В Лихачёвском гнезде

Юрий БЛАГОВ

14 мая 2007 года

Фамилию Лихачёвых я многократно слышал в детстве от матери, вспоминавшей о своём крестьянском житье-бытье.

Рассказывала мама, как дружно жили они со своими  помещиками — Петром Фёдоровичем, а затем сыном его, Иваном Петровичем, как  постоянно хаживали на барскую усадьбу за разной надобностью. Брали у помещика в аренду покосы и пахотную землю «исполу», то есть на условии, что половину собранного урожая надо было отдать помещику в уплату за аренду, сельскохозяйственный инвентарь, а иногда и лошадей.

Отдача земли и инвентаря сопровождалась всякий раз советами и наставлениями, как лучше использовать взятое с наибольшей пользой и выгодой.

Особенной любовью крестьянок пользовалась жившая в доме то ли тётка, то ли сестра барина, незамужняя «старая дева», лечившая крестьян от всяких недугов, как физических, так и душевных. К ней приходили со всякой бедой, и каждому она старалась помочь.

О том, что Лихачёвы принадлежали к старинному и известному в России дворянскому роду, находившемуся в родстве с князьями Барятинскими, Хованскими,  Новосильцевыми, графами Шереметевыми, что братья Петра Фёдоровича Андрей и Иван были основателями казанского музея, узнал я значительно позже, уже после смерти моих родителей, когда и  поездки мои на их родину сделались значительно реже.

Первый же раз в Лихачёвское гнездо — село Полянки-Никольское – я приехал, будучи ещё совсем мальчишкой, в 1945 году. Меня отправили туда на поправку после голодных военных городских лет. Высадившись на пристани в Тетюшах, надо было переправляться на другой берег. Перевозчики стояли вдоль берега возле своих лодок, торговались, отбирали пассажиров. Набивалось в лодку человек по двенадцать-пятнадцать с чемоданами, узлами, ребятишками. Лодка глубоко садилась в воду, так что борта возвышались над водой иногда сантиметров на десять.

Притулившись на скамье рядом с бортом, я опускал руку в воду, следя, как она струится между пальцами. Когда все, наконец, размещались, смешавшись со своими узлами и корзинами в довольно несуразную груду, хозяин длинным шестом отталкивал лодку от берега, гребцы брались за вёсла, и тяжело нагруженное судёнышко, преодолевая довольно сильное течение, устремлялось к противоположному берегу. Торопились: нередко из-за Тетюшских гор надвигалась чёрная грозовая туча, и по воде бежала лёгкая волна.

Переправа эта была весьма опасной, часто в ветреную погоду набежавшей волной лодку переворачивало или захлёстывало, и люди тонули.

Много позднее, где-то в начале пятидесятых годов, переправлять людей стал небольшой катерок под названием «Уса» — на нём ехать было спокойнее, надёжнее. Высаживались на противоположный низкий берег прямо на прибрежный песок, не было ни причала, ни даже элементарных деревянных мостков. На берегу уже ждали желающие перебраться в Тетюши, порожняком лодка, как правило, никогда не возвращалась.

Разобрав узлы и чемоданы, подхватив ребятишек, высадившиеся устремлялись наверх, на Балымерский бугор, чтобы успеть перехватить какую-нибудь попутную подводу. Добирались таким образом до Трёх Озёр, бывшего имения Молоствовых, до Берёзовки, Маклашеевки, Танкеевки, Полянок. До Полянок можно было добраться и нижней дорогой, шедшей вдоль Балымерского бугра до Арчиловки через заливные луга. Я, как правило, выбирал именно эту дорогу и шёл пешком, погружаясь, как в море, в душистое разнотравье.

В небе верещали жаворонки, жужжали пчёлы и шмели, сладко пахло мёдом от цветущей таволги. И упоительный воздух! Трава доходила мне почти до плеч, так что со стороны, сверху, могло показаться, что какая-то русая голова катится по луговине. В высокой траве терялась узенькая, но весьма глубокая речка Прорва, а перед самыми Полянками тянулись ещё и узкие длинные озерца, одно из которых, как помнится, называлось Талаловое. Озерца эти образовывались после спада талой воды, весеннего половодья. Из них брали воду и для питья, и для бани, и для полива, в них полоскали бельё, плескались ребятишки, а иногда и взрослые не брезговали окунуться.

На богатых пойменных лугах всё лето паслись стада, бабы и ребятишки собирали клубнику вёдрами, потом её давили и ели с молоком.

Дойдя до Полянок, нижняя, луговая дорога поднималась в гору несколькими ветвями. Первая – широкая – называлась «Барской», на ней кое-где сохранились ещё остатки щебня, которым она была покрыта в «барское время». Следом за ней шла Попова гора, поднимавшаяся к церкви и дому священника. Третий подъём назывался Капитоновой горой, он выходил на главную улицу села сразу за большим садом, принадлежавшим Капитоновым.

По другую сторону этой «горы» стоял большой, в четыре окна, дом Матвея Степановича Мельникова, моего деда по матери. Деда давно уже не было в живых, жил в доме его сын Пётр Матвеевич, мой дядя. Именно у него я обычно и останавливался. Заходил я в дом, как правило, не с улицы. Пройдя по дороге чуть дальше, выходил на узкую тропу, по которой ходили на озеро за водой. По этой тропе можно было подняться прямо к низенькому плетню, окружавшему огород, и через калитку пройти огородом во двор.

Момент моего «неожиданного» появления во дворе сопровождался всегда радушными приветствиями и явно подыгранным удивлением. Рядом с калиткой стояла низенькая банька, сохранившаяся с незапамятных времён и топившаяся по-чёрному, то есть дым из печи выходил не через трубу, а через дверь бани, потолок и стены её были покрыты сажей, в бане пахло дымом и берёзовыми вениками. Посреди огорода стоял амбар, наполненный любопытными диковинными вещами: там стоял ткацкий стан, сложены были всевозможные вьюшки, гребни, чесалки – женский деревенский инструментарий, с помощью которого мяли, чесали и пряли коноплю, лён, ткали холсты, шили сарафаны, рубахи, юбки.

Теперь этими инструментами уже никто не пользовался, но, по крестьянской привычке ко всему относиться бережно, их всё ещё хранили. А холстам, выделанным на таких станах, поистине не было сносу: нижние юбки, сшитые из этого холста и называвшиеся «станушками», всё ещё носили.

Большая изба Петра Матвеевича разгорожена была пятой стеной на две части: тёплую, жилую, где, в свою очередь, дощатые перегородки отделяли от основной части «кут», или кухню, где крутилась день-деньской тётка Варвара, и спальню старших, – и малую, холодную, где стояли лари для хранения зерна, муки, ручная мельница, маслобойка и прочий инвентарь домашнего обихода. Впору, когда работа в колхозе оплачивалась зерном, ручной мельницей приходилось пользоваться достаточно часто.

Доводилось и мне иногда крутить жернова, сбивать масло в маслобойке. Занимаясь этими нехитрыми операциями, я чувствовал себя пребывающим где-то в девятнадцатом веке. В конце сороковых годов многое ещё напоминало о прежней жизни некогда большого и богатого имения семейства Лихачёвых. Живы были старики, прекрасно помнившие не только последнего барина, Ивана Петровича, но и его папашу, Петра Фёдоровича. Барского дома, к сожалению, уже не было, его, по рассказам стариков, «разнесли вдребезги» где-то в семнадцатом или восемнадцатом году. Но усадебные постройки сохранились. Целы были ещё барская контора, дом этот и колхоз использовал по прежнему назначению. Целы были пожарный сарай с каланчой, кирпичные амбары с крепкими железными дверями, сельская лавка. Сохранялся ещё и пруд, где плескались утки и гуси. В летнюю пору он, правда, почти полностью пересыхал, поскольку после разорения усадьбы его уже никто не чистил.

Недалеко от пруда стояла кузница, перестук молотков разносился сутра до вечера. Наблюдать, как из горна вытаскивали раскалённую добела железяку и как летели искры из-под тяжёлого кузнечного молота, было необыкновенно интересно. А ещё меня удивляло, как терпеливо стояла лошадь, когда ей в копыта забивали огромные гвозди.

Не сохранилось, конечно, ни леса, ни сада с мостиком через овраг, сам овраг настолько разросся, что его приходилось обходить довольно далеко. Церковь же вообще представляла из себя зрелище ужасающее. В церкви  устроили мастерскую для ремонта сельхозтехники. Через широкую дверь, пробитую в одном из приделов, в алтарную часть заезжали трактора, лошади затаскивали сеялки и другой инвентарь. В колокольне и в самом храме гнездились голуби и с громким криком носились вороны и галки. Кое-где ещё стояли остатки церковной ограды, но могилы внутри ограды были разорены, могильные камни валялись в бурьяне.

Крестьянские дома, как и прежде, тянулись длинной улицей по обе стороны разорённой церкви. Была и ещё одна улица, параллельная главной; дальний конец её расходился на два «рукава», один из которых назывался Заглядовкой, а другой –  Канавиной. Там находился дом второго моего деда – по отцу — Фёдора Филипповича Благова. Его уже тоже не было в живых, жил там мой дядя, Иван Фёдорович, маленький, в отличие от высоких и статных братьев, юркий, хлопотливо сновавший на телеге, запряжённой собственной лошадью, вдоль села с утра и до позднего вечера. Прозывали его сельчане почему-то «моряком», хотя никто толком не знал, откуда прилипло к нему это прозвище. Возможно, связано это было с тем, что в молодые годы занялся он однажды сплавом леса, но неудачно. Он многим интересовался, многое знал, до последней буквы прочитывал всякую газету, попадавшую ему в руки, и любил порассуждать обо всём, что видел, а подчас чего и не видел.

В Первую мировую войну, очутившись с русскими войсками в Германии, он был поражён, как это германские крестьяне, имея такое же хозяйство, как и русские, то есть и домашний скот, и лошадей, усадьбы свои держали в аккуратнейшей чистоте и опрятности, не в пример русским. «Почему мы-то не можем так жить – всё в грязи да в навозе?» – негодующе удивлялся он. От колхоза он каким-то чудом сумел отбояриться, остался единоличником и не боялся всячески критиковать ведение хозяйства в колхозе, бестолковое и разорительное, по его мнению. И приговаривал: «Погоди, Юрий, вот увидишь: всё вернётся на старую дорогу, и землю отдадут обратно мужикам, да только брать её никто не будет!»

Как это ни странно, но пророчество его, в которое, по всей вероятности, он и сам тогда не верил, ныне сбылось...

Село Полянки-Никольское вело своё начало от Полянского городка, или острога, построенного ещё во времена Бориса Годунова в качестве пограничного поста в Закамье, оборонявшего русские земли от набегов кочевых башкир. Потом вокруг острога образовалось село, сам же острог, выполнив своё назначение, был разобран.

В 1754 году село было приобретено Логином Ивановичем Лихачёвым, лейб-гвардии Семёновского полка поручиком, получившим назначение на службу в Казанскую губернию. Выйдя в отставку в чине подполковника, Логин Иванович обосновался в Полянках, начал строить усадьбу и одновременно церковь. После смерти его в 1773 году владельцем села стал его сын Александр Логиновин, при котором была достроена церковь и усадьба приобрела законченный вид. При последующих владельцах: с 1814 года усадьбой владел Семён Александрович, с 1821-го – Фёдор Семёнович, отец основателей Казанского музея, с 1835-го-вдова его Глафира Ивановна, урождённая Панаева, с 1862 года – Пётр Фёдорович и, наконец, с 1904-го Иван Петрович, - внешний вид усадьбы, её планировка практически не менялись, хотя дом перестраивался несколько раз и по причине ветхости, и после разорения пугачёвцами. О внешнем виде её можно судить по фотографиям, приложенным к книге Н. П. Лихачёва «Генеалогическая история одной помещичьей библиотеки», находящейся в Отделе рукописей и редких книг Научной библиотеки имени Н. И. Лобачевского.

Усадьба, стоявшая на высоком холме, хорошо видна была с Волги и признавалась одной из лучших в этой части Поволжья.

Вот что писали о ней в 1858 году «Казанские губернские ведомости»:

«В двух верстах от Маклашовки лежит село Никольское-Полянки, самое замечательное из селений в этой местности... В середине селения возвышается помещичий дом, деревянный, двухэтажный, с каменными флигелями и службами, симметрично расположенными перед домом; с правой стороны – небольшой огороженный участок леса, в котором некогда помещался зверинец помещика, а с левой — фруктовый сад с оранжереею и парниками, разделённый на две половины оврагом, через который перекинут красивый мостик с беседкою. В селе каменная церковь во имя Покрова Пресвятыя Богородицы, с приделами Николая Чудотворца и св. мученика Феодора Студита, построенная в 1778 году. По обе стороны церкви длинною улицею тянутся крестьянские дома...» (1858, № 14).

И далее автор сообщал, какие урожаи и каких культур собирают здесь крестьяне, какая здесь ловится рыба, какие персики и лимоны выращиваются в помещичьих оранжереях. Именно здесь родились и провели всё своё детство Иван и Андрей Фёдоровичи Лихачёвы, здесь определилась судьба каждого из них: один стал адмиралом, другой – учёным-археологом, собирателем древностей.

Древностями же эта земля была насыщена: в полутора верстах находилась деревня Балымеры с овеянными разного рода легендами курганами вокруг (в 1950-е годы здесь велись археологические раскопки, давшие интересные результаты), а верстах в двадцати пяти издревле привлекали внимание всех путешественников таинственные развалины древних строений — остатки столицы средневекового государства Волжской Булгарии. Здесь-то и сделал Андрей Фёдорович свои первые археологические находки.

Время не пощадило Лихачёвское гнездо. Андрей Фёдорович, уехав на постоянное жительство в Казань, увёз с собой часть картин из художественного собрания семьи. После смерти Петра Фёдоровича сын его Николай Петрович, в будущем известный советский академик, переехав в Петербург, увёз с собой в 1908 году библиотеку, собиравшуюся более ста лет.

Охмелевшие от нагрянувшей свободы крестьяне разорили усадьбу. Теперь, по прошествии пятидесяти лет со дня первого моего посещения села, насчитывавшего более семисот дворов, на месте его видеть можно лишь «мерзость запустения». Поля заросли бурьяном. Вместо улиц отдельные островки крестьянских усадеб, отделённые друг от друга пустырями.

На месте барской усадьбы пустынное голое место, доживают свой век оставшиеся от «барских времён» красные кирпичные постройки как свидетельства тщеты человеческих усилий. Нет теперь и «нижней» дороги – богатейшие пойменные луга давно уже залиты гниющей водой, подступившей к самому селу и подмывающей берега.

И только церковь вдруг начала оживать: забелели стены, вознеслись над куполами кресты, жиденький звон крохотного колокола робко, но настойчиво начал пробуждать людей к новой жизни, возрождая слабую надежду на то, что село всё-таки не умрёт окончательно. Трудами местного священника отца Евгения возрождается не только храм, но и, самое главное, души, а возрождённая душа способна на многое.

Журнал «Казань»