В их детстве была война...

09 мая 2014 года

«Я родом не из детства – из войны» – так называется книга воспоминаний сотрудников Казанского национального исследовательского технического университета имени А.Н. Туполева о своем военном детстве, которая вышла в издательстве вуза в 2014 году.

Предлагаем вашему вниманию несколько очерков-воспоминаний из этой книги.

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Дети войны» – таким было первое, рабочее название этой кни­ги, в которую мы собрали воспоминания сотрудников университета о военном детстве и жизни в первые послевоенные годы.

А кто подходит под это определение – «дети войны»? Официального мнения на этот счет пока нет, а потому годы рож­дения авторов очерков, включенных в книгу, колеблются в пределах 1921-1942. Среди них – несколько студентов КАИ военных лет, воспоминания которых ценны тем, что в них информация «из пер­вых рук» о жизни и деятельности КАИ в годы Великой Отечествен­ной войны. Остальные авторы – это люди, связавшие свою жизнь с универ­ситетом в послевоенные годы.

Поскольку в стране давно уже установилась добрая традиция – знать поименно и ежегодно чествовать участников Великой Отече­ственной войны и тружеников тыла, к которым официальным решением правительства отнесены все россияне, родившиеся по 1931 год включительно, то все остальные, рожденные до 1945 года, на наш взгляд, вполне могут называться детьми войны. Другое дело, что они помнят о войне и послевоенной жизни.

Авторы очерков во время войны проживали как в тылу, так и на оккупированной врагом территории, и повсюду им пришлось со взрослыми испытать все ужасы и тяготы этого лихолетья: заниматься непосильным трудом, голодать и холодать, с нетерпением ждать вестей с фронта и горевать после получения «похоронок». Война резко переменила их судьбы: некоторые, оставшись сиротами, были отданы в детские дома, не все из них смогли получить образование.

В книге помещены детские фотографии авторов, сделанные в войну и в первые послевоенные годы, фотографии и письма их отцов с фронта.

Мы благодарны всем, кто откликнулся на нашу просьбу поде­литься своими воспоминаниями о войне. Надеемся, что они будут интересны и полезны современной молодежи, ведь это то, что сохра­нила память последнего поколения наших соотечественников, знав­ших о войне не понаслышке.

Идут годы. Совсем мало осталось в живых участников войны и тружеников тыла. Сегодня и детям войны уже более 70, а некото­рым - более 80 лет.

Когда формировалась эта книга, мы включили в нее ряд статей (в основном - студентов КАИ военных лет), авторов которых уже не было в живых. За период работы над книгой не стало еще несколь­ких авторов воспоминаний...

Трудно сказать, кто из оставшихся доживет до очередного Дня Победы, к которому приурочена презентация этой книги...

В. И.  КОНЯХИНА,

составитель книги «Я родом не из детства – из войны», заведующая музеем КНИТУ-КАИ

 Вспоминают студенты КАИ военных лет

В меню: кустарный мокрый хлеб, подсолнечное масло, селёдка и огурцы

Война перевернула судьбы и планы большинства людей, изменила образ жизни. В нашей семье не изменилось положение только младшего брата Бориса – школьника. Мне же предстоял выбор: работа или учёба в вузе (призыву в армию я не подлежал из-за сильной близорукости). Мама настояла на учёбе, справедливо считая, что прежде всего нужно получить специальность и квалификацию. Сама же она при этом пошла работать по своей доморощенной специальности – швеёй в Казанский гарнизонный госпиталь, даже свою швейную машинку туда взяла. Надо заметить, что все эти решения принимались, вероятно, как и в других семьях, в уверенном предположении, что война быстро закончится.

Несмотря на свою приверженность к литературе, я перед окончанием школы принял решение поступить в вуз по специальностям точных наук. Колебался между КАИ (романтика!) и университетом (фундаментальная репутация математиков и физиков). Чашу весов перетянул на сторону КАИ Вячеслав Васильевич Максимов, один из первых выпускников этого института, ведущий его преподаватель. Яркое доходчивое выступление этого эрудированного человека, блестящего лектора в «день открытых дверей» очень впечатлило меня. Война только подкрепила моё решение: КАИ выглядел гораздо более конкретно, чем КГУ.

Я подал заявление в КАИ. А вот почему на моторостроительный, а не на самолетный факультет, точно объяснить не могу до сих пор. Вячеслав Васильевич Максимов был специалистом по самолётам, их приборам и вооружению, но не по двигателям. Просвещал он нас, школьников, объективно, ничего специально не выпячивая. Подспудно у меня работала мысль: самолёт только для неба, а мотор – он везде мотор: и в воздухе, и на земле, и на воде. Раскаиваться в своём решении мне не пришлось.

В военное время в КАИ принимали без экзаменов не только отличников, но и всех имевших аттестат. Зачисляли и немедленно направляли на какие-либо работы. Первой для меня была техническая работа в приёмной комиссии, а затем последовали стройка (достраивалось учебное здание на улице Л. Толстого), подсобное хозяйство, частые выезды на Дальнее Устье для разгрузки барж с лесом. Вынести из люка баржи на «мартышке» за плечами мокрое бревно по крутому трапу – задача не из лёгких. Когда я и Борис узнали, что на эту выгрузку периодически посылают и нашу хрупкую маму, мы пришли в ужас. Стали подменять её, но это не всегда удавалось: выезды бывали внезапными.

В череде разнообразных дел, хорошо сдруживших новоявленных студентов, как-то незаметно прошло и приобщение к учёбе, знакомство с преподавателями. И в институтских помещениях, и дома – холодно, частенько – темно. Иногда задания приходилось выполнять на чертёжной доске с укреплёнными на ней свечами.

В конце октября учёба полностью прекратилась. Студентов направили на строительство оборонительных сооружений (в просторечьи «окопы») на правом берегу Волги. Плыли на барже, с промежуточными остановками. Где-то на полдороге группу ребят, в том числе и меня, отправили обратно в Казань. Остальные в тяжелейших условиях лютой зимы работали в районе Буинска до февраля 1942 года. Оставленных в Казани тоже загрузили различными трудоёмкими поручениями. Я по приказу был определён стажёром водителя, что на практике означало «грузчик».

Водителем грузовой машины был мой однокурсник Ваня Егошин. Казанцам было легче хотя бы потому, что рядом был привычный дом.

Занятия возобновились в середине февраля и до лета шли более или менее нормально, перемежаясь с кратковременными трудовыми вылазками. Нас перевели на второй курс. Но начался он отнюдь не с сентября. Летом 1942 года большинство студентов направили на сельхозработы. Я вместе с несколькими однокурсниками попал в сводную бригаду, в которой были и студенты старших курсов. Среди них запомнил Мишу Бутова и Валю Рогову (впоследствии видный государственный деятель в Татарии и Советском Союзе). Работали в селе Берёзовая Грива Алексеевского района, убирали урожай.

В селе практически не было мужчин. Работа протекала так. Деревенские женщины жали рожь серпами, вязали снопы, мало-мальски учились этому и наши студентки. Два парня брали в руки жерди – подобие носилок, на них поперёк укладывали снопы и несли их к стогам. От стогов к молотильному току снопы доставляли на возах. Тощих лошадёнок вели девчата.

На току жёсткий распорядок: одни подают снопы вверх, другие задают в молотилку, третьи отгребают зерно и полову. Остановился один – всё встало. Жарко, пыльно, напряжённо. Старенькая молотилка приводилась в действие от бензодвижка брезентовым ремнём, который часто рвался. Пока его чинили, у нас были маленькие передышки. Обедали в поле. Картофельно-луковый суп, заправленный молоком, шёл на «ура». Жили в деревенских избах, на постое. Так работали до холодов, пока не убрали урожай. Результатами были довольны обе стороны. Колхоз честно рассчитался со студентами. Я, например, получил восемьдесят восемь килограммов зерна ржи. Заработанное доставили обозом в город. По первому снегу на салазках я отвёз мешок ржи на мельницу, что стояла на Казанке возле моста. К моему приятному удивлению, без особых хлопот мне обменяли рожь на муку, и я привёз это богатство домой.

Из деревни я также привёз несколько фунтов топлёного масла и три пары шерстяных носков (всем членам семьи). Все это я выменял у крестьян на тетради, бумагу, карандаши (другого «бартера» у меня не было). Не помню, кто меня заранее надоумил это предпринять, но очень благодарен этому человеку.

Мама говорила, что мука и масло просто помогли нам выжить в тяжелейшую зиму 1942-1943 годов. Платой за деревенские трудности был фурункулёз на ногах, но его вылечили пивными дрожжами (даже в войну они нашлись в Плетенёвской аптеке) и другими средствами.

Возобновилась учёба, ставшая более регулярной. Одолели второй курс, а уже к июню 1943 года определились новые трудовые задачи. Была выиграна Сталинградская битва, город-герой ждал помощи в возрождении. В КАИ был сформирован отряд для работы на базе авиационного трофейного вооружения близ Сталинграда. Руководителем отряда, в который входили студенты различных курсов, был доцент Андрей Ильич Ковригин.

Плыли по Волге на барже. До сих пор в памяти зловещие руины города в мертвенно бледном свете луны. Разместились в палатках на берегу Волги. Поле нашей предстоящей деятельности произвело огромное впечатление. Это было громадное кладбище сбитых самолётов различных типов, марок, стран. Мы снимали мало-мальски сохранившееся оборудование, остальное разрубали на куски, пригодные для переплавки в печах возрождавшегося рядом завода «Красный Октябрь». Орудовали тяжеленным топором-колуном, насаженным на металлическую трубу. Этим топором было легко, конечно, разрезать обшивку самолёта, не очень трудно перебить стрингеры (нечто вроде рёбрышек скелета), но чтобы перебить стальные лонжероны (хребтины крыльев и фюзеляжа), надо было намахаться до изнеможения. А ведь в отряде были девушки. Конечно, им давали работу полегче, но всё же было тяжело.

В свободное время бродили по городу, вернее, по его останкам. Было впечатление, что каждый камень руин отмечен осколками или пулями. Из громадных завалов местами доносился трупный запах. Время от времени в городе и в русле Волги раздавались взрывы (нам поэтому и не рекомендовали удаляться от своей базы). Молодёжный оптимизм и задор скрашивали наше пребывание в палаточном городке, несмотря на скудность питания (помню четыре постоянных составляющих меню: кустарный мокрый хлеб, подсолнечное масло, селёдка и огурцы) и примитивную гигиену. Однако самым страшным оказалось неожиданное: один за другим ребята стали заболевать жестокой малярией!

Для лечения не было никаких условий, больных отправляли в Казань. Я, в числе немногих, продержался до конца. Поговаривали, что некоторые опытные ребята-старшекурсники в качестве трофеев увезли с базы-кладбища авиационные радиоустановки, часы и другие значимые вещи. Мои трофеи – жгуты разноцветных авиационных проводов, которые долго служили в быту и напоминали мне о Сталинграде. Ну, а прежде всего – о непосредственном и неограниченном знакомстве со всеми потрохами самолётов.

Не буду перечислять все последующие трудовые периоды своего студенчества. Были ещё и лесозаготовки в Помарах, и такелажные работы при организации музея двигателей, и многое другое.

Горжусь своей медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».

Наряду с трудовыми буднями всё продолжительнее и интереснее становились будни учебные. Специальные предметы преподавались великолепными профессорами и крупными инженерами, увлекали каждого.

Будни житейские были по-прежнему трудными, по крайней мере для нашей семьи. Я, старший мужчина, ощущал себя ответственным за всё. Дабы обеспечить пропитание, мы с Борисом много работали в подсобных хозяйствах, я ездил в Васильеве с утеплённым мамой рюкзаком и в зимнюю пору привозил оттуда картошку. Спасаться нужно было не только от голода, но и от холода. Острой стала проблема дров. Их нужно было не только купить и подготовить, но прежде всего достать. С благодарностью вспоминаю тех, кто помог мне в этом. Это – Илья Ильич Курочкин – заместитель директора КАИ, Валентина Алексеевна Бердникова – мать моего однокурсника, сотрудница строительного треста, и другие. В 1944 или 1945 году мне прислали дрова мои знакомые с Камы. Памятно это тем, что баржа с дровами вошла в Булак и дошла до перешейка с Кабаном. Оттуда я и вывозил дорогой подарок.

Поймал себя на том, что часто употребляю слово «будни». Но ведь были и праздники! Конечно, праздники – крупные успехи нашей армии, предвестники Победы. Для молодёжи праздниками были вечера, концерты, танцы. Как ни удивительно, они устраивались и в самые тяжелые времена. Ближе к концу войны профком стал посылать студентов и преподавателей в дома отдыха. Помню, как, не погнушавшись студенческой компанией, профессор математики Евгений Иванович Григорьев и доцент Олег Игнатьевич Алексеев давали сеансы высшего мастерства в преферансе.

В Берсуте всех восхищало жизнелюбие и стойкость студентов – недавних фронтовиков. Коля Корнеев, лишившийся ноги, наравне с другими переплывал Каму и прыгал на волейбольной площадке! Ян Ицкович был неутомимым лидером в шахматах, Коля Белоусов (будущий лауреат Ленинской премии) был заводилой в самодеятельности.

Близко к окончанию института запахло «реактивщиной». Появились специальные лекционные курсы, материалы о новых образцах авиационной техники. Многое было засекречено. На преддипломную практику шестерых лучших студентов курса, одну девушку (Веру Волкову) и пятерых ребят, послали в Центральный институт авиационного моторостроения (ЦИАМ) – средоточие всяческой новизны.

Мы предвкушали праздник мысли и разума, но на первых порах упёрлись в стенку. Неизвестно из-за каких и чьих недоработок, но нам предоставили только место практики, а вот общежитие и продовольственные карточки – нет! После нескольких неудачных попыток добиться справедливости мы решили обратиться к верховной власти. Тогда для нас это был Всесоюзный комитет по делам высшей школы. Посланцем определили Марка Харитонского, фронтовика с перебитой ногой, парня умного и решительного. По-нынешнему удивительно, но Марк в тот же день попал к председателю комитета Сергею Васильевичу Кафтанову и вышел от него с предписанием: разместить в общежитии и выдать карточки. Об исполнении доложить до двенадцати часов следующего дня. На другой день в одной из комнат общежития Московского энергетического института (рядом с ЦИАМом!) был пир с большим количеством хлеба (отоварили даже за прошлые дни!) и жареной треской. Началась нормальная студенческая жизнь, началась наша преддипломная практика.

Собирать материалы для дипломного проекта, учиться у специалистов в ЦИАМе было очень интересно. В институт стекались все новейшие материалы, в том числе трофейные. Было видно, что наступает эра авиации реактивной. Режим работы был секретный, не очень удобный, но к нему надо было привыкать и вперед на долгие годы.

У нас были свободны вечера и выходные дни, в Москве было много возможностей интересно использовать их. Общим увлечением оказался театр. Мы смотрели пьесы А.Н. Островского в Малом театре, оперную классику в Большом, «Свадьбу в Малиновке» с Григорием Яровым в Театре оперетты, «Учитель танцев» с Владимиром Зельдиным в Театре Красной Армии... Все как-то было доступно и по ценам, и по способам приобретения билетов.

Вернувшись в Казань, мы приступили к дипломному проектированию. Нашими консультантами были крупные специалисты из ОКБ-16, руководимого главным конструктором Сергеем Дмитриевичем Колосовым. Опытные инженеры, они вместе с нами, студентами, но, конечно, на другом уровне осваивали новый этап в авиационном моторостроении – реактивные двигатели. В «дипломке» (студенческий жаргон) до позднего вечера шли жаркие обсуждения и споры вокруг новых тем и решений. Царила аура познания и творчества. У входа в «дипломку» сидел вахтер, поэтому мы были избавлены от праздношатающихся и отвлекающих посетителей. Студенческая дружба, складывавшаяся годами в различных обстоятельствах, в наибольшей степени была закреплена в «дипломке», на пороге расставания.

Моим консультантом был профессор Георгий Сергеевич Жирицкий, прежде тоже работавший в ОКБ, а затем основавший в КАИ специальную кафедру газовых турбин. У него был громадный опыт инженера, ученого, педагога. Кроме расчетно-конструкторских навыков – подход и обоснование инженерных решений. Мне он дал специальную тему, разработку которой я считаю своим первым научным опытом. И хотя это только рукопись, она значится в моем списке научных трудов под №1.

31 октября 1947 года в торжественной обстановке, но без выходного костюма, я защитил диплом и получил звание инженера. Проучились мы вместо планировавшихся пяти лет целых шесть. Сказались и многие трудовые отвлечения, и дополнительная подготовка, связанная с освоением новой реактивной техники.

Вячеслав Евгеньевич АЛЕМАСОВ, действительный член РАН,

действительный член Международной академии астронавтики,

почетный член АН Республики Татарстан, дважды лауреат Государственной премии СССР,

заслуженный деятель науки и техники ТАССР, РСФСР, доктор технических наук, профессор,

заслуженный профессор КГТУ им. А.Н. Туполева

 «Катюши» собирали в спортивном зале первого здания КАИ

Для меня лично война началась так. Я был на аэродроме: в это время я уже был инструктором аэроклуба и летал с курсантами. Было воскресенье, и мы целый день летали. Связи, рации в самолетах тогда не было, и когда я приехал домой, в это время по радио выступал В.М. Молотов. Так я узнал, что началась война.

На другой день нам объявили, что нас, весь третий курс, мобилизуют: двигателистов на моторостроительный завод, а самолетчиков на авиационный. Я попал в отдел главного механика, там мы занимались проектированием станков для шлифования поршневых колец. Станок потом нужно было сделать в металле.

Мы были еще студенты, но чертежи делали уже настоящие. В те времена ошибки стоили дорого. Могли вызвать на заседание «тройки» и «припаять» саботаж, а саботаж – это штрафной батальон. Мы сделали очень хороший станок.

В конце октября или начале ноября нас, примерно 30 студентов – мотористов и часть самолетчиков – отозвали с завода. Отобрали тех, кому можно было доверить производство «Катюш». Они были весьма секретными изделиями.

Была создана группа слесарей, инженеров, мастеров. Детали делали на многих заводах города и республики. По ним невозможно было представить изделие в целом. За этим изделием внимательно следили. Группа под руководством инженеров Д.Г. Манохина и А. Трубачева собирала «Катюши» в спортивном зале, во дворе первого здания КАИ.

Первые «Катюши» были предназначены для конной тяги. Небольшая установка – восемь направляющих (снаряд был БМ8, это 80 мм), на каждой направляющей два снаряда – один сверху, другой снизу. Всего 16 снарядов.

Мы всю слесарную работу делали сами, надо было собрать установку, прицел, выставить его, проверить работу замков, даже выезжали на танковый полигон, отстреливали по одному снаряду.

Потом «Катюши» стали собирать на автомобиль ЗИС-5. Там было уже 16 направляющих и 32 снаряда. Следующая установка предназначалась для монтажа на автомобиль «Студебеккер». Там было четыре яруса направляющих – всего 128 снарядов.

Последнюю плановую установку мы собирали под новый, сорок второй, год. Мы сделали восемь установок. Приехали гвардейцы получать установки и дали нам литр спирта.

До апреля 1942 года мы собирали «Катюши» на «Студебеккерах». Потом их производство перевели на заводы, а наша работа была высоко оценена специалистами.

Старших мотористов вновь направили на моторостроительный завод рабочими к сложным станкам и на испытания двигателей. Особенно трудно было на испытательной станции, так как с утра не было готовых двигателей, а нормы были увеличены в десятки раз по сравнению с довоенными.

На территории Казанского моторостроительного завода стали работать еще два завода: из Воронежа и Москвы к нам прибыли 16-й и 500-й заводы. Многие цеха имели только крышу, стен еще не было.

Зима была суровой. Температура доходила до минус 50 градусов. Много рабочих ушло на фронт, их заменили подростки и женщины. Мерзли люди, замерзала охлаждающая смесь, применяемая на станках.

Каждый день с замиранием сердца мы слушали сводки с фронта. А они были тревожными. К концу ноября 1941 года немцы были уже под Москвой. Трудно было и в Сталинграде, где наши держались на клочке берега Волги. До ноября мы не имели рабочих карточек. И только после того, как на глазах директора завода один студент упал в обморок от голода, вышел приказ дать нам рабочие карточки и дополнительный ужин.

Хлеба не хватало, а продавцы при взвешивании придавали хлебу некоторую «сырость». В результате порция оказывалась «более» 800 граммов, и от нее отрезали еще некоторую часть в свою пользу.

Казанский моторостроительный завод производил главным образом двигатель ВК-105 В.Я. Климова для самолетов Петлякова – Пе-2 и Пе-8, а также для истребителей Микояна и Яковлева. Также делались двигатели АЧ-3ОБ Чаромского для самолетов Пе-8.

В войну мы подрабатывали в речном порту и на железнодорожном вокзале: разгружали соль, уголь, дрова. Их возили в вагонах или на баржах. Соль и уголь – насыпью. Эти продукты всегда были влажными, в пути смерзались в глыбу, и ее надо было разбивать ломом. Пока расколешь эту глыбу, сольешь сто потов, но главное – на руках при этом появляются кровавые мозоли, которые разъедает соль.

На такую работу ходили самые нуждающиеся студенты и некоторые наши преподаватели. Например, П.А. Кузьмин вместе со своими студентами разгружал сырые дрова, соль, уголь. Профессорский состав ходил на работы на равных, разгружали все, что потяжелее и потруднее.

Директор институтской столовой придумал своеобразную еду. Вода, капуста и мерзлая картошка заправлялись маслом, которое мы называли «машинным». Дело в том, что растительное масло возили в тех же бочках, в которых возили машинное масло на фронт, поэтому оно отдавало машинным маслом и керосином. И еда заправлялась таким маслом. Но все равно это было вкусно, так как мы постоянно были голодные.

С начала войны в общежитии появились самодельные карты, на которых, мы, как могли, отмечали положение наших войск на фронтах. Но точно сделать это было невозможно, так как в сообщениях как правило указывались населенные пункты, а их трудно было найти. Сводки с фронтов читал Левитан, всегда торжественно и, когда они были хорошие, делал это с особенным подъемом.

В сводках появились имена новых маршалов. Буденный и Ворошилов сошли с исторической сцены. Появились Жуков, Конев, Рокоссовский, Ватутин, Еременко и другие командующие.

Павел Васильевич СЕМЕНИХИН,

профессор кафедры автомобильных двигателей и сервиса (2000 – 2008 гг.), кандидат технических наук

Война глазами детей

КАЗАНЬ МОЕГО ДЕТСТВА

Когда началась Великая Отечественная война, мне исполнилось 4 года, поэтому Казань 1941-1945 гг. запомнилась мне в основном тем районом, где проживала наша семья. Это площадь Свободы, улицы Тельмана, Касаткина, Попова гора, Федоровский бугор. Улица Тельмана 1940-х годов – это разбитая булыжная мостовая, это двухэтажные деревянные дома без удобств: с печным отоплением (дровами), с водой из колонок во дворе.

Отец работал помощником второго секретаря обкома партии и сразу после начала войны ушел в армию политработником. В боях под Москвой он был ранен и признан негодным к строевой службе, поэтому до конца войны служил в военном училище в Ульяновске, где готовили младших командиров. Уволился в отставку в 1946 году в звании старшего лейтенанта.

Почему-то начало войны запомнилось мне следующей картиной: в квартире, которая находилась на первом этаже старого деревянного дома №4 по улице Тельмана, я стою на стуле у окна, передо мной – отец в военной форме с вещевым мешком за плечами, он обнимает меня, что-то говорит и уходит, мать провожает его.

Сами военные годы запомнились тем, что жизнь была трудной. Питались по карточкам. Растущему организму требовалось питание. Помню, однажды мать «разорилась»: продала какие-то вещи, купила на базаре кусочек сливочного масла и сделала бутерброды. Это было настолько необычно, что с непривычки я объелся и потом в течение многих лет не мог даже видеть сливочного масла.

Чтобы выжить, держали во дворе в специальных сараях животных и птиц: кур, коз и даже коров. И это в центре Казани – в ста метрах от нынешнего здания Кабинета Министров. Со всех ближайших районов скот собирали в стадо на берегу Казанки у деревянного моста, который все казанцы так и называли «коровий мост». Находился этот мост недалеко от суворовского училища. Стадо уходило на другой берег Казанки и паслось на заливных лугах. Вечером мы с моим дедом Яковом Ивановичем встречали стадо и по улице Подлужной уводили нашу козу домой. Козье молоко очень нас выручало.

Сам день окончания войны и последующие события в памяти не отложились. Но хорошо помню «наш» район Казани тех лет. Огромное мрачное из красного кирпича недостроенное здание оперного театра неодолимо манило нас в свои многочисленные комнаты и залы. Брат моей матери работал на стройке каким-то начальником и иногда водил нас по стройке. Но вскоре он ушел на войну с Финляндией и сгинул в финских лесах и болотах – пропал без вести, как было написано в извещении. Вышел из блиндажа ночью и не вернулся. Наверное, утащили финны в качестве «языка». А два моих дяди (брат матери и брат отца) погибли на фронтах Великой Отечественной войны. На противоположной стороне площади Свободы, на месте нынешнего Кабинета Министров, находился завод, который казанцы знали как «Пишмаш». Это длинное приземистое здание занимало по фасаду весь квартал от улицы Театральной до улицы Пушкина, а отгороженная деревянным забором территория – приблизительно ту же площадь, что и нынешний Кабинет Министров. Проходная была со стороны Театральной улицы. Перед зданием на всю его длину был палисадник, засаженный кустарником. Можно было наблюдать в окна, как работают станки, ходят люди и т.д. Здание было старинное, кирпичное и очень прочное. Когда завод решили перевести в другое место, то здание никак не могли сломать. Вызвали танки, обвязали тросами оконные проемы. Тросы рвались, а здание стояло несокрушимым. Наконец, пришли саперы, жителей окрестных домов предупредили и проинструктировали, как себя вести. Взрывами очень аккуратно здание разрушили.

Вторая небольшая площадь располагалась позади завода «Пишмаша» и ограничивалась с одной стороны заводским забором, а с другой – кирпичным жилым зданием, в подвале которого располагался продуктовый магазин, где «отоваривали» свои продуктовые карточка местные жители. Магазин так и звали «подвальчик». Многие из моих сверстников запомнили очереди в «подвальчик», в которых они провели много часов. Очередь занимали заранее, иногда с вечера, чтобы утром «отоварить» карточки. В конце улицы Пушкина на Федоровском бугре, на высоком берегу Казанки, располагался небольшой базарчик, на котором торговали всякой всячиной: картошкой, огурцами, помидорами, капустой и различными вещами. У местных жителей базарчик был очень популярен и носил неофициальное название «еврейского».

В конце войны на этом базарчике торговали много инвалидов, в основном табаком. Меркой был специальный стеклянный стаканчик с очень толстым дном.

В 1944 году я пошел в школу №24 на ул. Пушкина, которую окончил в 1954 году. На ее месте ныне располагается Министерств финансов РТ.

Прошли годы. Заштатная улица Тельмана стала «элитной», застроена суперсовременными зданиями и вместо обычного трудового люда заселена богатыми владельцами огромных дорогих квартир. Кругом заборы, охранные территории, дорогие автомашины. Изменились и люди. Несмотря на тяжелые условия жизни, в войну люди были доброжелательнее, не было такого высокомерия по отношению друг к другу. Нынешнее имущественное неравенство разделило людей на богатых и бедных. Справедливо это или нет, хорошо или плохо – каждый решает сам.

Хотелось бы, чтобы материальное благосостояние не стало единственным мерилом жизненных ценностей. Нужно, чтобы сегодняшние богатые люди, а главное – их потомки, знали и помнили, кому они обязаны этой мирной и благополучной жизнью. А день 9 мая для всех поколений россиян навсегда остался главным праздником, каким он был для фронтовиков, тружеников тыла и для нас – детей войны, испытавших на себе все тяготы военной жизни и первых послевоенных лет.

Юрий Матвеевич БЕЛЯКОВ,

заведующий кафедрой оптико-электронных систем (1990 – 2010 гг.), доцент, кандидат технических наук, лауреат Государственной премии СССР

 Иногда во сне слышатся нарастающий гул летящих самолетов

Память детей

Той войной не убита...

Никто не забыт

И ничто не забыто!

Перелистывая пожелтевшие страницы давно знакомых документов военного времени моих родных, бережно перебирая их заслуженные награды, я вновь и вновь восхищаюсь мужеством и самоотверженностью близких мне людей. Сколько боли и страха выпало на их долю в те далекие годы.

Пытаюсь воссоздать эпизоды их жизни в войну, и мне начинает казаться, что я помню все. Помню небольшой городок Рыбинск Ярославской области, где жила моя семья. Он будет неоднократно менять свое название – то Щербаков, то Андропов и, наконец, возродится как Рыбинск.

Примерно с трех лет я действительно помню речку Черемуху, куда мы, дети, бегали скорее мыться, чем купаться; помню развалины разрушенных бомбардировками домов и чудом сохранившееся оригинальное здание больницы имени Пирогова, за которым открывался замечательный вид на Волгу.

Мою память оживляет еще один бесценный источник знаний о прошлом – воспоминания переживших войну родственников.

В жизнь моей семьи война ворвалась в декабре 1939 года, когда, окончив фельдшерскую школу, ушла на Карельский фронт старшей медсестрой эвакогоспиталя сестра моей мамы. Ей было 20 лет – этой юной участнице финской кампании. Вернувшись домой, она вновь в июне 1941 года уйдет на фронт в том же качестве и будет участвовать в войне с фашистскими оккупантами почти до Победы. Возвратится с наградами – орденом Отечественной войны II степени и медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».

Когда началась война, мои родители, будучи еще очень молодыми (отцу было 32 года, а маме – 26 лет), должны были заботиться о двух своих маленьких детях 6 и 4 лет, о бабушке 58 лет и младшей сестре мамы 14 лет. Я – третий ребенок в семье – родилась 7 ноября 1941 года. Видимо, Книга судеб определила мое появление на свет именно в этот день. Так и случилось, хотя родовые схватки у мамы начались вечером 6 ноября. Но поскольку в городе Рыбинске к тому времени уже был введен так называемый комендантский час, моя бедная мама, подчас теряя сознание от боли, терпела до утра. И лишь тогда в сопровождении бабушки отправилась пешком в больницу. Позже она узнает, что ее в таком состоянии, конечно бы, пропустили и ночью, да и добраться бы до больницы помогли.

7 ноября для советской страны было знаменательной датой. В этот день обычно отмечалась очередная годовщина Октябрьской революции 1917 года с демонстрацией трудящихся и военным парадом.

Известно, что Гитлер планировал уже в начале войны захватить Москву и в ознаменование своей победы именно 7 ноября 1941 года устроить парад немецких войсковых частей. И парад состоялся, но только по Красной площади Москвы быстрым маршем прошли советские воины, отправлявшиеся сразу на фронт. Родиться в такой день – большая удача, хотя бы потому, что я могу увидеть этот день и сейчас благодаря сохранившимся кинокадрам того тяжелейшего для нашей страны года. Этот парад всегда показывают телезрителям в программах, посвященных Дню Победы 9 мая 1945 года. Но до победы было еще очень далеко.

Рыбинск, находившийся примерно в равном удалении от Ленинграда и Москвы, немцы начали бомбить уже летом 1941 года. Они стремились отрезать Ленинград от тыла и все-таки захватить Москву. Поистине героическое сопротивление оказывали советские войска численно превосходившему врагу. Огромную роль играло создание оборонительных сооружений на обоих направлениях. Я горжусь тем, что мой отец принял в этом деле самое активное участие. В феврале 1942 года «за самоотверженную стахановскую работу на строительстве оборонительных сооружений в дни Великой Отечественной войны» он получит свою первую награду – Почетную грамоту руководства г. Ярославля. Война заставила его сменить профессию инженера на ответственную должность заведующего военным отделом сначала в районном, а позднее – в городском комитете партии Рыбинска. Эта работа требовала колоссального напряжения сил и состояла из частых командировок. По воспоминаниям моей старшей сестры, отец редко бывал дома. Уже взрослой я узнала от него, что одна из его командировок была связана с организацией доставки ;продовольствия ленинградцам по знаменитой «Дороге жизни» через Ладожское озеро. Он был скромен, мой отец, и никогда не кичился своими заслугами. Уже в декабре 1942 года он был награжден медалью «За оборону Ленинграда», в мае 1944 года – медалью «За оборону Москвы», в июне 1945 года – медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», а в сентябре 1945 года – орденом Трудового Красного Знамени (за особые заслуги в области обороны).

Для жителей Рыбинска особенно тяжелыми в войну были осень зима 1941 года и весь 1942 год. Все более частыми становились бомбежки города. Главной целью гитлеровцев был авиационный завод. Горожане маскировали его как могли и, к счастью, он почти уцелел, хотя разрушенных зданий было много. В дом недалеко от нашего упала бомба и не взорвалась. Это была страшная угроза для всего квартала, ее долго и осторожно извлекали из подвала саперы.

Взрывной волной во время одной из бомбежек снесло крышу и нашего старого дома. Ее кое-как восстановили, но ситуация становилась все опасней. Отец, приезжая на короткое время, вновь и вновь настаивал на эвакуации семьи в глубокий тыл, особенно после моего рождения. Но мама очередной раз категорически отказалась уезжать. Она была решительным, неунывающим человеком, искренне преданным отцу, детям, родным, и не смогла оставить мужа одного, изо всех сил стараясь при его постоянной занятости обеспечить ему хоть кратковременный, но все-таки отдых в семейной обстановке.

Когда отец уезжал по своим делам, маме было особенно тяжело. В заботе хрупкой худенькой молодой женщины, какой она была, нуждалось пять человек. Необходимо было их одеть, обуть, накормить, а главное – уберечь от гибели.

Сестра вспоминает, как во время бомбежек, когда раздавался оглушительный вой сирены и звучали страшные слова, к которым невозможно было привыкнуть: «Граждане! Товарищи! Воздушная тревога!», мама прятала нас всех дома в маленьком коридорчике за печкой, прижимала к себе, наклонялась над нами и закрывала всех собой от беды. Пережитый в 6-7 лет ужас от бомбежек сестра в деталях помнит до сих пор. В силу своего младенческого возраста в эти годы я не должна бы помнить этого. Но вот что странно: на протяжении всей жизни мне иногда во сне слышатся нарастающий гул летящих самолетов, свист падающих бомб и грохот их разрывов. Я пытаюсь найти объяснение этому в яркости эмоций сестры при передаче мне информации, в силе впечатлений от книг, фильмов, телепередач о войне. Но почему тогда я слышу во сне только звуки и не вижу реальных картин падения бомб и последствий этого? Не потому ли, что я не видела этих картин, а слышала только звуки бомбежек, навсегда запечатленные в младенческом подсознании.

Мама не любила вспоминать эти эпизоды войны. Лишь однажды, через много лет, когда мы отмечали очередной раз День Победы, я рискнула заговорить с ней на эту тему. На мой вопрос, почему она прятала нас за печкой дома и не вела в бомбоубежище, она ответила удивительно просто, как будто говорила о чем-то обыденном: «Потому что не было другого выхода, бомбоубежище было далеко от нас, не сумели бы добежать. Вот и решила спрятать вас всех вместе и, если суждено, то и погибать всем сразу».

Эти слова врезались в мою память, так как меня шокировала их будничность. От ответа мамы повеяло холодом возможной близкой смерти и одновременно силой духа женщины-матери. Она не растерялась, не паниковала, а действовала как считала нужным в сложной ситуации. У отца был крепкий домашний тыл.

Когда немецкие «юнкерсы» улетали, сбросив на город запланированную норму разрушений и смертей, мама со своей сестрой и бабушкой поднимались на крыши близлежащих домов, чтобы гасить и сбрасывать «зажигалки», будучи бойцами специального отряда по их обезвреживанию. Эта работа тоже была сопряжена с определенным риском для жизни.

Серьезные трудности были в городе с питанием, особенно для детей, как и повсеместно в тылу. Продукты в Рыбинске выдавались по карточкам и, разумеется, только самые необходимые, например, овсяная крупа и черный хлеб. Поэтому в основном питались кашами и киселями. Праздником для детей были галеты, видимо, из довоенных запасов. Но тогда это было сухое и безвкусное печенье.

От постоянных нервных стрессов у мамы пропадало молоко, и меня начинали своеобразно подкармливать. Сестра, с любопытством ребенка наблюдавшая за этим процессом, рассказывала мне, как мама заворачивала в чистую тряпочку из обрезков ткани, из которых она шила нам одежду, кусочек галеты или хлеба и давала мне этот маленький сверточек в рот вместо соски. Разумеется, ни о каких специальных витаминах для детей не было и речи.

Мои личные воспоминания о войне относятся преимущественно к 1945 году. Бомбежек уже не было, велись работы по разбору завалов в зоне разрушений. Помню людей с кирками и лопатами на руинах, оставшихся от жилых помещений. И газета «Рыбинская правда» за 1943-1945 годы из архива отца свидетельствует о той огромной кропотливой работе по восстановлению жилого фонда в Рыбинске, особенно для семей фронтовиков. И в этом деле отец снова был на боевом посту, работая в одном из районных исполкомов города.

Самые четкие воспоминания у меня о Дне Победы. Мне никогда не забыть реакцию взрослых людей. Улица Ленина – одна из центральных – была заполнена 9 мая собравшимися на ней толпами жителей города. Люди обнимались, смеялись и плакали одновременно. Я держала за руку маму, боясь потеряться в толпе. И вдруг какой-то большой человек взял меня на руки, поднял над головой и закричал: «Ребенок, войне конец! Значит будем жить!». Я запомнила его слова и долго приставала к маме с вопросом о том, что если войне конец, почему же плачут люди. Глаза мамы были полны слез, она долго не отвечала и, наконец, произнесла: «Они плачут от радости и счастья!».

Сестра, слышавшая эти слова мамы, объяснила мне тогда, что, радость и счастье – это когда все близкие живы и здоровы, никто не убит и можно спокойно ходить по улицам, не боясь бомбежек. Она долгое время была моим проводником в мир взрослых.

Из всей семьи, жившей в годы войны в Рыбинске, на сегодня в живых кроме меня, осталась только она, и я очень боюсь ее потерять. Мы слышали с ней в День Победы, как рыдала наша тетя, воевавшая на фронтах двух войн, и от радости, и от горя. Она потеряла в войну любимого человека. Да, 9 мая 1945 года был действительно праздник со слезами на глазах!

Так помню ли я войну? Она была так близко от меня и принесла столько горя и страданий моим родственникам, что информация об их жизни и смерти стала самой дорогой частью моих горьких воспоминаний. Вот только некоторые из них.

Погиб в битве под Сталинградом младший брат отца, оставив вдовой жену с маленькой дочкой.

Прошел всю войну и дошел до Берлина мой дядя – муж маминой младшей сестры. Балагур и весельчак, он выбрался даже из Курского окружения. Вернулся живым, но прожил недолго и умер в 37 лет.

Две мои двоюродные сестры – молоденькие девушки, жившие на Украине, были угнаны немцами в Германию. К счастью, они не погибли, но не дай бог никому пережить то, что пришлось испытать им!

Моя свекровь – орденоносец, заслуженная актриса РФ и РТ, очевидцем ожесточенных боев с фашистами как участница фронтовых концертных бригад. Пренебрегая опасностью гибели в любой момент она и ее коллеги своим мужеством вселяли в солдат уверенность в нашей победе. Ее единственный брат погиб в самом начале войны. Смерть его ужасна – он был раздавлен немецким танком. Ее единственный сын в 1941 году пятилетним мальчиком был отправлен из Казани в Баку к родственникам отца. На Каспийском море он стал свидетелем бомбежки немцами водного транспорта. Впечатление от жуткой картины гибели людей было настолько сильна, что он буквально «заболел войной». Она стала лейтмотивом художественного творчества. Особенно он восторгался героизмом ленинградцев в годы блокады. Очень любил Питер и погиб в городе. Он ушел из жизни в 43 года от болезни, которую не смогли определить врачи, полагая, что это злокачественная хроническая гипертония. А я осмеливаюсь предположить, что очень талантливого художника с тонкой ранимой душой убила война, о которой он думал постоянно и воспроизводил в своих художественных полотнах.

Война долго не выпускала меня из своих суровых объятий. Условия первых лет существования сказались на состоянии моего здоровья. В детстве я переболела практически всеми существующими болезнями, включая редкую и довольно опасную – дифтерит, от которой меня едва спасли. Я победила в войне с болезнью, но до 14 лет оставалась самой худой, слабой и меньше всех ростом в классе. Моим помощником в борьбе за здоровье стал спорт – плавание и волейбол. В последующей взрослой жизни Великая Отечественная война станет предметом моего профессионального интереса. Обучаясь на историко-филологическом факультете КГУ, я детально изучала причины, ход и последствия этой войны. Работая в Госмузее ТАССР (ныне Национальный музей РТ), разрабатывала и водила экскурсии по тематической экспозиции о войне и выставкам, посвященным ее героям, например, знакомила с материалами о Мусе Джалиле не только рядовых посетителей, но и его дочь Чулпан и бельгийца Анри Тиммерманса, передавшего в советское посольство стихи Джалиля, написанные им в немецком застенке, «Моабитские тетради»; расширяя свои познания о войне, получая информацию от еще живых тогда героев-молодогвардейцев Радика Юркина и Жоры Арутюнянца, а также от родителей погибших краснодонцев (Ульяны Громовой, Любови Шевцовой и др.). В своей преподавательской деятельности в КАИ делилась накопленной информацией со студентами, воспитывая в них любовь к своему Отечеству; помогала в создании музея истории вуза, в том числе и по представлению материалов об участниках войны – каистах; принимала участие в организации и проведении «Дней памяти» для ветеранов Института социальных технологий. Но все это лишь некоторые факты из профессиональной биографии. Было гораздо больше незабываемых встреч с героями войны, знакомств с уникальными документами того времени и с богатейшей информацией о периоде, который никогда не забудется.

Воспоминания о Великой Отечественной войне – неотъемлемая часть моей жизни. В них заключены и радость встреч, и горечь разлук, и скорбь потерь, и подвиг жизни!

Хоть в войну мне было лет мало,

Отдается горе в сердце болью...

Что-то с памятью моей стало,

Все, что было в те года, помню!

Татьяна Савельевна БОБЧЕНКО,

доцент кафедры социологии, политологии и менеджмента, кандидат исторических наук

ФРОНТ И ТЫЛ

Когда началась Великая Отечественная война, я была в Крыму, Всесоюзном пионерском лагере «Артек». Меня как отличницу наградили путевкой в эту знаменитую и известную не только в СССР, но и за рубежом детскую здравницу.

Городу Зеленодольску, где я в 1941 году окончила 6-й класс школы №3, выделили одну путевку, и, к моей великой радости, она досталась мне. К тому же я попала в самый респектабельный лагерь пионерской республики «Артек». Тогда их было три: Нижний, Верхний и наш – центральный – Суук-Су. Нам рассказали, что в 1936 году пионеры из Нижнего лагеря на встрече с В.М. Молотовым – тогдашним главой союзного правительства) спели песню со словами «У Артека на носу приютился Суук-Су» (в переводе с татарского – холодная вода»), который тогда был еще местом отдыха властной элиты страны. После той встречи по ходатайству В.М. Молотова Суук-Су передали «Артеку».

В памяти осталось несколько эпизодов из жизни отряда. Нашего вожатого звали Коля. Он был веселым и общительным. В первую очередь объяснил нам, как нужно обедать: начинать не с компота, а с первого блюда – супа. Его фразу «Если не будете есть суп, получите болезнь желудка – язву», думаю, не я одна запомнила на всю жизнь и зауважала супы. Коля старался быть строгим, но на самом деле он был добрым. Мы успели его полюбить.

Второй эпизод. Каждые пять дней нас водили в баню. У меня были густые длинные волосы. И вот банщица, очень миловидная немолодая женщина, предложила мне помочь помыть голову. Я чуточку посопротивлялась. Но она сказа: «Не бойся, я сделаю, и мыло в глаза не попадет», – и стала помогать. Мы разговорились. Узнав, что я из Татарии, женщина заговорила по-татарски, я все поняла и стала отвечать на родном языке. Хотя язык крымских татар несколько отличается от языка казанских, но понять друг друга мы, оказалось, можем.

Отмечу, что кроме советских пионеров в «Артеке» отдыхали ребята из Испании – дети республиканцев, родители которых погибли в сражениях с фашистской франкийской армией, а также из Эстонии, Молдавии, Западной Украины, недавно вошедших в состав СССР. Мы должны были отдыхать в Артеке 45 дней. Наступило 22 июня. В 16 часов дня (через 12 часов с момента объявления войны) нас собрали на площади, где проходили пионерские линейки, и объявили о том, что на нашу мирную страну напали гитлеровские фашисты. Многие вожатые вскоре добровольно ушли на фронт.

На другой день мы видели вражеский самолет над морем, он летел так низко, что можно было разглядеть свастику. Скорее всего это был разведывательный самолет. Нам выдали коричневые лыжные костюмы и, как только объявлялась воздушная тревога, нас уводили в сторону горы Аю-Даг. Там можно было укрыться под нависающими каменными глыбами.

Вскоре нам сообщили, что временно, пока не разобьют и не прогонят агрессора с нашей земли, артековцев эвакуируют в Москву. Очень встревожились дети из эстонских, молдавских, западноукраинских отрядов, девочки даже плакали. Мы успокаивали, говорили, что, как только фашистов прогонят, вернемся в лагерь.

29 июня нас привезли в Симферополь, посадили в вагоны пассажирского поезда и отправили в Москву. Ехали долго, пропуская эшелоны с красноармейцами и с вооружением – танками, пушкам; которые шли на запад, на фронт. Иногда наш поезд стоял подолгу в поле. Мы выходили из вагонов, собирали цветы, вкладывали в букетики записки: «Возвращайтесь с победой!», «Прогоните фашистов нашей земли» – и бросали их в проходящие воинские эшелоны. Красноармейцы нам улыбались. Может быть, вспоминали своих детей, оставшихся дома. Мы еще верили, что наши солдаты очень скоро разгромят захватчиков, и мы вновь вернемся отдыхать. Ведь мы даже в море ни разу не искупались из-за двухнедельного карантина. А в предвоенные годы мы распевали песню В.И. Лебедева-Кумача: «Если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы».

В Москву приехали 5 июля. Один раз и в Москве мы услышали сигнал воздушной тревоги. Нас быстро спустили в метро. 8 июля нас отправили домой в Казань, но я вышла в Зеленом Доле и пешком через поселки Красная горка и Соцгородок дошла до дома. Как обрадовались мои домашние, увидев меня живой и здоровой! Особенно расчувствовался папа. Оказывается, он на имя начальника лагеря посылал телеграммы, но ответа не было. Я представляю, сколько телеграмм туда летело со всех концов страны. Волноваться родителям было от чего – уже в первые дни войны бомбили Севастополь. Я вернулась домой, в Зеленодольск, в свою школу уже не той девочкой, которая уезжала в начале июня из дома. Вернулась повзрослевшей за две недели, повидавшей войну, воинские эшелоны, а еще те эшелоны с продовольствием и не только, которые наша страна отправляла Германии по договору о ненападении – они обгоняли наш пассажирский поезд, когда мы ехали в «Артек».

Запомнились украинские поля с созревшим урожаем хлеба и золотые скирды, которые так часто снились в голодные военные годы: так хотелось есть, есть было нечего. Карточная система была введена сразу же. И 300 граммов хлеба, выдаваемых на день, мама пыталась делить на 3 части. В школе давали еще по 50 граммов хлеба. Этот кусок черного хлеба в военные годы был слаще шоколада.

Несмотря на систематическое недоедание в годы войны, мы остались оптимистами, верили, что Красная Армия победит, что отступление временное из-за вероломного нападения фашистской Германии. Когда немецкие войска совсем близко подошли к Москве и ежедневно бомбили ее, по радио передали (у нас радио не было, мы слушали сводки Совинформбюро у соседей, эвакуированных из Минска), что 7 ноября состоялся парад на Красной площади, который принимал И.В. Сталин. Это воодушевило нас. Я в июне была на Красной площади, нас водили в мавзолей В.И. Ленина. И мне что-то хотелось сделать: я подала заявление о приеме в ВЛКСМ. Но мне отказали: еще не было 15 лет. Я помню, что очень была огорчена.

Вступила я в комсомол в мае 1942 года. В это время немцы вышли к Волге, шли бои на подступах к Сталинграду. Летом 1942 года несколько раз объявляли воздушную тревогу. Это и понятно: рядом с Зеленодольском был мост через Волгу. Еще в 1941 году осенью

около нашего дома были вырыты так называемые щели для укрытия от бомбежек. Но за зиму они обвалились. Бомбоубежищ в городе не было.

Обычно сирены воздушной тревоги были ночью. Мы выходили на улицу, сидели на лавочках около дома. Совсем рядом был лес. Можно было уйти и туда. К счастью, ни одна бомба не упала на мост. Он был очень значимым в годы войны объектом, так как соединял фронт с Уралом и Сибирью.

Из нашего дома, его называли «Дом учителей», и соседнего – «Дома медиков», все ребята, с которыми мы совсем недавно играли в лапту и прятки, ушли на фронт. Из нашего дома – братья Тулузаковы: Палладий и Евгений, они не вернулись, оба погибли на фронте, из «Дома медиков» – братья Кузнецовы: Виктор и Николай. Виктор тоже погиб.

Помощь фронту школьников 7-9-х классов в период учебы заключалась в активном участии в воскресниках. Школа №3 обычно участвовала в воскресниках судостроительного завода им. М. Горького. Ученики с большой охотой ходили на воскресные работы, делали то, что им поручали взрослые. В конце рабочего дня участники воскресника получали к своей обычной норме еще, как нам казалось, большой и очень вкусный кусок хлеба.

Все летние каникулы, включая и сентябрь, мы работали в Мамадышском районе, в совхозе. Нас везли туда в конце мая или в начале июня на барже по Волге, Каме и Вятке, потом мы шли пешком до места назначения. Жили далеко от деревни в огромном сарае без света, где были двухэтажные нары. Когда после работы ложились спать, наш педагог, до сих пор помню ее фамилию – Онищенко, эвакуированная из Киева (в классе у нас было много девочек из Киева), часто пересказывала нам повести Н. Гоголя, отрывки из «Трех мушкетеров» А. Дюма, иногда просто интересные истории из своей жизни.

Кормили нас три раза в день овсяной кашей без хлеба. Почему-то хлеба не было. Видимо, норма 300 граммов хлеба покрывалась трехразовой овсянкой. Мы работали на поле, вязали снопы. Помню, что первое время очень болели руки, а потом как-то привыкли.

Мама работала в единственной тогда в г. Зеленодольске татарской школе №5. В начале 1942 года наша семья пополнилась двумя малышами, у меня появились братик и сестренка. Отца, Кадыра Абдулловича Девликамова, призвали в армию, на фронт. Как старшей в семье, мне пришлось в военные годы нередко в сопровождении взрослых ездить в татарские, чувашские и марийские деревни за картошкой в обмен на вещи, которые мама хранила на «черный день».

Во время этих поездок случалось разное: попадали в бураны и вьюги, еле-еле везли санки с укутанной от мороза картошкой. Однажды вдвоем с соседкой, учительницей биологии А.И. Макаровой, торопились до сумерек дойти до деревни и метрах в 500-600 от нее на опушке леса увидели волчьи глаза... Анна Ивановна быстро достала из кармана спички и зажгла захваченные с собой лучины. Волки попятились и скрылись в лесу. Не помня себя от страха, не чувствуя тяжести нагруженных санок, почти вбежали в деревню.

И еще один случай остался в памяти на всю жизнь. Это произошло 1 марта 1944 года. Тогда мы пережили самую голодную зиму и весну. Мы с подругой Агнессой Тулузаковой, первокурсницей КАИ (я училась тогда в 9-м классе) отправились очень далеко, в Цивильск, в Чувашию, в надежде хотя бы немного купить (или обменять на вещи) муки и картошки. Как мы считали, нам повезло: и картошка загружена в санки, и даже немного муки достали. Мама обрадуется! Спустились из деревни Козловка на Волгу. Надо еще добраться до Волжска на противоположном берегу Волги. Целый день шел дождь, валенки промокли. Не мы одни, целая вереница женщин с санками по проложенной на снегу тропинке спешила на казанский пригородный поезд. Мы с Агнессой оказались за большими санями, возница погонял лошадь, но она тоже шла медленно, как и люди. Дождь не переставал. И вдруг... Шедшая перед нами лошадь исчезла в полынье. Возница успел соскочить и пытался вытащить лошадь, но было поздно. Мы успели остановиться у кромки воды и, когда огляделись назад, увидели, что вся вереница повернула назад и уходит от полыньи.

И еще одно воспоминание. Почему-то иду одна. Видимо, спутницы уже ушли вперед. Медленно поднимаюсь по зеленодольской горе от станции Паратск. Очень уставшая, голодная. Вареная картошка, взятая на дорогу, утром уже съедена. Еле-еле шагаю, сани так и тянут вниз. И вдруг такое облегчение: за спиной нет этой тяжелой поклажи. Оглядываюсь назад в недоумении. Мужчина средних лет взялся за мою веревку и помог втянуть санки с картошкой на гору. Эта помощь придала мне силы, и я в каком-то приподнятом состоянии дошла до дома. А ведь человек, так помогший мне, сам шел с рабочей смены и, конечно, был уставший: когда я поднималась на гору, гудок оповестил о конце рабочей смены на судостроительном заводе.

В школе жизнь шла своим чередом. В 9-м классе я работала пионервожатой в 6-м классе. Помню активных ребят, мечтавших после 7-го класса поехать в Казань в летную школу, чтобы стать летчиками. Остались в памяти их фамилии: Шуртыгин, Патрушев. На пионерских сборах читали в газете «Пионерская правда» о пионерах-героях, подвиге Зои Космодемьянской, о летчике Николае Гастелло. Радовались сводкам Совинформбюро об освобождении захваченных фашистами городов. Росла надежда, что недолго уже быть войне.

Особо хочется рассказать о нашей шефской работе в госпиталях. Мы тщательно готовились к посещениям раненых. Шили кисеты. Готовили номера художественной самодеятельности. Разучивали и пели песни, читали стихи поэтов военных лет. Раненым бойцам нравились наши посещения. Некоторые просили написать под диктовку письма домой.

Несмотря на трудности, не прекращались концерты художественной самодеятельности. Весной подводили ее итоги в клубе фанерного завода на ул. Комсомольской. Наша школа занимала призовые места.

В военные годы мы гораздо серьезнее стали относиться к учебе, к овладению новыми знаниями. В конце года за отличную учебу и помощь фронту торжественно вручали похвальные грамоты и подарки, обычно – книги. До сих пор хранится такой дорогой для меня подарок с надписью:

Девлекамовой

За отличную учебу,

дисциплину и помощь фронту.

В день XXV годовщины Октября.

Директор школы С. Захаревский

7/XI 1942 г.

В апреле 1944 года папу после тяжелой контузии и длительного лечения в госпитале комиссовали, ему дали инвалидность и, к нашей радости, он вернулся домой. Папа был контужен в январе 1944 года в боях за Правобережную Украину в ходе осуществления Корсунь-Шевченковской операции. А два его брата, мои родные дяди – Сагит и Ахмед, погибли.

Большой радостью было то, что весной 1944 года учителям выделили в лесу, где недавно был вырублен небольшой сосняк, участки под картошку. С конца апреля мы с папой, взяв с собой топор и лопаты, ходили обрабатывать выделенный нам участок. Сначала выкорчевывали огромные пни, а потом уже копали землю. Дали сначала 4 сотки, а потом позволили выкорчевывать и копать, сколько хватит сил. В итоге мы сумели обработать 8 соток земли.

Несколько учителей, в том числе и мама, поехали на барже в Чувашию за семенным картофелем. Картошка в том году уродилась отменная, чтобы разместить урожай, пришлось расширять и углублять подпол в комнате. И впервые за годы войны наша семья досыта наелась картошки.

...Весной 1944 года мальчиков из нашего класса забрали в армию. В это же время открылись годичные курсы подготовки учителей начальных классов. Часть девочек поступила на эти курсы после окончания 9-го класса. В их числе были Валентина Фролова и Евгения Чистова. В годы войны в Зеленодольске осталось три школы, а две были заняты под госпиталя.

В сентябре в 1944 году на весь г. Зеленодольск набрался один 10-й класс. В классе было всего два мальчика 1928 года рождения – Валя Рябков и Равиль Биглов. Остальные все девочки.

Математические дисциплины – алгебру, геометрию и тригонометрию – нам преподавала учительница Коноплянкина. Как нам казалось, она была очень строгая, но ее ученики получали такие знания, что без труда поступали в казанские и московские вузы.

С благодарностью хочу вспомнить также учителей истории Мартьянову, Юрик, Лебедеву, немецкого языка – Вильмс, Новицкую Книзе. Агнии Павловне Книзе было тогда уже за 80, но уроки проходили очень интересно. Общественность г. Зелендольска потом торжественно отметила ее 100-летний юбилей. Она жила вместе с племянницей, врачом, в «Доме медиков». Осенью 1943 года в порядке помощи старейшему педагогу мы с подругой распилили и раскололи дрова на зиму.

9 мая 1945 года был самым радостным днем. Как только в 2 часа ночи по радио передали о безоговорочной капитуляции Германии, окончании войны, наши два дома на улице Комсомольской одновременно и ликовали, и плакали. Не было почти ни одной семьи без утраты. Как поется в песне, это был праздник со слезами на глазах.

Летом 1945 года я окончила школу и поступила учиться в Казанский государственный университет.

Роза Кадыровна МАЗИТОВА,

профессор кафедры экономической теории, доктор экономическнх наук, заслуженный деятель науки РТ

 КРУГАМИ АДА

Война застала нас в пригороде Ленинграда, в городе Шлиссельбурге, у истоков Невы. Мне было тогда девять лет. Немцы ворвались наш город внезапно, а нас слишком поздно предупредили об их наступлении. Люди в панике убегали по берегам Новоладожского канала, а кто идти не мог, ехали на барже, которую тянул буксирчик.

Мама только что вернулась из родильного дома. Мы с ней и новооожденным братиком сумели добраться до ближайшего леса. Несколько дней провели в землянке вместе с другими людьми. Скоро послышался гул мотоциклов и очень громкая чужая речь. Лес немцы прочесали лес и всех из него выгнали. Мы спрятались в кочегарке под школой.

Нас было три семьи. Была с нами тетя Ира с трехмесячным младенцем. Ей было 28 лет. Дочку двух с половиной лет она потеряла в этой суматохе.

Кормили немцы только тех, кто на них работал. А для нас пищей служила засоленная в бочке конина: это выкопанная из земли убитая в жару лошадь (ее зарыли, чтобы не разлагалась). Когда совсем уже есть было нечего, тетя Ира – она одна среди вас была молодая и здоровая – сползала куда-то за керосином.

Ходить было опасно: днем стреляли наши с другого берега Невы, а вечером – немцы (комендантский час). Мама была инвалидом. После паралича у нее отнялся правый бок, не гнулась нога и рука не сгибалась. Мы с ней (а тетя Ира осталась с малышами) пошли по сугробам с этим керосином искать чего-нибудь для пропитания. Шли долго. Били снаряды. В одном доме увидели: сидит с немцем на диване – девица, на коленях у нее пушистый кот. Вот мы обрадовались – сколько мяса! А она послала мальчишку в огород, и он принес нам дохлую кошку. А что эта «туша» на три-то семьи! Больше надежды ни на что не было. Была, правда, попытка разжиться собакой. Она заползла к нам погреться. Наши мамы поставили ее в корыто (нас прогнали), завязали веревку за шпиль на стене, а удушить все равно не смогли. Собака отдышалась и выползла из кочегарки.

Воду получали из снега, который доставали с улицы: на длинную палку привязывали каску и так черпали снег.

В свирепый январский мороз мы услышали сверху голос: «Есть тут кто живой?». Нас извлекли из нашего убежища и погнали куда-то пешком. Лошадь подали только для младенцев. Их грузили поленницей: ножками внутрь, головками наружу. Наши оказались последними, поэтому были наверху. Я устроилась на жердь и держала свои «одеялки». Немец посмотрел на меня, но не согнал. Все матери, конечно, отстали. Уже вечером был привал в какой-то деревне, нам дали хлеба, который сильно пах сосной. Детей разгрузили, как дрова, перевернули сани и высыпали детей в снег. Кто-то помог донести наших малышей до ближайшей избы, где мы и переночевали. Весь пол был завален людьми. А мамы наши так и не нашли нас. Встретились мы только утром.

А следующей ночью нам удалось убежать. Один старичок сколотил нам санки из неотесанных досок. Положили мы на них Славика (это мой братик) и Шурика и пошли в лес. Младенцы покричат, покричат и затихнут. Трескучий мороз. Голод. Ночевать никто не пускает: очень много было таких беженцев. Наши мамы сговорились убить старика, который вез на санках жмыхи. А он сам, когда поравнялся с нами, дал нам жмыха. Со слезами упросили пустить на ночлег. Когда детей распеленывали, кожа сдиралась с их ножек. В одном доме накормили нас овсяным киселем. Детки сытно покушали, а утром Славик умер. Через неделю умер и Шурик. Мамы таким образом освободились от своих нош, а идти-то дальше и не пришлось. На станции Тосно нас поймали. Погрузили в «телячьи вагоны», а дальше уже чередовались лагеря.

Я помню только названия городов: Псков, Шауляй (Литва), Пярну (Эстония), Рига. Здесь был очень высокий забор из колючей проволоки: голову надо было совсем запрокинуть назад, чтоб увидеть верхний край забора. Все это были вроде как пересыльные пункты, держали в них нас недолго.

В Риге нас подняли среди ночи. Кто что успел схватить, в то и одевался. В порту погрузили всех на корабль и дня через три выгрузили в Данциге. Тут стали сортировать. Нас направили в Дахау. Это мы узнали, когда оказались в этом лагере. Ни к одному лагерю не подвозил поезд. Туда гнали строем пешком. Собак, похоже, натаскивали на людях: если кто делал шаг в сторону, они без всякой команды набрасывались и вырывали куски мяса. Убежать из Дахау можно было только на тот свет. Вели нас по мосту, перекинутому через ров с водой. По обе стороны моста – ряды колючей проволоки с током высокого напряжения.

В лагере в большом помещении приказали всем раздеться: слева – женщины, справа – мужчины. Одежду всю на тележках увезли на дезинфекцию, а нас начали стричь, как овец. Даже если у подростка на голове три волоска, все равно проходились по ней очень широкой машинкой. А сами «парикмахерши» при этом ведут свои разговоры и смеются. Потом погнали в баню по длинному коридору. Навстречу в халатах мышиного цвета – мужчины, они нагло обшаривают тела женщин, которые не знают, как одной рукой прикрыться, а другой удержать ребенка.

Весь обслуживающий персонал состоял из русских, они выполняли всю грязную работу. В бане пол был сильно накренен в одну сторону и очень скользкий. Когда вышли из бани, одежды еще не было, а когда появились тележки с ней, все стали хватать, что попало, только бы скрыть наготу. Это зрелище очень веселило наших мучителей...

Лагерь строился для проведения медицинских опытов. Взрослых для этого уводили в 5-й блок. На нашем, детском, бараке испытывали отравляющие вещества. Учили нас и защищаться. Надо было мочить тряпки в ведре с водой и закрывать ими лицо. В следующий лагерь, Блютенринг, нас погнали уже «повзрослевшими»: малыши все умерли. Мне тогда было 12 лет. Здесь опытов не делали. А один раз нам дали маргарин на кусочке хлеба. Как же это было вкусно (какой-нибудь праздник у немцев был, не иначе). А всегда и во всех лагерях Германии нас кормили баландой из капусты кольраби. Посуда тоже была стандартная: миски с двумя ручками и кружки.

Последний лагерь – Фрайман – был также обнесен проволокой, но без тока. Здесь содержалась молодежь с Украины. Каждое утро эту рабсилу гоняли на фабрику Фраймана.

К концу войны я говорила по-немецки, как по-русски. В Дахау на нарах рядом с нами была учительница немецкого языка. Она успела научить меня основам разговорного языка. И тогда я заговорила. Лагерь был на окраине Мюнхена. Я часто убегала через лазейку в заборе, чтобы попрошайничать. Немки спрашивали, когда я просила хлеба: «А зачем тебе хлеб?». У них не было нищих, что ли?

В этом лагере была «фюрерша» с огромной овчаркой. Она загоняла нас в бункер во время бомбежки. От взрывной волны гнилые бревна бункера могли обрушиться, люди боялись и не хотели в него входить. Как только собака освобождалась от поводка – сразу все оказывались в бункере. Один барак служил лазаретом. Когда пришли американцы, оказалось, что в нем половина больных была искусана этой собакой, а раньше мы об этом и не знали.

Однажды я возвращалась через свою лазейку и меня засек полицай. Он долго бил меня по левому виску, бил очень сильно. Может быть, поэтому у меня нарушен сон. Чем только потом меня не лечили! В каждые каникулы я ложилась в неврологическую больницу Ленинграда. Но не помогло. Потом, в 1984 году, меня перевели на инвалидность. Дали вторую группу по «общему заболеванию в результате пребывания в концлагерях Германии. «Ранняя дегенерация организма» – такой диагноз зафиксирован в моей «розовой» справке.

Война для нас окончилась 28 апреля 1945 года. В этот день к лагерю подошли американские танки. Американцы накормил нас галетами. Вот мы отъелись! Несколько месяцев нас продержали в этом лагере, потом перевезли в город Бреславль, чтобы передать нашим властям. Здесь мы проходили комиссию и получали документы к месту следования. Мы записались в Казань. Но, как оказалось, наши родственники уехали искать нас в Ленинград. Через год и мы переехали туда же. Когда я поступала в университет, слово «Казань» очень помогло мне: в автобиографии я даже не упомянула про лагеря (а в Казани-то немцев не было!). Даже тех, кто был просто на оккупированной территории, отправляли учиться профтехучилище, а к высшему образованию не подпускали.

Каждый год летом университет выделял мне путевку в санаторий (в Одессу) и оплачивал дорогу. После окончания КГУ я взяла направление в Приморский край. В 1962 году мы из Владивостока приехали в Казань. С тех пор живем в моем родном городе.

Вера Алексеевна МИГУНОВА,

старший преподаватель кафедры иностранных языков