Три казанских сезона Василия Качалова

Юрий БЛАГОВ

11 июня 2012 года

До 1948 года имя Василия Качалова никак не ассоциировалось с Казанским Большим драматическим театром. Казанцы гордо именовали свой театр просто «Большим» и не задумывались над тем, имеет ли великий артист Качалов какое-либо отношение к Казани.

О том, что Качалов здесь работал, могли помнить немногие старожилы. С того времени, когда он выходил на казанскую сцену, прошло полвека, да и выходил он отнюдь не на сцену Большого театра, который был построен лишь в 1914 году, спустя четырнадцать лет после отъезда Качалова из Казани.

Почти тридцать лет прошло с тех пор, как сгорел и сам театр, в котором когда-то играл Качалов. Напечатанное во всех центральных газетах 1 октября 1948 года постановление Совета Министров СССР «Об увековечении памяти выдающегося деятеля русского театра народного артиста СССР В.И.Качалова», в котором четвёртым пунктом значилось: «Присвоить Казанскому Государственному большому драматическому театру имя Качалова В.И.», было для большинства казанцев, в том числе и для городских властей, довольно неожиданным.

Начались поиски источников, могущих пролить свет на причины, в силу которых Казанский театр был удостоен столь высокой чести. Надо было выяснить, когда именно Качалов работал в Казани, где он жил, в каких спектаклях и какие роли играл.

Сам он вспоминал о своём пребывании в Казани достаточно редко: первый раз в статье «Моё знакомство с Художественным театром», написанной для рекламного проспекта «Артисты Московского Художественного театра за рубежом» и изданного в Праге в 1922 году, второй раз – в статье «Мои первые шаги на сцене», напечатанной в трёх номерах журнала «Экран» в 1928 году. Причём вторая статья была фактически повторением первой, «отредактированной» для советского читателя.

Статьи эти стали уже давно библиографической редкостью. Был отправлен соответствующий запрос в Московский Художественный театр, откуда, кстати говоря, пришла поздравительная телеграмма за подписью О.Л.Книппер-Чеховой, М.Н.Кедрова, М.И.Прудкина: «Свято берегите в своём искусстве имя замечательного артиста и человека, всеми нами любимого Василия Ивановича Качалова», как бы определяя этим заветом творческое направление во всём дальнейшем развитии Казанского Большого театра.

Вот с этого, собственно, времени имя Качалова начало внедряться в сознание казанцев как некая составляющая исторического культурного наследия, столь же обязательная, как имена Максима Горького и Владимира Ульянова-Ленина.

В.И. Качалов. Снимок 1897 года. Из книги "Качалов и качаловцы"

Качалову в Казани повезло во всех смыслах. И тогда, в 1897 году, когда он впервые ступил на казанскую землю, и теперь, спустя сто восемь лет с тех пор, как он её покинул.

Никто не собирается переименовывать в Казани улицу Качалова и возвращать ей прежнее название, как это случилось в Москве. Хотя на улице этой, носившей в 1897 году название Лаврентьевской, Качалов никогда не бывал и вряд ли даже знал об её существовании. И имя Качалова в Казани, где он прожил в общей сложности около года, в отличие от той же Москвы, где он прожил сорок с лишним лет, звучит по-прежнему достаточно часто, благодаря прежде всего тому, что оно присвоено Казанскому драматическому театру, что на улице Баумана.

Хотя, опять-таки, на сцене этого театра Качалов никогда не выступал, поскольку и театра этого в то время ещё не существовало даже в проекте. А располагался на этом месте доходный дом казанского купца А.С. Меркулова, облагородившего с помощью архитектора П.В.Тихомирова фасад своего старого особняка и исправно взимавшего плату с арендаторов и жильцов.

Театр же, в котором служил Качалов, располагался тогда на площади как раз против нынешнего Большого концертного зала, на месте существующего теперь скверика, и выходил фасадом к Державинскому саду, на месте которого теперь возвышается театр оперы и балета.

Сохранился и дом, в котором он по крайней мере в течение двух своих театральных казанских сезонов снимал квартиру. Относительно дома этого, однако, существуют некоторые разночтения в воспоминаниях современников.

Упомянутые выше статьи Качалова, где он подтверждает факт своего пребывания в Казани в 1897-1900 годах и начавшейся громкой известности, не содержат никаких конкретных указаний ни на то, где он жил, ни на то, что он играл. Ни единой строчки о самом городе, о казанских знакомствах, о местах, где он бывал помимо театра. Не сохранилось никакой корреспонденции с казанскими адресами Качалова.

Казанские чиновники, спешившие, в связи с постановлением Совета Министров, проявить своё рвение, испытывали затруднение - где же в Казани можно установить мемориальную доску?

Обратились с запросом в Музей Московского Художественного театра, откуда получили краткое сообщение, что Качалов «жил сначала в гостинице на углу Чёрного озера, а затем на Поповой горе...

Это всё, что нам с большим трудом удалось установить. Единственным документом, которым располагал Музей МХАТ, были воспоминания бывшей провинциальной актрисы Анастасии Михайловой-Светлановой, которые она написала к юбилею Качалова, вероятно, к 65-летию, в которых обращала на себя внимание строчка:

«Мне часто приходилось встречаться с Василием Ивановичем потому, что жили в одном доме...».

За дело взялся Ефим Григорьевич Бушканец, работавший тогда заместителем директора по науке в Государственном музее ТАССР и особое внимание уделявший вопросам развития культуры в крае. Ему удалось получить другой экземпляр этих воспоминаний, несколько различавшихся с тем, который находится в Музее МХАТ.

Удалось установить, что автором воспоминаний является Анастасия Степановна Михайлова – дочь казанского купца Степана Герасимовича Михайлова, у которого на углу улиц Лобачевского и Черноозёрской был дом, а в нём известные по всем казанским путеводителям «номера Михайлова», уже успевшие войти в историю и таким памятным событием, о котором 11 мая 1888 года сообщил «Казанский биржевой листок»:

«...вчера в 6 часов вечера в номерах Михайлова скончался известный даровитый артист В.Н.Андреев-Бурлак...».

Вот в этих-то «номерах», судя по воспоминаниям дочери владельца дома, и снимал комнату В.И.Качалов первые два сезона своей службы в Казанском городском театре.

Но вот в 1967 году вышла из печати книга воспоминаний кинорежиссёра А.В.Ивановского, знакомого многим по фильмам «Музыкальная история», «Антон Иванович сердится», «Сильва», «Укротительница тигров» и другим его работам в кино. Сын известного профессора Казанского университета, он родился в Казани, в Суконной слободе, учился в 3-й гимназии и, по собственному его признанию, образование получал главным образом в казанском театре. 

«Я убегал из гимназии с последних уроков, чтобы встретить у входа в театр Качалова и Муромцева, – пишет Ивановский. – «Жили они вместе в номерах Архипова в гостинице «Чёрное озеро», рядом с Государственным банком».

И те, и другие воспоминания написаны спустя много лет после излагаемых в них событий. Естественно, что-то могло забыться. Так кто же из них ошибается?..

Рядом с Государственным банком, здание которого благополучно сохранилось – на углу улиц Дзержинского и Кави Наджми, действительно находились «номера Архиповой (бывшие Желтухинские)». Именно так они значились в казанских путеводителях.

А вот название «Чёрное озеро» принадлежало отнюдь не гостинице, а ресторану. Ресторан же, судя по объявлениям в газетах (например, объявление в газете «Казанский телеграф» от 15 октября 1897 года), принадлежал Михайлову.

Дома, где размещались «номера Архиповой», теперь уже нет. Сказать с уверенностью, где именно размещался ресторан «Чёрное озеро» – в самом ли доме Михайлова или в соседнем доме, – вряд ли теперь возможно.

Поскольку все три упоминаемых Ивановским и Михайловой дома находились по соседству друг с другом, Ивановский, за давностью лет, возможно, что-то и перепутал. В этой ситуации свидетельство Анастасии Михайловой выглядит более убедительным, всё-таки она жила в доме своего отца и частые встречи с популярным артистом в коридоре или на лестнице могла запомнить хорошо.

Дом был выстроен в первой половине XIX века протоиереем Иорданским, который служил в Воскресенском соборе, возвышавшегося на другом конце переулка (сегодня на этом месте здание химического факультета Казанского государственного университета).

В 1869 году Иорданский был переведён на службу в другой приход и дом продал купцу Герасиму Михайлову. Записав дом за женой, Анастасией Ивановной, купец начал обустраивать свои владения и первым делом соорудил забор, отделявший дом от погоста Воскресенского собора, прихватив при этом часть церковной землицы, которую Воскресенский староста безуспешно пытался было отсудить.

Затем во дворе дома выстроили каменный флигель в два этажа, соорудили стеклянную галерею, служившую, очевидно, теплицей для выращивания свежих овощей. Во флигеле и в самом доме устроили меблированные комнаты для постояльцев.

При доме была питейная лавка, а в 1875 году Анастасии Ивановне выдали свидетельство на право открыть в своём доме трактир, хотя фактически трактир существовал уже и в 1874 году и располагался он, видимо, в полуподвальном этаже, выходящем на улицу Черноозёрскую.

Степан Герасимович, купец второй гильдии, в 1897 году имел уже ресторан, который он к лету того года отремонтировал, а заодно и починил балконы собственного дома. По качеству услуг «номера Михайлова» относились к второразрядным и стоили, следовательно, не так дорого, по близости своей к университету и театру и по наличию собственного ресторана удобны были и артистам, и студентам.

Василий Качалов в спектакле "Горе от ума" (МХАТ)

Качалов приехал в Казань в конце августа 1897 года, когда труппа на новый сезон была уже почти полностью укомплектована. В те времена контракт с актёрами подписывался на один сезон, собирать труппу на очередной сезон начинали сразу же по окончании предыдущего, то есть уже в марте-апреле. Во всяком случае, в номерах за 29 и 31 июля «Казанского телеграфа» в приводимом составе новой казанской труппы фамилии Качалова не значилось. Лишь 26 августа «Казанский телеграф» сообщил, что в состав труппы вошли гг. Смирнов, Качалов, Черносвитов, г-жи Савич, Рассказова, Самарская.

Как писал сам Качалов в своей статье для журнала «Экран», «в клетчатых штанах, цилиндре на голове и в огненно-рыжем пальто явился я в Казань, в труппу Бородая». А.В.Ивановский помнит его «в скромном, но элегантном сером костюме и широкополой чёрной шляпе».

На рисунке, сохранившемся в записной книжке Качалова, изображающем, как группа актёров вместе с Качаловым шествует по дамбе, соединяющей Казань с Адмиралтейской слободой и Дальним Устьем, где приставали пароходы, мы видим Качалова как раз в костюме и мягкой шляпе, а не в пальто и цилиндре.

По прошествии тридцати лет и Качалов, очевидно, уже забыл обстоятельства своего прибытия в Казань. Клетчатые штаны, однако же, были: начало своей карьеры на профессиональной сцене Качалов решил запечатлеть на фотоснимке и по совету друзей отправился в мастерскую Соломона Фельзера, расположенную в Чернояровском пассаже на Воскресенской улице. На сохранившейся от этого посещения фотографии он в этих самых клетчатых штанах.

Судя по рисунку, Качалов с друзьями приехал в Казань, очевидно, пароходом, возвращаясь с летних гастролей, организованных актёром Александрийского театра В.П. Далматовым, с которым Качалов был хорошо знаком. Окончив в 1893 году Виленскую гимназию, Василий Шверубович, младший сын виленского священника о.Иоанна (Херувимова, превратившегося в литовско-белорусском произношении в Шверубовича), поступил на юридический факультет Петербургского университета, чтобы, по примеру старших братьев Анастасия и Эразма, получить высшее образование и достойное место службы.

Легкомысленный же Василий, однако, бредивший театром ещё на гимназической скамье, сразу же вступил в студенческий драматический кружок, руководимый знаменитым артистом Александрийского театра В.Н. Давыдовым, снискал там значительные успехи, перезнакомился и подружился со многими александрийцами, которые своими неумеренными похвалами окончательно вскружили ему голову, и начал всерьёз задумываться об артистической карьере.

Будучи уже студентом четвёртого курса, он даже был принят «нештатным» актёром в Суворинский театр и получал маленькие роли. Но хотелось играть большие! По совету В.Н. Давыдова, когда-то снискавшего славу на подмостках Казанского театра, недоучившийся студент Василий Шверубович, к тому времени уже взявший себе сценический псевдоним «Качалов», решил поехать в Казань в надежде, что здесь ему удастся заодно завершить и своё университетское образование.

Василий Качалов в спектакле "Гамлет" (МХАТ)

Поскольку Качалов был актёром фактически начинающим, М.М. Бородай, казанский антрепренёр, принял его «на выходные роли», то есть роли на один-два выхода во весь спектакль, с несколькими репликами, с зарплатой в сто рублей в месяц. Как вспоминают современники Качалова: служившая в эти годы в казанской труппе актриса О.А. Голубева, наш академик – тогда студент Казанского университета – А.Е.Арбузов, тот же А.В.Ивановский, – Качалов запомнился публике чуть ли не с самого первого выхода, когда он каким-то особым голосом в спектакле «Мадам Сан-Жен» объявил о выходе императора Наполеона.

Но воспоминания эти написаны десятки лет спустя, когда Качалов сделался уже знаменитым актёром, а в этих случаях прошедшее видится уже под совершенно другим углом зрения. Спектакль «Мадам Сан-Жен», о котором все они почему-то вспоминают, игрался первый раз в том сезоне 6 октября, то есть спустя почти месяц с начала сезона. Качалов же вышел впервые на казанскую сцену уже на второй день после открытия сезона – 9 сентября 1897 года – в небольшой роли барона Раццеля в двухактной комедии К.А.Тарновского «Когда б он знал...», пристёгнутой, по обыкновению, к основному спектаклю – «Талантам и поклонникам» А.Н.Островского.

Актёр «на выходных ролях» должен был выходить на сцену чуть ли не каждый вечер, так что до памятного спектакля «Мадам Сан-Жен» казанская публика имела возможность видеть Качалова не один раз. В течение первого своего сезона в Казани он выходил на сцену, по его собственным подсчётам, пятьдесят восемь раз, но лишь однажды фамилия его промелькнула в газете «Волжский вестник» в номере за 30 сентября. Казанский критик В.Н.Соловьёв, рецензируя спектакль «Мирская вдова» по пьесе Е.П. Карпова, писал:

«...второстепенные роли мужиков исполнялись в общем сносно: особенно удачны гг.Сабинин и Петров I. Зато изумительно плох был г.Качалов. Ему нельзя давать «рубашечных» ролей.»

Однако первый год работы в Казани отнюдь не прошёл для Качалова бесследно. 24 ноября вместе с труппой он переехал в Саратов, где работал до начала Великого поста. Антреприза М.М.Бородая формировалась на два города – Казань и Саратов и имела две труппы: драматическую и оперную, которые менялись местами через три месяца работы.

18 февраля Качалов уехал в Вильну повидаться с родителями, а уже в начале апреля вновь вернулся в Казань и с 8 апреля по 3 мая играл в спектаклях весеннего сезона. А 6 мая вместе с труппой начал гастроли в Тамбове. Столь насыщенный сезон в составе «одной из лучших провинциальных трупп», по его собственному признанию, многому научил начинающего актёра. Выходя в спектаклях с участием таких выдающихся мастеров, как И.М. Шувалов, А.И. Каширин, П.В. Самойлов, М.М. Петипа, М.И. Свободина-Барышева, Е.П. Шебуева, видя перед собой пример подлинно творческого и необычайно ответственного отношения к делу, наблюдательный актёр набирался опыта, прислушивался внимательно к советам.

Это были поистине замечательные мастера. Мастерство их основывалось, в первую очередь, на внимательном изучении жизни, человеческих характеров, во-вторых, на тех принципах, которые сформулировал когда-то М.С. Щепкин и которые легли в основу русской реалистической актёрской школы, важнейшим требованием которой было «перерождаться», перевоплощаться в действующее лицо «со всеми страстями, привычками и характером представляемого лица» и «за интересы представляемого лица стоять, как за свои собственные». Принципы этой школы, как известно, послужили фундаментом «системы К.С. Станиславского».

К этой же школе, кстати говоря, принадлежал и В.Н. Давыдов, у которого Качалов получил первые уроки сценического мастерства. Каждая роль продумывалась очень тщательно, каждому жесту, каждой интонации искалось и находилось психологическое оправдание. На протяжении спектакля перед зрителями раскрывалась вся внутренняя жизнь персонажа и не только в то время, когда он находился на сцене, но и в то время, когда он находился вне её.

Условия, в которых существовали в тот период времени частные провинциальные театры, жившие исключительно за счёт своих заработков и вынужденные в течение сезона представлять неимоверно большой репертуар, состоящий иногда более чем из ста названий, не позволяли выделять для подготовки спектаклей много времени. Спектакли репетировались три-четыре дня, а то и меньше, говорить об ансамблевости, выявлении «вторых» и «третьих» планов пьесы в этих условиях не приходилось. Лишь немногие труппы, к числу которых принадлежала, в частности, казанская труппа Бородая, могли добиваться значительных результатов исключительно благодаря совместному творчеству своих мастеров. Так что для Качалова, волею судьбы оказавшегося в такой труппе, работа рядом с этими мастерами была серьёзной школой.

С некоторыми актёрами у Качалова завязались дружеские отношения, в частности, с М.М. Михайловичем-Дольским, П.Д. Муромцевым, с которым, по свидетельству Ивановского, он вместе снимал комнату, и в особенности с А.И. Кашириным, который был старше Качалова лет на тринадцать, имел уже за плечами шестнадцать лет работы на сцене и достаточно широкую известность.

Да и Бородай, распорядитель казанско-саратовского товарищества, а фактически полновластный хозяин дела, пристально следил за молодым актёром. Во всяком случае, по окончании первого сезона он предложил Качалову «вступить в долю», повысив ему зарплату до ста пятидесяти двух рублей в месяц и выделив ему сто семьдесят пять «марок» в общем доходе (стоимость «марки» определялась общей суммой театральной выручки за сезон), а это уже значило, что «хозяин» видел его перспективу.

Весной 1898 года в труппу вступила только что окончившая в Москве Филармонический курс у В.И. Немировича-Данченко Н.Н. Литовцева. А уже осенью Н.А. Смирнова, тоже только что вступившая в труппу, на общей вечеринке у Бородая обратила внимание на «молодого, стройного, хорошенького юношу с белыми пушистыми волосами и необыкновенно приятным голосом». Но когда она поделилась своими впечатлениями с подругами, О.А. Голубева, «сверкнув глазами, сказала: «Он не свободен. У него роман с актрисой, которую мы все уважаем, и мы не должны ей делать неприятности и возбуждать против себя. Оставьте его в покое.».

Речь шла о Литовцевой, которая через три года стала женой Качалова.

В новом сезоне в жизни Качалова произошло ещё одно событие, коренным образом изменившее его творческую судьбу. Летом на гастролях в Тамбове в спектакле «Смерть Иоанна Грозного» Качалов сыграл вместо заболевшего А.А. Агарёва роль Бориса Годунова. С ролью этой он справился вполне удовлетворительно, несмотря на срочность ввода, и она была оставлена за Качаловым и в последующие спектакли, тем более что Агарёву роль не очень удалась.

Сезон этот осенью начали в Саратове, как обычно (предыдущий сезон в этом смысле был исключением, как правило, в Казани сезон открывала опера). И в Саратове Качалов продолжал играть эту роль, постоянно «отделывая» её, как тогда говорили, и доводя до совершенства.

Для казанских критиков выступление Качалова в этой роли стало поистине сенсацией.

«Нам пришлось в первый раз видеть молодого артиста в такой ответственной роли и, признаёмся, его игра превзошла наши ожидания», – писал В.П. Первушин в «Волжском вестнике», поставив его на один уровень с Кашириным, игравшим роль царя Ивана, в качестве вполне достойного партнёра. – Холодная, расчётливая, властолюбивая натура Годунова очень удалась г.Качалову. Длинный и, в исполнении многих, скучноватый монолог Бориса: «Чего давно душа моя желала» артист провёл превосходно, ни на минуту не теряя внимания зрителей. Только нельзя не попенять г.Качалову на его слишком безучастное отношение к событиям в то время, когда ему не приходится говорить. Немая игра безусловно необходима для полноты художественного впечатления: она создаёт на сцене иллюзию жизни. На следующих представлениях этот недостаток, вероятно, сгладится. Вообще же, полагаем, г.Качалова ожидает хорошее будущее.»

Буквально через два дня состоялась премьера спектакля «Юлий Цезарь», где роль Кассия была поручена Качалову, – и снова ошеломляющий успех.

«Г.Качалов был превосходным Кассием. Пишущий эти строки никогда не сомневался в существовании таланта у этого молодого артиста,» – несколько запоздало свидетельствует корреспондент «Волжского вестника» В.Н.Соловьёв, – «но, надо признаться, опасался увидеть его в этой страшно ответственной, требующей тонкой обдуманности и строгой выдержанности роли. Оказалось, однако, что г.Качалов безукоризнен. Он одинаково ярок и характерен во всём, и в читке, и в жестах, и в гриме. Можем только поздравить его с таким выдающимся успехом и пожелать ему такого же впредь.»

Согласился с этим мнением и «Казанский телеграф»:

«Г.Качалову очень удался тип Кассия – он выдвигает эту роль – по пьесе очень важную, но с внешней стороны не выигрышную, не эффектную. Эта роль для молодого артиста большой шаг вперёд и можно от души сочувствовать такому успеху, который он имел.» 

С этих двух спектаклей, собственно, и началась слава Качалова в Казани. Теперь уже критика, традиционно пристально следившая за каждой восходящей «звездой», не спускала с него глаз, отмечая каждый его выход, каждую его удачную роль, строго разбирая недостатки и деликатно давая советы к их устранению. Муров, Досужев, Несчастливцев, Борис в пьесах Островского, Кругель в «Игроках» Гоголя, Таффи в популярной мелодраме Г.Г. Ге «Казнь», Рутильский в «Закате» и Застрахаев в «Соколах и воронах» А.И. Сумбатова-Южина, Менассе в «Уриэле Акосте» К. Гуцкова, граф де Гиш в «Сирано де Бержераке» Э. Ростана причислены были к ряду его успехов.

Бородай настолько уверовал в талант молодого актёра, что стал занимать его чуть ли не в каждой новой пьесе (в течение этого сезона он выходил на сцену сто десять раз), так что газеты даже вступились за Качалова.

«Такого способного юношу грешно и стыдно совать везде и всюду. Это значит мешать человеку работать и коверкать его», – возмущался М.Л. Мандельштам в «Казанском телеграфе».

Качалова наперебой начинают приглашать к участию в разного рода благотворительных концертах, и он охотно откликается. В Казани же начинается его слава как чтеца-декламатора, мастера художественного слова. 20 февраля, 25 марта, 9 апреля он читает в концертах стихи А. Апухтина, С. Надсона, сцены из «Бориса Годунова» и «Скупого рыцаря» А.С. Пушкина. И снова на его долю «выпадает наибольший успех».

На закрытии зимнего драматического сезона 28 марта ему в числе первых актёров труппы был поднесён от зрителей подарок. Результатом столь внезапно вспыхнувшей популярности стало преследование артиста гимназистками. Фотомастерская Фельзера сделала два портрета Качалова в роли князя Шаховского в спектакле «Царь Фёдор Иоаннович».

Актриса В.П. Веригина, учившаяся в эти годы в Родионовском институте в Казани, вспоминает:

«Качалов в Казани не занимал первого положения, однако публика его заметила. В «Царе Фёдоре» он играл князя Шаховского – жениха княжны Милославской. В третьем действии сцена в саду была прелестна, тут уже звучал обаятельный качаловский лиризм. Артиста вызывали обыкновенно по многу раз. Он имел большой успех и в концертах... Все говорили о чудесном голосе Качалова, гимназистки покупали его портреты».

А уже упоминавшаяся А.С.Михайлова рассказывает, что портреты Качалова для гимназисток сделались своего рода амулетом, приносящим удачу, а особенно если портрет был с автографом. Вот за этими автографами и велась «охота».

«Смешной случай, однажды, произошёл в женской гимназии в 7 классе на уроке математики», – читаем в «Воспоминаниях» А.С. Михайловой. – «Преподаватель вызывает ученицу к доске для доказательства алгебраических формул. Ученица быстро пишет на доске и одну из формул обозначает не обычными латинскими буквами, а буквами В.И.К. Преподаватель смотрит на доску, на ученицу... Пауза... Затем он спрашивает: «Что такое В.И.К.?» – «Конечно, Василий Иванович Качалов...» – «Не следовало бы Качалова вмешивать в алгебраические формулы. Качалов прекрасный артист, я тоже его поклонник, но всё-таки...» В классе в это время происходит какой-то лёгкий шум. Парты быстро открылись и закрылись. Это прятались учебники алгебры, в которых если не у пол-класса были портреты Качалова... Страшно то, что карточку отберут, некоторые же карточки с подписью Василия Ивановича. Каких трудов, усилий стоило подписать карточку.»

Анастасия Степановна рассказывает об этом в своих воспоминаниях явно «со знанием дела», и возникает подозрение, не участвовала ли она сама, пользуясь правами дочери хозяина «номеров», в организации таких «неожиданных» встреч своего постояльца с юными поклонницами. Ведь и сама Анастасия Степановна училась тогда в Ксениинской гимназии, располагавшейся, кстати говоря, буквально в двух шагах от местожительства Качалова, и её подружки с её помощью наверняка хорошо знали дорогу в его номер. Так это или нет, но на третий свой казанский сезон Качалов почему-то сменил квартиру и перебрался на Попову гору, вероятно, в «номера Бергмана», подальше от вездесущих гимназисток. На третий сезон – 1899/1900 годов, как вспоминает Качалов, он стал «почти премьером труппы... Премьером в полном смысле слова не был потому, что не имел определённого амплуа. Бородай никак не решался определить, кто же я: «первый любовник» или «герой-резонёр» (12). И зарплату ему Бородай повысил до 267 рублей в месяц и 250 «марок» паевых. И вот тут, совершенно неожиданно для всех, и для самого Качалова в том числе, на его имя пришла телеграмма из Москвы за подписью директора Художественного Общедоступного театра В.И. Немировича-Данченко с предложением работы в этом театре. Спустя двадцать восемь лет об этом событии Качалов вспоминал с кокетливой самоиронией:

«Это случилось во вторую половину сезона, в январе 1900 года. Совершенно неожиданно я получил телеграмму: «Предлагается служба в Художественном театре. Сообщите крайние условия». Телеграмма из Московского театрального бюро. Представление о Художественном театре у меня было самое смутное. В Москве перед тем я никогда не бывал, да и Художественному театру исполнилось всего только два года от роду. Слыхал я, что есть в Москве некий любитель – режиссёр Станиславский и что в каком-то клубе, с какими-то безвестными любителями он что-то ставил и сам играл... И вдруг – телеграмма, приглашение. Как быть? Совещаюсь с товарищами. Некоторые знали, бывали сами в Художественном театре, слыхали отзывы, читали о нём рецензии. Общий голос их: «Театр плохой, актёров нет, всё мальчики-ученики, любители, выдумщики-режиссёры; денег нахватали у московских купцов и мудрят для своей потехи...»

В этом роде были все отзывы о тогдашнем Художественном театре в среде провинциальных актёров. Очень заволновался Бородай, когда узнал об этой телеграмме. «Да вы с ума сошли, – говорил он мне, – если думаете променять наше дело и ваш успех и ваше положение на «любительщину». Да вы там погибнете, да я ж из вас всероссийскую знаменитость через год сделаю». Но я колебался...

Я прислушивался к немногим голосам, которые раздавались в труппе за Художественный театр. Это были голоса женской молодёжи, более интеллигентной части труппы, из учеников московских театральных школ... «Там гениальный учитель Немирович-Данченко», – говорили мне. «Зачем мне учитель? – возражал я. – Я ведь не ученик, я, слава тебе господи, настоящий актёр.» – «Там гениальный режиссёр Станиславский».

Но это меня ещё меньше трогало. Зачем режиссёру быть гениальным? Разве нужна гениальность, чтобы выбрать к спектаклю подходящий «павильон» или даже, в крайнем случае, заказать декорацию по ремаркам автора, или удобнее разместить на сцене актёров, чтобы они не закрывали друг друга от публики. Да настоящие «опытные актёры» сами великолепно размещались на сцене без всякого режиссёра. Что ещё может сделать режиссёр, какую он может проявить «гениальность», я совсем не представлял себе в те времена.

Мои колебания разрешил один старый актёр, который заявил: «Театр этот Художественный, конечно, вздор. Но... Москва! Стало быть, поезжай без лишних разговоров. Не пропадёшь. Увидит тебя Корш и возьмёт к себе, а то ещё, чем чорт не шутит, увидит кто-нибудь из Малого театра, и возьмут тебя на императорскую сцену». Это было для меня доводом самым понятным и убедительным.

Я послушался и послал в Москву телеграмму о согласии...» 

Этому, правда, предшествовали ещё переговоры относительно зарплаты, и Качалов выторговал себе зарплату самую высокую в Художественном театре того периода.

«Это была сенсация среди труппы Художественного театра, актёры и актрисы ждали меня с любопытством и нетерпением, а многие и с понятным недружелюбием».

По поводу того, как и почему Художественный театр заинтересовался молодым казанским актёром, существуют разные версии. Вполне вероятно, что к этому предложению имела определённое отношение и Н.Н. Литовцева, ученица Немировича-Данченко, состоявшая с ним в переписке и сообщавшая ему обо всех казанских событиях.

Что касается «старого актёра», чей совет оказался для Качалова решающим, то это, скорей всего, был А.И. Каширин, хорошо понимавший разницу не только в материальном положении столичного и провинциального актёра, но и в уровне культуры и мастерстве между провинциальным и столичным театрами...

А.С. Михайлова в своих воспоминаниях пишет, что прощальным выступлением Качалова было его выступление в концерте на традиционном балу в Дворянском собрании 21 ноября 1899 года, в день рождения университета. Это неверно. В это время Качалов ещё не получил из Москвы приглашения и не собирался покидать Казань. Приглашение пришло в начале января 1900 года.

Драматический сезон в Казани заканчивался 20 февраля, и по контракту Качалов не мог покинуть труппу до окончания сезона. 29 января он участвовал в концерте в бенефис дирижёра оркестра Я.А. Позена, а 14 февраля играл князя Шаховского в собственном бенефисном спектакле «Царь Фёдор Иоаннович». Это был первый в его жизни бенефис – свидетельство признания профессиональной состоятельности, изменившегося актёрского статуса.

28 февраля труппа Бородая продолжила спектакли в Саратове, а Качалов 27 февраля уже был в Москве.

Вспоминая впоследствии свои казанские годы и трудный процесс вхождения в труппу Художественного театра, Качалов настойчиво подчёркивает, каким он был провинциальным «актёром актёрычем», как долго ему пришлось «переучиваться», отвыкать от провинциальных «штампов» и осваивать принципиально новую методику работы над ролью.

Дело, по-видимому, не в «штампах», от которых не застрахован ни один даже самый гениальный актёр. В своё время и Художественный театр, как известно, оброс множеством «штампов». Перечитывая эти воспоминания, нельзя не обратить внимание на тот момент, что всё «переучивание» свелось к сидению в течение двух месяцев на репетициях и наблюдению над работой актёров, после чего Качалов, без всякой, фактически, подготовки, вышел на сцену и под аплодисменты всей труппы во главе со Станиславским сыграл Берендея в «Снегурочке».

«Это чудо! Вы – наш! Вы всё поняли!», – восклицал Станиславский, обнимая и поздравляя Качалова.

«Чудо», очевидно, вопреки предшествующим изложению этого эпизода утверждениям, было всё-таки подготовлено казанским периодом его жизни и творчества. Оказалось, что то, чему он выучился, работая в Казани, помогло ему моментально войти в ту систему работы, которая была принята в Художественном театре, что принципы работы над ролью, которые были усвоены Качаловым в Казани, отнюдь не противоречили тем требованиям, которые предъявлялись к актёру Станиславским.

Это и естественно. Вся «система» была основана на принципах той школы мастерства, к которой принадлежали в том числе и выдающиеся мастера Казанского театра того периода, когда в нём работал Качалов. Так что можно с полным правом утверждать, что казанский период его деятельности в его творческой судьбе сыграл выдающуюся роль. И известность его тоже началась в Казани, в Москве эта слава приобрела масштабы всероссийской, а затем и мировой.

Второй раз он оказался в Казани летом 1918 года.

«В понедельник, 1 июля», – сообщала газета «За землю и волю», – «в Городском театре состоялся литературный вечер артистов Московского Художественного театра... На первое место необходимо поставить В.И. Качалова, который прямо очаровал казанцев и своим прекрасным бархатным голосом, и удивительным мастерством мгновенного перевоплощения, и дивным чтением стихов. Брут и Антоний, Иван Грозный и Гарабурда в одно и то же время – он без грима и костюма, пользуясь исключительно мимикой и речевым аппаратом, сумел создать перед аудиторией живые образы исполняемых им лиц.»

И это была последняя встреча Качалова с Казанью.

Если считать по времени пребывания Качалова в Казани, то он прожил здесь в общей сложности всего лишь одиннадцать месяцев – три месяца в 1897 году, по два в 1898-м и в 1900-м и четыре в 1899-м, – то есть менее года, но так случилось, что он надолго, может быть, навсегда оставил здесь своё имя, а следовательно и память о себе.

Как-то неблагодарно скупо вспоминал он об этом периоде своей жизни, но, тем не менее, всегда с гордостью, потому что именно здесь началась его слава.

Памятник Василию Качалова в театре его имени

Очерк из книги "Качалов и качаловцы" (серия «Жизнь замечательных людей в Казани», ч.1. – Казань, 2008). Печатается с разрешения автора