Вера Вильковиская — «прекрасная рисовальщица»

25 января 2014 года

Фактическая ошибка – всегда большой прокол в работе любой редакции. Наша не исключение. Но бывают такие случаи, когда именно благодаря ошибке редакция получает интересный материал.

Так случилось с нашей публикацией о выставке «Казанский авангард». Нам позвонила из Москвы Наталия Вильковиская, внучка брата художницы Веры Эммануиловны Вильковиской, и сообщила, что мы неправильно назвали одну из ее картин в экспозиции. Речь шла о портрете художника К. Чеботарева, взятого нами из альманаха «Всадник» (Был в Казани свой «авангард»).

Картины в альманахе, который мы нашли в Интернете, не были подписаны. Мы ориентировались по оглавлению – и ошиблись.

Так вот, наша собеседница сообщила, что это - работа художницы Веры Эммануиловны Вильковиской (1890-1944). На портрете - ее родной брат – Степан Эммануилович Вильковиский, блестящий лингвист, ученый, репрессированный в 1937 году и реабилитированный посмертно.

Ксилография вошла в один из выпусков «Всадника», а в последний раз экспонировалась в 1927 году в Ленинграде, на выставке «Русская ксилография за 10 лет», в Государственном Русском музее. Всего на этой выставке присутствовало 18 работ Веры Эммануиловны, и все они были приобретены Государственным Русским музеем.

Мы упоминали имя Веры Вильковиской в материале о выставке. Она представлена в экспозиции цветной литографией из коллекции Музея изобразительных искусств РТ.

Так получилось, что  Вера Эммануиловна Вильковиская оказалась в забвении. Хотя еще в 1925 году небольшую книжицу о ней написал сам Петр Дульский  (она была издана Казанским центральным  музеем Т.С.С.Р). Несколько материалов о ней мы разыскали в Интернете.

На нашу просьбу рассказать о художнице Наталья Вильковиская прислала текст из журнала «Казань» (№ 11, 2012), который мы предлагаем вашему вниманию.

«Уважаемая Любовь Владимировна, укажите, пожалуйста, автора - Веру Эммануиловну Вильковискую. И укажите, кто на портрете. Что еще мы можем сделать для ушедшего – и со сломанной судьбой – художника? – написала Наталья Вильковиская. – Мы с родственниками собрали довольно большой материал о Вере Эммануиловне и сейчас стараемся собрать все в книгу о ней, пока все окончательно не забылось, чтобы она заняла свое место в искусстве, которому она отдала всю свою недолгую и такую непростую жизнь».

Любовь Агеева

Не всё на продажу

Авторы – Яков ПАПКОВ Михаил ТОРОПОВ

Круги судьбы Веры Вильковиской

В двадцатые годы прошлого века в Казани возникла группа очень ярких и талантливых художников: Фешин, Беньков, Чеботарёв, Платунова, Сапожникова, Плещинский... Среди них была и Вера Эммануиловна Вильковиская.

Надо признать за В. Э. Вильковиской первенство среди Казанских современных ксилографов.

Пётр Дульский

К сожалению, в наше время Вильковискую почти забыли, а многогранное творчество в области резьбы по дереву, камню и линолеуму, акварели, пастели, работы маслом, вышивки шёлком и бисером по шёлку (в том числе по татарским мотивам) недоступны посетителям музеев.

Часть из них хранится в запасниках Государственного музея изобразительных искусств Республики Татарстан, часть – в Русском музее в Санкт-Петербурге, а что-то – в других сокровищницах поволжских городов и частных собраниях. Многое безвозвратно утрачено.

Жизнь Вильковиской небогата внешними событиями, но она была насыщена напряжёнными поисками своего пути в искусстве.

Вера родилась 7 февраля (по старому стилю) 1890 года в Казани в семье Эммануила Яковлевича Вильковиского и Веры Николаевны Арбузовой. Отец преподавал математику в казанских гимназиях, а мама воспитывала шестерых детей.

Эммануил Яковлевич был известным и уважаемым человеком в городе, его интересы выходили далеко за рамки профессиональной деятельности. Именно благодаря безупречной репутации жениха родители невесты согласились на их брак – семьи Арбузовых и Вильковиских занимали разное социальное положение в обществе. Вера Николаевна происходила из старинного дворянского рода Арбузовых и доводилась двоюродной сестрой академику Александру Ерминингельдовичу Арбузову, Эммануил Яковлевич был сыном губернского врача, статского советника.

Эммануил Яковлевич Вильковиский, статский советник, преподаватель математики

Вера Николаевна Вильковиская (урожденная Арбузова)

Когда Вере исполнилось шесть месяцев, семья Вильковиских переехала в Симбирск, а оттуда – в Сызрань. Сестра художницы Екатерина и брат Яков так вспоминали о причине переезда из Казани.

Эммануил Яковлевич был неподкупным и очень принципиальным в оценке знаний учеников. Однажды, экзаменуя сынка какого-то важного лица, он поставил тому тройку или даже двойку. Директор потребовал изменить отметку на хорошую, педагог отказался. Об этом сообщили попечителю учебного округа, и тот вызвал неуступчивого учителя к себе.

Когда Эммануил Яковлевич вошёл в кабинет, попечитель сидел за столом. Он встал, вышел из-за стола и, заложив руки за спину (тем самым давая понять, что не желает подать руки), произнёс жёстко:

– Вам больше в этом городе не работать, и вообще ни в каком губернском городе. Выбирайте себе любой уездный!

Даже под таким давлением Вильковиский не изменил решения. Он выбрал Симбирск, куда вся семья с детьми и переехала. Ни мать, ни жена ни в чём его не упрекнули, понимая и разделяя его принципы.

Только в 1904 году, через четырнадцать лет, семья смогла вернуться в Казань, а Эммануил Яковлевич – преподавателем в гимназию. Многочисленные ученики по‑прежнему любили и уважали его, хотя он и не делал им никаких скидок.

Один из его бывших учеников, основоположник научной программы развития воздушного транспорта России профессор Николай Алексеевич Рынин, автор учебника по начертательной геометрии, посвятил этот труд незабвенному учителю.

Вера была старшей из детей в этой большой дружной семье. С рождением каждого нового ребёнка, чтобы прокормить семью, Эммануил Яковлевич брал дополнительные часы преподавания в гимназиях: сначала в Первой и Второй женских, потом в частной гимназии Вагнер (лицей № 3 на улице Горького), а также в Третьей мужской гимназии. Все дети Вильковиских получили хорошее образование, владели иностранными языками, были большими поклонниками оперного пения и участвовали в благотворительных концертах в летнем театре Панаевского сада.

В старших классах Второй (Ксенинской) гимназии Вера увлеклась рисованием, а в последний гимназический год посещала воскресные занятия в Казанской художественной школе. После окончания гимназии в 1908 году с серебряной медалью она поступила в художественную школу, в третий класс, класс частей. Там Вера проучилась до 1912 года.

«Я попала в полосу подъёма этой школы: прежние преподаватели были заменены новыми, в числе которых были только что кончившие Академию Художеств Н.И. Фешин, П.П. Беньков и П.С. Евстафьев,– пишет художница. – Последнему я обязана уменьем рисовать».

По мнению Веры, Николай Иванович Фешин был прекрасным педагогом, умел увлечь учеников выбором модели и уяснением задач, которые выдвигал на первый план: свет и цвет. Свет и форма Веру интересовали всегда больше, чем цвет (понимать живопись как таковую она научилась позднее, лишь тогда, когда, занимаясь цветной вышивкой, погрузилась в ощущение бесконечного разнообразия красок шёлка и бисера).

К сожалению, вместе со старой сменой живописцев вынужден был уйти и энергичный преподаватель скульптуры Прокопий Васильевич Дзюбанов. Будь иначе, Вера, по всей вероятности, специализировалась бы на скульптуре, которой занималась два года параллельно с живописью. Она изучала скульптуру и у Василия Семёновича Богатырёва, но её увлёк пример живописцев Фешина, Бенькова, создававших сюжетные картины и портреты, выставлявших большие полотна на казанских выставках, и она специализировалась на живописи.

В последние годы учёбы Веры в школе, вспоминает художница, педагогический азарт преподавателей значительно убавился, и когда она перешла в фигурный класс, то очень мало могла взять от Фешина. Приходилось учиться у старших товарищей. Вера увлекалась также анатомией и черчением и заслужила от чертёжника похвалу: «Вы чертите как гравёр». Она проводила параллельные линии без рейсшины почти абсолютно точно!

В рождественские каникулы Вера побывала на экскурсиях в Москве и Петрограде, познакомилась с образцами новой французской живописи и старинными мастерами.

Окончив школу в Казани, Вера едет в Петербург, в Академию художеств, но, не выдержав там конкурсного испытания после первого полугодия, возвращается в родной город. Она преподаёт рисование в начальных и средних школах.

 «Знакомство с детским наивным творчеством открыло мне глаза на красоту примитива и научило пользоваться живой, свободной и экспрессивной линией вместо сухих, внешне красивых прежних линий».

Брат Яков считал, что одной из причин ухода Веры из Академии художеств могла быть нехватка денег. Учёбу в Академии нельзя было совмещать с какими-либо заработками, она требовала полной отдачи сил и времени. Деньги на жизнь ей должен был высылать отец, а семья еле сводила концы с концами. Даже если Вера жила бы в Петрограде впроголодь и по-нищенски одевалась, то ведь требовалось платить за квартиру, покупать краски, кисти, холсты, бумагу и прочее. Ну, и нельзя было не послушать Шаляпина!..

Живя в Петербурге, Вера полюбила молодого человека, вероятно, тоже студента Академии художеств, и намеревалась выйти за него замуж. Однако её родители воспротивились этому браку: жених происходил не из интеллигентной семьи, как тогда выражались, был ей не ровня. Для Веры это стало огромным потрясением. Она потеряла свою жизнерадостность, стих её беспрестанный смех.

Летом 1915 года Вера вместе с художницей Сапожниковой отправилась в туристический поход по Горному Алтаю. На обратном пути, лежавшем по Иртышу, заехала в Павлодар, где в то время жил её петербургский знакомый, уже окончивший Академию, надеялась соединиться с ним. Но выяснилось: поздно, он уже женат…

Вера Вильковская. Автопортрет карандашом

После поездки по Алтаю Вера создала серию пейзажей, запечатлевших неповторимую красоту горного края. Первозданная природа, не затронутая индустриальным строительством, кристально чистые реки, прозрачный живительный воздух, красота горных вершин, увенчанных снеговыми шапками – всё это произвело глубокое впечатление на художницу и вдохновило на создание цикла работ «Алтай»: акварели «Автопортрет», «Ледники», «Нарымский хребет», «Озеро», «Река Бухтарма».

С Алтая Вера привезла в Казань коллекцию растений, кошму из верблюжьей шерсти и костяной гребень. Она на всю жизнь сохранила страсть к коллекционированию предметов истинно народного творчества. Всюду: на базаре, в деревнях покупала или выменивала на промтовары деревянные резные и металлические кованые изделия, художественно сделанные петли и прочие искусно выполненные вещи домашнего обихода. В комнате у неё была «горка» – шкафчик со склеенными черепками пиал и старых тарелок.

Работая учителем рисования в казанских школах, Вера Эммануиловна любила ставить «живые картины» со своими ученицами из Котовской гимназии. На просмотр картины «Царевна-лебедь» Врубеля она пригласила брата Яшу и сестру Катю. В проёме двери усадила одну из своих учениц и несколькими белыми простынями искусно задрапировала её, так что сходство с оригиналом было полное.

Пристрастие к самодеятельному театру проявилось у Веры ещё в художественной школе. По сохранившемуся фотоснимку можно понять: она участвовала в спектакле, изготавливала и расписывала декорации.

В те годы каждое лето Вера проводила или вместе со всей семьёй в деревне Арбузов-Баран у бабушки Надежды Степановны Арбузовой, или под Самарой в посёлке Учительские дачи, в доме своей подруги Веры Ильиной. Помимо обычных занятий дачников, она немного писала красками, рисовала. Как-то, увлёкшись сбором растений, составила гербарий. Из поездки по Алтаю тоже привезла много растений, купила их определитель.

Как-то Вера поехала на пару дней к бабушке и взяла с собой Яшу. Возможно, вспоминал он, это было в пасхальные каникулы, в начале мая. В тот год был очень большой разлив рек, всю долину Камы затопило. Крутой правый берег скрылся под водой, и пристань стояла посреди неё, так что добирались до сухого места на лодке. Она двигалась по затопленному полю, и потоки воды заливали его всё больше и больше.

В деревне Вера с братом отправились в лес. Листья на деревьях ещё только‑только распускались.

Вера остановилась:

– Слышишь, как почки лопаются?

В тишине было хорошо слышно довольно частое тиканье.

На прогулке или в какой‑нибудь поездке Вера всегда была с альбомами для рисования в холщёвом переплёте. Как-то она привезла с пленэра несколько карандашных рисунков, а дома раскрасила их акварелью по памяти. Один из этих рисунков запомнился Яше: группа крестьян с колоритными лицами. Через много лет он увидел картину Ван Гога «Едоки картофеля» и поразился какому-то внутреннему сходству её с тем Вериным наброском. А однажды сестра зарисовала рыбака, который сидел на песке и чинил сеть. Она показала Яше этот рисунок в своём альбоме, потом раскрыла книгу Репина и обратила его внимание на очень похожий рисунок:

– Удивительно, ведь почти сто лет прошло, а всё совершенно то же…

Раскалённая игла

По свидетельству Якова, сестра всегда имела склонность к прикладному искусству. Ещё в юности, до германской войны 1914 года, у неё был аппарат для выжигания по дереву с помощью иглы, через которую прокачивались резиновой грушей пары бензина и поджигались, так что игла была раскалена. Тогда же она с увлечением вышивала жёлтыми шёлковыми нитками женские брошки. Это были картонки овальной формы размером чуть меньше куриного яйца, на которые натягивались вышивки, обычно изображавшие букет цветов. Так Вера зарабатывала.

Писать портреты с натуры на заказ Вильковиская обычно не бралась. Исключение составили портрет дочери профессора Дубяго, вышедшей замуж за мистера Нориса, возглавлявшего в Казани американскую миссию ARA (американская администрация помощи), и её сына. Портреты же она обычно писала для себя, и только тех людей, в которых находила что‑то интересное.

Заработать тогда было трудно, однако Вера бралась за любую мелкую и плохо оплачиваемую работу. Как-то подрядилась клеить почтовые конверты для какого‑то учреждения. Однажды ей пришло в голову делать деревянные шпильки для закалывания волос взамен исчезнувших из продажи роговых.

По её инициативе домашние, вероятно, с девятнадцатого года, стали членами общественного огорода, и трудилась там прежде всего Вера. Сажали только картошку. Собирали её немного – с полтонны, но всё-таки она сильно выручала семью. Хватало её, впрочем, едва до Нового года…

Иногда Вера брала Яшу в загородные поездки на поезде. Однажды осенью поехали вместе с супругами Константином Чеботарёвым и Александрой Платуновой. Бродили по лесу, собирали его дары. Перед отъездом в обратную дорогу присели на полянке отдохнуть. Константин разослал на траве своё пальто, на которое уселись. Собираясь домой, хозяин пальто тщательно вытряс его, выхлопал палочкой. Сказал серьёзным тоном: «Ну, вот, как новое». Пальто было весьма поношенным.

В другой раз, вероятно, это было летом двадцать второго года, идя по железнодорожной насыпи близ станции Васильево среди чудного соснового бора, Вера и Яша повстречали Николая Фешина. Вера с ним заговорила:

– Что, вы скоро собираетесь в Америку?

Николай Иванович ответил, мол, вот доделает какие-то дела, выполнит необходимые формальности и, вероятно, в этом году уедет.

Одет он был отлично, даже щеголевато, это бросалось в глаза: большинство казанцев ходили одетым кое-как, в том числе и Яша с Верой. Разговаривал он довольно важным тоном и, стоя на шпалах, носком начищенного нового ботинка водил по головке рельса…

Вера нередко приглашала брата сходить с ней на выставки. Во время одного из приездов Якова в Казань они посетили выставку очень яркой немецкой художницы Кете Кольвиц, все гравюры которой проникнуты пафосом борьбы рабочего класса за своё социальное освобождение. Вскоре после революции она привела брата в художественную школу, где выступали со своими стихами казанские поэты. Якову запомнилась строка одного очень понравившегося стихотворения: «…кимоно сияет позолотой солнца…».

Первую выставку своих работ Вера провела в 1914 году в Казани, на следующий год там же устроила вторую выставку. Она показала много акварелей: «Автопортрет», «Натюрморт с чашкой», «Портрет Татьяны Депрейс»... В 1916 году Вильковиская участвовала в казанской Периодической выставке местных и иногородних художников.

По вечерам Вера работала в мастерской Надежды Михайловны Сапожниковой. Знакомство, а потом и дружба с этой художницей сыграли большую роль в творческом развитии Вильковиской. В мастерской подруги она часто встречала Фешина, Плещинского, близнецов Алека и Сашу Самойловых.

К 1918 году круг знакомых художников в мастерской Сапожниковой изрядно сузился: некоторые ушли из Казани с Колчаком на восток, братья Самойловы покинули Россию. Лишь в 1979 году Алек Самойлов побывал в Казани как турист из США.

Тогда же Вера Эммануиловна бросила учительство, из-за большого количества уроков почувствовав к нему отвращение. Она поступила студенткой в Свободные государственные художественные мастерские, как называлась тогда Художественная школа, и работала в мастерской без руководителя. Увлеклась импрессионистической манерой живописи, участвовала в конкурсе на создание декораций для оперного театра, за эскиз «Горный вид» получила первую премию.

В декабре 1919 года в Казань переехал московский художник Николай Сергеевич Шикалов. Он открыл графические мастерские и создал вместе с единомышленниками группу графиков «Всадник». Вера Эммануиловна сразу же присоединилась к этому коллективу и предоставила свои работы для первой его выставки. Резьба по линолеуму и дереву становится её главным занятием.

В 1920 году Вильковиская участвовала в Казани в первой государственной выставке науки и искусства.

Художница считала двадцатый год годом большого подъёма духовных сил, но говорила, что сильно разбрасывалась: «начинаю графику и скульптуру». Сначала писание лозунгов, премия за эскиз декораций, продажа рисунков в провинциальные музеи и студенческая стипендия давали ей средства к существованию. Потом, в «годы голодовки», Вера Эммануиловна занималась прикладным искусством: резьбой по дереву и цветной вышивкой шёлком и бисером.

Вильковиская вновь посещает лекции Рыбникова по технике живописи, в марте 1921 года выполняет практические работы по литографии под руководством Иллариона Николаевича Плещинского. Она приобретает чугунный пресс для печатания своих рисунков и осваивает работу на линолеуме, дереве, цинке.

Осенью того же года Вера Эммануиловна заболела тифом – в то время широко распространённой болезнью, вызванной недоеданием. Ослабленная, истощённая, она не пишет маслом и очень мало рисует.

В 1923 году Вильковиская возобновляет преподавание в школе. «Новая постановка педагогического дела, неперегруженность работой, малочисленные классы,– всё это не утомляет меня». Художница обращается к отложенному надолго альбому, и в нём появляются бытовые сценки, пейзажи и портреты деревенских ребят, которые тут же и выпрашивают у автора рисунки. «Вновь берусь за оставленные мной масляные краски и нахожу новые для меня формы выражения, то, чего я уже достигла в рисунке: строгие границы формы – импрессионизм изжит».3

В эти годы Вера Эммануиловна уже мастерски выполняет гравюры на дереве и линолеуме. Видимо, под влиянием Шикалова в её творчестве проявился интерес к архитектурному пейзажу. Линогравюра «Свияжск. Успенский собор» притягивает богатой, словно мерцающей поверхностью, с тонкой перекличкой зеленоватых и коричневых цветов.

Однако самой сильной стороной её графики был портрет, интересный художественными качествами и технической виртуозностью. Она запечатлела почти всех известных художников, деятелей культуры Казани двадцатых годов, в том числе Павла Бенькова, Иллариона Плещинского, Петра Дульского, Василия Тимофеева, Усачёва, а также поэта Гаврилу Каменева.

Особенно выразителен портрет художника Константина Чеботарёва – его лицо, выделенное большим белым пятном на контрастном чёрном фоне, словно излучает энергию, в нём – экспрессия, разная игра светотени, чётко обозначены морщины у переносицы, тени на щеках, выразительны глаза узкого разреза.

Дульский относил серию «Лица» к самым большим достижениям художницы. «В её произведениях нас пленяет удивительно приятная техника, изящная красота тонких линий резца, а главное, замечательное благородство её скромных, но в то же время убедительных исканий. Вообще же, надо признать за Вильковиской первенство среди Казанских современных ксилографов».

С октября 1924 года Вера Эммануиловна стала руководить вечерним классом рисунка в Казанских архитектурно‑художественных мастерских.

Несмотря на жизненные трудности и болезнь, с 1914 по 1926 год Вильковиская создала много работ: акварели, офорты, картины маслом, пастели, ксилографии. В 1925 году в Казани была организована её большая персональная выставка.

«Среди группы казанских художников В. Э. Вильковиская занимает одно из первых мест как прекрасная рисовальщица с тонким пониманием и чутьём эстетики рисунка и ещё как очень своеобразный мастер гравюры по дереву. Её оригинальная серия портретов, исполненных ксилографией, безусловно заслуживает быть отмеченной. Но помимо указанных нами ярких свойств её мастерства, мы должны отметить, что главная ценность её работ заключается в той свежести и неутомимых исканиях, какие невольно проскальзывают в её каждом рисунке, гравюре, акварельной или масляной живописи».

Больших законченных вещей у Вильковиской нет, отмечает Дульский, да это, пожалуй, и менее интересно, нас более интересует лабораторная сторона искусства, которая выявляет процессы работы и итоги творческих путей. Пётр Максимилианович был убеждён: выставка – только первая красивая страница молодой коллеги, «открывшей перед нами книгу её художественных достижений, в дальнейшем успехе которых мы не сомневаемся».

Так писал о выставке хранитель художественного отдела Центрального музея Татарской республики Пётр Дульский.

Сама художница говорит о важном для неё событии так:

«Устраивая эту выставку, я хочу поделиться своими достижениями в области, главным образом, рисунка‑наброска и акварельной техники. До последнего времени меня интересовал почти исключительно портрет. В этой области я и буду работать. Но кроме этого очередной задачей стоит композиция. В ней до сих пор я работала очень мало».

Помимо художественной школы, в начале двадцатых годов в Казани возникает вторая лефовская группа: возвратившийся из Иркутска казанец Борис Симолин организует театральные мастерские, позднее КЭМСТ (Конструктивно‑экспериментальная мастерская современного театра). Художники быстро находят общий язык с новым театром, с ним сотрудничают Михаил Барашов, Константин Чеботарёв, Александра Платунова. С КЭМСТом, театром Татпрофсовета, Агиттеатром и другими самодеятельными коллективами сотрудничает и Вильковиская. Она работает с декорациями спектаклей, участвует в сценах.

Ведро говяжьих костей и «дистрофическая карточка»

Середина двадцатых годов в художественной жизни Казани – время последних проявлений непрочной надежды на сохранение той свободы творчества, того взлёта раскрепощённого духа, той независимости от идеологических догм, которые воплотились в графических листах Константина Чеботарёва, Иллариона Плещинского, Галины Сатониной, Фаика Тагирова. В этом ряду художников уместно упомянуть и Веру Вильковискую.

В 1926 году смерть руководителя Казанских архитектурно-художественных мастерских Фёдора Павловича Гаврилова и последовавшая за ней полная смена руководства Архумаса стала началом конца свободного творчества художников. Галина Ивановна Сатонина вспоминала, что с его кончиной «умерли и все факультеты, кроме живописно-педагогического, исчезло всё оборудование, керамический, литографический и офортный станки, богатая библиотека. Литографские камни валялись во дворе.

А вскоре и само здание было передано Авиационному институту.

Уехали Барашов, Чеботарёв, Платунова, другие преподаватели, студенты». Двумя годами раньше уехал в Америку Фешин. Не выдержав давления, в 1925 году оставила преподавательскую деятельность, а в 1932 году навсегда покинула Казань Сапожникова.

«Теперь, когда прошло «сто лет», я думаю, что Владимир Владимирович (Маяковский) ошибался: если бы мы остались в Казани, то давным-давно у нас был бы конец такой, как у Маяковского, или как у Гамзы», – считал Константин Чеботарёв.

В 1929 году в Казани был репрессирован с группой профессоров и доцентов Константин Иванович Сатонин (муж художницы Галины Ивановны Сатониной), а в 1932 году брат художницы — Степан Эммануилович Вильковиский – талантливый лингвист. Стальной обруч продолжал сжиматься, сдавливать до хруста самых дорогих и близких.

«Единство миросозерцания, которого требуют тоталитарные режимы, рождается не изнутри, не из единства глубоких верований, оно предписывается сверху и извне, декретируется государственной властью. При этом свобода мысли, свобода творчества совершенно отрицается»,– утверждал Николай Бердяев.

Власти стремились поставить творчество художников под контроль, причём фактически единственным покупателем их работ становилось государство. Находить заказчиков для своих работ и получать за них достойную плату, то есть, с точки зрения власти, заниматься частным предпринимательством, нигде официально не работая по найму или не состоя в Союзе художников, было уже невозможно.

В ноябре 1927 года Вера Эммануиловна участвует в выставке «Русская ксилография за 10 лет» в Государственном Русском музее в Ленинграде. Вероятно, это был для неё последний значительный вернисаж. Её родная Казань без любимых учителей, единомышленников и друзей становилась всё более и более пустым и холодным городом.

В том же году она уезжает жить в Москву и, как её казанские друзья Константин Чеботарёв и Александра Платунова, находит в столице работу учителя рисования в детской художественной школе.

В начале тридцатых годов Вильковиская по разным причинам прекратила активную художественную деятельность. Главная из этих причин – сложившаяся к тому времени обстановка в стране. Её работы никак не подходили для воспевания «рекордов» стахановцев или «счастливой» жизни в деревне после насильственной коллективизации.

В Москве тогда можно было прописаться и устроиться на работу. Вера Эммануиловна жила на улице Зелёные Горы, довольно далеко от центра, какое-то время учительствовала. Поначалу она поселилась в комнате деревянного дома на втором этаже, без удобств, с печным отоплением. Перевезла сюда свой шкаф с расписными дверками, дубовый шкафчик, сделанный по её чертежам, палас.

Приехавший в Москву Яков встретил её невдалеке от дома в продуктовом магазине.

 «Она мне обрадовалась. Вид у неё был утомлённый, после семилетней разлуки она выглядела сильно постаревшей. Дома показала мне рентгеновский снимок головного мозга. Тогда её мучили головные боли».

Во второй приезд брата в столицу он принёс Вере билет в филиал Большого театра, слушали «Евгения Онегина», пел Лемешев…

В июле 1941 года Вера Эммануиловна эвакуировалась на родину в Казань. Вновь возвратилась в город, где появилась на свет. Круги событий жизни Вильковиской тяжко провернулись и оставили её именно здесь, теперь уже насовсем. И опять всё решалось без неё.

Как в детстве, когда вынуждены были увезти шестимесячную малышку с жадными от любопытства глазами далеко от места её первых забав. Как в юности, когда потушили её хрустальный смех и возвратили с берегов Невы. Фортуна крутила своё колесо без жалости.

Последний знак последнего пути в Казань: в поезде Вильковискую обворовали. Украли то немногое, что она могла бы продать в голодное время: старинные фамильные золотые часы, золотой брелок и кольцо с крупным драгоценным камнем…

В Казани в то время жили лишь два родных человека из большой семьи: старая беспомощная мать и шестнадцатилетняя племянница Катя. Брат Веры Эммануиловны Степан и сестра Фаина были в лагерях Гулага.

Перед эвакуацией Вера Эммануиловна оставила все свои картины в Москве. Некоторые из них со временем попали к Константину Чеботарёву, который старался спасти работы единомышленников и планировал написать книгу о казанских художниках. Книга так и не была написана, а судьба этих картин художницы осталась неизвестна. Вот бы найти их сейчас, в наши дни!

В Казани Вера безуспешно пыталась найти работу. Портреты за триста рублей (хлеб на базаре стоил двести пятьдесят) и лозунги, писание которых до войны выручало, теперь тоже никому не были нужны.

В страшно голодную (по карточкам ничего, кроме трёхсот пятидесяти граммов хлеба, получить не удавалось) и холодную (морозы доходили до сорока пяти градусов) зиму сорок первого – сорок второго годов Вильковиская сказала родным в ответ на вопрос, почему она не рисует: «Не хочу продаваться».

Летом сорок второго года в Казани умирают дядя художницы Семён Николаевич Арбузов и его жена Татьяна Владимировна Депрейс. Круг родных и друзей продолжает сужаться.

Доведённая до отчаяния, Вера Эммануиловна идёт по институтам в надежде найти хоть какой-нибудь приработок. В университете Александр Ерминингельдович Арбузов помог ей заработать, сделав заказ на портреты Менделеева, Бутлерова и других выдающихся химиков.

 Денег хватает на некоторое время и ровно на то, чтобы не умереть с голоду.

В сорок первом – сорок третьем годах Вера Эммануиловна жила очень трудно, бедно, много болела. В январе сорок третьего она поселилась в комнате дома № 4 по улице Комлева, в ста метрах от своего родного дома. Старалась, сколько хватало сил, заботиться о матери и племяннице, почти ежедневно бывала у них.

Как-то зимой сорок первого года она несколько дней не появлялась у родных. Катя по пути из школы навестила тётю. Та встретила её радостно: «Есть хочешь?».

Оказалось, за два дня работы в детском саду, где Вера Эммануиловна расписывала стены, ей выдали ведро говяжьих костей. Мяса на них не было совсем, но, разбив кости и выварив их, художница получила хороший бульон. Катя не смогла отказаться, и они вдвоём хлебали его. Это и радостное, и трагическое событие девушка запомнила на всю жизнь.

24 апреля 1943 года Вера Эммануиловна написала Якову:

«…Я эту весну не вижу, не знаю, как стаял снег – я третий месяц лежу в больнице; опять, как и в прошлом году в Шамовской больнице, опять с авитаминозом (попросту цингой), но теперь в хирургическом отделении, т. к. у меня язвы на ногах, левая быстро зажила, т. к. вовремя вскрыли нарыв, а правая всё ещё не зажила, т. к. слишком сильная флегмона и кажется повреждено какое-то сухожилие. Ну да наплевать, лишь бы быть с ногой, и немного похромаешь, так ладно».

Вильковиская сетует: болезнь её подвела, ведь она только начала работать в мединституте при кафедре нормальной анатомии, зарисовывала препараты, перерисовывала таблицы... И ещё в детском саду к ёлке сделала несколько рисунков для оформления стен, а потом и другие, и за это кормили почти ежедневно обедом: мясной суп и на второе картофель или манная каша с ложкой масла, иногда давали хлеб к обеду. Она получила адреса других детсадов, где могла бы подработать, но болезнь нарушила все планы…

3 апреля 1944 года Вера Эммануиловна скончалась в больнице. Причина смерти, как сказано в свидетельстве о смерти, — дистрофия третьей степени.

Спустя несколько дней её мать написала сыну Яше:

 «…Перед кончиной Веруня дня четыре как стала работать, а то была опять на больничном. Опять слабость, сердце, ноги почти не ходили. Так верно опять недели три. А перед этим она чувствовала себя хорошо».

Первого апреля, рассказывает Вера Николаевна, дочь долго была в мединституте, заканчивала работу, а потом тоже долго стояла за «прикреплённой дистрофической карточкой», обед пропустила. Она пришла к родным в половине восьмого вечера, усталая, но довольная, что прикрепили, ведь после неё отсчитали несколько человек и закончили выдачу карточек.

Вместо пропущенного обеда взяла компот себе и матери. Я отказывалась, продолжает Вера Николаевна, ведь дочь не обедала, но она настояла. Оставляла её, чтобы что-нибудь поела, но дочь поспешила домой, сказала: свидание там!

На другой день соседи пришли сообщить, что дочери плохо, она не вставала, речь стала непонятна. Вызвали «скорую», та очень быстро приехала. Но «в городе» не было мест,

Веру Эммануиловну увезли в Адмиралтейскую слободу. Мать от переживаний не сообразила сесть в машину вместе с дочерью.

 «4-го поехала и застала её как сказали в часовне с другими мёртвыми, она моя дорогая умерла 3-го апреля в 4 часа утра. Перед кончиной обо мне позаботилась, просила известить меня, значит, речь была понятна. 7-го числа её схоронили рядом с папочкой».

 ***

На казанском Арском кладбище за могилой Николая Ивановича Фешина через одно захоронение и чуть правее лежит Вера Эммануиловна Вильковиская. Эти художники жили в одном городе в бурные двадцатые годы, работали рядом и лежат теперь рядом.

Папков Яков Ильич (Москва) — племянник В. Э. Вильковиской.
Торопов Михаил Юрьевич (Москва) — внучатый племянник В. Э. Вильковиской.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Автобиографическая заметка. Каталог выставки В. Э. Вильковиской. Казань, 1925.
2 Там же.
3 Там же.
4 Дульский П. М. Казанские современные графики. Российская Академия художественных наук. Полиграфическая секция «Гравюра и книга». Москва, 1925.
5 Дульский П. М. Каталог выставки В. Э. Вильковиской. Казань, 1925.
6 Автобиографическая заметка. Каталог выставки В. Э. Вильковиской. Казань, 1925.
7 Сатонина Г. И. Воспоминания о 20-х годах Казанской художественной школы. Советское искусство 20-30-х годов. Издательство Казанского университета, 1992.
8 Бичун Кадери. Левый фронт в Казани. Рукопись. Архив И. Г. Ингвара. Казань.
9 Бердяев Н. А. Новый град. Париж, 1938.