Брандспойт уходящей Казани

Олеся Балтусова

03 июня 2010 года

Предлагаем вашему вниманию грустную зарисовку казанского экскурсовода Олеси Балтусовой о судьбе одного из старых казанских домов.

Три дня назад я стояла во дворе старого дома и смотрела на падающий тополиный пух. Огромный тополь, выше четвёртого этажа, слезливо ронял целыми серьгами пушистыми, оплакивая что-то истончавшееся так пронзительно. Насквозь уходило время из города, прочь с улицы, заметая следы штиблет, припорашивая колеи колесниц. Тополь печалился, лужи во дворике помутнели от его пушистых слёз.

Я прислонилась к ограде, которая ещё напоминала въездные ворота. Время шло и висло, шло и висло, как в сломанном двд-плейере, в воздухе, насаженное на солнечные лучи.

– Евгений, – прошептала я в телефон, загипнотизированно глядя на окна второго этажа, семеро больших окон, из которых выглянуло в ответ и посмотрело на меня время балов и маскарадов позапрошлого века..

– Женя. У вас с собой фотоаппарат? Мне кажется, что пропадает бесценный кадр. Гостиница Дворянского собрания прощается с нами.

Фотограф Канаев пришёл пешком через центр, а я всё так же стояла, прислушиваясь к шагам в переулке. Шли люди, бегали собаки, жёлтое здание памятника архитектуры и истории 18 века отрешённо переглядывалось чёрными окнами само с собой.

Мы зашли в уцелевший подъезд, где на 3-4 этаже размещалась общественная организация афганцев. Сфоткали лестницу чебаксинской ковки, легендарной, которую в Европе когда-то знали как «казанскую» и ценили дорого. Перила, реконструированные, в жёлтой краске, стилизованной под позолоту. И белый крошечный амурчик из гипса кричал мне в лицо немотой. Немота на всех семи казанских холмах улеглась и хранит неслышный вопль об ушедшем городе и его редкой красоте, отданной на ретушь мазилам. Верхний город мазилы расписывают под своё понимание прекрасного – намазанного кое-как, но в современных материалах. Нижний город тонет со своими слободками, как Атлантида, в красках, засохших от времени, они рассыпаются в пыль.

…Когда я спрашивала афганцев два года назад, как же им удалось остаться тут – после выселения всех жильцов и расчистки центра от ветхих домов к казанскому миллениуму, они мне понарассказывали много. Как они жили здесь жизнь, в этом доме, отсюда уходили воевать и сюда возвращались, как получали разрешение на размещении своей организации в 95 году. Как их вынуждали оставить здание молодцы-омоновцы с автоматами. И как из окруженного (в мирное время!) здания тогда вышли афганцы во двор, и сказали простую вещь. Что им не страшно.

Афганцы сберегли дом, чистили двор, выгнали бомжей. Любили этот дом, этот центр весь, считая его своим, как считают своим его все, кто вырос в центре и был выселен на окраины под программу «ветхого жилья». Афганцы всё писали письма, все надеялись, и даже меня, экскурсовода-любопытный нос, просили – может, подскажете, как повлиять, чтобы здание отремонтировали? Сюда ведь потомки Шереметьевых, Толстых, Шаляпиных и Пушкиных приезжают – ступени вот эти целуют.

Я приводила в этот двор туристов, считая своим долгом всем казанцам показывать здание 18 века, редкость, между прочим, в нашем городе. Старше его только дом Ивана Михляева за Петропавловской церковью, где, как пишут  бывал Великий Пётр в далёком 1722 году. И этот дом, кстати, выглядит ещё хуже, чем дом гостиницы.

Приводила это я сюда туристов, и что же я им говорила… Всё пропало, пропало сегодня. Сегодня дым с утра стоял над Кремлёвским холмом, и горький запах врывался в моё окно. Почувствовала горечь – сразу поняла, откуда она. На земле, в луже, у поребрика лежал пожарный ствол, брандспойт. От него шли шланги через машины, людей, кучи мусора и вверх по лестницам к верхним этажам – горела гостиница, уже обвалилась крыша, пожарные сбрасывали листы кровли.

Громых! Это упали покорёженные листы с потолка над этажом афганцев. Недавно они там сделали ремонт.

Бабах! Это упали части крыши с соседнего, уже давно выселенного этажа. Там тоже был офис, и сверлили-строгали на этаже тоже буквально на днях.

…И показалось солнце, оно светило через дом, лишённый потолка, через стены и через дымящиеся окна. Подъезжали новые машины, бегали МЧС-овцы в красивых золотых касках. Ожидала «Скорая» – но жертв, по счастью, не было. Во флигеле дома жили две семьи – их помогали эвакуировать афганцы ещё ночью, в три часа, когда только возник очаг. Между пожарными лавировал чиновник из администрации в дорогом костюме – он предлагал жильцам помощь в виде временного жилья.

– Нам бы постоянное жильё теперь не помешало помочь обрести, – отвечали ему жильцы. – А как вы вообще тут оставались после расселения? – удивился он.

Жильцы рассказали новому чиновнику свою старую длинную историю попытки получить квартиру, похожую на фантасмагорию – о предложенном варианте квартиры в недостроенном доме и бесконечных судах и театре абсурда. Очередной чиновник ушёл очередной раз думать: «Всё что в наших силах».

Запах горящего дома был горько-сладким, чёрные слёзы-пушинки тополя с размаху шлёпались на лица зевак. Мне казалось, что в брандспойте бьётся жилка воды, не доходящая до пламени. Дом всё горел и дымился, уже двенадцатый час подряд. Пожарные начали подтаскивать какие-то канистры к машине у здания, и мне показалось (жуть!), что они подливают в воду бензин. Чтобы скорее сгорело, значит, старое, никому не нужное здание.

Устыдившись мыслей своих, я хотела уйти прочь. Но возникли телекамеры, они приехали в количестве трёх штук, и стали снимать высокого господина – это казанский историк-краевед Леонид Девятых давал комментарий о доме.

– Леонид, – спросила я его, когда журналисты переключились на МЧС-совцев, – как вы думаете, что будет здесь в обозримом будущем? Спрашивала как-то без надежды на ответ: краевед торопился и был понур.

– Обнесут забором теперь, как гостиницу «Казань», или как недавно снесённые номера «Булгар» и будут ждать медленной смерти, чтобы восстановлению не подлежала. Или быстрой.

Краевед ушёл, афганцы ушли помогать пожарным, в соседнем дворе со встревоженными лицами ходили незаконно проживающие в расселённых купеческих особняках с лепниной на фасаде наши южные смуглолицые братья. Вероятно, они беспокоились о воткнутом в старинное здание железном гараже. Как сказал по похожему поводу одному хорошему казанскому краеведу другой выдающийся татарский историк и архитектор – «но ведь останется ценный рельеф местности».

Я проглотила горький ком с дождевою водой и пошла на улицу Баумана есть мороженое поверх солёного привкуса на щеках. Мороженого на старой улице. Среди старых домов. Ощущая внутри себя причастность к ним, как к своей рубашке. Близко, слишком близко. Шла домой через Николаевский сквер, где ангелы обнимаются на фонтане. Через площадь так называемой Свободы, на которой семеро ёлок отгородили Дом Правительства от куцего сквера. А во дворике нашего дома «Миру Мира» носились дети, как в советском кино. Сверху сыпалась лепнина сталинского «вампира», и булыжники её лежали на крышах крылец.

Посреди двора стоял сломанный колёсный стул, я уселась на него, и дети покатили меня с гиканьем по кругу. Полузакрыла глаза – в полёте мелькали пушинки тополиного снега, горько-сладкий дым отчества, как пожарный рукав, тянулся перед глазами, кудрявился и нёсся вдаль.

Олеся БАЛТУСОВА