Елабуга – город моей судьбы

Зоя Сафиуллина

02 декабря 2017 года

Живет в Зеленодольске Зоя Назиповна Сафиуллина, выпускница Елабужского педагогического института, бабушка и прабабушка. В в мыслях она часто возвращается в молодость, в город Елабугу, которую до сих пор вспоминает, как и годы жизни в ней, по ее мнению, самые счастливые годы в ее судьбе.

 С любовью и благодарностью к городу Елабуге, пединституту, в котором училась,

его преподавателям, памяти моего супруга, елабужанина, посвящаю этот рассказ

Еще с начала XIX века Елабуга считалась одним из передовых городов России. Этому в немалой степени способствовала благотворительность богатых купцов Стахеевых и Ушковых. Так, потомственный почетный гражданин Елабуги Капитон Яковлевич Ушков, первой гильдии купец, строил не только заводы, но т стремился помочь городу на ниве просвещения. Число желающих учиться росло с каждым годом, но не было подходящих помещений, и вот « из искреннего желания успехов просвещения в родном городе, Капитон Ушков возымел прекрасную мысль – выстроить для уездного училища просторное помещение со всеми удобствами, требуемыми учебным заведением».

Это сведения из книги «Елабужское городское трехклассное училище», изданной в 1896-м году и охватывающей период с 1809 по 1896 год. Ее автор – почетный смотритель училища ПРОХОРА ГИРБАСОВА, в книге есть портрет Капитона Ушкова.

Уж не помню, как эта старая книжка оказалась у меня дома… В ней есть сведения об учителях, учениках разных слоев общества, трех периодов существования учебных заведений – училищ. В последнем, созданном Ушковым в 1860 году, учился и будущий художник Иван Чарушин – архитектор, по проекту которого в 1903 году было построено здание современного педагогического института, в котором училась я и мой покойный супруг Жан. Оно до сих пор вызывает восхищение своим внушительным красивым видом. Здание стоит, как замок, но не европейского вида, а теплого, домашнего, с очень продуманной архитектурой.

На страницах этой «Исторической записки» есть пометки, предположительно, Каюма Насыри и других ученых, которые черпали для себя материал для работ. Это историческая записка по учебным заведениям Елабуги в период с начала и до конца XIX века. В ней есть списки учащихся по социальному и национальному составу, например, дети купцов, дворян, мещан, разночинцев и татарских князей; описание учебников, наглядных пособий,  состав учителей, благотворителей, темы педсоветов и темы торжественных открытий и закрытий учебного года, о библиотеке, о ее содержании и богатстве, об учебниках, что сумели сохранить от пожаров старых деревянных училищ.

Когда мы с Жаном учились в институте, были студенты с фамилиями их предков, упоминающихся в книге в списке учащихся училища Ушкова. В списке учащихся есть ученик Чагин Осип, а меня учила по русскому языку Чагина Любовь Осиповна.

 Здание бывшего училища находится на улице Казанской, в настоящее время здесь помещается школа №1. Здесь учились Жан и Клара, его сводная сестра, в студенческие годы мы здесь проходили практику как будущие учителя. Жан давал уроки по физике и математике, я – по русскому языку и литературе. По воспоминаниям Жана, он, будучи подростком, видел учителей, получивших образование еще до революции. Это были в основном одинокие женщины, они ходили в платьях старой учительской моды, длинных, с белыми воротничками.

В этом училище, теперь первой школе, по рассказам, передаваемым из уст в уста, была богатая библиотека и современные наглядные пособия, которые выписывались даже из-за границы. В библиотеке были «История Государства Российского» Карамзина, его же «Атлас географический, исторический и хронологический, составленный на основании истории Карамзина», произведения Михайловского-Данилевского «Описание первой войны Императора Александра Первого с Наполеоном», «Записки 1814-1815 годов», «Космос» Александра Гумбольдта (немецкого ученого), «Записки Александра Фукса о чувашах и черемисах Казанской губернии»… Само собой разумеется, произведения Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого и Алексея Толстого, Достоевского и т. д. Все это богатство исчезло после революции.

Мы с Жаном очень берегли эту книгу, и недавно, перебирая книги своей домашней библиотеки, я наткнулась на нее и решила познакомить с этой, по моему мнению, удивительной, редкой книгой, читателей «Казанских историй».

В Елабугу – как в новый мир

Я не знала о Елабуге ничего, кроме того, что она находится на Каме. Что-то рассказывал папа, который, сбежав из деревни, попал в Елабугу, в ФЗО, еще в 30 годах прошлого века. Но об институте я слышала и поехала поступать в Елабужский педагогический институт на пароходе, который шел от Казани сначала по Волге, потом по Каме целые сутки.

Я была зачислена в институт на филологический факультет. Началась моя жизнь и учеба в Елабуге с работы в саду с пышными вековыми липами, с ухоженными дорожками. Приятное впечатление производил этот старинный сад, чудом сохранившийся с начала XX века. Я еще не знала, что именно в нем волшебными майскими вечерами 1956 года будут мои первые свидания с будущим моим супругом, Жаном, с которым мы проживем вместе 58 лет, и будет первый несмелый поцелуй в щеку. Город на Каме стал моей счастливой судьбой. Елабуга связала меня и мою семью невидимыми нитями с Туркменией, Сирией, Болгарией, Германией, Украиной. А могло быть все иначе.

Годы учебы в Елабужском пединституте (1955-1960) стали определяющими в моей жизни. С любовью и благодарностью вспоминаю я институт, наших преподавателей и друзей, город с его богатой духовной историей и доброжелательными жителями.

Елабуга – удивительный город. Люди едут куда-то, ищут экзотики. А город, старинный, чудом сохранившийся благодаря культуре жителей, бережному отношению к старине, к традициям, к памяти людей, живших в нем, – рядом. Поезжай – и увидишь «шкатулку с драгоценностями». И все сохранилось до наших дней, ничего не разрушено, не сломано, не разбито.

Каждый раз, приезжая в Елабугу, я фотографировала здание института снаружи и изнутри с волнением почти дрожащими руками – до такой степени все было дорого и любимо.

Мне повезло увидеться и общаться со знаменитыми людьми уходящей эпохи. Жизнь в этом городе сделала меня смелее, то ли смена обстановки помогла, то ли отдаление от родителей, хотя я очень скучала по ним. Я, первокурсница, чувствовала себя еще очень неуверенной. Мы, бывшие школьницы, не успели очнуться от пережитого – смерти Сталина, жили еще под влиянием его культа, боялись сказать лишнее слово. На фотографии апреля 1953 года (фотография №11) видно, какие мы, ученицы в белых фартуках, строгие, серьезные комсомолки.

Помню, в день смерти Сталина лежали на партах с опущенной на руки головой, лили слезы, а потом написали письмо в Москву, где дали клятву быть верными Коммунистической партии до конца своих дней. А по окончании десятилетки Рите (одной из этих девочек) из-за репрессированных родителей не дали  заслуженную Золотую медаль.

Два года я сидела за одной партой с москвичкой Леонорой Соркиной. Ее привели в класс и посадили со мной 5 сентября 1952 года. На фотографии 1955 года (№12) – Леонора с отцом Рувимом Соркиным. Только через 30 лет, при встрече в 1984 году, она скажет, что в 40-е годы ее отец работал с Сергеем Королевым, основателем отечественной космонавтики. Был сослан в Зеленодольск, на завод имени  Серго в 1950 году, работал в качестве военпреда, только в 1956 году был реабилитирован.

В 1953 году я была у них в квартире и видела этого человека, подвижного, счастливого, в окружении своей семьи (еще двух сыновей), необычайно раскованного. До сих пор помню подробно. В Москве он возглавлял научный исследовательский институт. Коллеги к 90-летию со дня его рождения выпустили книгу «О жизни и научной деятельности Р.Е. Соркина», доктора технических наук, профессора по внутренней баллистике ракетных двигателей.

Леонора подарила эту книгу в библиотеку завода и мне. А в музее завода имени  Серго Соркин вообще не упоминается. Как выяснится позднее, почти половина класса молчала о своих родственниках, репрессированных: или расстрелянных, или томящихся в лагерях.

Вот такое было время. И приезд мой в Елабугу был сравним с переездом из мира страха в мир, еще не знакомый, но с предчувствием радостных событий. Город сначала разочаровал меня, но я постепенно узнавала его богатую историю и природу вокруг него. От пристани автобус вез меня мимо строя пышных старых ив по обеим сторонам мощеной дороги. Ивы до сих пор яркой зеленой картиной остались в памяти.

Позднее я узнаю, что в августе 1941 года по этой дороге пешком от пристани в город придет Марина Цветаева.

Радостные перемены

Второе сильное впечатление произвело внушительное здание института. На фоне одноэтажных домов оно казалось замком, хотя я никогда замков до этого не видела. Это здание стало для меня и домом (я все 5 лет жила в общежитии на разных этажах), и моей альма-матер. Мы, студенты и преподаватели, были дружны, и, казалось мне, жили в обособленном мире, замкнутом, в здании уникальном в архитектурном смысле, вместившем в себя и общежития студентов, и квартиры семей преподавателей во флигелях (фотографии №1, 7). У входа стояли липы, подстриженные в форме шара, а за окнами с восточной и западной стороны возвышались гигантские лиственницы, которые я увидела впервые, и долго еще они вызывали у меня  восхищение. Ажурные чугунные заборы и ворота удивляли своей легкостью и красотой.

С весны 1956 года вдруг события, одно интереснее другого, «посыпались» на нас, и к радости, и к счастью. Собрали нас студентов всех курсов в актовом зале института, и кто-то, уже не помню, из руководства, сообщил нам о докладе Хрущева с разоблачением культа личности Сталина. Был эффект разорвавшейся бомбы, мы ходили как пришибленные, а потом постепенно приходили в себя – в коридорах стал слышен смех, громкие разговоры. Летом 1957 года состоялся Московский фестиваль молодежи и студентов, из нашей группы одна студентка поехала в Москву.

По радиоприемникам впервые услышали в исполнении Владимира Трошина песни «Подмосковные вечера», «Тишина». Кинофильм «Карнавальная ночь», который мы всем институтом смотрели в 1957 году, добавил глоток свободы: молодежь нашего возраста из фильма разбудила и в нас инициативу и смелость. Наша студенческая спортивная команда по лыжам в соревнованиях (я по конькам) по республике в командном зачете занимала первое место. Каждое утро звучала по радио песня «Едут новоселы по земле целинной», создавая чувство единения со всей страной.

Многие наши студенты тоже поедут на целину на уборку хлеба.

Песни французского певца Ива Монтана, который приехал в Советский Союз, тоже подсказывали, что в жизни идут перемены. В то время слово «оттепель» не было в ходу, но вся эта атмосфера создавала чувство легкости, освобождения и веры в счастье.

Это было удивительное время

В праздники на сцене института студенты старших курсов бойко разыгрывали смешные эпизоды из студенческой жизни, быта, не боясь ни педагогов, ни гостей. Они вместе с педагогами сочиняли остроумные сатирические сценки. Каждую субботу были танцы под музыку из радиорубки, но до танцев молодые преподаватели с физмата проводили тематические вечера с играми, викторинами и сами танцевали со студентками.

Многим хорошим я обязана преподавателям института, они увлекали студентов своим предметом.

Учителя и студенты  перед выходом на демонстрацию 7 ноября

На литфаке мы любили преподавателя по русскому языку Чагину Любовь Осиповну, которая вернулась из Китайской Народной республики, где обучала китайских студентов русскому языку. Любовь Осиповна дружила с Таисией Сергеевной Рахмаевой, преподавателем педагогики и психологии в учительском институте. Об их дружбе я узнаю позднее от Таисии, когда стану ее невесткой. С радостью встречали лекции по зарубежной литературе: они расширяли наш кругозор, мы узнавали о Ромене Роллане, Бальзаке, Голсуорси, Сервантесе. Тот же преподаватель, Гутман Давид Семенович, вел кружок по русской литературе, где рассказывал о своей любви к Чехову, Лермонтову, где разворачивались целые дискуссии. Глубокое впечатление осталось от чтения романа Герцена «Былое и думы».

До сих пор не покидает мысль о том, почему же наши кинорежиссеры не берутся поставить фильм по этому великому произведению. Под влиянием наших учителей, уже живя семьей с Жаном в Зеленодольске, мы покупали книги, заходя каждый день в книжный магазин. За многие годы собрали с ним большую библиотеку редких книг. Мы вслух читали друг другу письма Чехова, запомнили Лику Мизинову, письма художнику Левитану, сестре – Марии Чеховой.

Куратором нашей группы с 1955 года была Наталья Александровна Вердеревская, которая руководила выпуском факультативной стенгазеты. С благодарностью вспоминаю годы общения с ней. Теперь она известна как поэт и литературовед, ее публикации о городе Елабуге и стихи о Пушкине и Цветаевой стоят у меня на книжной полке. Я помню, в институте, на кафедре татарской литературы, работала знаменитая женщина – педагог Магинур Файзуллина, которая встречалась с Мусой Джалилем,о чем я узнаю только в 2001 году из статьи в газете «Республика Татарстан», написанной ее дочерью Арией Валеевой, работавшей в институте. Статья называется «Она успела сказать Джалилю, что – он большой поэт». После этой статьи я вспомню, как руководство института в 1956 или 1957 году добивалось присвоения институту имени Героя Советского Союза Мусы Джалиля.

Встречи с интересными людьми

На филологическом факультете института проходили встречи с филологами из других институтов, где делились опытом, поэты читали стихи. На эти встречи приглашались и студенты. Учителя с физмата организовывали лекции для студентов о знаменитых художниках с показом слайдов картин из музеев Москвы, проводили олимпиады по физике, математике. Устраивались музыкальные викторины по классической музыке: кто правильно назовет оперу, симфонию, увертюру, автора произведения и т. д. Я не без гордости скажу, что заняла первое место в этой викторине, ответив правильно на 17 вопросов из 20.

Наш институт казался мне изолированным от центра – Казани, например, куда не было должных дорог, кругом снега, бескрайние леса, без связи для меня с домом.

Однажды на физмате была какая -то суета, волнение, студенты бегали, шушукались, и преподаватели ходили какие-то торжественные. Наконец, Жан объяснил, в чем дело: должен был приехать известный ученый, великий математик, преподаватель Казанского университета Александр Петрович Норден. Знаменитый математик выступал перед студентами физмата, и несколько дней только и были разговоры о нем и его лекциях. Тогда я поняла, как ошибалась, считая наш институт изолированным от мира –  он был просто еще «молодым». Елабужский пединститут был создан на базе учительского института в 1952 году. Казанская консерватория шефствовала над нашим институтом, с концертами приезжали ее студенты и выступали в актовом зале.

У нас преподавал Керим Рашидович Рашидов, доцент, кандидат филологических наук. Благодаря его стараниям были в эти годы организованы встречи с композитором Энвером Бакировым, певцом Усманом Альмеевым, писателем Геннадием Паушкиным. Я, восьмиклассница (в Зеленодольске), долго хранила письмо Паушкина (в 1952 году), в котором он давал мне советы. Это позже я пойму, каким он был деликатным, добрым, если посчитал нужным ответить на письмо из тетрадки школьнице, девчонке, написавшей в газету «Комсомолец Татарии» «стихотворение», да еще с ошибками, о любви к Родине.

«Литературная Елабуга»

Под руководством Рашидова мы, студенты филологического факультета, проводили читательские конференции по новым произведениям советских писателей. Он помог в 1957 году выпустить в печать маленькую скромную книжечку «Литературная Елабуга» (фотографии №№13, 14а, б, в и т. д..), посвященную декаде Татарской литературы и искусства в Москве. Эту книжечку храню до сих пор – как память о днях, проведенных в литературном кружке при редакции местной газеты «Вперед». А кружок вел уроженец Елабуги Станислав Тимофеевич Романовский, который в первые годы после окончания Казанского университета преподавал в Елабужском библиотечном техникуме. Позднее я узнаю, что он стал писателем, жил в Москве, был редактором журнала «Сельская молодежь». Какое-то время я покупала этот журнал и показывала Жану имя Романовского как редактора журнала. В Елабуге создан музей его имени, где выставлены его произведения.

В литературном кружке при редакции газеты мы засиживались подолгу, а я была единственная девушка в этом кружке. Не забуду, как однажды Романовский провожал меня по темной улице до института. А я рассказывала ему о безответной любви своей подруги – школьницы (он понял, что я имела в виду себя), и как музыка Чайковского, Первый концерт для фортепьяно с оркестром, помогла ей избавиться от несчастной любви: настолько сильно было впечатление от музыки, услышанной  летом по радио на улице. Жизнеутверждающая музыка Чайковского ошеломила подругу (меня) и дала понять – есть другие радости в жизни. Стоит ли переживать из-за кого-то?..

 Я спросила у Станислава Тимофеевича: «Может ли быть такое? Смогу ли я написать об этом летнем солнечном дне, когда листва на березах «играла» на ветру, вторя звукам рояля?». Он ответил утвердительно: «Да, такое может быть, попробуйте написать, но мне кажется, что лучше бы это происходило в зимний день с падающими снежинками, вот как сейчас».

В этой маленькой скромной книжечке есть мои два стихотворения, а также несколько стихов Романовского.

«Мать». Автор - Зоя Загидуллина

А еще храню небольшой листочек из блокнота, тоже члена кружка, который он вручил мне, провожая до института. Мы шли по главной улице, тогда имени  К. Маркса, а сейчас Казанской, навстречу шел Жан. Я сказала своему спутнику: «Вот идет мой друг», тогда он вручил мне это признание в любви. К сожалению, имени молодого человека не запомнила. Жив ли он, стал ли он поэтом или писателем, не знаю, но листочек этот с его признанием в любви ко мне, я храню до сих пор

Мне везло на знакомства с хорошими людьми, все помню, и буду рада, если потомки этих людей прочитают мои благодарные воспоминания о них.

В первые же дни учебы ректор института Абдулхак Аминев взял меня к себе в литературный кружок, где были только студенты – юноши. Дал в мое распоряжение печатную машинку, на которой я стала учиться печатать. В «Литературной Елабуге» стоит его фамилия как редактора сборника. Такая перемена в моей жизни после серых сумерек вдохновляла меня, вселяла уверенность – и я любила учиться. Вокруг меня, по моим ощущениям, создалась благоприятная аура, она окрыляла меня, и я даже осмелела и могла смело выступать, высказывать свое мнение.

Студенческая жизнь и быт

Наша жизнь в общежитии проходила спокойно, комнаты общежития вмещали по 20 и по 13 человек. В коридоре между комнатами стоял телефон, тогда это мне показалось это роскошью. В каждой комнате стояли одна или две электрические плитки, варили по очереди обед. Мыли полы по очереди, не ссорились, взаимовыручка была – как закон. Помню, как одна студентка в моей группе лишилась стипендии после сдачи экзаменов. А мы жили только на стипендию. На своем собрании мы решили, что каждый из нас будет ей давать ежемесячно по три рубля.

Старый мост в центре города

Улица Карла Маркса имела много магазинчиков, один ресторан, куда мы, студенты, не ходили, потому что денег у нас никогда не было. Питались мы очень скромно: рыбные консервы, масло-маргарин на хлеб, сахар к чаю и конфеты – подушечки, шоколада мы не знали, чайная колбаса, вкусная и дешевая… Варили кисель в брикетах, жарили картошку, макароны. Выпускали комнатную газету, которую назвали «Кисель», где шутили, рисовали, высмеивали свои и чужие недостатки. Моя однокашница хранит до сих пор один номер, показала его при встрече на тридцатилетие окончания института.

В полуподвале института была столовая, куда мы сбегали в перерыве между лекциями, покупали горячие пирожки с ливером и капустой. Учителя тоже спускались в эту столовую. Бывал и комплексный обед, голодными себя не чувствовали. Было весело, и верили в лучшее. Настолько молодежь была воспитанная, в коридорах не было курящих, кричащих и без дела бегающих молодых людей. За общежитие мы не платили, через десять дней нам меняли постельное белье. Паркетные полы на всех этажах были чистые.

Мальчики не входили к студенткам, никакого баловства не было. Однажды, помню, пришла я по делу в мужскую комнату в поисках одного студента, чтобы он написал объявление о предстоящей лекции на заседании кружка. В комнате увидела под потолком провода и поняла, что это антенны. Здесь с утра уже звучал джаз, они слушали голоса «оттуда», но никто, никто не доносил об этом «куда следует». К занятиям готовились в кабинетах во второй половине дня, и здесь была необходимая литература, и тишина. Практика – уроки – проходила в елабужских школах №5 и №1.

Практика проходила и в ближайших селах района: Морты и Набережных Челнах. Тогда это была большая деревня. Студенты жили на частных квартирах. В сентябре увозили нас на картошку в разные деревни, но особенно приятные воспоминания оставили деревни Костенеево, Яковлево, Свиногорье. В сентябре бывала сухая, теплая, солнечная погода.

Мне повезло покупаться в водах трех рек  – Волги, Камы и Вятки. До пристани Соколки (стоит у впадения Вятки в Каму) туда и обратно нас возили на катере, с пристани пароходом ехали домой в Елабугу.

Позднее с удивлением я узнаю из книги Корнея Чуковского, что Соколки были родиной писателя Грина (Гриневского), автора книги «Алые паруса», который бежал из дома на пароходе на юг России, и теперь есть в Феодосии его дом-музей.

Как проводили свободное время

На концертах художественной самодеятельности неизменно играл на трубе единственную мелодию – марш из оперы «Аида» Верди – один студент с физмата. Труба блестела так ярко, притягивала к себе взгляды, так необычно было ее явление здесь. Мы, зрители, всегда ждали этого выступления. Молодой человек исполнял очень чисто этот марш. Где-то в конце ему не хватало дыхания, он не доводил мелодию до конца. Но все просили его снова и снова сыграть эту волшебную мелодию. Когда по Интернету я слушаю этот марш на трубе, вспоминаю наши молодые годы, институт, этих прекрасных молодых людей, слезы сами наворачиваются на глаза и текут по щекам – как- будто я снова сижу в этом зале вместе с Жаном.

В октябре 1957 года был запущен первый советский Спутник земли, и ночью мы выбегали из здания института, из общежитий,  учителя – из своих квартир, стояли все вместе в темноте, задрав головы вверх, стараясь найти в черном небе мигающую звездочку – Спутник. Было темно, фонари кое-где освещали улицу: Елабуга тогда представляла собой городок с темными улицами, с маленькими домами.

Но это был студенческий городок, кроме пединститута, еще были библиотечное, музыкальное, медицинское училища.

Каждую весну поток студентов двигался к горе, где стоит башня Чертово городище, построенная еще при отце художника Ивана Шишкина, в прошлом мэра города Елабуги. Этот поход проходил в конце марта – начале мая, чтобы мы могли увидеть сверху масштабную картину – ледоход на Каме. В этом месте Кама делает небольшой поворот, и льдины большие и мелкие, грудились, находили друг на друга, прорывались, и перед нашими глазами величаво текла белая ледяная река. Я на Волге тоже видела ледоход, но на Каме течение сильнее, и картина была зрелищнее.

О художнике Иване Шишкине мы знали, ходили в музей, однажды мне удалось уговорить музейного работника прочитать лекцию о художнике в зале института, где собралось бы много народа. Она согласилась, и моя группа принесла из музея картины и репродукции, разместила по стенам зала, а после лекции, также аккуратно, мы отнесли все обратно.

Мы не знали ни о Марине Цветаевой, хотя ходили мимо дома, где она провела последние дни своей жизни, ни о Дуровой, Кавалерист-девице.

В 1996 году увижу бронзовый памятник кавалерист-девице Дуровой скульптора Федора Ляха. Памятник поразит меня своим совершенством. Даже неожиданно потекут  слезы. Дальнейшее узнавание истории города придет позже, с годами. Будут посещения музеев и памятных мест, связанных с именами великих людей. Теперь Елабуга известна всему миру как музей под открытым небом.

О Марине Цветаевой заговорили только в 90-е годы прошлого века, и о Пастернаке, о Волошине. В каждый свой приезд я одна или с друзьями обязательно ходила к ее могиле. В одной из книг о Марине автор рассказал, что от пристани, глядя на высокие берега по течению реки, она разглядела на мысе, далеко выступавшем на реку Каму, очертания профиля поэта Волошина. В свой приезд в августе 1996 года я тоже встала недалеко от пристани и стала смотреть на мыс, очень высокий, покрытый кустарником. Смотрела долго, часа два, не уходила, думая: может быть, это автору показалось. И, о чудо!,  разглядела: гигантских размеров профиль человека: высокий лоб, с лохматой шевелюрой надо лбом, прямой нос, пышные усы, опускавшиеся концами в воду. Этот профиль, действительно, напоминал профиль поэта Волошина, с которым Марина встречалась в Крыму,  в его доме «Ласточкино гнездо».

В конце августа по радио Елабуги было объявлено, что у надгробия Цветаевой соберутся люди, любители ее поэзии, приглашаются все желающие. Конечно, я решила пойти,  подумала, что надо тоже что-то сказать, наверное, у памятника. Ночью сложился  «стих» «Марина в Елабуге»:

«В Елабуге нашла покой Марина,

искала всюду, где ей умереть,

а сердце здесь остановилось.

Недалеко отсюда Пастернак,

там – на мысу, Волошина виденье.

Она пришла сюда по воле провиденья,

и здесь поэтов имена сошлись опять»…

Почему Пастернак? В 30 километрах на север от Елабуги был химический завод (в Бондюге), куда «на практику» студента Бориса Пастернака отправили родители, спасая его от призыва в армию в Первую мировую войну. Диву даешься, какая непростая была и есть Елабуга в истории России, провинция в центре страны, передовая уже тогда, в середине XIX века. Эта провинция подарила миру великих людей, имена которых известны теперь всем.

Уже тогда мы, будущие учителя русского языка и литературы, посещали книжный магазин, где покупали разные пособия для преподавания. До сих пор храню и люблю книгу «Слово о полку Игореве»,издания 1958 года, в иллюстрациях и документах под редакцией Дмитрия Лихачева, дорогущую по тем меркам – 18 рублей 75 копеек. Тогда стипендия моя была чуть больше 300 рублей. На первом этаже института находилась библиотека с залом, где на столах лежали журналы, газеты, стояли шахматы, коробки с шашками. Студенты могли или читать, или играть, решать кроссворды, разговаривая вполголоса. Я помню, на столах тогда впервые появился молодежный журнал «Юность», и я его просматривала и  читала.  А позднее мы дома выписывали его, в те годы подписка не требовала много денег.

Зимой катались на лыжах, в марте устраивались соревнования. Была своя спортивная команда, которая участвовала в республиканских соревнованиях. В Казани мы ходили в эти дни в спортивной форме, очень гордые – тоже не лыком шиты». Командное первое место по республике было наше.

Природа вокруг Елабуги

В зимние каникулы после экзаменов и зачетов все разъезжались по домам, а я с кем- нибудь или одна, находили ямщиков и на санях, в основном – розвальнях, ехали до железной дороги на поезд Свердловск – Казань или – Москва до станции Сюгинск или Кизнер. Эта зимняя дорога осталась в памяти навечно, потому что была радость впереди от встречи с родителями, с Жаном. Вся природа, окружавшая меня тогда: снег, искрящийся на солнце, березы, ели, почти тайга, снежные сугробы вдоль дороги – была необычной, суровой. Я вспоминала, что недалеко по Каме  был Воткинск – родина Петра Чайковского, в ушах звучала его музыка – симфония «Зимние грезы». Эти прекрасные впечатления остались в памяти опять благодаря учебе моей в Елабуге. Если бы не Елабуга, где бы я увидела такие картины природы, испытала поездку на лошади в санях, завернувшись в овечий тулуп, чтобы не замерзнуть?!

Мы невольно искали в сосновом лесу в окрестностях Елабуги «Шишкинские» места, но «Лесные дали» находились летом в каком-то месте по дороге от Мамадыша в Елабугу, после реки Вятки: невероятной красоты простор с лесами, полоской водной глади вдали и высоким небом. Точно как на картине… Только надо было не пропустить место, откуда можно было узнать этот вид.

В мае – июне из окон общежития нашего «высотного дома» (фотография №5) был виден разлив Камы: все пространство от Елабуги до горизонта представляло собой море. Тогда приходили на память стихи Лермонтова: «разливы рек ее подобные морям». А в июне, когда уходила вода, на этом месте колыхалось зеленое море травы и цветов по пояс, оставались лишь маленькие озера. Только здесь, в Елабуге, я увидела это море, о котором могла только мечтать и предчувствовать в своих снах.

Мы с Жаном (он возил меня на велосипеде) выходили на этот простор и утопали в этом море цветов с жужжащими пчелами, шмелями, бабочками и вдыхали пьянящий аромат цветов, аромат неповторимой сказки. Мы были счастливы, нам было 20 и 22 года. Поэтому Елабуга во мне до сих пор глубоко в душе, действительно, эти пять лет были самыми счастливыми в моей жизни.

В ноябре многие студенты под руководством преподавателя физкультуры шли на замерзшие озера – старицы кататься на коньках. Лед был прозрачный, было видно дно озера, покрытое травой.

Даже смена времен года здесь, дома, в Зеленодольске, запах цветущей липы, осенний ветер в сентябре напоминают мне до сих пор о весне, лете и начале учебного года в Елабужском институте.

Жан и Зоя

Так называли нас все, потому что мы были всегда вместе. Жан был старше меня на 2 с половиной года, был начитанным, любил Джека Лондона, Карела Чапека, Драйзера, читал труды ученого Ивана Сеченова, русского физиолога. Был убежденным материалистом, не курил, отличался от своих однокашников рассудительностью, эрудицией и самостоятельностью. Неизменно ходил с фотоаппаратом и научил меня фотографировать. По стуку в дверь общежития все, и я, в первую очередь, узнавали, что пришел ко мне Жан.

Его редкое имя тогда всех интересовало, и мне очень нравилось. Мы были вместе почти каждый день, и в перерывах, и вечерами, и на нас смотрели и студенты, и преподаватели, даже фотографировали нас, например, на демонстрации.

В июне 1956 года он незаметно фотографировал меня в саду, где я готовилась к экзаменам. После экзаменов я уезжала домой в Зеленодольск.

В Казань можно было доехать только на пароходе, сутки до Казани. Другого способа не было: самолеты, «Метеоры» (на «Метеоре» до Казани – 8 часов), и автобусы появятся позже. Как-то, провожая меня, Жан сфотографировал этот старый пароход, потом прислал мне в Зеленодольск с надписью на обороте: «Как тебе нравится этот пароход? Мне не очень, он увез тебя от меня».

А в августе 1956 года неожиданно приедет сам в Зеленодольск, и мои родители познакомятся с ним.

Вдруг неожиданно, на моем втором курсе, в ноябре 1956 года, Жан перестал замечать меня, проходил мимо, даже не здороваясь. Весь его курс, его друзья и мои одногруппники недоумевали и сочувствовали мне. Я не могла понять – мы же не ссорились. Когда пыталась подойти и спросить, как понять это все, он старался уйти от встречи.

Прошли зачеты и экзамены, был конец января 1957 года, мне надо было уезжать домой, а зимняя дорога была только на лошади до ж/д станции на пути Свердловск – Москва. Но мне не удалось найти ямщика, я осталась в общежитии, все разъехались на каникулы, никого нет, я одна, чуть не плача, лежу, закрывшись одеялом. Кстати, комнаты наших общежитий никогда не запирались, ключей ни у кого не было.Вдруг вошел Фаниль, одногруппник Жана, и сказал: «В коридоре за дверью стоит Жан. Он послал меня узнать, уехала ты или нет». Потом он снова вернулся и продолжил: «Зоя, ты сейчас не выходи к нему, будь гордой, пусть помучается».

В Зеленодольске я получила от Жана телеграмму – он поздравлял меня с днем рождения. Я была счастлива. Студентки постарше давали советы, как мне вести себя дальше. Позже он, волнуясь, расскажет, что хотел проверить себя, свои чувства ко мне, насколько все серьезно было у нас. В сентябре 1958 года скажет: «Значит, судьба наша – быть вместе». Он разбирался в ценах на продукты, покупал мясо на базаре, картофель, готовил обед и ужин. На две квартиры (с соседями) была одна большая печь, где на углях, иногда на керогазе он готовил суп, ставил самовар, медный, тульский еще XIX века, он до сих пор хранится у нас дома как память о Елабуге. Жан делал пельмени и угощал меня, когда отца не было дома. Приносил мне в общежитие в бидоне суп, когда я болела. А дома у него в буфете стоял только термос с чаем и хлеб. Холодильника не было.

Я до сих пор помню елабужских врачей, с которыми мне суждено было встретиться, помню их добрые лица, трогательное внимание ко мне.

Помню, развернув карту Татарии на полу, мы искали место (район, деревню), с лесом, рекой, куда бы нас могли послать на работу в школе. Но в 1959 году выпускникам давали свободный диплом, и Жан выбрал город Чапаевск. В 1959 году он окончил институт, мы впервые вместе поехали в Москву по студенческой путевке. Мама дала мне 1000 рублей и сказала, что эти деньги или на свадьбу или на поездку в Москву (тогда эти деньги казались очень большими). Мы выбрали последнее, а потом, когда вернулись, расписались в ЗАГСе. С 1956 года прожили вместе 58 лет, работали в моем родном городе Зеленодольске, а душа моя всегда стремилась в Елабугу.

Нам вместе всегда было интересно

Стенгазета свела нас, как будто было уже задумано на небесах: у себя в первой школе Жан выпускал стенгазету,  я у себя в Зеленодольске тоже выпускала школьную газету. И в институте мы оказались вместе в редколлегии сначала факультативной, а потом институтской стенгазеты. Дома у нас целый архив слайдов, кинопленки, фотографий – семейных, на даче с детьми, на лыжах, на велосипеде, о наших поездках по разным городам и моим по другим странам. Нам вдвоем всегда было интересно, мы понимали друг друга. По возможности ездили по городам, чаще в Москву и Ленинград. Однажды в 1983 году в 12 часов ночи сели в общий вагон поезда Казань – Волгоград, утром вышли в Ульяновске и пошли на юбилейную выставку картин художника Аркадия Пластова. Вечером сели в обратную сторону и приехали домой. Вскоре поехали в Йошкар-Олу на такси, на выставку картин Ильи Глазунова и вечером на поезде вернулись домой.

Тогда цены на билеты и на такси были доступны, сыновья уже стали взрослыми, можно было их оставить дома одних. Они успели получить бесплатное высшее образование.

В 1968 году случилось приключение: возвращаясь из Закарпатья, мы решили остановиться в Киеве. Походили по Крещатику, покатались на трамвайчике по Днепру и вспомнили Гоголя, который писал о Днепре: «Чуден Днепр при тихой погоде. …Редкая птица долетит до середины Днепра…». А мы увидели, что не так уж он широк и велик, но берега его были красивые. Мы увлеклись видами Днепра и Киева и... пропустили свой поезд. Пришлось покупать билеты до Москвы заново. К счастью, тогда стоимость их была не такой дорогой, как сейчас.

Бабушка Фатыма

Жан жил, можно сказать, самостоятельно, без матери. Он прошел испытание жизнью и не сломался. Родная мать оставила двухлетнего ребенка своей матери – Фатыме, бабушке Жана.

У бабушки Фатымы был сын Ибрагим, работавший учителем, она воспитывала еще и внучку Луизу, дочь Ибрагима.

Жан с Луизой

В 60-х годах прошлого века Луиза с мужем, военным инженером, несколько лет будет жить в Сирии, у нас дома хранится фотография тех лет столицы Сирии – Дамаска. Луиза писала оттуда Жану письма.

С Луизой мы часто вспоминаем Жана и бабушку Фатыму, которая посвятила себя своим внукам. Особенно она любила Жана. Зимой 1945 года она увезла его в Туркмению,  потому что жить в Елабуге без квартиры, без Ибрагима, без Сабира (отца Жана),  было тяжело. Ибрагим, отец Луизы, погиб в первые же дни войны, Сабир тоже был на фронте, он вернулся не сразу после Победы (фотографии военных лет).

Бабушка Фатыма увезла внука к родной матери, у которой была уже другая семья, и была дочь Эльвира от второго мужа, значит, по матери она была сестренкой Жана. Бабушке Фатыме Жан был благодарен всю свою жизнь и много рассказывал о ней и о своей жизни в Туркмении. Фатыма до революции была женой богатого купца, жила в Гурьеве. На старинной фотографии видно ее богатое платье, на руках – дорогие украшения. По рассказам Жана,она болела туберкулезом и лечилась в Казани в один год с Габдуллой Тукаем в Шамовской больнице.

Отец Жана Сабир и Таифа

С отцом Жана у меня были сложные отношения, не воспринимал он меня серьезно, очень ревновал сына ко мне.

Однажды, когда мы с Жаном сидели у них за столом, вернулся Сабир из командировки, я собралась уходить, а он сказал вслед, что не хочет видеть меня в его доме. Это было в 1958 году.

Сабир Сафиевич с сыном и Таифой

Жан, побледнев, пошел за мной, сильно хлопнув дверью. Но ни одного грубого слова ни в мой адрес, ни в адрес отца от него за всю жизнь я не слышала. Сабир очень любил его и мечтал увидеть сына чуть ли не дипломатом. Как он признавался мне позднее. Но жизнь сложилась иначе.

Сабир Сафиевич был редактором Елабужской газеты «Алга» («Вперед»), известный человек в городе, прошедший войну, кавалер трех боевых орденов, майор в отставке.

До войны был собственным корреспондентом республиканской газеты. В 1933 году, когда родился Жан, семья переехала в Елабугу, своей квартиры не было, снимали в частных домах. Он постоянно учился, увлекся журналистикой, был призван в армию как политработник запаса, учился на курсах усовершенствования комсостава. В Елабуге его познакомили с Рахмаевой Таисией Сергеевной, преподавателем педагогики и психологии в учительском институте.

 Сабир Сафиевич. Фото 1937 года

В музее института на стене в ряду с другими преподавателями есть ее портрет. В свое время она окончила Саратовский пединститут и приехала в Елабугу преподавать педагогику и психологию в учительском институте.

У себя в архиве я нашла поздравительный лист с юбилеем Таисии Сергеевны, в котором студенты упомянули, что она ушла на фронт добровольцем и снова вернулась в институт. Об этом факте ни она, ни Клара, ни Жан мне не говорили, я и не спрашивала, так как не могла подумать об этом. У нее была дочь Клара, которая училась в первой елабужской школе.

На брянском фронте он стал заместителем командира артдивизиона по политической части. С боями дошел до Кенигсберга, за мужество и героизм был награжден орденами Отечественной войны II и I степени, орденом Красной Звезды, медалями «За взятие Кенигсберга» и «За победу над Германией» (все хранятся сейчас увнука – Эрнста Жановича).

Сабир Сафиевич на фронте

Он всегда помнил о сыне, и однажды в недельный отпуск  приехал в Елабугу – и не нашел сына. Бабушка увезла его и Луизу в Арск, где мать Луизы  работала в педучилище.

История жизни Жана и его отца Сабира была похожа на жизнь многих советских людей того времени.

Жан с отцом в 1938 году

Много лишений пережил Жан с бабушкой в Туркмении, где они жили в глинобитном домике с земляным полом. Окна выходили не на улицу, а во двор. Шесть лет прожил он в Ташаузе, на краю пустыни Кара-Кум. Рассказывал о песчаных бурях, о том, как приходилось собирать хлопок на полях в жару, о землетрясении в Ашхабаде в 1948 году. Земля и у них дрожала тогда, хотя они жили в 500 километрах от Ашхабада. Люди, бежавшие оттуда, рассказывали о страшных событиях, о которых официальные власти молчали, скрывая правду о трагедии.

В классе, по рассказу Жана, учились дети разных национальностей из семей эвакуированных сосланных, и все были дружны, все одинаково голодные. Жан рассказывал: чувство голода было всегда, ел разные фрукты, но они не утоляли голода.

Бабушка болела часто, и перед смертью, сказала Жану: «Уезжай отсюда в Елабугу к отцу, Таифе и Кларе». Родная мать жила отдельно, не хотела отпускать сына, но он послушал бабушку.

Жан с матерью и сестрой в Туркмении

В 1950 году посадили его на самолет до Свердловска, а потом на поезде до Казани. Так доехал он до Елабуги. Ему было тогда уже 16 лет. Учился в 7-м классе первой школы. Таифа (Тася) осталась с Кларой и Жаном в квартире до 1954 года.

Клара, окончив десятилетку, уехала в Ленинград, поступила в художественное училище, после окончания училища с мужем получила работу в Херсоне, оттуда в 90-е годы уехала в Германию. Очень часто она звонила Жану в Зеленодольск из Германии, скучала по Елабуге и Херсону. Еще в те годы Жан говорил ей, что я хочу написать про Елабугу, что сравниваю ее со шкатулкой с драгоценностями. Да, я давно вынашивала эту мысль – написать о любви к Елабуге.

С сыновьями по приглашению Клары я была в Херсоне, потом все вместе мы были на море. Я запомнила один разговор Жана с Кларой из Германии.

Клара: Я не хотела бы быть похороненной в Германии, хочу на родину. 

Жан: Если будешь кремирована, то попроси свой пепел ветром отправить в сторону России.

Клары уже нет, так и осталась на чужой земле.

Жан поступил в пединститут в Елабуге. Надя, сестренка Таисии, и ее муж Зиннат дружат с Сабиром. Зиннат Шарафутдинов в течение 1945 года был комендантом города Виттенбрг в Германии.

С 1959 года они приглашали меня в гости, и я приходила к ним уже на правах невестки, здесь и познакомлюсь с Таисией Сергеевной. Потом она уехала в Ташкент зарабатывать на пенсию. В 1961 году мы навестили отца в Елабуге, зашли в институт, встретили нас хорошо, предложили поступить в аспирантуру. Но не было денег, не хотелось сидеть снова на шее родителей, и мы с благодарностью отказались.

В Зеленодольске Жан проработал 43 года в школе рабочей молодежи, преподавал физику и математику, позднее – информатику.  Его очень любили ученики – рабочие, бывало, старше его по возрасту. Он получил звание «Отличник народного просвещения РСФСР», ветерана труда. Сами учителя – физики города –  считали его лучшим физиком, очень уважали его.

 Жан с сыном Эриком

 Сын Эрик после физмата КГУ тоже станет учителем, сначала физики, потом информатики в лицее, получит звание «Почетный работник общего образования». Жан вместе с сыном в одно время, первыми каждый в своей школе, создадут кабинеты информатики.

Жан со старшим сыном. 1961 год

Свидетельства верности

Нам вместе всегда было интересно, мы спорили, но он знал больше меня, был тонкий психолог, разбирался в людях. Свои книги по физике академического издания Жан подарил школе, где я работала и где учились наши сыновья и внучки.

Прошла жизнь, вырастили двух сыновей, внуков и правнучку. Отца и дедушку Жана обожали все дети, он помогал им всегда в учебе. Своим поведением, а не приказами, воспитывал он сыновей: уважительным отношением к моим родителям, к гостям, к людям, к соседям, любовью к животным. Я перебираю фотографии, письма, открытки и нахожу сохранившиеся письма и открытки – доказательства нашей любви.

Летом 1957 года Жан поехал в Туркмению повидаться с матерью и родственниками: сестрами и братьями по матери. У меня в руках открытки, которые Жан покупал на каждой остановке поезда и бросал в почтовый ящик из Ульяновска, Чкалова, Куйбышева, Кызыл – Орды, Ташкента и, наконец, из Ташауза. Тогда в киосках можно было купить набор открыток издательства ИЗОГИЗ с репродукциями с картин Дрезденской галереи. Весь этот набор он послал мне почтой, а открытку «Св. Инесса и ангел, укрывающий ее покрывалом» особенно просил сохранить. Только в тот год я узнала о картинах Дрезденской галереи, спасенных советскими солдатами в 1945 году. А в 1972 году будет суждено мне увидеть картины в Дрезденской картинной галерее, в городе ДРЕЗДЕН, и самую ее знаменитую СИКСТИНСКУЮ МАДОННУ Рафаэля.

Названия городов, и туркменских, и узбекских, таких как Самарканд, Теджен. Ашхабад, Байрам – Али, горы Копетдаг, названия растений и фруктов, не известных мне – звучали как музыка из далеких восточных сказок, мира, где Жан научился готовить и узбекский плов, и заваривать чай,  научил этому и сыновей.

В 1981 году он снова поедет в Туркмению, в Ашхабад, на могилу бабушки и матери, а Эльвира, сестра по матери, уедет из Туркмении к дочери в Болгарию. Там будет похоронена. С ее дочерью Жан разговаривал по Интернету, теперь я заменила его. Все наши разговоры с Луизой по телефону или по скайпу (она живет в Москве), наши  воспоминания возвращаются к Жану, к Елабуге.Много раз мы ездили туда с детьми, Сабир – отец приезжал к нам в Зеленодольск, держал на руках своих внуков.

Сабир с младшим внуком

Таифа называла Жана сыном, приезжала часто в Зеленодольск уже одна. Я с ней была очень дружна, делилась своими секретами и переживаниями, обсуждали с ней прочитанные мной книги. Сохранилась даже кинопленка, на которую снимал нас Жан. Она умрет в 1996 году, я приеду в Елабугу и пробуду в городе целый месяц. И Елабугу я открою заново, целыми днями буду ходить по ее улицам, по которым не ходила в годы учебы.

Елабуга сейчас известна на весь мир, но и в те годы, о которых я пишу, она была духовно богатым культурным городом. Жители были спокойные, говор их был певучий, отличался от казанского говора. Удивляла привычка пассажиров, входящих в автобус, здороваться.

В 2010 году сын повезет Жана в Елабугу, на могилы Сабира и Таифы.

Сабир и Таифа. 1941 год

Посетят институт, погуляют по обновленному городу, но никого уже не найдут из друзей и родных. Жан оставил глубокий благородный след в памяти моей, своих детей и внуков и родственников.

Еще раз повторю: встреча моя с Жаном в Елабуге была предназначена судьбой: я попала в семью очень образованных людей, благородных и душевных. Я преклоняюсь перед памятью людей, которые окружали меня, поддерживали,  благодарю судьбу за встречу с ними, благословляю Елабугу, ставшей городом моей счастливой судьбы.

Я решила написать о периоде жизни в Елабуге, о людях, неповторимых, чистых, духовно богатых. Не было разговоров о материальной стороне нашей будущей жизни, несмотря на всю бедность.

Зоя Назиповна с младшим сыном. 1972 год

Мне будет жаль, если с уходом моим не узнают люди, особенно молодежь, как мы жили, какие поступки совершали, «как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя!». Я храню все эти записки, книжечки, среди которых есть книга «Мать и дитя» Григория Сперанского – школа для молодой матери по уходу за ребенком в первый год его жизни. На первой странице он написал: «Зое, жене и другу от Жана»

Он думал и об этом, учил меня, подсказывал незаметно, как ухаживать за ребенком, эта книга для меня самая любимая. Храню фотографии важных мероприятий в моей школе, которые Жан делал по моей просьбе, не жалея своего свободного времени. Это все доказательства верности и любви, рассказ о том, какое это было интересное, неповторимое прекрасное время, которое мы пережили в период с конца 1950 по 1960 годы. Я помню все так ясно, хочется рассказать нашим современникам, что было такое время, что были такие люди в нашей глубинке – прекрасном провинциальном городе Елабуге на Каме.

 Зеленодольск, февраль – ноябрь 2016 года, 9 января – 13 сентября  2017 года