Портрет на фоне эпохи: интервью с Ренатом Харисом

Любовь Агеева

03 августа 2001 года

Рената Хариса представлять особо не надо. Его знают и как поэта, автора стихов многих популярных песен, и как видного государственного деятеля.

В мае 2001 года Ренату Магсумовичу исполнилось 60 лет. Юбилей – самое время для интервью. Но его беседа с Любовью Агеевой получилась совсем не юбилейная. 

Это интервью было опубликовано в газете «Восточный экспресс» (3-9 августа 2001 года), а потом включено в книгу "100 знаменитых татар".

– Прочитала еще раз ваши стихи – и еще раз убедилась, что вы умеете говорить о сложных вещах с помощью очень простых образов, в основном связанных с природой, ее состоянием. А это понятно каждому человеку. У вас это само собой получается или это часть вашей творческой лаборатории?

– Природа – источник всех художественных образов всех поэтов. Даже сам человек есть природа в ее высшем проявлении. Я до сих пор романтически верую в то, что миллион лет тому назад был каким-то другим проявлением, а сегодня – человек. Кстати, мое имя – от древнелатинского Renatus, то есть «вновь вернувшийся к натуре – жизни».

Человек не может придумать какие-то искусственные методы выражения своих чувств, своих мыслей. Нельзя представляться всю жизнь. Искусственные метафоры рано или поздно будут явлены наружу, и фальшь лжетворчества будет налицо. И таких фактов мы наблюдаем очень много.

Сегодня издается огромное количества книг. Порой различными самодеятельными издательствами – примета нового времени. Рукописи не проходят тщательного отбора. И когда получаешь порой книгу с дарственной надписью, не можешь не видеть, насколько она фальшивая, а потому – серая.

Я в своем творчестве ничего никогда не выдумывал. Как получается – так и получается. Как писал академик Виноградов, писатель – есть стиль. Стиль – это совокупность изобразительно-выразительных средств и миропонимания, взглядов автора, его ощущения окружающей среды, его отношения к различным коллизиям, радостям, вершинам чувств. Если художник – настоящий, он все видит и воспринимает по-своему, и ему нужно только мастерство для того, что свое видение точно переложить на нотный стан, холст или на белую бумагу. Например, можно быть патриотом на словах, у микрофона, а можно вообще высокой лексикой не пользоваться, при этом безмерно любить свой народ, свою землю.

– Выходит, вы философ в глубине души?

– Если в смысле любить мудрость, то да: я люблю мудрость как движение ума с учетом движения истории. Ведь застывший ум – это не мудрость. Но определиться в ходе самой истории – очень трудно. Куда клонят годы? – вот вопрос!

Говорят, что поэзия не переводима. Я отчасти с этим соглашаюсь. Точно перевести поэтический текст почти невозможно. Скажем, русское предложение строится по одной грамматической формуле, татарское – по другой. Поэтому адекватности в переводе добиться очень-очень трудно. Но у кого метафоры точные, у кого в них заложена мысль, их можно достаточно точно передавать на другом языке. Именно передавать, а не переводить.

– Везло ли вам в этом смысле с переводчиками? И кого вы хотели бы назвать?

– У меня их было мало. Не могу сказать, радуюсь я этому или огорчаюсь. Основной мой переводчик – это московский поет Вадим Кузнецов. Очень интересный сам по себе поэт, метафорически мыслящий, настоящий знаток всего богатства русского языка. И очень хорошо понимающий мою душу, мою метафору. Мои татарские стихи благодаря ему звучат по-русски.

Есть другой подход к переводу: переводят пунктуально все предложения. В моих книгах на русском языке есть и такие переводы. Но они не могут достичь глубины даже конкретного предложения, не то что всего текста. Не могут вытащить ядро мыслей и чувств, которые хранятся в недрах стиха. Такие стихи звучат коряво, не по-русски звучат.

Своими переводчиками могу назвать Равиля Бухараева и Лидию Григорьеву. Их переводы звучат по-русски, несмотря на то, что Равиль – татарин. Он без подстрочника переводит, а потому мне с ним работать очень легко. Для Григорьевой и Кузнецова я вынужден делать подстрочники.

Работа настоящего переводчика – по сути, поэтическое переложение стиха на другой язык.

– Это как в музыке, когда в памяти остается не творение автора, а его аранжировка....

– Я считаю: если стихи переводятся на английский, немецкий, китайский, японский, они должны звучать хорошо именно по-английски, по-немецки, по-китайски, по-японски.

– И на каких языках существуют ваши стихотворения?

– Почти что все языки народов СССР. Особенно повезло стихотворению «Монолог тополя». На русский его перевел Вадим Кузнецов, а потом уже с русского переводили многие национальные поэты. Стихотворение опубликовано на якутском, эстонском, грузинском, армянском, болгарском и т.д. Есть переводы на языки ряда зарубежных стран: на турецкий, на венгерский...

– Если уж мы вспомнили Советский Союз… В политических целях иные сограждане много неправды написали про нашу жизнь в это время. Но давайте отдадим должное: национальные культуры поощрялись Москвой, и не только на словах; активно взаимодействовали, обогащая другу друга; национальные писатели, благодаря русскому языку, находили читателей на всем огромном пространстве страны.

На моих глазах проходили дискуссии о судьбе татарской культуры и татарского языка, в которой правда перемежалась с небылицами. И вот сейчас дискуссии позади. Вполне можно сказать: за что боролись, на то и напоролись. Да, не надо просить в Москве разрешения на памятник великому Сайдашеву. Но ведь памятника до сих пор нет. Раньше спектакли Татарского академического театра имени Камала показывали на центральных каналах, потом у всех театров резко сократились гастроли, в том числе и по Татарстану.

Культура, как и прежде, финансируется по остаточному принципу. И если бы не активность депутатов в Госсовете, дела могли быть еще хуже. Вряд ли можно утешиться тем, что такое положение – во всех российских регионах.

Как известно, в первых рядах борцов за суверенитет была татарская интеллигенция. Помню, как много надежд она питала на грядущее обновление.

Простите за столь пространное вступление, но без этого мой вопрос может показаться провокационным. Возвращаясь к своим корням, обсуждая прежде всего свои, национальные, проблемы, отказываясь от традиций советской культуры, не способствовала ли татарская интеллигенция в какой-то степени изоляции национальной культуры?

– Пристальное внимание татарской интеллигенции к своей культуре – факт объективный. Мы долгие-долгие годы были лишены этой возможности. Но это ни в коем случае не говорит о самоизоляции. Татарская культура всегда питалась соками культур многих народов. В годы перестройки пришла пора пристальнее взглянуть на то, что мы имеем. Это никогда не приводит к самоизоляции. Наоборот, чем больше углубляешься в собственную культуру, в ее проблемы, сверяясь с мировым опытом, хочется кое-что улучшить, исправить, добавить... Так что углубление в собственную культуру, в собственное искусство создает тягу к постижению мировой культуры.

А то, что мы имеем сегодня определенную изоляцию, я с вами на сто процентов согласен. Изоляция эта создана неправильным ходом истории. И это очень прискорбное явление, я считаю. Масса объективных условий тому причина. Я не знаю ни одного – ни татарского, ни русского, ни чувашского, ни башкирского, ни удмуртского писателя, который бы говорил: «Я не хочу переводиться на другие языки». Сам планировал издать к юбилею книгу на русском языке – не получилось. Потому что мои переводчики живут не в Казани: кто в Англии, кто в Москве... А казанские переводчики... У них появилось столько собственных неимоверно тяжелых забот, что им не до переводов.

Кажется, что художественный перевод как профессия нынешним ходом истории России обрекается на исчезновение.

– Соглашусь: есть масса объективных факторов: Советский Союз развалился, у Москвы пропало желание поддерживать национальные культуры... Но нет ли здесь субъективного фактора? Помните дискуссии: с кем мы – с Западом или с Востоком? кто более татарам ценен – Сайдашев или Жиганов? Когда Диаса Валеева перестали считать татарским писателем – за то, что пишет на русском языке. Были все эти дискуссии полезны для татарской культуры?

– Любая дискуссия полезна, если она является столкновением искренних мнений, а не выдумана в меркантильных целях.

Я считаю, что многоцветие языков, многоцветие обычаев, многоцветие культур – это благо для любого государства. Многокрасочность – это признак богатства. А богатство в сфере духовной культуры – это самое главное богатство, выработанное разными поколениями народов на протяжении многих веков.

В основе каждой нации, я считаю, лежит язык. Вот я, как татарский поэт, мечтаю, чтобы меня на татарском языке читали и через 10, и через 100 лет, и через 500… Вот как сегодня мы читаем древнеримского поэта Горация, греческого поэта Гомера, английского поэта Шекспира, русского поэта Пушкина. Исходя из этого желания, я считаю, мы за последние 10 лет добились кое-каких успехов в развитии нашего языка. Мы пытались приоткрыть двери для всех своих возможностей и кое-каких успехов в этом направлении добились. Но сейчас, я чувствую, мы опять переживаем, уже на более высоком уровне, потерю интереса к родной культуре. Мы остановились и держимся на каком-то уровне.

– Этот спад объясняется внутренними факторами или воздействием каких-то внешних причин? И вообще почему выросли целые поколения, которые не знали родного языка?

– Никогда, никто в открытую ни один язык не запрещал. Нет ни одного государственного документа последнего столетия, запрещающего татарский язык. Но политика – такая скрытная штука, с очень интересным механизмом, который без документов делает свое дело. И вот лет 10-15 назад дело дошло до того, как вы знаете, что в Казани не осталось ни одной полноценной татарской школы. В столице Татарстан! Больше нигде в мире нет такого места, где официально развивается татарская культура.

– Ренат Магсумович, но почему так: жила в Казани семья татарская, в которой дети не знали татарского языка, и жила семья где-нибудь в Финляндии, где знали татарский язык? Как вы эти вещи объясните?

– Знание языков разное. Все татарские семьи в нашей республике на бытовом уровне родной язык знали и знают. За редким исключением. Как, кстати, и в Финляндии. Мы же говорим о владении языком.

Меня спрашивают, почему вы не пишите на русском языке, ведь вы им так хорошо владеете? Я говорю: да, я специалист русского языка. У меня диплом такой. Но я литературный русский язык знаю, однако не владею этим языком, как саблей, как уздечкой, как рулем. Я не могу им свободно управлять. Я только знаю. А только знания недостаточно, чтобы создавать художественные ценности. И поэтому мы стремимся, чтобы татарский язык был государственным языком, на уровне с русским языком. Не для того, чтобы ущемлять русский язык, другие языки, а только для того, чтобы большее количество людей могло создавать художественные и научные ценности на татарском языке, чтобы была большая конкуренция на этой созидательной ниве. И чтобы качество наших произведений было поднято на такой основе.

– Это понятно. Тогда почему вы считаете, что сейчас у нас идет опять спад внимания к языку. С чем это связано?

– Трудно объяснить, с чем это связано. Очевидно, с тем, что татарский язык, да и не только татарский, а все другие национальные языки в республиках, не стали так востребованы, как русский. Ведь за последние 70– 80, может быть, 90 лет государство, все общественные институты, как сейчас любят выражаться, инфраструктура общества – все требовало использования русского языка.

– Выходит, не было субъективных факторов – все объективные?

– Ну, как нет субъективных факторов! Вот я – продукт субъективного фактора. Родился в татарской деревне, родители мои – учителя, и они решили, что я должен хорошо знать оба языка – татарский и русский. Они учительствовали после войны в различных школах, в различных деревнях Буинского района. Я 10 классов окончил, учась в семи школах. В первом классе учился в татарской школе, во втором – в русской, потом опять в татарской, в русской – и вот вам результат. Изучая русский, не забыл свой родной язык. Окончив русскую школу и получив диплом учителя русского языка и литературы, стал татарским писателем.

А ведь есть и такие татары: в деревне рождаются, учатся по-татарски, приезжают в Казань для поступления в вуз – и через 5 лет забывают родной язык. Именно из таких получаются начальники, которые не могут правильно построить ни одного предложения по-татарски. Конечно, в этом прежде всего они сами виноваты. Но этот субъективный фактор со временем становится объективным. Из-за болезни невостребованности язык хиреет, например, социально-философская, экономическая терминология на татарском языке умерла. Мы начали ее возрождать.

– В последние годы, благодаря в том числе лично вам, в этом направлении, действительно, многое сделано. Мы об этом еще поговорим.

– Я поддерживаю идею Амирхана Еники. Любой человек начальное образование должен получать на родном языке. Языке матери и отца.

– А вы помните, какие были дискуссии в начале 90-х годов на эту тему? И как все боялись: не приведет ли создание татарских групп в детских садах, татарских классов в школах к расслоению детей по национальному признаку? Боялись и русские, и татары, которые дорожили межнациональным согласием.

– Да, я все это помню. И теперь мы видим, что эти тревоги в своем абсолютном большинстве были напрасными.

– Да они были напрасными.

– Но есть повод для других тревог. Я – за то, чтобы татарский язык стал по-настоящему государственным языком. Но сделать это искусственно: выступлениями депутатов, различными постановлениями и т.д. – это невозможно. Во всяком случае, очень трудно. Это прежде всего надо делать в семье. Мне родители говорили, чтобы я изучал русский язык, не потому, что татарский язык все равно будет кончаться. Мне говорили: изучай усердно оба языка, одинаково усердно. А если к этому прибавится английский, немецкий, или французский – ты будешь замечательным человеком.

У меня есть родственник, который недавно хвастался: у него сын, как англичанин, знает английский язык. Говорит: Я горд, так горд – просто не могу сказать». А я говорю: «По-русски как?». И по-русски великолепно, он медалист. Замечательно! «А как по-татарски?». А по-татарски он, оказывается, разговаривать не умеет. Я говорю: «Тогда грош тебе цена!». Это стыдоба. Стыдоба, когда стюардесса объявляет о взлете и посадке на великолепном английском, русском языках, а на родном коверкает каждое слово…

– Не только татар – меня, русского человека, волнует, почему мы так медленно идем к реальному двуязычию. Да, интерес к татарскому языку наблюдается на всех уровнях общения. Но и раньше такое бывало. В послереволюционные годы татарский язык в КГУ преподавали. А потом постепенно все сошло на нет. Кого сейчас будем в этом винить?

У меня внук уже два года изучает в школе татарский язык. В детском саду он ему был интересен: у него была очень хорошая воспитательница. Она их учила слышать язык. Задавала детям вопросы по-татарски, они отвечал по-русски. Пошел ребенок в школу – и интерес исчез. Не будет мой внук знать татарской язык. Я почти в этом уверена.

А ведь это огромный стимул – научить русских понимать татарский язык. Татарам в такой ситуации просто стыдно было бы не знать родной язык.

Почему меня это волнует, а тех, кто пишет методики изучения татарского языка, кто отчитывается за его развитие, – нет? Ведь ничего реально не делается, чтобы переломить ситуацию, чтобы знание татарского языка оценивалось не числом татарских школ и гимназий, а реальным положением языка в обществе.

– Россия, несмотря на то, что у нас до сегодняшнего дня лучшая образовательная система в мире, отличается плохой методикой преподавания иностранных языков. Мы изучаем их грамматику, а не речь.

– Вот-вот. Внука в первом классе заставляли вести словарик татарских слов, а он и на русском-то плохо писал.

– Я абсолютно с вами согласен: учить языку надо больше в играх, в общении.

– Я к чему веду: как объяснить, почему не взята на вооружение методика обучения татарскому языку заведующего кафедрой иностранных языков ветеринарной академии Игоря Литвинова?

– Потому что мы в этом вопросе остаемся глубокими консерваторами, отставшими от хода времени. И все-таки, на мой взгляд, дело вовсе не в методике. Ни один русский человек не осознал еще, что он, живя в Татарстане, должен знать татарский язык. Посмотрите, в чувашских семьях, живущих в Татарстане, дети знают и родной язык, и русский, и татарский.

Выскажу выстраданное мною мнение. Может быть, оно вам и не понравится. Пока в России будет такое отношение к языкам нерусских народов, ничего не изменится. Русские – единственный народ, который одноязычен. Это признак бедности. Вы согласны со мной?

– Не буду спорить. Вы деликатно об этом говорите, а я могу сказать резче. Мы нормально общаемся только потому, что татары знают русский язык. Но я говорю о другом. Решения принимает министр-татарин, методику пишут татары, преподают татары. Все вроде бы хотят, чтобы русский мальчик выучил татарский язык. Кто будет виноват, если он его так и не выучит?

У меня была надежда: вот вырастет новое поколение, которое с первого класса начало учить два языка – и не будет проблем с двуязычием. Но сейчас мы вновь их как бы воспроизводим. Но так в истории татарского языка будут повторяться одни и те же ошибки.

– В данном случае виноватых не должно быть, и их искать, как мне кажется, вообще преступно. Это связано с правом человека. Никто никого не имеет права насильно заставлять изучить чужой язык. А знать родной язык, как говорится – язык отца и матери, требует мораль. Татарина, чувашина в России заставляет учить русский язык нужда. Как в Германии та же самая нужда заставит их выучить немецкий.

А что касается русского мальчика в Татарстане, то его могут заставить изучать татарский язык только родители, их уровень культурности и интеллигентности, ибо сам мальчик может и не дойти до осознания необходимости такого дополнительного богатства. Кстати, знание татарского языка открывает дорогу во все тюркские языки мира. А с тюркским миром взаимоотношения России с каждым годом расширяются и укрепляются.

Сейчас появилась новая глобальная проблема – проблема чистоты языка.

– Это и для русского языка – проблема.

– Я очень и очень беспокоюсь в первую очередь как раз за русский язык. Потому что, засоряясь, он, во-первых, дает пример для других языков, во-вторых, через русский язык многочисленными заимствованиями засоряются все другие языки.

– Мне порой кажется, что русского языка сейчас вообще нет. Есть своего рода эсперанто.

– И роль средств массовой информации в засорении, порче языков – неимоверно большая. Например, по-татарски слышу на радио (сразу в переводе буду говорить): «Там-то сегодня пройдут конные скачки по песням» – «Жыр бэйгесе». Вот такие неимоверно глупые вещи ежедневно повторяются по радио и телевидению, на страницах газет, даже государственных. Журналисты, окончившие Казанский государственный университет или другие вузы, говорят такие глупости... И таких примеров можно привести огромное количество.

– Ваша личная биография соприкасалась со многими историческими событиями. Вы были непосредственно в их эпицентре. Учитель русского языка, журналист, редактор газеты, редактор журнала, заместитель министра культуры республики, заведующий отделом обкома партии, народный депутат Республики Татарстан, заместитель Председателя Государственного Совета. Были какие-то внутренние личностные предпосылки для такой судьбы или это чистая случайность, жизнь так распорядилась?

– Я думаю, и то, и другое. Для того, чтобы знать, случайны те или иные черты характера, те или иные способности человека, всегда всматриваются в родословную. В моем родословном древе есть очень интересные люди. Крупные руководители, а среди рядовых тружеников – Герои Социалистического Труда, а также ученые, даже лауреаты Государственных премий, муллы, композиторы, писатели, даже классики. Классик татарской и башкирской поэзии Максуд Сюндюкле – двоюродный брат моего деда. Один из моих дедов очень хорошо рисовал. До сих пор в деревне, где я родился, в нашем старом доме, его картины висят.

Сейчас историю моего рода изучает отец. Он, кстати, заслуженный учитель школы России. Я знаю своих предков до шестого-седьмого колена. Многие были образованными людьми. И со стороны отца, и со стороны матери есть как люди ученые, так и люди творчества. Вот такой, прямо скажем, не совсем рядовой род. Поэтому если из меня получился, скажем, творческий человек – в этом ничего особенного нет.

– Творческий человек – это все-таки кошка, которая гуляет сама по себе. При этом, по себе знаю, очень трудно встраиваться в какие-то жесткие системы. Это другая жизнь, иной мир ощущений. А вы, будучи поэтом, оказались в кресле заместителя министра. Вы себя при этом ощущали?

– Никогда ни одна моя работа другой работе не мешала. Положа руку на сердце, говорю об этом. Наоборот, помогала. Вот вы говорили о философичности моих произведений, которая сохраняется даже в переводах.

Почему мои стихи философичны? Потому что, благодаря различным должностям, у меня была возможность проникать и умом, и сердцем в различные сферы, различные коллизии жизни. И радости, и горести. Я встречался с огромным количеством людей. Очень-очень умных, до гениальности. С академиками дружу. Знаю немало простых людей, которые по своей интеллигентности не уступают сами высоким интеллигентам. Они мало образованы, да, но интеллигентность у них на уровне академиков. Очевидно, природа мне дала возможность как-то искренне воспринимать все то, что я вижу, а накопленный опыт – передавать свои ощущения на листе бумаги.

– А какое у вас отношение к прошлой нашей истории? Вы, как и я, были членом КПСС. Мы знаем тех, кто публично открещивается от этого.

– Я никогда не оплевывал свое прошлое. И я никогда не бросал в него камни. Ни в ближайшее, ни в совершенно далекое. Потому что бесполезно. Прошлое можно только анализировать. Я в свое время в одной из центральных российских газет опубликовал статью под названием «Ищи в истории добро». Вот это мое кредо.

Я историю татарского народа, Республики Татарстан знаю неплохо, хотя и не историк. Изучал. Моя последняя поэма называется «Худяков». Она о Михаиле Георгиевиче Худякове. О том самом Худякове, который написал правдивую историю Казанского ханства. И мы должны, и русские, и татары, чтить память этого человека. История должна быть правдивой для того, чтобы из нее можно было вытащить добро. Лживые истории порождают кривотолки и, следовательно, ложь. А ложь в конечном итоге вызывает огонь на себя. Так появляются малые и большие конфликты.

Поэтому я не ругаю наше коммунистическое прошлое. Не ругаю далекую историю. Я ее изучаю, чтобы извлечь уроки доброты. Надо помнить, что враждовали, нападали друг на друга государства, а не народы.

– У вас такая позиция никогда не вызывала сомнений? Приходилось слышать, как вас обвиняли в том, что вы не слишком активно защищаете в парламенте интересы татарской культуры. Чаще выступаете на русском, чем на татарском… Как мне кажется, вы не из тех, кто привык уздечку натягивать. За это вас и критикуют.

– Меня такая слава не прельщала. У меня есть одно новое стихотворение, в котором я пишу о том, что геройство – очень соблазнительная вещь. Но опасная. Желательно, чтобы в памяти народной сохраниться не геройством, а умом. Я считаю, всегда надо не только 7 раз, а много-много раз отмерить, прежде чем сделать какой-то государственный шаг. Я никогда не был сторонником радикальных шагов. Приведите в истории пример, когда радикальная мысль или радикальная мера приводила бы к благополучию. Не приведете. Временно можно добиться какого-то тактического успеха. А стратегически любой радикализм проигрывает. Революции всегда строятся на радикализме, но они в конечном итоге уступают эволюции. Я считаю, что успеха в любом деле в нашей многонациональной, многоконфессиональной стране можно добиться только эволюционным путем. Умом, а не геройством.

– Но были ведь герои – Муса Джалиль, генерал Карбышев!..

– Ими двигало геройство ума, а не безрассудство, удаль.

– Если анализировать вашу жизнь, то что бы вы отметили в качестве вашего вклада в общую копилку республики?

– И все-таки ждете от меня рассказа о героических поступках? Были и подобные. Скажем, творчество Гаяза Исхаки многие десятилетия было запрещено. Мы с профессором Ибрагимом Нуруллиным разработали целую систему возрождения из небытия имени Гаяза Исхаки через журнал «Казан утлары», который я тогда возглавлял, и на свой страх и риск опубликовали его рассказ «Счастье башкира». То же самое было с творчеством Хади Атласи, нашего историка, с публикацией эпоса «Эдигей», с восстановлением истины о движении «ваисовцев». Любое прикосновение к этим темам в те времена было чревато большими опасностями.

Это, конечно, были радикальные шаги, но они подталкивали эволюционное развитие татарской культуры, соединяли временный разрыв в истории народа.

– А если вспоминать вашу работу в Министерстве культуры, что вы на алтарь общественного прогресса положить можете? Вы ведь очень долго там работали.

– Около десяти лет. Главное, наверное, в том, что я не стоял преградой перед так называемой диссидентской мыслью того времени. Могут подтвердить режиссеры театров, драматурги, литературные критики.

– Были времена, когда и это было геройством.

– Свободомыслию я не мешал. Вот что обобщенно могу сказать. Помогал многим композиторам, и материально в том числе. Если посмотреть наш Музей изобразительных искусств, можно найти в его коллекции много произведений местных художников, которые были приобретены по моей подсказке. Подсказывал и идеи каких-то произведений. Никто об этом, конечно, не знает. И не должен знать. Помните, Пушкин подсказал Гоголю сюжет «Мертвых душ».

– А как вы оцениваете свою депутатскую деятельность?

– Я третий созыв в парламенте. Немногие депутаты могут похвастаться, что были авторами закона. Я в соавторстве с юристом Шакиром Ягудиным разработал два закона: «Об упорядочении татарского алфавита» и «О государственных символах Республики Татарстан. Самая большая моя гордость – это результат работы Конституционной комиссии, ее рабочей группы – создание государственных символов Республики Татарстан.

– Почему именно вы стали во главе этой группы?

– На этот вопрос я не могу ответить. Председателем Конституционной комиссии был Минтимер Шарипович Шаймиев, тогдашний Председатель Верховного Совета Республики Татарстан. Почему он меня выбрал в качестве руководителя группы по государственной символике, я не знаю. Это надо спросить его. Но очевидно, моя биография ему что-то подсказала. Я ведь возглавлял отдел профессионального искусства Министерства культуры, знал художников и композиторов, работал с поэтами, драматургами, режиссерами. А без знаний кадров нам бы тогда трудно пришлось.

– Вы сами искали людей, которые могли принять участие в конкурсе, или они сами к вам приходили?

– И так было, и так. Я сам искал, или лучше говорить – мы искали, наша группа искала.

– Почему в ходе обсуждение проектов государственного флага, герба и гимна приобрело политизированную окраску?

– Во-первых, тогда все наше общество было очень идеологизированным. Даже простой народ, не то, что руководители или народные депутаты. Во всем старались отыскать следы идеологии. Многим казалось, что даже цвет и звук – это идеология. Одной части депутатского корпуса не нравился красный цвет, другой – зеленый. Я приводил в пример красный флаг Турции, флаг Италии, государства не исламского, но с зеленой полосой, рассказывал, что означают разные цвета в истории человечества. Но спорящих примирить было невозможно. Спорили о цветах триколора, спорили о ширине зеленой, белой и красной полос... Однажды показалось, что решения так и не примем. И тогда я прочитал одно свое стихотворение – о том, что «плечом к плечу» стоят Алып с Ильей, «одной Земли, одной Отчизны дети». Совершенно неожиданно для меня предложение рабочей группы было поддержано сессией. Депутаты проголосовали за авторский проект известного татарского художника, лауреата Государственной премии имени Тукая Тавиля Хазиахметова

– Понятно – флаг, понятно – герб. Но почему вдруг такая острая полемика возникла вокруг гимна?

– Особо большой полемики не было, но были разные подводные течения. Некоторые течения были открытыми, вызванными дискуссиями в обществе. Были и скрытые течения, как говорится, из-под полы. Каждому, кто проявлял активность в обсуждении этого вопроса, хотелось, чтобы музыкальным символом республики стала музыка композитора, который нравится ему. Мы два раза слушали представленные сочинения в исполнении филармонического симфонического оркестра, не объявляя имен авторов: в актовом зале консерватории и в зале заседаний парламента, и при окончательном голосовании абсолютное большинство народных депутатов отдало предпочтение тому гимну, который сегодня звучит – Рустема Яхина.

– Я где-то прочитала, что якобы рисунок белого барса появился чуть ли не случайно: пришел художник – и его сразу пригласили в зал заседаний. И именно этот вариант стал государственным гербом.

– Ничего подобного! Герб вызвал ожесточенные политические дискуссии сразу. Кому-то виделся Зилант, мифический дракон, некогда украшавший герб Казани, кому-то Георгий Победоносец. Однако значительную часть депутатов эти символы, навеянные русской историей, не устраивали. Нужно было найти нечто из истории татарского народа. И ученый Назым Ханзафаров нашел, предложив свою идею художнику Рифу Фахрутдинову. Так на гербе нашей республики появился крылатый белый барс. Естественно, не без споров и дискуссий. Жаль, что до сих пор мы официально не признаем Ханзафарова соавтором герба.

– В первые годы новейшей истории Татарстана политические дискуссии велись по самым различным поводам. А порой и без повода. Что интересно, депутатов, предлагающих в повестку сессионных заседаний острые вопросы, совершенно не интересовало, возможно ли в данный момент их решение. Так, начиная с 1992 года, Фандас Сафиуллин говорил о том, что законы надо принимать на двух государственных языках одновременно.

– И не только он один, замечу.

– Ему не возражали по существу, но предлагали подсказать механизм реализации этого предложения. И вот в 199 (?) вы предложили такой механизм, и с тех пор в Госсовете работает идентификационная комиссия, которая подтверждает правильность татарского варианта закона. Насколько мне известно, эта комиссия реально продвинула процесс становления общественно-политической лексики татарского языка.

– Необходимость идентификации законов была очевидной, поскольку у нас два государственных языка. В комиссии, которую я возглавляю, работают настоящие профессионалы. Ни один закон не проходит мимо нас. Кстати, мы и Конституцию Республики Татарстан принимали только на русском языке, на русском языке в нее вносились изменения и дополнения. Как и положено, был перевод с русского на татарский. Однако тексты Конституции, русский и татарский варианты, не идентифицированы. Очевидно, когда мы будем вносить изменения и дополнения в Конституцию с учетом современной обстановки и политических требований России, нужно будет сделать новый перевод Основного закона. Потому что многие термины, при помощи которых мы раньше переводили Конституцию на татарский язык, сегодня устарели. Татарская текстология – наука о терминах – сейчас ушла далеко вперед.

– С какими проблемами вы столкнулись, работая председателем идентификационной комиссии?

– Наша комиссия занимается ни только идентификацией текстов законов. Параллельно нам пришлось пополнять общественно-политическую терминологию: юридическую, финансовую. Многих терминов на татарском языке не было. Мы даже составили русско-татарский общественно-политический словарь, уже вышло два издания. Словарь включает все конституционные термины. Мы его постоянно дополняем, обогащаем. Работа ведется совместно с Институтом языка, литературы и искусства, с учеными других институтов. Сейчас подготовили третье, дополненное издание. Я думаю, что такой словарь должен быть настольной книгой и у политиков, и у руководителей, и у журналистов. Чтобы одинаковая терминология была. Сейчас смотришь газеты на татарском языке, слушаешь радио, смотришь телевизор – везде по-разному. И далеко от нормы.

– Насколько я вижу, вы очень довольны своим нынешним положением: ходите в театр, на концерты, посещаете выставки. Конечно, теперь у вас больше свободного времени…

– Вы не поверите, последние 5 книг я издаю практически целиком из новых произведений. Только в апреле-мае в газетах и журналах были опубликованы четыре моих новых поэмы.

– Это значит, ваша душа сегодня находится в полной гармонии с миром.

– Именно так. Не так давно в Тарту, где я в очередной раз принимал участие в заседании Организации Непредставленных Народов, мне довелось встретиться с лауреат Нобелевской премии мира, доктором философии Далай– ламой. Удивительный оказался человек.«Надо стремиться к внутреннему покою, – говорил он на при встрече. – Покою души. Если человек не приобретает покой души, он не может дать покой другому человеку, обязательно будет с ним конфликтовать. Значит, и общество будет конфликтное, беспокойное». Исходя из этого его постулата, мы, увы, являемся беспокойным обществом, которое не дает покоя и всем окружающим.

– Ренат Магсумович, как вы считаете, если бы ваш юбилей пришелся на время работы заместителем Председателя Госсовета, он имел бы какое-то отличие от нынешнего? Ведь не секрет, что отношение к нам нередко определяется должностью, которую мы занимаем.

– Не думал об этом. Я вообще-то не сторонник юбилейных торжеств, но друзья и мои дети настояли. Говорят, мне есть что предъявить людям.

По сути юбилейных торжеств еще не было. Было чествование в парламенте, где собрались мои коллеги и друзья. По телефону показали фильм обо мне. Я благодарен руководителям школ и детских садов, где в мае говорили о моем творчестве, журналистам, что не забыли о юбилее. Но главное событие, я считаю, – творческий вечер, еще впереди. Вечер должен состояться осенью в театре имени Джалиля.

– Кстати, какой роскошный подарок к вашему юбилею преподнес этот театр! Премьера балета «Сказание о Юсуфе» вышла практически к дню вашего рождения.

– И получила неплохие отзывы. Мы довольно долго работали с композитором Леонидом Любовским над этим сочинением. Кроме либретто к этому балету, у меня есть либретто к еще одному новому балету, к двум оперным постановкам. Все они в работе театра.

– Представить ваше творчество в нескольких словах невозможно. Как бы вы определили самое главное?

– Поэт Ренат Харис и композитор Мирсаид Яруллин являются создателями нового жанра татарского искусства – оратории в. Этот жанр предполагает специальное стихосложение. Захотелось попробовать что-то новое.

Среди четырех сочинений этого жанра хотел бы выделить ораторию Яруллина «Человек». Екатерина Кожевникова написала ораторию по поэме «Мулланур» – о Муллануре Вахитове.

Среди композиторов, с которыми чаще всего сотрудничал, могу назвать Рустема Яхина, с которым мы дошли до цикла романсов «Солнечный дождь». Самое большое число песен на мои стихи написано Резедой Ахияровой. Сколько у меня песен – не считал. Говорят – более сотни. Сотрудничаю только с профессиональными композиторами, среди которых могу назвать Назиба Жиганова, Фасиля Ахметова, Бату Мулюкова, Исмаила Шамсутдинова, Рената Еникеева, Ильгиза Якупова, Аллагнура ? Валиуллина, Фариды Фаизовой… Были случаи, когда писал по их просьбе, случалось песня рождалась на уже написанные стихи.

Если же сказать о творчестве коротко... Написано и издано разными издательствами, в том числе московскими и казанскими, 32 книги, в основном на татарском и русском языках, к юбилею вышел лазерный диск песен на мои стихи. Автор многих сценариев для кинофильмов, театральных, телевизионных фильмов, радиопостановок. Любовь к живописи увенчалась персональной выставкой моих работ в Музее имени Горького.

– В интервью вы любите приводить в пример мысль Горация: «Слова в истинной поэзии должны удивляться своему соседству». Со словом вы работаете постоянно – и как поэт, и как государственный деятель. Насколько эта мысль великого древнего поэта приложима к вашей жизни вообще?

– В истинно разумной жизни события не должны удивляться своему соседству. Только логичная жизнь может стать основой фантастических всплесков ума. А ум – в слове. Я, как мне кажется, живу логично…

«Восточный экспресс». 3-9 августа 2001 года