважать его как защитника крестьян, хотя и вижу в действиях его неосторожность и неопытность его, а может быть, и желание выслужиться…”[42] Когда противоречия накалились до предела, Магницкий умолял влиятельного князя А.Н.Голицына способствовать его возвращению в Санкт-Петербург. Князь сдержал обещание.

В январе 1819 года Михаил Леонтьевич был принят на службу в министерство народного просвещения, а в феврале отправился с ревизией в Казань.

Теперь это был другой человек, не тот, которого некогда знали и любили А.И.Тургенев и М.М.Сперанский. Он стал меркантильным и циничным чиновником. Пределы допустимости для достижения карьеры расширились, Магницкий писал доносы на нижестоящих, сослуживцев, бывших друзей и даже на великого князя Николая Павловича. Правда, письма-доносы не были для того времени делом чрезвычайным, их писали многие. Но чаще писали, обличая политику, чем людей. Магницкий стал общественным изгоем еще при жизни.

Дело в том, что с точки зрения культурной нормы эпохи он – фигура пограничная. Можно сказать, что казанский ревизор и попечитель опередил своё время. Обычно эта фраза произносится в отношении ученых, чьи замыслы оказались не поняты современниками, но оценены потомками; в отношении государственных деятелей, чьи предложения были реализованы спустя многие годы после их смерти. Магницкий опередил время с точки зрения доминировавшего типа личности. Его поступки, почти обычные для чиновника нашего времени и в общем-то приемлемые для бюрократической России второй половины XIX века, казались низменными, гнусными, мелочными для его современников. Александровская эпоха культивировала личность просвещенную, возвышенную, романтическую[43].

Нормой было патерналистское отношение вельмож к росткам российского образования. И.И.Шувалов, М.Н.Муравьев, И.П.Тургенев, М.М.Херасков, К.Х.Ливен, С.С.Уваров – это не просто чиновники на ниве образования. Все они – просветители по своим ценностным установкам, покровители наук и ученого сословия. Магницкий стоит по отношению к Казанскому университету совсем в другом ракурсе.

Он вошел в его историю как контролер, разоблачитель, представитель власти. Смысл его многочисленных инструкций и предписаний университетскому совету – в институализации данной ему власти. В отличие от многих современников Магницкий-попечитель не обольщался в отношении самоценности науки и просвещения. Его взгляд на них отличался государственной утилитарностью. Но подорвать развитие, разрушить вверенный ему университет он намерения не имел.

Проведенная им ревизия была оправданной и сама по себе стала благом для развития Казанского университета. После нее он освободился от балласта слабых преподавателей, был наведен порядок в финансах, началось строительство основного корпуса. Другое дело, что казанский попечитель стремился в духе времени сделать из Казанского университета «христианнейший» университет.

И в этом стремлении превзошел самые охранительные намерения монарха в отношении высшего образования, что и послужило главной причиной его отставки в 1826 году. Магницкий-попечитель – это меркантильный и циничный политик. И этого ему не прощали. Он был антипатичен и тем, против кого действовал, и тем, с кем действовал заодно. Недаром А.С.Шишков, ставший министром не без помощи Магницкого, постарался от него избавиться.

Казанский ревизор был антипатичен императору Александру. Уж слишком не вязался его образ с представлениями о благородстве, хотя Магницкий был, безусловно, верноподданный. Один из сотрудников князя А.Н.Голицына – П.фон Гетце в своих воспоминаниях записал услышанный им от князя  диалог, якобы состоявшийся с императором Александром I. Монарх предупреждал друга о том, что Магницкий станет первым, кто его предаст[44].

Возможно, данный диалог – проекция случившегося на прошлое. Но такого рода свидетельства формировали историческую память. Произошла оценка личности Магницкого, возведение его биографии в ценностную иерархию. И факт ревизии Казанского университета прочно увязался с отношением к личности проверяющего.

В массовом сознании доминирует тенденция воспринимать сообщенные факты как доводы в пользу определенной концепции. Такие концепции рисуются в черных и светлых красках резкими, легко воспринимаемыми штрихами, запоминаются в неизменном виде.

Магницкий не был положительным героем в истории. Но не был и ортодоксальным злодеем. Свой имидж реакционера и обскуранта Магницкий получил, став попечителем, пытаясь навязать созданную им систему управления Казанским университетом на университеты России. Негативное восприятие современниками его действий порождала “нечистоплотность” моральных качеств – интриганство, склонность к доносам, предательству.

Сквозь призму этих оценок, этого неприятия все действия попечителя обретали в глазах современников скрытый злодейский смысл. Кроме того, сама функция «ревизор» в сознании российских образованных людей фигура нарицательная. Образ Хлестакова уже давно перешел в разряд метафор. В этой связи историки не раз сравнивали Магницкого с гоголевским героем. Так, Н.Н.Булич писал:

“Без сомнения неожиданное появление ревизора, имевшего большие полномочия, могло походить на заключительную немую сцену гоголевского ревизора... Это был не действительный ревизор... С большими данными ему полномочиями и властью, с громадным самомнением, с хвастовством и познаниями, напоминающими гоголевского героя, но без его простодушия и доброты, Магницкий только мог вредить.”[45].

То есть он хуже Хлестакова. Кроме негативного имиджа ревизора, был еще ряд факторов, предопределивших складывание именно такой версии событий. Дело в том, что университет в сознании либеральной интеллигенции России XIX века олицетворял прогресс, просвещение и как таковой противопоставлялся верховной власти, – некие островки свободомыслия в океане лжи и притворства карьеристов-приспособленцев[46].

В связи с этим ревизии воспринимались как форма наказания университета со стороны верховной власти, попытка ограничить университетскую свободу, а то и подорвать его существование. Постепенно в массовом сознании сложилась оппозиция “власть и просвещение”.

Сотни книг выстроены на априорной фабуле “царизм боролся с просвещением”. Складывается парадоксальное впечатление: правительство делало всё, чтобы заглушить науку, а она вопреки этим титаническим усилиям процветала. Итак, историографический миф о проверке Казанского университета 1819 года покоится на трех презумциях: университет – оплот прогресса; ревизия – средство властного подавления просвещения; Магницкий – реакционер и обскурант. Соединение этих трех высказываний в одной историографической точке придало мифу статус неприкосновенности. И сегодня попытка осмыслить события, произошедшие в Казанском университете почти 200 лет назад, воспринимаются как низвержение основ, переворачивание истории «с ног на голову».

Почему? Вероятно, срабатывает подсознательное нежелание увидеть в отрицательном заклейменном герое типичные черты, признать в нем одну из возможных для университария альтернатив жизненного пути. Ведь в конце концов Магницкий – университетский человек, взращенный в тех же гуманистических и либеральных ценностях, что и братья Тургеневы.

С точки зрения университетских друзей, Магницкий – предатель их идеалов. Независимо от результатов ревизии 1819 года он – отщепенец. Более того, Магницкий – до сих пор отвергаемая научно-университетской корпорацией возможность развития отношений «университет и его воспитанники». Это то, чего мы все боимся и не хотим. Пусть лучше Магницкий останется чиновником министерства. Университет и сегодня живёт романтизмом, семейным характером внутренних отношений. Меркантилизм и цинизм смертельно опасны для духа и идеи университета. И он чувствует это, и клеймит, пусть задним числом, такие прецеденты.

[1] Булич Н. Из первых лет Казанского университета (1805-1819): Рассказы по архивным документам.Ч.1., Изд-е 2-е.СПб, 1904. С.386-387

  [2] Стурдза А.А. Записка о нынешнем положении Германии/ Пер.с фр.Е.Ляминой// Россия: Культурные практики в идеологической перспективе. Вып.3[11]. Москва-Венеция, 1999. С.153

[3] Подробнее об этом см: Вишленкова Е.А. Религиозно-мировоззренческие аспекты университетской политики в России первой четверти XIX века// Ученые записки Казанского университета. Том.134. Казань, 1998. С.116-128.

[4] Стурдза А.С. Вера и ведение, или Рассуждение о необходимом согласии в преподавании религии и наук питомцам учебных заведений. Одесса, 1833. С.42.

[5] РГИА Ф.733 Оп.39 Д.259 “Дела о ревизии Казанского университета М.Л.Магницким и проведенных им реакционных мероприятиях, увольнении профессоров и назначении на их место новых, насаждении начал церковности и мракобесия” февраль 1819-1822  Л.1-1об

[6] Там же. Л.1об

[7] Там же. Л.3

[8] Там же Л.4об

[9] РГИА Ф.733 Оп.39 Д.40 «Дело об увольнении профессоров Казанского университета И.П.Каменского, П.А.Цеплина и адъюнкта Г.И.Карташевского, обвиненных в нарушении дисциплины» 11 октября 1806 - 20 октября 1807 года. 73 лл. [10] РГИА Ф.733 Оп.39 Д.130 «Дело о службе попечителя КУО М.А.Салтыкова», 16 сентября 1812 г.

[11] РГИА Ф.733 Оп.39 Л.259 «Дела о ревизии Казанского университета М.Л.Магницким и проведенных им реакционных мероприятиях, увольнении профессоров и назначении на их место новых, насаждении начал церковности и мракобесия» февраль 1819-1822. Л.15.

[12] Цит.по: Андреев А.Ю. Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века. М., 2000. С.120.

[13] Булич Н.Н. Из первых лет Казанского университета (1805-1819): Рассказы по архивным документам. Ч.1., Изд-е 2-е. СПб, 1904. С.233-235.

[14] РГИА Ф.733 Оп.39 Д.22 “Дела об ассигновании штатной суммы на содержание Казанского университета” 14 июня 1805 – 30 августа 1833.  Л.1

[15] Цит.по: Булич Н.Н. Из первых лет Казанского университета (1805-1819): Рассказы по архивным документам. Ч.1, Изд.2-е. С-Пб, 1904. С.387-389.

[16] РГИА Ф.733 Оп.39 Д.84 “Дело об изменении цвета мундира для воспитанников Казанского университета и гимназии” 1809-1812. 12 лл.

[17] Нагуевский Д.И. Профессор Франц Ксаверий Броннер, его Дневник и Переписка (1758-1850). Ч.2. Казань, 1902. С.141.

[18] НАРТ Ф.977 Оп.”Училищный комитет” Д.49 “Документы о покупке 11 шпаг для студентов за 1811”. 121 лл.

[19] Нагуевский Д.И. Профессор Франц Ксаверий Броннер, его Дневник и Переписка 1785-1859. Ч.2. Казань, 1902; НАРТ Ф.977 Оп.”Совет” Д.51 “Документы о конфликте студента университета Замятина с казанской полицией” 1813.

[20] НАРТ Ф.977 Оп.”Совет” Д.75 «Переписка с попечителем Казанского учебного округа, инспектором студентов о конфликтах профессоров со студентами» 1813.

[21] Булич Н.Н. Из первых лет Казанского университета (1805-1819): Рассказы по архивным документам. Ч.1. Изд.2-е. С-Пб, 1904. С.404-405.

[22] РГИА Ф.733 Оп.39 Д.259 “Дела о ревизии Казанского университета М.Л.Магницким и проведенных им реакционных мероприятиях, увольнении профессоров и назначении на их место новых, насаждении начал церковности и мракобесия”, февраль 1819-1822. Л.48

[23] ОРРК НБ КГУ № VI/4. С.75 «Начальные основания народного богатства и государственное хозяйство, следуя теории А.Смита. Соч.Г.Сарториуса / Пер. с нем. адьюнкт Казанского университета Петр Кондырев. Казань, 1812»; Беспалов М.Н. К вопросу о возникновении библиографии политической экономии и статистики в России// Советская библиография. 1975, № 6(154). С.37-45; Марков И.Г. Первый библиографический указатель по политической экономии в России// Ученые записки Московского государственного библиографического института. 1960, Вып.6. С.72-83.

[24] РГИА Ф.733 Оп.39 Д.259 “Дела о ревизии Казанского университета М.Л.Магницким и проведенных им реакционных мероприятиях, увольнении профессоров и назначении на их место новых, насаждении начал церковности и мракобесия”, февраль 1819-1822. Л.49 об

[25] Там же Л.190 об.

[26] РГИА Ф.733 Оп.39 Д.280 «Дело об утверждении рисунка медали для награждения студентов Казанского университета» 1819-1822.

[27] Кондаков Ю.Е. Духовно-религиозная политика Александра I и русская православная оппозиция (1801-1825). С-Пб., 1998. [28] Загоскин Н.П. История императорского Казанского университета. Т.1. Казань, 1902. С.212.

[29] РГИА Ф.733 Оп.40 Д.2 «Записка М.Л.Магницкого о мероприятиях, проведенных им в Казанском университете и план мероприятий, намеченных к проведению» 1822. Л.2-2 об.

[30] НАРТ Ф.92 Оп.1 Д.1547 «Об усилении преподавания французского языка», 30 июня 1822 г. Л.1.

[31] Там же.

[32] ОРРК НБ КГУ № 6791 «Материалы о необходимости иметь каждому студенту Библию, Новый Завет и Псалтырь». 1822

[33] Подробнее об этом см: Минаков А.Ю. М.Л.Магницкий: к вопросу о биографии и мировоззрении предтечи русских православных консерваторов XIX века// Консерватизм в России и мире: Сб.науч.тр./ Ред.А.Ю.Минаков. Воронеж, 2001. С.58-92.

[34] ОРРК НБ КГУ № 4045 «Речи, программы и конспекты профессоров Казанского университета», 1824. Л.29-149.

[35] Аврус А.И. История российских университетов. М., 2001. С.39.

[36] Галиуллина Р.Х. Михаил Николаевич Мусин-Пушкин - попечитель Казанского учебного округа (1827-1845 гг.): Дисс... канд.ист.наук.  Казань, 1997; РГИА Ф.733 Оп.40 Д.204 «О ревизии Казанского университета и гимназии» 1826-1835. 439 л.

[37] РГИА Ф.733 Оп.40 Д.203 «Об увольнении попечителя Казанского учебного округа М.Л.Магницкого и назначении ректора университета К.Ф.Фукса и.о.попечителя». 1826. 6 лл.

[38] РГИА Ф.733 Оп.40 Д.271 «Об утверждении Н.И.Лобачевского ректором Казанского университета». 1827. 17 лл.

[39] РГИА Ф.733 Оп.40 Д.203 «Дело об увольнении попечителя Казанского учебного округа М.Л.Магницкого и назначении ректора университета К.Ф.Фукса и.о.попечителя». 1826 Л.12

[40] Лажечников И.И. Как я знал М.Л.Магницкого// Лажечников И.И. Басурман. Колдун на Сухаревой башне. Очерки-воспоминания.- М., 1991.- С.477.

[41] Корф М.А. Жизнь графа М.М.Сперанского. Т.2. С-Пб., 1861. С.118-119.

[42] Архив братьев Тургеневых. Вып.5: Дневники и письма Н.И.Тургенева за 1816-1824 годы. Пг., 1921. С.132.

[43] Прекрасную, тонкую, полную психологических наблюдений характеристику человека александровской эпохи дали В.В.Пономарева и Л.Б.Хорошилова в книге «Университет для России» (Т.2 Московский университет в александровскую эпоху. М., 2001).

[44] Goetze P.O.von Furst Alexander Nikolajewitsch Galitzin und seine Zeit. Leipzig, 1882. S.81.

[45] Булич Н.Н. Из первых лет Казанского университета. (1805-1819): Рассказы по архивным документам. Ч.2., Изд. 2-е. СПб, 1904. С.728.

[46]Мысль утопичная. По природе своей университет кровно заинтересован в сильной политической власти, зависит от нее. Политическая нестабильность в первую очередь бьет по школе.

«Казанские истории», №11-12, 13-14, 2004 год