Против ветра

20 декабря 2012 года

Документальная повесть Зумарры ХАЛИТОВОЙ «Против ветра» написана по мотивам биографии ее матери – режиссера татарского театра Кашифы Тумашевой.

«Казанские истории» публиковали фрагменты из нее в 2002-2003 годах.

 Мгновение века

 

7 января 1903 года... Небывало морозным Рождеством запомнилась многим эта ночь.

 

Утонувшая в сугробах деревня Нуринер погружена в тишину. Лишь деревья потрескивают в лютом безмолвии. Избы замерли в ожидании тепла. Не брешут собаки, не мычат коровы: их сегодня тоже приютили в жарко натопленных избах. Только тут и там, прервав полет, падают окоченевшие птицы.

 

Но вдруг во тьме замерцали огоньки, точно глаза живого существа. Это у Шарафутдина.

 

Тишину прорезал скрип двери, и на крыльце появился сам плотник. В руках охапка полен. Он аккуратно прикрыл дверь, сгорбившись, перебежал двор и скрылся в бане.

 

Снова заскрипела дверь. Мальчик в огромных не по росту валенках с пылающей лучиной в руке кинулся туда же, в баню.

 

– Присмотри, пока разгорится, – сказал ему дед, возвращаясь в избу. – Дверь до конца не закрывай. Взгляну, как она там...

 

Залялетдин принялся раздувать огонь, повалил черный дым. Мальчик отвернулся от пламени: дым разъедал глаза, не давал дышать... Ага, порядок! Пламя устремилось по смолистым щепкам к поленьям, пожирая сухую растопку. Заляй пригнулся к полу, внизу не так дымно. Огонь запрыгал в бесовской пляске, теперь не остановится, пока не поглотит все, что сложено в топке. Парнишка выскочил в предбанник, еще раз взглянул на огонь. «Пойдет!» – проговорил он и – со всех ног к избе...

 

К утру в семье Шарафутдина появилась еще одна внучка. Ее назовут Кашифой. Необычной, трудной окажется ее судьба и приведет к тому, что миг ее появления на свет мы сможем назвать мгновением века – истоком целой реки судеб.

 

Кашифа Шарафутдинова-Тумашева станет первой и на добрую сотню лет единственной среди женщин-татарок режиссером с высшим образованием и создаст такие незабываемые спектакли, как «Кузляр» (Очи), «Ходжа Насретдин», «Ромео и Джульетта», «Потоки», «Собака на сене», «Бель калфак» и другие, воспитает десятки и десятки замечательнь артистов, являясь педагогом режиссером в течение пятидесяти лет. Но обо всем по порядку.

 

Сладок Отечества дым...

 

Что в нашей жизни век? Почти то же, что один день. Важно, чтобы дни хранились в памяти, не стираясь десятилетиями, тогда и продлятся столько же.

 

Полвека и еще пара десятков лет пройдут с той далекой поры, о которой мы ведем рассказ, а картины тесной деревенской избы и закутка за большой русской печью, где спала в холодные зимние ночи в обнимку с ягнятами, опять напомнят исстрадавшемуся сердцу Кашифы ощущение ни с чем не сравнимого счастья.

 

– До сих пор обожаю запах ягнят, – не раз повторяла она, и мне живо представлялась кудрявая босоногая девчушка в домотканом платье до пят.

 

... На деревню опустилась мгла. Кашифа уже напоила своих ягнят и загнала за печку – спать. У самой тоже слипаются веки. Перешагнув через двух чернушек, девочка пристроилась возле своей любимицы, которую ласково кличет «Матурым-красавица».

 

Наладив подстилку из сена, она ложится возле ягненка, положив ему на бок отяжелевшую голову. Аромат нежно-золотистой шерсти и сладкое его сопенье убаюкивают девочку. И снится ей солнечный летний день. По траве, напоенной ароматом цветов, она бежит к речке. Поют птицы, стрекочут кузнечики (Это сверчок на печи затянул свою бесконечную песню). Что может быть лучше воспоминаний о детстве, пусть даже это память о дружбе с ягнятами...

 

Ах, мама, как ты могла!

 

Предвечернюю прохладу любят все: люди, скотина, птица. В этот час у Кашифы приятная обязанность: пригнать домой гусей. Отыскав на берегу свой выводок, она взмахнула длинной хворостиной:

 

– Вставайте, кыш-ш-ш!

 

Гуси нехотя задвигались, грузно поднимаясь на лапы. Вот мать-гусыня бросила клич:

 

– Га-га! Га-га!.. – и двинулась в путь, а следом, встревоженно перекликаясь детскими еще голосами, последовал весь выводок. Выпятив грудь и с достоинством поглядывая по сторонам, семью возглавил гусак.

 

Гуси прошествовали по зеленому ковру прибрежного луга и нырнули в высокие, выше самой Кашифы заросли полевых цветов. Дисциплинированные птицы шли аккуратно друг за другом, шествие замыкала их юная хозяйка. Запоздалые бабочки, пчелы и шмели, хотя и вяло уже, но перелетали с цветка на цветок, однако чувствовалось, что природа утомлена.

 

Вот и луга позади, процессия вышла на полевую тропу. Навстречу ей вприпрыжку бежал соседский мальчик Набиулла. Ивовым прутиком он с размаху сшибал бордовые головки татарника и так был увлечен этим, что не заметил гусей. Гусак с гусыней, а за ними и детки с шипением ринулись в атаку на чужака. Набиулла метнулся в сторону, угодил прямо в свежую коровью лепешку и заорал от страха, когда свирепый гусак ущипнул его за ляжку.

 

– Ты что?! – прикрикнула Кашифа на гуся и хлестнула его по спине. – Я тебе покажу, как обижать маленьких! Кыш! Кыш-ш, говорю!

 

У девочки был еще более грозный вид, чем у воинственных птиц, и они отступили.

 

... Еще издали можно было заметить, что их ворота приоткрыты. Странно... Во дворе стоит незнакомый тарантас. Рядом серая лошадь деловито управляется с наваленным перед ней сеном. Из открытого окна доносятся оживленные голоса.

 

Почему-то у девочки захолонуло сердце, и, как оказалось, не напрасно: Кашифу всегда отличала способность предугадывать события – то, что называют интуицией. Незнакомый женский голос звучит громче и уверенней других. Встревоженная девочка замедлила шаги, прислушиваясь к разговору.

 

– Дом полная чаша, а вот детей бог не дал, – услышала она глуховатый голос мужчины.

 

«Зайти или послушать здесь?» – подумала Кашифа, остановившись. Любопытство взяло верх. Она решительно поднялась на крыльцо.

 

Сидящая на сакэ женщина одета не так, как одеваются у них в деревне: поверх очень длинного голубого платья с широченными рукавами в оборках надет темно-синий камзол, бархатный, богато расшитый серебром. Наряд дополняют золотые перстни и массивные кольца сережек, на груди роскошное хаситэ (Кашифа никогда в жизни не видела так много монет сразу!). Рядом на сакэ сидит упитанный краснолицый мужчина, тоже очень нарядный.

 

Быстрый, но внимательный взгляд Кашифы уловил все: бабушка в новом шелковом платке вся так и светится, глядя на гостей, у папы тоже довольный вид. Только вот мама стоит, как побитая: бледная, с окаменевшим лицом, в наброшенной на плечи незнакомой шали – ярко зеленой с алыми цветами – она привалилась к печке, а глаза закрыты, и губы мелко вздрагивают.

 

Все это девочка увидела, еще не входя в горницу: дверь в сени была распахнута. Но тут бабушка заметила ее.

 

– А-а, вот и наша доченька, – воскликнула она. Бабушка обняла внучку и с гордостью добавила: – Моя любимая внучка: послушная, старательная и самая сообразительная. Возьмите ее...

 

«Возьмите? Куда взять, почему?!» – с тревогой подумала девочка. Словно отвечая на ее вопросы, отец подвел дочь к сидящим на сакэ гостям и сказал:

 

– Вот, Кашифа, это твоя тетя, Газизжамал апа и джизни – твой дядя. Поедешь с ними в Иркутск – это большая – большая деревня, город называется. Будешь их дочкой. Поняла?

 

Нет! Кашифа не может, не хочет это понимать. Она мамина, только мамина дочка! Однако, зная крутой нрав отца, перечить не стала. Да и могла ли еще она представить себе тогда, что значит покинуть родной дом?

 

Пять лет – почти младенческий возраст, но для Кашифы он стал первой ступенью зрелости.

 

Тетя и джизни еще гостили в Нуринере, а уж она смекнула: родные решили от нее избавиться: девочка – лишний рот! Не то, что ее братья. Им полагаются земельные наделы, за это их любят и берегут. Такой она сделала вывод из разговоров взрослых.

 

Пройдут месяцы, годы, и не раз еще всплакнет осиротевшая Кашифа, горько упрекая в душе: «Ах, мама, как ты могла!»

 

«Казанские истории», №1, 2002 год

 

«Га-га, га-га! – прощай, Кашифа...»

 

Деревня еще спала, когда бабушка принялась будить Кашифу: сперва ласково потрепала ее по худенькому плечику. Девочка в ответ только прерывисто перевела дыхание, будто всхлипнула. – Вставай, доченька ехать пора...

 

С этими словами бабушка тоже всхлипнула, промокнула глаза краешком своего белоснежного платка, который, повязанный у подбородка, всегда покрывал ее плечи и спину, потом решительно подсунула сухую ладонь под плечи ребенка и посадила на постели, откинув пеструю тряпку-одеяло. ' Девочка продолжала спать сидя. Усмехнувшись, бабушка снова опрокинула ее на подушку и стала сонную одевать: натянула голубые панталончики, чистенькое платьице в синий горошек... И вот уж Кашифа досыпает в тарантасе, услышав прощальный крик гусей:

 

«Га-га, га-га, прощай, Кашифа...»

 

Пройдет много-много лет, но не забудутся никогда эти печальные звуки...

 

Только въехав в Балтаси, девочка окончательно проснулась и осознала, что произошло. Повозка стояла в просторном дворе. Поодаль неистово лаял черный пес на цепи. Но вот из-под навеса появилась женщина, чем-то очень похожая на Шамсинур, старшую сестру Кашифы. Собака сразу дружелюбно замахала загнутым кверху черно-белым хвостом.

 

«Шамсинур-апа» налила в собачью миску что-то вроде похлебки и подошла к Кашифе.

 

– Ну что, выспалась? Тогда вставай – и за дело. Набери вон там щепок, отнеси к очагу, в избу. Потом подметешь двор...

 

Кашифа, дрожа от утренней свежести, выбралась из тарантаса и направилась к поленнице.

 

– Ты что, еще не проснулась? – услышала она сердитый окрик с крыльца. Это была ее тетя Газиз-джамал.

 

– Пошевеливайся! – продолжала та. – Все надо делать быстро. Да и ехать уж пора.

 

Так началась для Кашифы новая жизнь: кончилось ее детство – началась дорога в сиротство. И снова она услышала крик: «Га-га, га-га! Прощай, Кашифа...»

«Где ты, где ты, отчий дом?..»

(С. Есенин)

 

«Большая-большая деревня» с пугающим названием Иркутск (по-татарски звучит «Эркет», что означает «напугай») еще там, в Нуринере, представлялась Кашифе чем-то холодным и неприветливым. Так и есть: Иркутск – угрюмая, неприятная «деревня». Огромная, как поле, – за три дня не доберешься до околицы! – она все равно кажется тесной.

 

Избы посажены одна на другую. Внизу – «первый этаж», на нем сидит «второй этаж». Встречаются даже «третий» и «четвертый этажи» – слоеный пирог, а не дом! Многие жилища тесно прижаты друг к другу. Поблизости ни леса, ни поля, даже огородов настоящих нет. Скотины тоже: ни коров тебе, ни овец. Как тут жить!

 

А ведь живут: дома битком набиты, муравейники и только.

 

Жители здесь тоже неприятные, не поздороваются при встрече, пройдут мимо – будто и нет тебя вовсе!..

 

А вот мальчишки из соседнего дома – те, наоборот, быстро приметили девочку, что стояла посреди улицы и с интересом разглядывала вывеску у ворот. Да и как не приметишь: на ней оборки – на рукавах, по доле, даже на белом фартуке, на ногах шерстяные носки и новенькие лапти, а голова повязана низко, чуть не до бровей, большим белым платком с узелком сзади. Заметили они и мелкие вишневые бусы, и сережки в ушах, и русые, удивительно пышные косы.

 

Три мальчика стояли поодаль и перешептывались, разглядывая незнакомку, потом один из них, вихрастый коротыш в потрепанном картузике окликнул ее:

 

– Эй ты, чучело огородное, уйди с дороги!

 

Этот вихрастый был всех приметней: в розовой линялой косоворотке навыпуск, в залатанных, до щиколоток, но бархатных штанах, ни дать ни взять – петушок.

 

Двое других повыше и, видать, постарше, но ничего примечательного: таких Кашифа встречала в кряшенской деревне, где плотничал дедушка и, случалось, брал ее с собой.

 

– Сгинь, чучело! – настаивал «петушок». Подойдя к девочке, он сдернул с ее головы платок. Ахнув, она вырвала платок и торопливо покрыла голову. Тут же гневно сорвала с обидчика картуз, зашвырнула его подальше и кинулась наутек.

 

– «Чучело чумазое,

 

Татарка косоглазая!» – понеслось ей вслед. Это слово она поняла: «татарка». «Вон оно что!» – догадалась Кашифа, и так стало обидно ей, что она решила поквитаться с ними.

 

Наутро девочка набила карманы камешками и с независимым видом встала у ворот. Ждать пришлось недолго. Вчерашний задира приблизился к ней и сразу завел свое: «Чучело чумазое...» Но не успел он произнести «татарка косоглазая», как метко брошенный камешек залетел ему прямо в открытый рот. Пацан закашлялся, завертелся и бросился к своим.

 

Теперь в ее сторону двинулись все трое. Кашифа «открыла огонь». Камни исправно летели в цель, и противник поспешно ретировался.

 

Это была первая победа. Только не очень она радовала: все тут для нее чужое, враждебное. И только во сне возвращалась девочка в родной дом, к милым гусям, ягнятам и мамочке.

 

«Работы не бойся – пусть она тебя боится!»

 

Скоро вся улица знала: с новенькой лучше дружить, чем враждовать. Правда, по-русски не знает, зато догадлива, все поймет без слов, и озорница, выдумщица, с ней так интересно играть.

 

Игры – привилегия детства. Но у Кашифы с приездом в Иркутск детство кончилось: на забавы времени почти не оставалось. Тетя взяла ее, как выяснилось, не «в дочки», а в прислуги. Джизни, муж хозяйки, держал лавку. И работы на девочку навалилось невпроворот – и по дому, и в лавке. В огромной квартире комнаты застелены коврами, содержать весь дом в образцовой чистоте стало обязанностью Кашифы. Тетя, впрочем, как и многие нуринерцы, помешана на опрятности. «Все должно быть чистым – пусть не белоснежным!» – ее любимая поговорка.

 

По деревенской привычке она встает чуть свет и расталкивает приемную дочь:

 

– Ставь самовар.

 

И начинается у девочки рабочий день, который длится чаще всего до позднего вечера. «Работы не бойся – пусть она сама тебя боится», – любит повторять тетя. Слова эти стали для Кашифы нормой, и, надо сказать, они помогали ей не пасовать перед трудностями, преодолевать лень или усталость.

 

Итак, девочка в пять часов утра ставит самовар и начинает уборку. Ее обязанность – мыть полы и выбивать ковры. Быстро управившись с посудой после завтрака, спускается в лавку помочь джизни.

 

Вчера Кашифа так умаялась, что утром не могла проснуться. Ей снилось, что она наливает воду в самовар, остается только бросить горящую лучину и... тут она услышала обычное:

 

– Ставь самовар!

 

Кашифа быстро вскочила, запалила лучину и бросила в трубу самовара. Затем машинально легла досматривать сон. Окончательно проснулась от воплей:

 

– О-о, самовар! Ты же воды не налила, мерзавка! Погубила, о-о, погубила...

 

Девочка схватила ведро, чтобы налить воды.

 

– Стой! – взвизгнула хозяйка. Она погасила огонь и оттолкнула племянницу. – Не трогай, пусть остынет...

 

Обе с тревогой смотрели на самовар, как на тяжело больного. Наконец, хозяйка приказала:

 

– Умывайся. Пора за уборку.

 

Случившееся так потрясло девочку, что силы оставили ее. Она опустилась на ступеньку и сидела, пока не услышала окрик:

 

– Чего расселась?! Иди, иди, работы не бойся – пусть она тебя боится.

 

В деревне пол мыла старшая сестра Шамсинур. Она была медлительной девочкой, но старалась: каждую половицу, бывало, отскоблит косарем, все уголки протрет, даже под сакэ и за печкой, грязь отмывает, не жалея воды. Зато уж в это время никто не решался пройти через комнату, которую она мыла.

 

Кашифа часто наблюдала за сестрой, и вот теперь эти уроки пригодились. Придирчивая хозяйка не могла сделать ей ни одного замечания. С вечера поставив в русскую печку воды, девочка каждое утро мыла пол горячей водой, тщательно отскабливала половицы, намыливала и протирала мочалкой. Потом хорошенько смывала грязь и хорошо выжатой ветошью обсушивала пол...

 

Пока девочка возилась с полом, самовар совершенно остыл. Тетя осторожно сняла крышку, заглянула в бачок и залилась счастливым смехом: накипь с внутренних стенок полностью отпала, расплавившееся олово аккуратно село на прежнее место.

 

– Как новенький! – воскликнула она и шутливо похлопала девочку по спине: – Молодец! Теперь всем скажем: кто хочет обновить самовар, обращайтесь к нашей Кашифе.

 

Нет слова «не могу» – есть слово «не хочу»!

 

До приезда в Иркутск Кашифу никто пальцем не тронул, вроде и не за что было ее наказывать: всегда послушна, доброжелательна, к тому же и находчива. С ней не было проблем. В Иркутске она оставалась прежней, но почему-то хозяйка вечно ею недовольна, то и дело жалуется мужу на «лентяйку» и «тупицу», и тот, недолго думая, щедро награждает «дочку» подзатыльниками или просто жестоко избивает.

 

Тетя любит образные выражения: поговорки, пословицы у нее, как говорится, на кончике языка – находятся на каждый случай жизни. Чаще всего Кашифа слышит от нее:

 

– Нет слова «не могу» – есть слово «не хочу»!

 

Девочка довольно быстро усвоила: выполнять надо все и беспрекословно. Даже если кажется, что все это невозможно. Не выполнишь – получишь очередную взбучку.

 

Как-то в четверг, после утреннего чая, тетя подозвала ее к себе.

 

– Знаешь, лавку, что за углом? Ну, где мы с тобой покупали конфеты…

 

Кашифа кивнула.

 

– Вот тебе деньги, купи чупрэ.

 

– Но я не смогу...

 

– Что-о?! Нет слова «не могу»... Скажи: дайте дрожжи, чупрэ значит. Дрожжи! Запомнила?

 

– Дрожжи...– повторила Кашифа и, не сказав больше ни слова, побежала выполнять поручение.

 

– Дрожжи-дрожжи-дрожжи... – не переставая, повторяла она.

 

Ночью пролил дождь, и Кашифа бежала по тротуару, выбирая подсохшие островки, перепрыгивая с камешка на камешек.

 

«Дрожжи-дрожжи-дрожжи...» Вдруг – хлоп! – поскользнулась и упала в лужу. О господи, вся в грязи! Теперь влетит от хозяйки.

 

Расстроившись, девочка не сразу сообразила, куда она бежит. Да! В лавку ведь, за чупрэ, но как же чупрэ по-русски?! Слово вылетело у нее из головы.

 

Но вот и лавка. Кашифа попыталась припомнить нужное слово – тщетно! Она решительно открыла дверь и подошла к прилавку.

 

– Что тебе, девочка?

 

– Чупрэ.

 

– Что?

 

– Чупрэ кирэк.

 

– Не понимаю, – улыбнулась женщина за прилавком.

 

– Мнэ – вот, – показав на муку, Кашифа изобразила, как засыпают муку в посуду. – Потом – мнэ: чупрэ! – И она, якобы положив в тесто дрожжи, энергичными движениями «замесила тесто» и «слепила каравай».

 

– И получится – вот! – Она показала на хлеб.

 

– Так тебе хлеб? – Лавочница протянула каравай. Девочка замотала головой:

 

– Хлеб тугэль – нит! Чупрэ.

 

– Муки? – Женщина указала на муку.

 

– Нит, мука тугэль – чупрэ! И она повторила пантомиму,

 

приговаривая:

 

– Мука салабыз, потом – чупрэ. Чупрэ кирэк!

 

– Дрожжи, наверно... – догадалась продавщица.

 

– Эйе, дрожжи, дрожжи! – обрадовано захлопала в ладоши Кашифа.

 

«Казанские истории», № 2-3, 2002 год

 

 Будешь говорить мне «как» ?!

 

Малютка так радовалась успешной покупке, что совсем забыла о том, что упала по пути в лавку и дома ее ждет нагоняй. Яркое полуденное солнце задорно подмигивало, отражаясь в подсыхающих лужах. Она бежала вприпрыжку, торжествующе неся в руке свой трофей – дрожжи, очень хотелось поделиться с кем-нибудь, как ловко у нее получилось.

 

Девочка еще издали приметила старого знакомца, которого она прозвала «Петушком», но почему-то ни капельки зла на него у нее уже не осталось. Она приветливо помахала ему, подняв повыше, как знамя, свою покупку. Парнишка в недоумении остановился, но быстро смекнул, что объявлен мир. Он стянул с головы картуз, покрутил его над рыжими вихрами и церемонно поклонился. Оба громко засмеялись: мир был заключен!

 

Прикрывая за собой калитку, Кашифа обернулась и еще раз помахала ему, подняв руки.

 

Газизджамал как раз спускалась на крыльцо:

 

– Пришла? Хуп! Ну, иди сюда, давай дрожжи...

 

И тут она заметила мокрый подол девочки:

 

– О-о, что это! Да ты вся в грязи! Ох и неря-аха!

 

Женщина сердито вырвала у ребенка сверток и добавила с сердцем, ткнув кулаком ей в спину:

 

– Ну не свинья ли...

 

Кашифа посмотрела на нее с укором, но ничего не сказала, только резкими движениями стянула с ног лапти и скрылась за дверью.

 

Солнце, будто обидевшись за девочку, уползло за облако, во дворе потемнело.

 

– Никак, опять дождь собирается... – услышала Газиза знакомый голос и задержалась на крыльце. В глубине двора, из-за флигеля появилась Майсара, жена дворника Сабира, а с ней крохотная девочка в ярко-синем с цветочками кашемировом, очень длинном платьице. Синие сандалики, белоснежные носочки с каймой и расшитая бисером тюбетейка-калфак придавали ребенку особенную прелесть. У Майсары – невысокой, худощавой женщины, тоже праздничный вид.

 

– Ассалям-ага-лейкум! – издали приветствовала Газизу соседка. Девочка тоже пролепетала тонким голоском:

 

– Ассалям-агадейкум...

 

– Агалейкум ас-салям! – отозвалась Газизджамал. – Куда это они такие красивые?

 

– У Харитоновых салон открылся – фотография. Хотим сняться на карточку...

 

– Дану! У Харитоновых, говоришь? Хвала аллаху! В добрый час... Снимитесь, и нам покажете... Кашифа, дочка! Ты слышала? – Газизджамал уже забыла, что обидела девочку, и снова позвала: – Кашифа, я же тебе говорю!

 

Не услышав ответа, она легко взбежала по лестнице:

 

– Ты слышишь, дочка? У Харитоновых открылась фотография, салон! Надо купить, наконец, тебе городскую одежду, и снимемся на память!

 

Племянница молчала. А тетка, увлекшись идеей, продолжала ее развивать:

 

– У всех наших друзей есть карточки. У всех! Только мы все не можем собраться. Но теперь идти никуда не надо – вон, рукой подать, у Харитоновых! Вот купим или сошьем тебе... Ты что, ты что это все молчишь! Не нужно что ли тебе нового платья?

 

Кашифа продолжала упорно молчать, только с остервенением принялась тереть золой медную миску. А тетка продолжала:

 

– Раньше, когда жили в деревне, нам говорили, что нельзя сниматься, аллах, мол, душу заберет. А здешний мулла ничего не говорит, можно, значит!

 

Но Кашифа не удостоила ее даже взглядом.

 

– Ты что, ты что все молчишь? Обиделась или как!?

 

– Как! – огрызнулась Кашифа. Теперь тетка рассердилась.

 

Она чуть ли не вплотную приблизилась к девочке:

 

– Что-о?!

 

– Как! – посмотрев ей в лицо, резко, словно каркнув, повторила девочка.

 

– Так ты грубишь мне! Так что ли?

 

– Как! – с издевкой повторил ребенок.

 

– Будешь говорить мне «как»? – рассвирепела Газиза и, схватив какую-то тряпку, хлопнула ею Кашифу по голове.

 

– Буду! «Как!» – Газиза снова хлопнула тряпкой:

 

– Будешь?!

 

– Буду! «Как!»

 

– Будешь? – Удар.

 

– Буду-буду-буду! «Как!», «Как!», «Как!» – сквозь брызнувшие из глаз слезы твердила девочка.

 

Наконец, Газизджамал отступилась, швырнула тряпку на стул и, бросив:

 

– Ну и шайтан с тобой! – ушла в комнаты.

 

На дворе трава, на траве – дрова...

 

Обидно девочке, но все же она почувствовала облегчение: не уступила! Победила тетку!

 

Надо сходить на улицу, может быть, «Петушок» еще там. Ему, как видно, тоже несладко живется, вон какая ветхая на нем одежонка...

 

Кашифа подошла к рукомойнику, как обычно перед омовением, прошептала молитву: «Бисмилла-ир-рахман-ир-ра-хим...», тщательно вымыла руки, ополоснула лицо. Сразу стало легче на душе. «Пойду!» – сама себе сказала она и сбежала по лестнице на крыльцо, где, как солдаты на посту, выстроилась обувь всех видов и размеров. Ее лапти – самые маленькие, они еще не вымыты. Кашифа взяла помело, которым в лохани с водой все смывали грязь с обуви, отчистила лапоточки от налипшей земли.

 

Как же хорошо на улице! А вон и мальчик – «Петушок». Он уже далеко, вот-вот скроется за углом.

 

– Эй! Эй!.. – позвала его Кашифа. – Э-эй!

 

Мальчик остановился, поглядел. Девочка подзывала его к себе. Он подошел не спеша:

 

– Ну чего тебе?

 

– Мин – Кашифа!

 

– Она указала на себя. Потом – на него.

 

– Син... Ты...

 

– Василий, Васек, – представился тот.

 

– Басяк... – с акцентом повторила девочка, ткнув пальцем в его грудь.

 

Мальчик весело рассмеялся.

 

– Босяк, говоришь? Точно! Босяк, – он продолжал хохотать, приговаривая:

 

– Васька-Босяк! Ой, не могу… Умори-и-ла-а…

 

И он запел, приплясывая:

 

– Ой, не могу, ха-ха-ха!

 

Доведешь ты до греха

 

Бедолагу-босяка…

 

Заплясала и Кашифа, пытаясь произнести трудные, незнакомые слова:

 

– «Пидалага басика, басика, басика...»

 

Потом перешла на знакомое:

 

– Бас, кызым, Эпипэ,

 

Син басмасан, мин басам....

 

Кончив плясать, она взяла за руку нового друга и потащила к своей калитке.

 

– Айда безгэ! Пайдюм...

 

Двор большой, просторный и, главное, ничей, то есть принадлежит всем, кто тут живет. Никто не скажет: «Мой двор», все говорят: «Наш двор». Едва ли не весь двор покрыт пушистой и невысокой травой: настоящий ковер! Особенно густая и, главное, не затоптанная трава на «заднем дворе, который отделен от переднего «проездом», то есть небольшим тоннелем под кирпичным домом.

 

– Пайдюм! – повторила Кашифа и, взяв «Басяка» за руку, побежала с ним туда, на задний двор.

 

В этот час здесь мало кто бывает: взрослые на службе, у детей чаще всего полуденный отдых. Кашифа любит в этот час затишья уходить на задний двор и сидеть в укромном уголке, разглядывая книгу с картинками, которую ей подарила Оленька – девочка из соседнего подъезда...

 

– Оленька, наверно, спит, у нее «мертвый час». Кашифе спать днем не полагается, джизни изобьет, если увидит!..

 

Посреди травяного ковра детвора вытоптала овальную площадку для игр: кто в классики играет здесь, кто в лапту, кто в чехарду. Сейчас и площадка пустовала…

 

Кашифа почувствовала себя хозяйкой. Вбежав на пушистую лужайку, она с удовольствием растянулась на ней и стала смотреть на бескрайнее голубое небо, на медленно плывущее по нему облака. Куда они плывут? Может быть, в деревню? Они движутся не спеша, но так уверенно, что доберутся, пожалуй... Как хорошо, что есть небо и облака, которым нет преград, с которыми всегда как дома!.. Тут малышка вспомнила, что ведь с ней на заднем дворе «Басяк». Она села на траве и ахнула:

 

Мальчик ходил по траве на руках. Потом перекинулся с руки на руку и с ноги на ногу: как колесо катится по траве! Наконец, он перестал кувыркаться и проговорил:

 

– Хорошая трава!

 

– Каруший тырава... – повторила Кашифа.

 

Васек ухмыльнулся:

 

– Не «тырава», а «трава. На дворе трава, на траве – во-он там – дрова, – он показал на поленницу у забора и повторил скороговорку, которую, видать, давно заучил: – На дворе трава – на траве дрова, раз дрова, два дрова, три дрова! Повтори-ка: на дворе трава – на траве дрова, – предложил он, но тут же махнул рукой: – Не-е не повторишь, куда тебе!

 

Кашифа не обиделась: она еще не понимала его слов, но постаралась повторить:

 

– На тыраве тырава!

 

– На траве дрова, дуреха! Вот – трава. А вон – дрова! Понятно?

 

– Вот – тырава, а вон – тырава...

 

– Ладно, пусть будет по-твоему. Эх, хорошая тут трава! – заключил Васек и еще раз прошелся «колесом» по ковру.

 

– Эх, каруший тырава! – повторила за ним девочка, но попытка пройтись «колесом» не удалась.

 

– Кашифа-а! Куда Ты запропастилась, негодная девчонка? Кашифа!.. – послышалось из переднего двора. Девочка нахмурилась.

 

– Пайдюм... домой надо.

 

«Казанские истории», №4-5, 2002

 

Новое платье

День – ночь... и снова день. Сколько уж их прошло здесь, на чужбине?.. Они так похожи друг на друга, что малютка не смогла бы определить их число, даже умей она считать.

Утро начинается со слов хозяйки: «Ставь самовар!» Девочка проворно снимает с медного, до блеска начищенного самовара узорчатую крышку, деревянным ковшиком с отполированной от долгого употребления ручкой заливает воду в бачок и, набросав в топку углей, зажигает их пылающими лучинами. Быстро закрыв топку самовара трубой, другой конец трубы вставляет в отдушину. Затем вытягивает из печи ведерко с горячей водой и принимается за пол.

Вторая порция работы – посуда, которую после утреннего чая хозяйка составляет на невысоком деревянном столике на кухне.

– Вымой посуду!

Нет, тетя этих слов давно уж не произносит: девочка отлично знает свои обязанности без всяких напоминаний. Кашифа любит эти крохотные синие с позолотой фаянсовые чашечки и блюдца: у мамы были такие же. Тетя говорит, что и ей, и маме дедушка когда-то подарил одинаковые пары. Девочка нежно протирает их мочалкой, разглядывая узоры, потом смывает соду и, ополоснув посуду в чистой воде, аккуратно обсушивает тонким полотенцем. Даже полотенце ей кажется милым, она порой прижимает его к щеке: кажется, что это мамино полотенце...

Когда сверкающая посуда занимает свое место в буфете, настает время помогать хозяинув лавке. А после обеда – опять посуда, и так до конца, пока не свалит сон. Наутро, еще и выспаться не успеешь – снова самовар, пол, посуда.

Но сегодняшнее утро хорошо запомнилось. Девочка заметила, что тетя Газиза сегодня будто светится. После того как по обыкновению налила всем в чашки ароматный янтарный чай, она не стала, как обычно, рассуждать о ценах на базаре и пересказывать новости. Помолчав, Газизджамал торжественно объявила: соседка Майсара – та самая, что ходила с дочкой сниматься на карточку, обещала сшить Кашифе платье – такое же красивое, какое они видели в тот день на крошке Гайше: оказывается, Майсара сшила его сама!

Она еще не договорила, а уж Кашифа побежала на кухню.

– Я пойду к Гайше!.. Вот посуду вымою...

– Не спеши!.. – остановила ее тетя. – Надо же сперва ситцу купить. Сходим сейчас с тобой в магазины, купим ситчику, обувку, тоже, небось, понадобится...

В магазины! Кашифа никогда еще не была в настоящем большом магазине! На улице она подолгу разглядывает витрины, и они завораживают ее, как сказки! Особенно, когда стемнеет и между стеклами загорятся огни керосиновых ламп... Вон огромный ботинок, весь в золотых узорах, похожих на большие монеты. А вокруг него – целая гора обычной, но тоже очень красивой обуви – навалом лежат туфли – с каблучками и как лодочки, красные, синие, белые и черные, и все блестят, как начищенная посуда; куча ботинок – большие, маленькие, со шнурками и пряжками; сапоги – тоже все разные-разные, одинаковых и нет! Наверно, здесь произошла великая битва с великаном, он даже башмак свой потерял, спасаясь бегством!

Текстильный магазин, куда повела племянницу Газиза, оказался довольно далеко, на другой улице. Там Кашифа еще не была ни разу. Какая она широкая и нарядная – не улица, а майдан! За широченными окнами громоздятся рулоны ткани: темно-зеленый бархат и пунцовый атлас, белый и голубой ситец с цветочками, серое сукно. На задней стене витрины – два больших картона с нарисованными фигурами: с левой стороны окна – молодой мужчина. На нем коричневый в белую полоску пиджак и белые брюки, светлые же штиблеты. Он сияет счастливой улыбкой: рад, что им все любуются! Даже поля светлой шляпы с озорством загнуты кверху, и, глядишь, вот-вот запляшет легкая тросточка в руке. На правой картине – нарядная дама, а с ней девочка в голубом платье с цветочками; ее туфли, носки и шляпка подобраны в тон платья.

– Какая красивая девочка… – проговорила Кашифа.

– Вот такой материал мы и купим! – объявила тетя Газиза.

Когда зашли в лавку, она не стала долго раздумывать: –

– Отмерь-ка, братец, голубого ситцу, во-он тот, с цветочками…. – сказала она. Приказчик – стройный черноглазый юноша в розовой рубахе-косоворотке навыпуск с яркой вышивкой на воротнике, рукавах и по низу. И он, и его одежда, тонкий пояс с яркими кистями на концах так понравились девочке, что она даже попробовала кисточку наощупь. Приказчик улыбнулся, пощекотал этой кисточкой девочку по носу, потом достал из-под прилавка жестяную коробочку «ландрина» и протянул его Кашифе. Затем, не мешкая более, он снял с полки небольшой рулон ткани и, бросив на прилавок, проворно развернул. При этом его лаковые сапоги с высокими каблуками и множеством складок «в гармошку» добродушно поскрипывали.

– Будьте любезны! – произнес он. – Сколько вам?

– Да вот на платье барышне, – ответила Газизджамал.

– Двух аршин, я полагаю, хватит...

– Отмерь три, платье будет длинное...

– Слушаюсь!

Магазин готового платья был в левом углу этого же дома. Над всеми окнами здания растянута вывеска с золотистыми объемными буквами. Газиза невольно задержалась у витрины с манекенами мужчины и женщины. Они были как «настоящие», то есть с натуральными волосами, усами и бородой, и стояли среди внушительного вороха разной одежды, лежавшей на стульях, этажерках и даже на полу, как будто эти люди целый день примеряли наряды и еще не успели убрать их на место.

– Подожди тут, – сказала Газизджамал и, оставив племянницу у витрины, прошла в магазин. Вернулась она очень скоро, неся в руке маленький сверток:

– Вот, белье тебе... Держи. Они вернулись на свою улицу. Дойдя до витрины с «великанским» ботинком, Газиза апа открыла, навалившись плечом, тяжелую дубовую дверь магазина:

– Заходи.

Кашифа прошла в торговый зал и ахнула: ой, сколько обуви! Весь зал сверху донизу – в стеллажах, и повсюду – туфли, ботинки, сандалии, сапоги, валенки, мокасины, чувяки, ичиги, даже лапти, – чего только нет! Эх, в деревню бы хоть немного, а то ведь там на пятерых одна пара валенок!

Кашифа не успела и разглядеть товар – тетя направилась в дальний угол (она четко знает, зачем сюда пришла!) – повела ее к стеллажам с детскими туфлями и сандалиями. К ним тут же подошел приказчик (а может быть, это сам хозяин магазина: вон какой богатенький!) – плотный мужчина с аккуратно подстриженной бородой.

– Я к вашим услугам, сударыня! – с любезной улыбкой произнес он. Его серый креповый сюртук, обшитый по краям шелковой тесьмой, был расстегнут, и, когда он прошел мимо девочки, она почувствовала приятный запах одеколона, а ее любопытный взгляд не оставил без внимания узорчатый жилет с золотой цепочкой (в кармане как видно, были золотые часы). У этого купца все выглядело добротно: и широкие светло-серые, в мелкую полоску креповые брюки, аккуратно заправленные в серые же сапоги с вытянутым носком, и даже складки на сапогах – «Гармошка», тоже безукоризненная.

Опять– таки выбирали недолго. Купили синие туфельки с застежкой сбоку.

... Весь этот день прошел под впечатлением похода в магазины. Долго вспоминали и обсуждали подробности – и за обедом, и за вечерним чаем.

А ночью Кашифе приснился сон... Приснилось, будто на ней новое платье. Только не белое оно и не голубое с цветочками, а коричневое, как у гимназисток, без всяких цветочков, и идет она с ними вместе учиться. Проснувшись, малышка старалась не забыть чудесный сон. Учиться! Вот чего ей хочется больше всего!

Уже рассветало. Кашифа достала ту книжку с картинками, подарок Оленьки, и стала рассматривать буквы. Они знакомы ей, главным образом, по вывескам.

Татарский, точнее, арабский алфавит девочке был известен: в деревне абыстай научила ее читать. Кашифа давно догадалась, что и в русском языке звукам соответствуют буквы. Какие? Вот эта, похожая на кочергу, ей уже знакома: точно такую она видела на вывеске того дома, где ей купили белье. Она стояла первой и была выше всех остальных букв. Стояла гордо, будто вытянув руку и показывая, где надо всем им стоять. А рядом с ней – круглая, как колесо. Такое же «колесо», огромное и красное, девчушка видела на том доме, где ей купили туфли.

О господи! Русская грамота для Кашифы все одно, что китайская. Но ничего, жизнь помогает! Первый урок русского языка, когда ей пришлось вспоминать слово «дрожжи», не прошел бесследно. Теперь она знает, что люди всегда могут понять друг друга. Она уже без робости ходит с поручениями тети: за хлебом, конфетами, крупой, за мылом, солью, спичками... ее привлекают красочные вывески над дверью того или другого магазина или просто на стене у входа. Чаще других встречается буква, похожая на домик – «А». Оленька сказала, что это – А. Татарская же буква «А» похожа на поднятую палку. Интересно, что русские слова с этой буквой нередко на слух похожи на татарские: амбар, баран, коза, бабай, сарай, буран. Есть и другие похожие слова, изюм, например, или печь.

И все-таки какой же он трудный – русский язык! (Кашифа вздохнула, вспомнив, как Васек подсмеивался над ней, когда она говорила «тырава» или «Басяк»).

Первые уроки

 

Очень рано поняла Кашифа, что жизнь быстротечна и время надо беречь, чтобы расходовать его потом на достойные занятия. Быстро управившись со своими обязанностями, она оставляла время на прогулки по городу, где было много интересного и поучительного.

 

Самовар, уборка, лавка и сон – таковы тесные рамки существования, в которые втиснули ее Рахмановы. Только им и невдомек, что для Кашифы лавка – тоже отдушина, которая соединяет ее с внешним миром. Цифры и буквы будят в ней горячее стремление узнать, что они означают. И так случилось, что первым учителем арифметики стал для нее человек, который больше всех отравлял ей жизнь побоями и упреками, грубостью, недоверием, – джизни, муж тети Газизджамал.

 

Кашифа очень рано стала работать с дядей в его лавке. И хотя ей и шести еще не было, в лавке она нередко заменяла старших. Поэтому джизни и решил, что надо подучить ее арифметике.

 

– Посмотри, – как-то сказал он, держа в руках по спичке, – в этой руке у меня одна спичка, в другой – тоже одна. Теперь положим их рядом. Сколько на столе спичек?

 

Кашифа вспомнила деревню, пару валенок, которые когда-то принес ей отец от дяди Степана, прикинула: один и еще один – это пара, то есть два.

 

– Так сколько спичек на столе?

 

– Две! – уверенно ответила девочка.

 

– Верно. Прибавим еще одну. Сколько всего?

 

На этот случай Кашифа примера не припоминает. Впрочем, есть! – осенило ее. В деревне у нее две сестры: Шамсия апа и Марфуга, а всего девочек было трое.

 

– Так сколько на столе спичек? – переспросил джизни.

 

– Три спички!

 

– Правильно, три. А если еще одну прибавить?

 

Кашифа задумалась. Сказать: «Не знаю» проще всего, но не хочется. Надо вспомнить еще какой-нибудь случай из жизни. Вспомнила! Когда-то в деревне собака поранила лапу и долго скакала на трех. На трех! А всего у нее лап три и одна...

 

– Четыре!! – выкрикнула девочка.

 

– Соображаешь, – похвалил хозяин. – Ну и последнее задание: к четырем спичкам я прибавляю еще одну. Сколько теперь?..

 

Девочка замолчала надолго. Джизни терпеливо ждал, благо, не спешил: он пересчитывал оставшийся непроданным товар. Кашифа не отрываясь смотрела на лежащие спички: четыре – рядком, а поодаль, как большой палец на руке, – еще одна. Да, конечно, как на руке! А на руке...

 

– Пять пальцев!

 

– Пальцев? Почему – пальцев?

 

– Нет, не пальцев, на столе пять спичек, – поправилась Кашифа и от радости запрыгала, хлопая в ладоши.

 

Не прошло и недели, как ученица уже могла быстро складывать и вычитать числа до десяти. Потом джизни показал, как они выглядят в записи.

 

Арифметику Кашифа полюбила сразу и на всю жизнь. Теперь она помогает старшим в лавке всерьез.

 

«Казанские истории», №6-7, 2002 год

 

Быть такой же!

 

Дом Рахмановых во дворе стоит особняком. Двор, несомненно, большой, а выглядит тесным: он, как забором, окружен цепочкой двухэтажных жилых строений. Кто тут только не живет! И очень много детворы. Некоторых девочка уже знает: Оленька, Гайша, Катюша. Гайша тоже из татар, и с ней Кашифа быстро подружилась. Тем более что дядю Сабира, отца своей подружки, она хорошо знает. Они видятся с ним каждое утро во дворе, когда девочка выносит выбивать половики. Вот и сейчас: повесила домотканую дорожку на жердь возле мусорного ящика и колотит ее изо всей силы палкой, подпрыгивая и размахиваясь перед каждым ударом.

 

Дом населен преимущественно интеллигентными семьями: здесь живут врач, юрист, учитель... Их дети ходят в гимназии, учатся играть на фортепиано, а одна девочка даже принята в Смольный институт благородных девиц в Санкт-Петербурге, скоро, уедет туда.

 

День начался, как и всегда. Но в этот обычный день, девочка словно бы вошла в новый мир: в ней окрепло желание учиться, как учатся дети с ее двора. А для этого, как она уже смекнула, не обойтись без знания русского языка. И она его выучит!

 

За завтраком тетя обмолвилась, что надо бы купить чаю и перцу. Кашифа тут же предложила:

 

– Я могу сходить!

 

– Можешь?.. Ну, конечно! Сходишь.

 

– А как по-русски «чэй» и «брыщ»?

 

– «Чэй» почти так же – «чай», а вот «брыщ» – «перец».

 

«Да, совсем не похоже. Могу и забыть!» – подумала девочка. И тут ей пришла в голову замечательная мысль: надо взять с собой банки из-под перца и чая – вот и все! И она произнесла это вслух:

 

– Надо взять с собой банки...

 

– Молодец! – похвалила Гагиза. – Возьми эту баночку из-под чая, а перец пока еще есть...

 

У магазина, где продаются чай, кофе, какао, трудное название – «колониальный», потому что продаются тут товары из других стран. Газизджамал объяснила это племяннице и рассказала, где его найти.

 

Сегодня девочка собиралась в магазин так, как собираются дети в первый раз в школу.

 

Когда чайная посуда была вымыта, в лавке тоже наведен порядок, она поднялась наверх, взяла пустую коробку из-под чая и подошла к тете Газизе:

 

– Я пойду?

 

– Сумку возьми и кошелек. Купишь коробку чая и два фунта сахара.

 

Во дворе Кашифа увидела Гутю – девочку из дома напротив. Гутя сидела на скамейке у своего подъезда и листала большую книгу с картинками. Кашифа подошла к ней.

 

– Ассалям-агалейкум, – произнесла она приветствие, на что Гутя ответила по-русски:

 

– Здравствуйте, Кашифочка. Вы куда-то собрались?

 

Кашифа не поняла, о чем ее спросила Гутя, но решила повторить за ней: – Вы кудаты сыбралыс...

 

– Вы меня не поняли, да?

 

– Ни понилы да... – машинально повторила за ней девчушка.

 

– Знаешь... – вдруг перейдя на «ты», заговорила Гутя. – Я буду учить тебя разговаривать по-русски. Пойдем вместе. Вот только книжку отнесу... Не уходи, ладно? – произнесла она, дотронувшись до плеча соседки. – Подожди меня...

 

Кашифа не поняла слов, но уловила смысл и решила подождать. Действительно, минуло не более минутки-другой, как Гутя уже выбежала из подъезда и взяла подругу за руку.

 

– Пойдем!

 

– Пайдюм... – отозвалась Кашифа и пояснила: – Кала-ниалны...

 

– А-а, в «Колониальный»! Я знаю, это там.

 

И вот уж они, взявшись за руки, идут по мостовой, а Гутя тем временем поясняет:

 

– Это – дорога. Как по-татарски дорога?

 

– Даруга... – повторила.

 

– Это по-русски – дорога, вот она – до-ро-га. Ну а по-татарски? Как по– вашему дорога? – настаивала Гутя.

 

– Даруга...– снова повторила девочка и вдруг обрадованно: – Даруга – юл! Юл -татарски... Даруга, даруга, дару-га! Даруга, даруга, дару-га! – запела она.

 

А Гутя, в свою очередь, затянула на свой лад:

 

– Юл, юл, юл-юл-ю-ул... Юл, юл, юл-юл-ю-ул...

 

Так и шли они, взявшись за руки и твердя каждая свое, пока не оказались в «Колониальном».

 

– А ты зачем сюда? – вдруг спохватилась Гутя. – Хочешь что-то купить, да?

 

Это слово Кашифа тоже знает:

 

Купит, да, купит чэй, шикэр...

 

– А что такое – шикэр? Кашифа изобразила, как пьют чай с сахаром: она «обмакнула кусочек сахара в чай» и шумно втянула в себя воздух.

 

– А-а, шикэ-эр, цукер... сахар, значит!

 

– Эйе-эйе, сахар, шикэр.

 

Держа в руках уже купленный чай, Кашифа показала Гуте на название.

 

– Нэрсэ диельгэн мнда? Что тут написано? – И тут ее осенило:

 

– Бу «Ч» харэфэ дэр?

 

– Верно, это буква «Ч».

 

– А это? – Кашифа указала на вторую букву.

 

– Это – «А». Ч-А... Ну, читай...

 

– Чай! – догадалась Кашифа.

 

– Да ты талант, – похвалила Гутя свою ученицу.

 

– Дэ ты талат, – повторила за ней Кашифа.

 

– Это ты талант! – сказала, смеясь, Гутя, хлопнув по плечу свою ученицу.

 

– Это ты талат! – ответила ученица, в свою очередь, хлопнув по плечу учительницу.

 

«Казанские истории», №8, 2002 год

 

Мороз не велик, да стоять не велит

 

Погожие дни, которым, казалось, конца не будет, резко сменила непогода. Задул студеный ветер, не пропуская ни одной щели, с нудным усердием зарядил неутомимый дождь. Еще давно ли ярко-зеленые и пышные кроны деревьев поспешно оголялись, покрывая землю печально ярким покрывалом опавшей листвы. Кашифа и не заметила, как наступила осень. Вечерами она сладко вслушивается в долгое завывание ветра за окном, и почти уже забытое ощущение необъяснимой радости наполняет ей сердце, как будто сюда перенеслась далекая Нуринер.

 

А дни, их распорядок по-прежнему неизменны, как бусинки в ее ожерелье: утром – самовар, пол, ковры, посуда, потом – лавка, опять посуда, и лишь поздно вечером вой ветра переносит ее мысли в родной дом.

 

Ушли, просочились в прошлое и осенние дни. Как-то поутру выглянула девчушка во двор: ой! совсем как было в деревне – белым-бело, и двор, и крыши!

 

... В последний раз протерев выжатой тряпкой ступеньки, девочка оказалась на крыльце. Снег! Белый, чистый! Она сгребла его с перил, слепила комочек и выскочила за ворота. Ага, вон и старый приятель! Васек вскрикнул от неожиданности, но в следующий момент в нее полетел ответный снежок. Завязалась веселая перестрелка.

 

– Что за безобразие?! Вот негодница, оставила ведро на улице! Домой, домой, живо! – визгливо кричала хозяйка.

 

Снег через день растаял. Потом выпал снова. Опять оттепель и снова – снегопад... Но вот в противостоянии тепла и холода определился победитель – мороз. И у Кашифы появилась еще одна обязанность. Дядя заморозил для продажи несколько мешков яблок, и девочку обязали торговать у ворот морожеными яблоками. Это тебе не в снежки играть! Как говорится, мороз не велик, а стоять не велит. Но не мороз – хозяин Кашифы. А джизни жалости не ведает. Сказал: «Стой!» – и стоишь, часами стоишь, будь они неладны, эти яблоки!.. Мысли – как беседа: сокращают время. Кашифа вернулась к действительности оттого, что замерзли ноги, и вообще продрогла: зуб на зуб не попадал. Вспомнилось, как бабушка говорила: «На морозе нельзя стоять – бегай, пляши, работай, но не останавливайся!» Да-а, но здесь не побегаешь, не поработаешь, а вот плясать...

 

– Бас, кызым, Апипа, син басмасан мин басам... – запела она, чуть приплясывая. –Та-а – тата– та-та-та – та-та-та-та та-та-та-а...

 

Застывшие ноги не хотели слушаться, но малютка давно усвоила: «Нет слова не могу...» И сейчас вот она энергично затопала, вслух повторяя под мотив плясовой: «Нет слова не мо-гу, есть сло-во не хо-чу-у, тра-та-та-та, та-та-та-а...». Она не заметила, что у нее уже есть «зрители», которые вышли со двора и остановились, с улыбкой наблюдая за ней. Это были Гутя и ее отец с трудным именем, Кашифа никак не могла его произнести, про себя назвав его «Чибэр абы», что означает «Пригожий дядя». Наконец, девочка увидела их и тоже улыбнулась;

 

– Ассалямагалейкум!

 

– Агалейкумассалям... – отозвался Чибэр абы, а Гутя, по обыкновению слегка присев, произнесла по-русски:

 

– Здравствуйте...

 

Сказав это, она тут же подошла к подруге:

 

– Ты что тут делаешь? Продаешь что ли?

 

– Ну конечно, продает, и мы сейчас купим у нее. Почем?

 

Это слово Кашифе известно, как и ответ – выучила заранее:

 

– Два гроша миска.

 

Чибэр абы принял у нее пакет с яблоками и, сказав дочери: – Вы тут поговорите, а я сейчас... – вернулся во двор.

 

Гутя при каждом удобном случае старалась выполнять свою миссию «учительницы». Вот и сейчас спросила, указывая на яблоко:

 

– Что это?

 

– Алма.

 

– Это по-татарски. А по-русски – яблоко. Повтори: алма – яблоко. Давай вместе...

 

Кашифа снова начала замерзать, поэтому, взяв Гутю за руки, она принялась подпрыгивать. И вот уж две крошки, прыгая, как мячики, на всю улицу кричат нараспев: «Алма-яблоко, алма-яблоко...»

 

 Друзья и зимние забавы

 

Когда жила в деревне, Кашифа любила кататься на санках, которые дедушка Шарафи (а он был мастер на все руки) изготовил для нее своими руками. Можно даже сказать, что они соорудили салазки вдвоем: внучка помогала, чем могла. То надо было принести еще лыка, то подержать сиденье, то подать воды напиться. Когда, наконец, все, что требовалось, было хорошо сбито и привязано, санки поставили на всеобщее обозрение – на верстак: не санки, а игрушка! И все же чего-то в них не хватало. Кашифа не могла понять, чего же не достает. Она закрыла глаза, и ей представились те же санки, но – какие красивые, все в ярких узорах!

 

– Бабай, надо их покрасить! – воскликнула она.

 

– Ишь, выдумщица! – одобрительно засмеялся дед. – Покрасить – это хорошо, только вот чем? Краски-то ведь нет у тебя!

 

– А у тебя-то есть. Ты намедни ворота красил?

 

– Ну?

 

– Так в ведерке, я видела, еще оставалась...

 

– Ну, глазастая! Все-то она видит, все знает!

 

– Покрасим, да? Я знаю, где ведерко.

 

– Говорю же: все знает! Так беги скорей, пока сорока не унесла.

 

– Не-ет, сороке она не нужна, сорока только оловянные ложки таскает.

 

– И это знаешь! Абыста– ай!

 

Светло-желтые, с зелеными узорами на крыльях и спинке, салазки получились что надо. Снегу только еще нет, а зима нескоро. «Не беда, летом можно покатать кошку», – подумала девочка. И тут увидела соседского кота, который пытался головой открыть заднюю калитку: он часто так проникал в их двор, наведывался в гости к хорошенькой серой кошечке.

 

«Тебя-то мне и надо!» – подумала Кашифа и, открыв калитку, схватила кота.

 

Рыжий отнесся к этому спокойно, он знал здешних детей и не боялся их. Но когда девочка усадила его на санки и хотела покатать, кот сразу соскочил на землю и – наутек.

 

– Куда? – закричала девочка, – Стой! – И она пустилась за ним вдогонку, но не тут-то было: уже через минуту ее пассажир сидел на высокой ветке тополя.

 

Вспомнила это Кашифа и даже подняла глаза на стоящее у дома высокое дерево. Она вздохнула: и дерево не то, и кота нет, и санок...

 

Она так задумалась, что не услышала приветствия, с которым к ней обратился проходивший мимо соседский мальчик, Андрюша. Он повторил громче:

 

– Здравствуйте, Кашифа!

 

– Здрасте... – Она давно уже научилась отвечать русским по-русски. – В гимназию?

 

– Да. Выходите попозже, поиграем. Оля с Гутей тоже будут. Часа в три... Хорошо?

 

– Если апа отпустит...

 

– Мы сами зайдем за вами, ладно?

 

– Ладно.

 

За полгода жизни в Иркутске Кашифа успела познакомиться и даже подружиться со многими девочками и мальчиками, живущими по соседству. Пока она занимается домашним хозяйством и работает в лавке, они учатся в гимназии. После обеда и «тихого часа» выходят погулять, и вот тут-то они, случается, вместе играют. Зачастую ее новые друзья сами договариваются с Газизджамал. Она не решается отказывать «господским» детям, которые к тому же умеют попросить вежливо и даже смиренно.

 

Сегодня у тети была гостья – соседка «Настасья Михална», и Кашифу отпустили без разговоров. И вот уж она бежит к двери, надевает свои узорчатые валенки и – вниз по лестнице и дальше, к соседнему подъезду, куда ведет хорошо расчищенная дорожка. Не успела она сделать по дорожке и двух шагов, как дверь распахнулась, и вышла Оленька в нарядной овчинной шубке, атласном капоре с помпошками и меховой оторочкой, а следом за ней – ее старший брат Андрюша в нагольном полушубке и меховой шапке. Оба в теплых вязаных рукавицах из овечьей шерсти, Он церемонно поклонился со словами:

 

– Доброго дня!

 

Оленька тоже произнесла:

 

– Здравствуй, Кашифочка! Ты за нами? Пойдем на задний двор.

 

– Пайдюм...

 

Крупными хлопьями падал снег. Мороз заметно смягчился. Кашифа побежала, а за ней и Оля с Андреем. Кашифа взобралась на сложенные у сарая доски, а с них – на крышу сарая. Пробралась до самого края и – в сугроб! Андрей тоже, недолго думая, поднялся на крышу и тоже спрыгнул. Не хотела отставать от них и Оленька. Веселый смех, шум, визг наполнили притихший было двор.

 

– Раз-два-три – пали! – крикнул Андрей, взобравшись в очередной раз на крышу и подойдя к самому краю. Он снова рухнул в сугроб. Откуда ни возьмись, во дворе оказались и уже стояли в очереди для прыжков в сугроб и Гутя, и Наташа, и Гайша! Прыгали, не дожидаясь, пока предыдущий прыгун отбежит в сторону, валились друг на друга. И снова громкий смех, взвизги и крики огласили двор. Шум поднялся такой, что дети даже не заметили, как во дворе собралась большая группа взрослых, которые звали их, сердились, что дети портят одежду и вообще могут ушибиться. Но случилось непредвиденное: отец Оленьки и Андрюши – Николай Васильевич, обычно такой степенный и строгий, а сегодня – в необычной для него короткой куртке, поднялся на доски, потом – на крышу и...вот уж он в сугробе к восторгу всей ребятни.

 

Возвращались с прогулки большой шумной толпой – заснеженные, румяные и веселые.

 

Домашние встретили девочку, как и всегда, руганью и выговором: что это за свинство – так вываляться, на тебя и одежды не напасешься!.. А джизни, по обыкновению, скрепил брань увесистой затрещиной. Чем мог ответить ему ребенок? Кашифа промолчала, но долго с грохотом переставляла на кухне кастрюли, ведра и миски.

 

– Что ты там делаешь? – наконец, не выдержала Газизджамал и вошла на кухню. Не обращая на нее внимания, девочка налила воды в кастрюлю и с громким стуком поставила на плиту.

 

– Готовлюсь мыть посуду! – с вызовом ответила она и шумно переставила ведро.

 

– И что это за божье наказанье! Не греми!

 

Девочка в последний раз стукнула металлической крышкой кастрюли, за что получила от тети увесистый подзатыльник, и ушла в сени, а потом – в чулан, где заперлась и горько разрыдалась.

 

... Плакала она недолго. Минут через десять уже была на кухне и мыла, чистила ожидавшую ее кухонную утварь.

 

«Казанские истории», №9-10, 2002

 

Извозчик дядя Матвей

 

«Дядя Матвей» – совсем молоденький, но внушительного телосложения, что называется, ладно скроенный да крепко сбитый молодец. Он частенько приезжает по вызову жильцов дома, чаще всего к доктору. Его приезд для Кашифы настоящий праздник – веселое представление. Он появляется – и во взгляде ребенка удивление, восторг, недоверие, сияние. Она смотрит на него широко открытыми голубыми глазами, она слушает его, стараясь не пропустить самое интересное, и многое из произнесенных им слов – для нее неизведанный материк.

 

Ворота на ночь запирались, и поэтому, когда с утра раздавался во дворе металлический лязг огромного замка на засове, девочка спешила к окну: уж не дядя ли Матвей! Вот и сегодня она старалась разглядеть, кто же там возится у ворот. Он! Стараясь не привлекать внимания тети, Кашифа незаметно прошмыгнула в коридор, накинула пальтецо, и вот уж открывает вместе с Матвеем массивные деревянные ворота. Как же она любит эту рыжую лошаденку со сливами-глазами и расчесанный, подстриженной гривой! «Рыжуха», как ее кличет возчик, ласково фыркнула, увидев знакомую девочку, и позволила ей погладить свою большую и добрую морду.

 

– Отойди-ка, Егоза, пропусти Рыжуху, Приготовила глаза? Приготовь и ухо! – по обыкновению, весело и в рифму заговорил парень, приветствуя Кашифу.

 

– Вот ухо! – так же весело отвечала девочка, показывая возчику левое, а потом и правое ухо: – И вот!

 

– А ну-ка, ну-ка! И верно, приготовила... – «удивился» Матвей и продолжал: – Ухо есть – так слухай, что тебе скажу... Что зимой мы любим? Снег? Точно. А весною? Ты покамест думай, а я покличу клиента... – И он направился в квартиру, где жила Гутя. Однако не успел взяться за ручку парадной, как дверь сама открылась, и появился со своим чемоданчиком доктор – «Чибэр абы».

 

– Я знаю! – закричала Кашифа, подбежав к Матвею. Торопливо поздоровавшись с «Чибэр абы»: – Здрась-те! – продолжала: – Знаю-знаю... весной мы любим солнышко, солнышко!

 

– Верно: выглянешь весной в оконце, и увидишь в небе солнце. Теплое и светлое, как слова приветные...

 

– А вот летом? А что летом, дядя Матвей?

 

– Вот ты и подумай сама, а нас «поехали» зовет. Н-но, родимая, поехали, Рыжуха!...– он дернул вожжи, и карета стала аккуратно разворачиваться в сторону ворот. – Прощай, Егоза, голубые глаза! Цветы -вот что радует нас в летнюю пору, цветы – такие же, как это небо, – синие, а то и красные, как солнце ясное.

 

– Хуш, Матвей абы, до свидания.

 

Матвей уже выезжал из ворот, затем вернулся, чтобы закрыть их. Напоследок, подойдя к девочке, поднял ее высоко над головой и, сказав: – Посмотри, во-он оно – небо синее, а там – и солнце красное. Видишь? То-то же... – поставил ее на уже очистившуюся от снега и подсохшую землю, добавив: – Прощевай. И поразмысли-ка, что мы боле всего любим в осеннюю пору.

 

Ворота уже закрылись, коляска отъехала, а Кашифа все стояла и размышляла: что же хорошего осенью? И вспомнила: ветер, конечно – ветер, поющий ночами о родной стороне!..

 

Сафа

 

– Ставь самовар! – как обычно, сквозь сон уловила Кашифа и вскочила, протирая глаза. Сразу направилась было на кухню и вдруг остановилась, как вкопанная: на полу кто-то спал. Она пригляделась: под овчинным тулупом лежит мальчик – лет двенадцати или постарше, розовощекий и чернобровый, с обритой головой и пухлыми губами.

 

«Красивый малай, – подумала она. – Но кто это?» – Однако спрашивать тетку не стала. Только потом, поставив самовар, бросила как бы между прочим:

 

– Кто это там спит?

 

– Сафа... Они ночью приехали... – отозвалась Газизджамал и добавила: – Насовсем к нам, братом тебе будет.

 

– А-а, – с равнодушным видом протянула Кашифа, но сердце ее радостно забилось: теперь их будет двое. Она уже слышала про Сафу: недавно умерла его мать, и мальчика определили в помощники Рахманову, в лавку.

 

Кашифа вытянула из печи ведра и принялась за уборку. Когда последняя половица была протерта, она выплеснула обмылки и поспешила наверх: интересно, как там Сафа. Еще поднимаясь по лестнице, услышала хриплый голос джизни:

 

– Долго будешь валяться?! Счастье проспишь, засоня! За работу пора, дел невпроворот...

 

В лавке и впрямь работы столько, что курам не склевать: надо убираться на полках, прилавках, разбирать и раскладывать товар, подметать пол, выносить мусор, словом, хватает.

 

Но Сафа, как выяснилось, малый с ленцой. Работать он не любит, то-и-дело норовит улизнуть куда-нибудь.

 

Жизнь Кашифы осложнилась. Хозяин досадовал на Сафу, а попадало больше ей, ни за что ни про что сыпался на ее голову град отборных ругательств, приправленный тычками и затрещинами. В конце концов она не выдержала и решила поучить названного братца уму-разуму. Выбрала момент, когда дядя поднялся в комнаты, и гневно процедила сквозь зубы:

 

– Будешь лоботрясничать – убью! Бери метлу, живо! Подметай вон с того угла. И не пыли! Сперва побрызгай. Теперь мусор...

 

Сафа струхнул, на некоторое время перестал отлынивать, но прошли неделя-другая, и он забыл урок.

 

– Ты что, опять за свое!? – Голос Кашифы грозен. Несмотря на то, что младше она и слабее Сафы, он подчиняется: сила на ее стороне, ведь она и сама без дела не сидит.

 

– За свое, за свое... А что надо делать-то?

 

– Иди сюда. – Она держала в руке журнал учета товаров. – Ближе! – Сафа неохотно подошел к прилавку.

 

– Вот смотри: здесь записан купленный у поставщиков товар. Читай...

 

– Я не умею читать.

 

– Но буквы-то знаешь? – Не...

 

– Совсем-совсем?

 

– Совсем.

 

– Уро-од! Тебе же скоро тринадцать лет!

 

– Ну и что, меня ж не учили.

 

– Ладно, давай учиться. – Он; взяла кусок оберточной бумаги и карандаш. Вывела кружочек, затем, не отрывая карандаш от бумаги, продолжила влево кривую, получилось что-то вроде головастика с хвостом. Поставила над «головой головастика» две точки. – Эту букву знаешь?

 

Но Сафе, верно, не хотелось смотреть, он заметил кошку, которая принюхивалась к бочонку со сменатной, и нашел занятие поинтересней.

 

– Брысь! – кинулся Сафа к кошке и пиннул ее.

 

– Ты зачем ее?! – возмущенно воскликнула Кашифа. – Что она тебе сделала? – Кашифа взяла кошку на руки. – Иди ко мне, Кичкинэ, мы его накажем, балбеса такого... – Потом опустила на пол животное и приказала Сафе:

 

– Подойди сюда. И больше не отходи! Вот: эта буква «кы». Повтори! Запомнил? Вот она в журнале. Повторяю: это – кы. В журнале она есть, вот... Написано слово «карбыз», по-русски – арбуз. Сколько мы получили арбузов, помнишь?

 

– Я что, считал? Я и считать-то не умею!

 

– Как! Даже сосчитать не можешь? Так учись, пока не поздно, а то, гляди, обсчитают так, что без штанов останешься. Ладно, давай на-

 

И девочка, вспомнив свой первый урок, взяла спичечный коробок, вытащила пару спичек и предложила, как три года назад предложил ей джизни– Посмотри: в этой руке у меня одна спичка, в другой – тоже одна. Теперь положим их рядом. Сколько на столе спичек?

 

– Кто же этого не знает: пара!

 

– Верно, – как и джизни когда-то, произнесла девочка. – Прибавим еще одну. Сколько всего?

 

– Да ладно, не знаю! – Сафа хотел уйти из лавки, но Кашифа решительно схватила его за руку.

 

– Нет уж, стой! Не мне одной работать в лавке, я выучу тебя грамоте! Подойди сюда.

 

С этого дня для Сафы начался «ликбез», и даже дядя поддержал эту инициативу Кашифы: в конце концов через несколько месяцев Сафа уже мог работать с покупателями.

 

«Казанские истории», №12, 2002 год

 

Рождество Христово

 

Мороз крепчал с каждым днем. И хотя близилось рождество, на улице почти не было прохожих. Тетка уже дня три не посылала Кашифу продавать мороженые яблоки: все равно в такой холод вряд ли что-нибудь продастся, уж лучше девчонке посидеть в лавке, посчитать да сделать записи, арабским шрифтом малышка хорошо пишет.

 

А сегодня Кашифа узнала еще несколько русских букв. Вот как это случилось. Ближе к полудню, когда Каши-фа уже собралась подняться в дом, дверь лавки отворилась, и вошел высокий господин в длинной форменной шинели с бобриковым воротником. С ним в помещение ворвались клубы холодного воздуха.

 

– Доброго здравия вам, барышня! – улыбаясь, ласково произнес вошедший, поспешно закрывая дверь, и протянул ей красивую открытку, сказал при этом:

 

– Христос воскресе!

 

– Здравствуйте!

 

Кашифа решила, что господин произнес незнакомое ей приветствие и ответила по-русски словом, которое давно стало привычным. Она взяла открытку и не могла оторвать от нее глаз: красиво-то как! И буквы такие нарядные, золотые...

 

– Не умеешь еще читать? Тут написано «Христос воскресе!» Давай поучим буквы: это «X». Повтори-ка: «X».

 

– «X»...– повторила девочка, а дальше сама назвала: – «ЫР»!

 

– Молодчина! Вот, читай: Х-Р-И-С-Т-О-С В-О-С-К-Р-Е-С-Е. Ну-ка?

 

– Христус вскриси...– с акцентом, но все же повторила крошка.

 

– Совершенно верно, сегодня день Рождества Христова. Праздник... – Он ласково погладил ее по головке и продолжал: – А хозяин-то где?

 

– Дамуй пошла... – ответила девочка и добавила, надевая пальтишко. – Я да-муй пайдюм.

 

– Что ж, ладно, сегодня Рождество, можно отдохнуть...

 

Кашифа заспешила домой: показать картинку тете Газизе и спросить ее, кто этот бородач, что на рисунке, и почему тут написано «христус вскриси».

 

Газизджамал апа была не одна: к ней зашла ее подруга из дома напротив – Настасья Михална, пышная и веселая красавица.

 

– А-а-а, Катерина! – как обычно, звонко приветствовала она девочку. (Почему-то она называла ее «Катей»). – Здравствуй, красавица! Христос воскресе!

 

– Здравствуй, тетя Настя, – отвечала девочка, как ее учили, но сегодня, оказывается, этого недостаточно: Настасья Михална поправила ее:

 

– Сегодня Рождество. Ты отвечай: «Воистину воскресе!» Повтори-ка: «Воистину воскресе!»

 

Девочка уже хорошо знает значение этого слова – «повтори», и каждый раз выполняет просьбу. Вот и сейчас она повторила: «Вы-ыстину вскриси!»

 

– Молодчина! – похвалила тетя Настя. – Ну-ка, ну-ка, покажи, что это у тебя? Ого! Хороша!.. Подарил кто?

 

Кашифа мало что поняла из ее слов, но смекнула, что «тюти Насти» понравилась картинка, и она протянула ее гостье.

 

– «Христос воскресе!» – громко и торжественно прочитала та.

 

– А что это значит: «Христус вскриси»? – спросила Кашифа тетю Газизу по-татарски.

 

– Христос – это русский бог. Враги его убили, но он все равно родился снова, как они говорят – «воскрес», – объяснила тетя.

 

– Почему убили? И как он снова родился? – продолжала расспрашивать девочка.

 

– Почему да почему! Много будешь знать – скоро состаришься, – оборвала ее тетка и тут же обратилась к гостье: – Да ты ешь, ешь, Настасья Михална! Вот балиша отведай, удался аль нет?.. Чай вот хороший, Кашифа купила! – продолжала она, обняв за худенькие плечи ребенка. – Маленькая да удаленькая.

 

– Не говори! От горшка два вершка, а всюду успевает. Как говорится, наш пострел везде поспел!

 

– Вся в отца, отец у нее эдакый: работящий – страсть! На все руки мастер: он и пахарь, он и плотник, он и пасечник, и скотник. Ростом не вышел, правда, но маху не даст, никому не позволит поперек встать!

 

– Карахтерный, значит. Таким и солнце ярче светит.

 

– Насчет солнца не скажу, вряд ли. По мне так, оно выбирает тех, у кого мошна потолще да зад пошире, а работящие, пусть даже карах-терные, чаще видят не солнце, а навоз, в котором ковыряются...

 

«Схожу-ка и я к Оленьке, пока они тут чаевничают», – решила Кашифа, и вот уж она бежит во двор, в соседний подъезд, Не успела она сделать и двух шагов по их расчищенной дорожке, как дверь распахнулась, и вышла Оленька в нарядной кроличьей шубке и капоре с помпошками, а следом за ней – Андрюша в теплой форменной шинели гимназиста. Он поклонился Кашифе со словами: «Христос воскресе!». Оленька тоже произнесла: «Здравствуйте, Кашифочка! Христос воскресе!» Тут Кашифа вспомнила, как надо отвечать:

 

– Выистину вскриси! – проговорила она, развеселив ребят.

 

– Ты к нам? Пойдем погуляем по городу, – предложила Оленька.

 

– Пайдюм... – согласилась Кашифа.

 

Они все направились к калитке. День был солнечный, морозный. Снег ярко блестел на солнце, скрипел под ногами.

 

– Вот это праздник так праздник! – сказал Андрюша. – Каков морозец-то, а?!

 

Улица выглядела, действительно, очень нарядной. Только прохожих почти не встречалось. Но если кто встретится, дети хором кричали:

 

– Христос воскресе! – и весело смеялись.

 

Впрочем, гуляли недолго: мороз не только прохожих -всех детей загнал в теплые помещения. Вернулись во двор и Кашифа с друзьями. Им встретились Настасья Михайовна и Газизджамал, которая вышла проводить подругу.

 

– Ух, морозище! – воскликнула Анастасия. – Ты не ходи – не ходи, Галя, а я побегу. Ух! – повторила она и тут увидела ребят. – Ну что, цыплятки, клювики не отморозили? Христос воскресе!

 

– Воистину воскресе! – в один голос отозвались ребятишки, и опять стало очень весело. Даже Газиза апа засмеялась и не стала ругаться.

 

«Казанские истории», №13-14, 2002 год

 

А время идет...

 

Уже ночь позади, а Кашифа еще и не ложилась Дело в том, что Гутя дала ей посмотреть новую книгу. Небольшая, с цветными картинками и яркой обложкой, книжка почему-то сразу ей понравилась. На обложке был изображен рослый, крепкого телосложения мужчина, который, как было видно, с большим усилием удерживал руками длинный золотистый шест, прикрепленный нижним концом к его поясу. А в верхней части шеста, на поперечной перекладине, лежал, изогнувшись и свесив ноги и голову, худенький белокурый ребенок. Книга называлась «Гуттаперчевый мальчик». Уже на первой странице девочка сумела разобрать несколько фраз. Слова, которые она прочитала, сразу приковали ее внимание: «Лишившись матери на пятом году, он однако ж ее помнил...» Она ведь тоже пяти лет осталась без матери!

 

Кашифа еще не умела бегло читать, но к утру уже поняла, о чем книга. Осиротевший Петя попал в цирк на обучение к грубому, жестокому человеку. Как будто о ней написано! А этот акробат так похож на джизни.

 

Кто придумал такой замечательный рассказ? «Г-р-и-г-о-р-о-в-и-ч» – прочитала она буквы на обложке. А-а, это, наверняка, фамилия того, кто написал книжку! Девочка многого не поняла, но главное уловила: мальчик был подавлен страхом, он не умел сопротивляться. И погиб!.. Нельзя покоряться, надо уметь постоять за себя – вот это и есть главное.

 

Уже рассветало, а Кашифа еще и не ложилась. Она потихоньку, на цыпочках, вышла из чулана, где читала при свечке, и юркнула в свою постель. Уснула тут же – проснулась тоже сразу: уже привыкла с утра ставить самовар. За минувшие годы она так приноровилась вести хозяйство, что делала все машинально, без видимых усилий, и могла одновременно размышлять о своем. Сегодня она была особенно молчалива. Тетя с дядей даже обратили на это внимание. Уже выбиты ковры, вымыт пол, выпит чай, помыта посуда, и ни слова не произнесла Кашифа.

 

– Эй, ты часом язык не проглотила? – съязвил джизни.

 

– Нет, она воды в рот набрала!

 

– Сейчас проверим, – продолжал Рахманов. – Сходи-ка, давай, в бакалейный, обещали сегодня завезти свежую баранину. Вот и разузнай, привезли али нет... Глядишь, и язык развяжется, если он, конечно, на месте. А ежели и впрямь проглотила его, купим да пришьем тебе бараний язык, как раз будет впору! – и джизни расхохотался, довольный своей шуткой, а вместе с ним захихикал и толстый Сафа.

 

Девочка быстро собралась, вышла из комнаты, но тут же опять приоткрыла дверь и с невинным видом спросила:

 

– А рогов вам бараньих не нужно? Или, может, овечий хвост надобен для Сафы? Ему как раз подойдет! – произнесла она, захлопнула дверь и бегом спустилась на крыльцо.

 

... Кашифа давно приметила этот дом и строгую вывеску у входа, только вот не удается прочитать: как ни подойдет к двери, обязательно кто-нибудь еще появится, и чаще всего – мальчишки. А их она остерегается со дня первого знакомства с иркутскими сорванцами. Сегодня здесь затишье: ни души.

 

Вывеска у входа будто манит к себе: иди, мол, прочитай. Девочка подошла, стала разбирать буквы: «В» – эта на вывесках редко встречается, но Кашифа ее помнит: как-то ей в руки попала красивая карточка с рисунком и надписью, и как раз вот эта буква и еще одна, похожая на крест, были выделены.

 

– «Христос Воскресе» дигэн, – пояснила тогда тетя Газиза. – Христос – это русский бог, и он как бы родился заново, то есть воскрес.

 

Ну конечно! Как же она забыла!? Эту открытку подарил ей в день Рождества господин покупатель! Они еще вместе старались прочитать эти слова...

 

Кашифа живо представила себе ту открытку и даже ахнула от удивления: на вывеске было то же слово, только чуть подлиннее.

 

«Воскресе», – довольно легко вслух прочитала девочка, а дальше стала разбирать по буквам: «н» – ее она тоже знает: видела такую букву у входа в пекарню. Тогда еще Катя, ее подруга-гимназистка из их двора соседнего двора помогла ей прочитать это слово:

 

– «Пекарня» – это где пекут хлеб или калачи. Ты ведь знаешь дядю Петю, пекаря – соседа нашего, вот он печет хлеб в пекарне. Читай: «пекар...», ну-ну, а дальше? Дальше – : «ня». И полностью...

 

– Пе-кар-ня, – прочитала тогда по складам Кашифа.

 

В «пекарня» пекут хлеб, это понятно. Малышка вспомнила: ну да! Как раз такая же буква – «н» была и на той вывеске. Значит, надо прочитать «Воскрес...ня». Девочка громко произнесла это слово и вслух же спросила сама себя: «Что же это такое – «воскресня?» А про себя подумала: «Пекарня» – там пекут хлеб, а «воскресня»... – здесь, что же, заново родятся? Она невольно рассмеялась. Да нет, не может быть! И воскликнула в изумлении: «Гажэп икэн!..» («Удивительно!..»)

 

И тут услышала ласковый женский голос:

 

– Воскресная. Это воскресная школа.

 

Кашифа обернулась. Стройная красивая женщина в надвинутой на лоб шляпке, улыбаясь, положила руку ей на плечо.

 

– Это школа, девочка, здесь учат читать и писать. Пойдем со мной.

 

Она широко открыла дверь, пропуская Кашифу вперед, потом взяла ее за руку и повела по длинному коридору.

 

Знакомство с Надеждой Павловной Сизых, учительницей воскресной школы, круто изменило жизнь Кашифы. Может быть, впервые ее желание было подхвачено и иркутскими родственниками. Они сами уже подумывали, как бы научить приемную дочь русскому языку и арифметике, чтобы она самостоятельно вела расчеты в лавке.

 

И вот теперь по воскресеньям девочка ходит в школу. Прекрасная память и любознательность, подкрепленные огромным желанием учиться, очень скоро дали результат. Уже через месяц Кашифа наравне с другими осваивала программу воскресной школы. В ее жизнь вошла книга. Правда, читать дома почти не удается, но урвать на чтение минут пять – десять она все же ухитряется, порой даже больше, особенно в те дни, когда хозяев нет дома (а это случается не так уж и редко: они очень любят ходить в гости. Газизэ апа при этом приговаривает: «К тебе гости – и ты в гости!» и, следуя этой пословице, регулярно собирает гостей и у себя).

 

Больше всего Кашифе нравятся книги о подвигах героев и великих людях: Васко де Гама, Марко Поло, Пржевальский, декабристы, Некрасов, Кольцов стали ее заочными друзьями.

 

Вечерняя школа распахнула перед Кашифой дверь в широкий мир общения. Здесь она близко познакомилась с представителями российской интеллигенции, людьми бескорыстными и глубоко демократичными. Она впервые за последние два года почувствовала себя счастливой: наконец-то нашла, на кого равняться, к чему стремиться.

 

В школе Кашифа сделала для себя ряд открытий: во всех науках есть твердый идеальный порядок («Как в хозяйстве тети Газизы», – подумалось ей). Чтение и письмо основаны на алфавите, счет – на простых правилах четырех арифметических действий. Всего чуть больше месяца – пять учебных дней прошло, а девочка уже бегло читает и с подсчетами в лавке управляется довольно лихо. Хозяева заметно зауважали ее. Тетя охотно рассказывает о ее успехах своим подругам и знакомым, уверенная, что это – лично ее заслуга: кто, как не она, поддержал стремление девочки учиться в воскресной школе?

 

Курбан-гает

 

В Нуринере праздничные торжества не нарушали обычный ритм крестьянских буден, и Кашифа почти не замечала праздников, запомнился только День жертвоприношения – Курбан-гает. С утра весь дом напоминал потревоженный муравейник. Все взволнованы: предстоит заклание специально откормленного барана. У дедушки строгий, торжественный вид. Он тщательно готовит место и все необходимое для обряда. Но вот все готово: и веревки, чтобы связать обреченное животное, и остро наточенный кухонный нож, и чистые тазы, ведра. Дедушка Шарафутдин входит в овчарню, чтобы вывести во двор отобранную жертву. Баран предчувствует беду: он изо всех сил прижимается к другим животным, прячется за ними. Страх и мольба в его повлажневших глазах.

 

– Бабай, смотри, он же плачет, – шепчет девочка.

 

– Что поделать, внученька, – вздыхает Шарафутдин, – плачет, бедняга, помирать-то никому неохота... Но Аллах велит принести его в жертву, и тогда Всевышний ниспошлет нам мир и благоденствие. Что поделать... – еще раз вздыхает он и решительно шагает к обреченному барану.

 

Сегодня всем хватит и работы, и вкусной еды. Кашифе и ее сестре Шамсинур поручают выпотрошить и промыть в речке внутренности зарезанной скотины – кишки, желудок. А в доме уже варят в большом котле суп. Сегодня любой прохожий – желанный гость в каждой семье. Аромат свежего вареного мяса стоит над деревней. В день «милосердия и доброты» никто в селении голодным не останется.

 

Кашифа уверена, что в Иркутске праздников гораздо больше. Люди то-и-дело приглашают друг друга в гости. Однако для девочки-сиротки (а Кашифа всегда здесь чувствует себя брошенной) праздники совсем не в радость: работы на кухне становится так много, что вообще не присесть. И хоть бы кто-то похвалил или посочувствовал!

 

Но Курбан-гает и в Иркутске праздник на особицу: ведь в этот день верующие обязаны помогать бедным и сиротам, и Кашифе что-нибудь да перепадает.

 

Сегодня она по обыкновению проснулась спозаранку, чтобы... Но что это?! Кашифа глазам своим не верит: самовар уже кипит, во всем доме аппетитно пахнет пирогами.

 

Девочка ошалело посмотрела на кипящий самовар. Кинулась к печке – ведра с горячей водой уже на полу, а печь закрыта жестяной заслонкой, по всему видно: в ней что-то выпекается. И тут она вспомнила: да ведь сегодня Курбан-гает!

 

Девочка прошла к умывальнику, тщательно, по правилам мусульманского обряда «таарат», умылась и прополоскала рот, потом взяла ведро с водой и направилась к выходу.

 

На кухне уже хлопотали две приглашенные стряпухи, но работы в этот день не убавилось, а даже наоборот: ведь к вечеру ждут гостей. А Газизджамал апа – будто ее подменили! – такая добрая, ласковая, какой племянница ее и не помнит. Когда все, что полагается, сварили, испекли и в доме было убрано, вымыто, выскоблено, появились первые гости, друзья Рахмановых. Не успели они расположиться в горнице, как в прихожей вновь загудели голоса: джизни встречал следующих.

 

Тетя умеет принимать гостей, ничего не скажешь.

 

Накрытый красной клетчатой скатертью большой стол в горнице заставлен блюдами с вяленым гусем, домашней колбасой, крупными кусками вареной баранины. В промежутках между этими блюдами стоят фарфоровые кувшинчики с компотом и медовухой для мужчин. Для каждого гостя поставлены отдельная тарелочка, бокал, ложка и клетчатое, в цвет скатерти полотенце для рук. А в центре стола красуется жирная отваренная курица, нарубленная крупными кусками. Все по-праздничному. И сама хозяйка сегодня просто красавица: нарядная, возбужденная, все улыбается да пошучивает.

 

Но вот гости занимают свои места за праздничным столом, и начинается пир. Помощницы Газизы подают ароматнейший бульон с тонко-тонко нарезанной лапшой. Потом вносят балиш. Джизни торжественно срезает «крышку» пирога, и хозяйка большой ложкой достает из балиша мясо с рисом, раскладывает на порционные тарелки.

 

Гости едят и едят, а яствам конца-краю не видно. А ведь предстоят еще традиционная губадия, перемячи с бульоном и, конечно, пироги с курягой, творогом, тыквой, кош-тэле («хворост»), чак-чак и другие сласти. Гости знают это, но как устоять перед соблазном, когда все так аппетитно! И все-таки один гость, за ним другой и третий поднимаются с места, чтобы пройтись, поразмять ноги. Люди разбиваются на группки, оживленно беседуют, делятся новостями, обсуждают знакомых.

 

Вот тут-то Газиза решает похвалиться успехами своей приемной дочери.

 

– Вы не поверите: Кашифа сама ведет кассу, рассчитывается с покупателями, умеет все записать – хоть по-татарски, хоть по-русски! А как поет монаджат – да-да, вы только послушайте!

 

Она проворно идет на кухню, где Кашифа возится с горой грязной посуды, и берет ее за руку:

 

– Оставь тарелки, дочка, пошли, идем к гостям.

 

Кашифе почти не доводится выступать перед зрителями, а ей это очень нравится. Встав посреди комнаты, она сложила ладони. Воспоминания раннего детства нахлынули на нее: вспомнились мама, бабушка, могаллима-учительница Ракия апа, милая ее сердцу далекая деревня. Девочка чуть не захлебнулась от волнения, но собралась и, привычно растягивая слова, начала рассказ о далеких предках, их тяжелой судьбе и надеждах...

 

«Казанские истории», №15-16, 2002 год

 

День рождения

Большие деревянные часы на стене мелодично пробили двенадцать раз, когда Кашифа, наконец, выжала последнюю пеструю тряпку и протерла корыто. Белье уже сложено в ведра: белое – в аккуратное эмалированное ведерко с цветочками, а цветное – в оцинкованное. Печка-прачка еще не остыла, Кашифа оставила ее на месте, а табуретки, корыто и мыло проворно убрала по местам, в чулан. Привычно протерев забрызганный пол, выпрямилась и с удовольствием, с легким хрустом расправила затекшие плечи. “Уф! – выдохнула она, подошла к умывальнику ополоснуть руки, затем, произнеся, как ее приятель Васек, странную фразу “Та-ак, сказал бедняк, а сам заплакал!”, аккуратно сняла с гвоздя нарядное, ярко расписанное голубое коромысло и направилась к выходу…

Полоскать белье она всегда спускалась к проточной воде. Дорога неблизкая: калитка в заднем дворе выводит в тупичок, затем путь проходит через рощицу, мимо фруктового сада Кабановых, откуда всегда доносится грозный лай сторожевой собаки. Миновав серые выцветшие заборы, скучную улицу с лавками и лавочками – длинный ряд унылых двухэтажных домов на спуске к реке, девочка попала на огромный пустырь. Хорошо вытоптанная тысячами ног извилистая тропинка ведет к мосткам на берегу Ангары. Кажется неправдоподобным, что маленькая хрупкая фигурка девочки не сгибается и не ломается от тяжести груза. Быстро и энергично переступая маленькими ступнями, Кашифа, наконец, добралась до широких мостков, бережно поставила ведра и опять прогнула спину назад, раскинув руки в стороны. Свежие взмахи ветра не позволяли забывать о близости зимы: осень уже вступила в свои права. Порывы озорного речного ветра трепали подол ее ситцевого платья и вьющиеся каштановые пряди волос.

Осень наступила, но бабье лето еще держит тепло. День выдался не по сезону теплый, приветливый, и небо глубокое-глубокое. Кашифа любит всматриваться в эту бездонную глубину: вглядываешься в нее, и все неприятности рассеиваются, как дым на ветру.

Руки начали привычно двигать белье в прозрачной Ангаре вправо-влево, разгоняя мыльную воду, а мысли не оставляют ее. Ах, эти мысли! Они живут своей жизнью, унося тебя и в прошлое, и в будущее. Для них нет преград, им неподвластно время, они свободны, как никто на земле... Вот и сейчас: мыльные узоры в воде живо напомнили девочке зиму, тот день, когда она вот так же спустилась к реке, чтобы выполоскать белье (ведь Ангара – тоже чудо: она и в зимние холода стремительно несет свои прозрачные воды к Байкалу!). Погода стояла тихая, но по-зимнему холодная, и руки нестерпимо ломило от ледяной воды. Кашифа то и дело прятала их за пазуху, чтобы отогреть.

Кашифа вспомнила, как эти мыльные узоры на чистом водяном “полотне” нарисовали тогда в ее живом воображении бездонное царство водяных со сказочными дворцами и рощами, их нескончаемые хороводы и озорные пляски...

Пока спорые руки привычно доставали из ведер, полоскали и выжимали скатерти, полотенца и рубашки, мысли переносили девушку то в прошлую зиму, то в позапрошлую осень, то на месяц вперед, то снова в минувшие дни. Для того, чтобы свершилось такое чудо, нужна лишь зацепка, связующая ниточка между событиями.

Мысли о зимнем подводном дворце перебросили ее в то морозное утро, когда впервые узнала она, что значит Рождество. А позднее ей стало известно, что этот христианский праздник, оказывается, связан и с ее судьбой: он совпадает с днем ее рождения. А узнала она об этом в такую же теплую осеннюю пору, как вот сейчас.

Тот день отложился в ее памяти так отчетливо, будто все происходит прямо вот, сейчас...

Окно кухни выходило на задний двор, украшенный высоким стройным тополем и хороводом нежных берез. Столик для мытья посуды придвинут вплотную к подоконнику, и девочка время от времени подолгу разглядывала удивительный осенний пейзаж. Если бы она была художницей, то наверняка написала бы картину “Вид из окна”. Он так прекрасен, особенно осеннее небо. Белые гривы облаков на сизовато-сером фоне передвигаются, обгоняя друг друга. Крохотный ярко-синий островок неба в окружении седой свиты облаков сияет, как драгоценный камень в серебряной оправе...

Помнится, ее мысли прервал незнакомый мужской голос:

– Ассалям-агалейкум!

– Агалейкум ассалям, – ответствовали тетя и дядя.

– Я хотел бы поговорить с Кашифой, – продолжал незнакомец.

– С Кашифой?! – в один голос воскликнули изумленные Газизджамал и ее муж.

Кашифа тоже насторожилась. Подошла к двери и заглянула в щель. Статный молодой мужчина в добротном сером полупальто и расшитой жемчугом голубой тюбетейке показался девочке необычайно красивым. Большие черные глаза и словно нарисованные четкие дуги бровей гармонично сочетались с яркими губами и элегантной круглой бородкой.

Растерявшиеся в первый момент хозяева уже пришли в себя и по татарскому обычаю принялись усиленно приглашать гостя пройти, раздеться, чувствовать себя, как дома. Наконец, суета улеглась, и джизни спросил:

– Кто вы? И зачем вам Кашифа?

Завязалась беседа, из которой девочка узнала, что иркутские фабриканты Шафигуллины решили открыть в городе медресе для девочек. Наслышанные о способностях Кашифы, они приглашают ее на бесплатное обучение в медресе.

– А захочет ли она учиться? – проговорил наконец джизни, которому, как видно, совсем не хотелось, чтобы девчонка теряла время на “забавы”. Он ведь всегда был уверен, что учеба – это не что иное, как забава. Однако, не успел еще он закончить фразу, а Кашифа уже стояла в комнате с решительным видом и твердо произнесла:

– Захочет! – и приветливо поздоровалась с незнакомцем: – Ассалям-агалейкум!

Через некоторое время недавно убранный самовар и чайные приборы опять стояли на столе, и взрослые обсуждали перспективу обучения девочки в новом медресе. Понадобилась метрика Кашифы, и тут она впервые увидела документ о своем рождении.

– Ого! – воскликнул эфенди, взяв метрику в руки. – Да она родилась в день Рождества! Ей уготована нелегкая судьба. Но жизнь будет на пользу своему народу. Тем более надо обучать ребенка!

Вспомнив сегодня эти слова эфенди, Кашифа грустно усмехнулась: что ж, он был недалек от истины, судьба и впрямь ее не балует, а что касается жизни на пользу людям, Кашифа и не мыслит жить иначе.

Расставшись с воспоминаниями, девушка опустила в быструю Ангару последнее полотенце, и опять мыльные узоры в воде напомнили ей зиму, Рождество, рассказы о Христе, который принял муки ради людей. Вспомнилось, что на Рождество приходится и ее день рождения, который она никогда еще не праздновала. Впрочем, у татар не принято отмечать этот праздник. А вот Гутя по случаю, как она выразилась, ее «дня ангела» пригласила сегодня Кашифу на семейный вечер. Хотелось бы сходить, если, конечно, хозяева отпустят.

Вернувшись с Ангары, девушка развесила во дворе белье. Из дома уже тянуло ароматным запахом мясного бульона, который варила к обеду Газизджамал. Кашифа устала, но отдыхать времени нет: пора на стол накрывать.

С наступлением сумерек, когда девочка уже убирала в буфет вымытую после обеда посуду, она услышыла в прихожей нежный голос подруги: Гутя тихо, почти шепотом разговаривала с Газизой апа, так что не все удалось расслышать, но Кашифа поняла: подруга упрашивала Газизджамал отпустить племянницу на вечер. И поняла, почему они говорили вполголоса: не хотели, чтобы услышал джизни, который запрещал Кашифе ходить в гости к кяфирам, более того – избивал девочку за дружбу с «неверными».

Гутя была недолго, даже не зашла в горницу, а тетя подошла к Кашифе и тихонько сказала ей:

– Собирайся, Гутя зовет тебя в гости. Надень новое платье в клеточку. И вот, возьми мой калфак, приколешь к волосам, но не здесь, а когда придешь туда.

– Спасибо...

– И вот еще... На день рождения не идут с пустыми руками, нужен подарок.

Тетя Газиза открыла кованый сундук, стоявший в углу горницы, возле буфета, порылась в нем и достала темно-синюю коробочку.

– Эту брошку я купила по случаю, подари Гуте.

– Ах! – невольно воскликнула девочка и в порыве признательности горячо обняла тетю. – Как хорошо! Да воздаст тебе аллах за твою доброту....

– Ну ладно, ладно... Иди, они уж там собрались. Возьми калфак, не забудь... Постарайся, чтобы джизни твой не увидел, когда будешь уходить..

– А если спросит, где я?

– Уговоримся: я послала тебя к Майсаре, помочь ей по хозяйству.

– Спасибо, Газиза апа. Я пойду в чулан, переоденусь там.

Когда Кашифа подошла к квартире, где жила семья доктора, она вдруг почувствовала, как заколотилось ее сердце. Из квартиры доносились звуки фортепиано и оживленные голоса. Девушка остановилась у двери, заранее переживая встречу с гостями. Она уже знала, что тут будут одноклассницы Гути по гимназии и двоюродные сестра и брат, а также общие с Кашифой друзья по двору: Оленька, Андрюша, Катя. Пока она стояла, размышляя об этом, внизу открылась входная дверь, и послышались уверенные шаги. Уверенные и знакомые! Это был Чибэр абы – отец Гути.

– Кашифочка? А почему не проходишь? Идем, идем, смелее!

Он обнял ее за плечи и провел в прихожую.

Увидев Кашифу с калфаком на пышных вьющихся волосах, Гутя изумленно воскликнула:

– О-о, дорогая, как тебе идет этот убор! Настоящая принцесса!

Она расцеловала подругу. Смущенная Кашифа оказалась в окружении уже разгоряченных танцами мальчиков и девочек. Все они с интересом и восхищением разглядывали ее прическу и калфак. Наконец, она оправилась-таки от смущения и решительно заявила, указав на Гутю:

– Нет, если тут и есть принцесса, то вот, вот она.

Кашифа в свою очередь обняла и поцеловала виновницу торжества, потом немного отстранила, любуясь, и воскликнула:

– Шамаханская царица!

И действительно, Гутя была великолепна: ее черные локоны до плеч, схваченные сверкающей приколкой, подчеркивали красоту платья-декольте из розового креп-жоржета и яркий румянец на щеках.

Кашифе еще не приходилось бывать на таких вечерах, и ей очень понравилось. Душой праздника была Мария Иосифовна – Гутина мама, невысокая, полноватая, но удивительно живая и подвижная дама.

– Давайте поиграем в фанты, пока жарится гусь, – предложила Мария Иосифовна и принесла изящную коробочку с разными мелкими предметами: здесь были короткий, но толстый карандаш с наконечником, красивая серебряная брошь, связка мелких ключей, визитная карточка, топазовое ожерелье, пуговицы и другие безделушки.

– Разбирайте!

«Фанты» были мгновенно разобраны гостями, и Андрюша взялся «водить».

– Подожди! А кто будет выкликать фанты? Оля? Нет? А-а, вон Таня забилась в уголок, иди-ка, иди сюда, Танюша, поработай. Бери и для себя фант. Выкликай!

Таня – крупная нескладная девочка лет шестнадцати с большими голубыми глазами в обрамлении густых и длинных загнутых ресниц. Кашифа видела ее в первый раз. Таня послушно встала, выбрала для себя “фант” – кусочек кружева.

– Кладите сюда свои фанты, – распорядилась она, кладя в коробку и свой кружевной лоскуток. – Положили? Отвернись, Андрей. Не подглядывай! – И, достав ожерелье, торжественно выкрикнула: – Что делать этому фанту?

– Этому фанту-у-у... этому фанту – сходить на кухню и попросить кусочек бисквита.

– Отлично! – воскликнул сидевший на диване краснощекий паренек и начал было вставать, но сразу три девочки толкнули его обратно на диван.

– Рано, посиди еще.

Между тем Таня достала из коробки пилочку для ногтей.

– А этому что делать?

– Пусть этот фант спляшет народный танец.

Получив от Тани свой «фант», Катя неслышно захлопала в ладоши.

– А этому что?

– Декламировать!

Это было задание для Кашифы. Она задумалась: что ей продекламировать? Может быть, монаджат? Да, пусть послушают, они же никогда не слышали, им будет интересно, решила Кашифа.

–... А этому?.. Этому?.. Ну, а этому что прикажешь делать? – задавала Таня вопрос за вопросом, и Андрей, почти не задумываясь, объявлял задания:

– Сесть под стол и твердить: «Ну, не болван ли я!», «Выпить стакан холодной воды», «Пропрыгать на левой ноге вокруг стола, а потом – обратно, на правой», «Не выронить ни слова в течение пяти минут, что бы ни случилось», наконец: «Подойти к каждому по очереди и проговорить: «Бог ты мой! Я – гений!»”

Когда к Кашифе подошел невысокий паренек в форменном кителе какого-то училища и воскликнул:

– Бог ты мой! Я – гений! – Кашифа, не растерявшись, отпарировала:

– Какое совпадение: я – тоже!

Все дружно рассмеялись. А курсант предложил:

– Так давайте вместе объявлять: мы – гении! Вы меня очень обяжете.

– Согласна. Тогда и вы помогите мне: декламировать будем оба.

– Идет!

Вечер был еще в разгаре, когда Кашифа подошла к Гуте, чтобы попрощаться: тетя отпустила только до семи вечера.

Сегодня Кашифа с удовольствием и на стол накрыла, и убралась после ужина. В ушах еще звучали веселый смех, музыка...

«Казанские истории», №17-18, №23-24, 2002 год

 Первая роль

Рахим эфендэ – молодой человек лет двадцати пяти, стройный и элегантный, с очень высоким и прекрасным лбом, правильными чертами лица. Отлично сидящий на нем бежевый в полоску костюм-тройка, высокий, с элегантно отогнутыми уголками накрахмаленный воротничок и темно-коричневый галстук-»бабочка», наконец, легкая трость с закругленной ручкой придавали ему вид аристократа. Самое употребительное слово, с которым он обращается к окружающим, «джамагат» звучит в его устах, как если бы он сказал «дорогие мои» – ласково, нежно, крайне уважительно.

Зима еще только начиналась, вчера было тепло и слякотно, а сегодня, как в январские дни, все белым-бело, и в лучах яркого солнца задорно сверкает и поскрипывает под ногами обильно покрывший и землю, и крыши молодой снежный ковер. Праздничный наряд, который подарили городу снег и солнце, соответствовали настроению Рахима, которому предстояла долгожданная встреча с новой знакомой – юной мусульманкой со странной судьбой... Троша (так называли его близкие друзья) усмехнулся про себя, вспомнив, как стремился он сегодня на службу.

Рахим проснулся рано, но встал не сразу: яркий солнечный луч, пробившись через узкую щель в плотно закрытых ставнях, нежно прикоснулся к щеке. Хорошо-то как! Неужели от этого так радостно у него на душе? Ах да, ну как же: сегодня он опять увидит Кашифу...

Троша и не заметил, как умылся, наскоро перекусил и сбежал по скрипучим ступенькам старой, но чисто вымытой лестницы. Он продолжал бежать по усыпанной первым снегом улице, а перед глазами стоял ее образ.

Когда она в первый раз вошла в уютно обставленную комнату, где размещалась труппа с длинным названием “Музыкально-драматический отдел при Иркутском Тюрко-Татарском Культурно-Просветительском Обществе” – едва лишь эта удивительная девушка с сияющими голубыми глазами переступила порог, сердце джигита будто оборвалось, а потом забилось с такой силой, что он и сам удивился.

Кашифа! Надо же, как подходит ей имя. Кашифа – хранительница знаний, именно стремление к познанию привело ее в этот оазис татарского искусства. Теперь они встречаются часто, вместе читают стихи Надсона, Тютчева, Некрасова, Пушкина, читают и татарских поэтов. Потрясающе исполняет девочка стихотворение Габдуллы Тукая « Фуриат», столько страсти в ее декламации, так прочувствованы пламенные слова поэта о свободе, что юноша думал, не смея высказать это вслух: «Вот великая актриса!»...

И вот он спешит на службу. Но не только, чтобы увидеться с Кашифой, – сегодня предполагается встреча с председателем мусульманской секции Горкома партии Сагитом Садиевым, который пригласил на совещание работников искусств. Несомненно, предстоит важный разговор.

Комната, где предполагалось провести совещание, была теплой и уютной. Круглый стол на массивных ножках, над ним висит дорогая люстра с множеством свечей. В голландской печке с многоцветными изразцами весело потрескивают дружно горящие поленья.

Рахим пришел первым, но уже через две-три минуты в комнату стали заходить один за другим приглашенные на совещание артисты... А вот и Кашифа, она, как всегда, вошла легкой уверенной походкой, и Рахим, не удержавшись, воскликнул:

– Ну, точно солнышко взошло! Здравствуй, милая, проходи, будь, как дома...

Собрание было недолгим. Политрук Мукминов сообщил, что по его предложению, при поддержке фронтовика-добровольца Сергея Прокофьева (работавшего прежде режиссером в одном из питерских театров) Горком решил организовать пропагандистские гастрольные поездки местной татарской драматической труппы в глубинки.

– Надеюсь, вы поняли, почему для решения вроде бы чисто военного вопроса мы обратились за помощью к работникам культурного фронта, – сказал в заключение Мукминов. – Театр обладает огромной силой воздействия. Ваша труппа может заменить сотни обычных пропагандистов.

Пройдет год-другой, и круто изменится судьба вчерашней гимназистки и любительницы художественного слова шестнадцатилетней Кашифы Шарафутдиновой, сдружившейся с группой татарской интеллигенции Иркутска. А началось с того самого совещания в начале зимы.

«Застоявшиеся» без работы актеры приняли предложение Горкома партии с воодушевлением. Только режиссер труппы Рахим Тумашев с сомнением покачал головой:

– Задача, конечно, почетная... Но необходим подходящий репертуар. Не везти же для пропаганды за Советскую власть «Тагира и Зугру»!

– Согласен, – улыбнулся Мукминов. – Но... – Он многозначительно помолчал. Потом расстегнул свой повидавший виды кожаный портфель, долго что-то выискивал в нем. Наконец, вытащил сверток. – Вот! Случайно удалось достать мне как раз то, что нам сейчас нужно – пьесу! О гражданской войне.

– Ну-ка, ну-ка! – Рахим протянул руку, но комиссар не спешил передавать рукопись. – Ее автор – комиссар интернационального легиона... Шамиль, Усманов Шамиль...

Он протянул, наконец, Тумашеву небольшую тетрадку. Рахим раскрыл первую страницу:

– Но позвольте... это же наброски, притом карандашные!

– Увы, – развел руками Мукминов. – Пьеса родилась на фронте. И переписывал ее я сам, сидел до глубокой ночи...

Артисты оживились.

– Тогда, может быть, сразу же и читку проведем, – предложил режиссер. – Труппа в сборе.

... Тумашев читал пьесу выразительно, выдерживая паузы и время от времени бросая взгляд на актеров, словно прикидывая, как распределить роли. Иногда глаза его останавливались на молоденькой Кашифе (она уже придумала себе сценический псевдоним: Зауральская!). И тогда у девочки замирало сердце: ах, если бы роль Нафисы досталась ей! Но она сама же себя одергивала: размечталась! На гастроли же она не поедет: в Сибири зимы лютые, а у нее хоть бы плохонькое пальтецо!

... Начались репетиции, отрабатывались отдельные эпизоды, мизансцены.

Кашифа не пропускала ни одного дня. Роль Нафисы она уже знала назубок, иногда ей даже казалось, будто Нафиса – это она и есть. А режиссер давным-давно приметил ее недюжинный талант и целеустремленность.

Продолжались пробы на роль Нафисы. Консультант труппы Прокофьев отвергал одну кандидатуру за другой. И вот однажды Тумашев как бы в шутку сказал:

– Кашифочка, а ну-ка покажи, как надо играть!

И Кашифа – «показала» – под аплодисменты всех присутствующих, а удивленный Сергей Иванович, посмотрев на Рахима, даже поднял незаметно большой палец.

«Казанские истории», №25, 2002 год

Новая жизнь, новые друзья

Рахим эфендэ – молодой человек лет двадцати пяти, стройный и элегантный, с высоким и прекрасным лбом, правильными чертами лица. Отлично сидящий на нем бежевый в полоску костюм-тройка, высокий, с элегантно отогнутыми уголками накрахмаленный воротничок и темно-коричневый галстук-»бабочка», наконец, легкая трость с закругленной ручкой придавали ему вид аристократа. Самое употребительное слово, с которым он обращается к окружающим, «джамагат» звучит в его устах, как если бы он сказал «дорогие мои» – ласково, нежно, крайне уважительно.

Зима еще только начиналась, вчера было тепло и слякотно, а сегодня, как в январские дни, все белым-бело, и в лучах яркого солнца задорно сверкает и поскрипывает под ногами обильно покрывший и землю, и крыши молодой снежный ковер. Праздничный наряд, который подарили городу снег и солнце, соответствовал настроению Рахима, которому предстояла долгожданная встреча с новой знакомой – юной мусульманкой со странной судьбой... Троша (так называли его близкие друзья) усмехнулся про себя, вспомнив, как стремился он сегодня на эту встречу.

Рахим проснулся рано, но встал не сразу: яркий солнечный луч, пробившись через узкую щель в плотно закрытых ставнях, нежно прикоснулся к щеке. Хорошо-то как! Неужели от этого так радостно у него на душе? Ах да, ну как же: сегодня он опять увидит Кашифу...

Троша и не заметил, как умылся, наскоро перекусил и сбежал по скрипучим ступенькам старой, но чисто вымытой лестницы. Он продолжал бежать по усыпанной первым снегом улице, а перед глазами стоял ее образ.

Их познакомил Миннулла Гизатуллин, а его, в свою очередь, привел в их труппу молодой писатель и драматург Габидов, пьесу которого «Энджекэй» они начинали тогда репетировать. К сожалению, в труппе были почти одни мужчины, девушки-мусульманки сторонились театра, боясь кары божьей.

Комната, где они репетировали, была теплой и уютной. Круглый стол на массивных ножках, над ним висит дорогая люстра с множеством свечей. В голландской печке с многоцветными изразцами весело потрескивают дружно горящие поленья, словно аккомпанируя низкому красивому голосу Хасана, читающему новую пьесу. Но вот прозвучала последняя реплика. Юноша торжественно произнес: «Тэмам!» («Конец!») и бережно перевернул последнюю страницу тетрадки в кожаном переплете. Нарушил наступившее молчание Миннулла, который считался здесь специалистом: у него уже имелся опыт работы в профессиональном театре «Нур» в качестве суфлера, и к его мнению охотно прислушивались.

– А ты помнишь, Хасан, ту девочку из медресе, которая живет у лавочника Рахманова?

– Ну как же, Кашифа! Удивительное создание!

– А как она читала «Фурьят!» Тукая, помнишь?

– Могу ли я забыть, если сам с ней готовил этот номер, она до сих пор выступает с ним на литературных вечерах.

– Вот как...

– Впрочем, редко, – вздохнул Хасан, – хозяева не позволяют, даже, я слышал, избивают за это...

– Прискорбно. А такой талант у девочки! Вот бы ее заполучить в нашу труппу...

В то утро о Кашифе больше не вспоминали. Но уже на следующий день произошла их неожиданная встреча. Возвращаясь с очередной репетиции, Рахим с Минуллой решили заглянуть в книжную лавку, где они заказали пьесы Островского. Лавка находилась в небольшом приземистом здании, которое и заметить-то трудно, однако именно здесь можно было приобрести новинки – более того, заказать нужную литературу. Юноши, перелистав множество книг, уже собрались было уходить, когда вдруг скрипнула дверь, и в лавку вошла невысокая стройная девушка в клетчатом платье. Светло-бежевое, оно так гармонировало с ее пышной русой косой, что Рахим невольно обратил на нее внимание.

– Ассалям-агаляйкум! Здравствуйте! – громко поздоровалась она.

– О! Кашифа! Агалейкум-ассалям! На ловца, говорят, и зверь бежит.

Бывает же так: войдет человек, и будто солнце осветило темную пещеру. Это чувство Рахим и впоследствии испытывал при каждой встрече с этим светлым существом: всегда веселая, жизнерадостная, с неистребимой улыбкой, дополненной лукавыми ямочками на щеках, Кашифа ворвалась в его жизнь, как солнечный поток.

Когда она в первый раз вошла в уютно обставленную комнату, где размещалась труппа с длинным названием «Музыкально-драматический отдел при Иркутском Тюрко-Татарском Культурно-Просветительском Обществе» – едва лишь эта удивительная девушка с сияющими голубыми глазами переступила порог, сердце джигита будто оборвалось, а потом забилось с такой силой, что он и сам удивился. Кашифа! Надо же, как подходит ей имя. Кашифа – хранительница знаний, именно стремление к познанию привело ее в этот оазис татарского искусства. Теперь они встречаются часто, вместе читают стихи Надсона, Тютчева, Некрасова, Пушкина, читают и татарских поэтов. Потрясающе исполняет девочка стихи Габдуллы Тукая, столько страсти в ее декламации, так прочувствованы пламенные слова поэта о свободе, что юноша думал, не смея высказать это вслух: «Вот великая актриса!»...

И вот он спешит на службу. Но не только, чтобы увидеться с Кашифой, – сегодня предполагается встреча с председателем мусульманской секции горкома партии Садыком Сагиевым, который пригласил на совещание работников искусств. Несомненно, предстоит важный разговор.

Рахим пришел первым, но уже через две-три минуты в комнату стали заходить один за другим приглашенные на совещание артисты... А вот и Кашифа, она, как всегда, вошла легкой уверенной походкой, и Рахим, не удержавшись, воскликнул:

– Ну, точно солнышко взошло! Здравствуй, милая, проходи, проходи...

Собрание было недолгим. Политрук Мукминов сообщил, что по его предложению, при поддержке фронтовика-добровольца Сергея Прокофьева (работавшего прежде режиссером в одном из питерских театров) горком решил организовать пропагандистские гастрольные поездки местной татарской драматической труппы в глубинки.

– Надеюсь, вы поняли, почему для решения вроде бы чисто военного вопроса мы обратились за помощью к работникам культурного фронта, – сказал в заключение Мукминов. – Театр обладает огромной силой воздействия. Ваша труппа может заменить сотни обычных пропагандистов.

Пройдет год-другой, и круто изменится судьба вчерашней гимназистки и любительницы художественного слова шестнадцатилетней Кашифы Шарафутдиновой, сдружившейся с группой татарской интеллигенции Иркутска. А началось с того самого совещания в начале зимы.

Застоявшиеся» без работы актеры приняли предложение горкома партии с воодушевлением. Только режиссер труппы Рахим Тумашев с сомнением покачал головой:

– Задача, конечно, почетная... Но необходим подходящий репертуар. Не везти же для пропаганды за Советскую власть «Тагира и Зугру»!

– Согласен, – улыбнулся Мукминов. – Но... – Он многозначительно помолчал. Потом расстегнул свой повидавший виды кожаный портфель, долго что-то выискивал в нем. Наконец, вытащил сверток. – Вот! Случайно удалось достать мне как раз то, что нам сейчас нужно – пьесу! О гражданской войне.

– Ну-ка, ну-ка! – Рахим протянул руку, но комиссар не спешил передавать рукопись. – Ее автор – комиссар интернационального легиона... Шамиль, Усманов Шамиль...

Он протянул, наконец, Тумашеву небольшую тетрадку. Рахим раскрыл первую страницу:

– Но позвольте... это же наброски, притом карандашные!

– Увы, – развел руками Мукминов. – Пьеса родилась на фронте. И переписывал ее я сам, сидел до глубокой ночи...

Артисты оживились.

– Тогда, может быть, сразу же и читку проведем, – предложил режиссер. – Труппа в сборе.

... Тумашев читал пьесу выразительно, выдерживая паузы и время от времени бросая взгляд на актеров, словно прикидывая, как распределить роли. Иногда глаза его останавливались на молоденькой Кашифе (она уже придумала себе сценический псевдоним: Зауральская!). И тогда у девочки замирало сердце: ах, если бы роль Нафисы досталась ей! Но она сама же себя одергивала: размечталась! На гастроли же она не поедет: в Сибири зимы лютые, а у нее хоть бы плохонькое пальтецо!

... Начались репетиции, отрабатывались отдельные эпизоды, мизансцены.

Кашифа не пропускала ни одного дня. Роль Нафисы она уже знала назубок, иногда ей даже казалось, будто Нафиса – это она и есть. А режиссер давным-давно приметил ее недюжинный талант и целеустремленность.

Продолжались пробы на роль Нафисы. Консультант труппы Прокофьев отвергал одну кандидатуру за другой. И вот однажды Тумашев как бы в шутку сказал:

– Кашифочка, а ну-ка покажи, как надо играть!

И Кашифа – «показала» – под аплодисменты всех присутствующих, а удивленный Сергей Иванович, посмотрев на Рахима, даже поднял незаметно большой палец.

«Казанские истории», №3-4, 2003 год

 Поздравляю, Кашифочка. Браво!

Прежде чем выехать на гастроли, надобно закончить все начатые дела в Иркутске: получить свидетельство об окончании гимназии имени Лятоскович, а для этого рассчитаться за обучение, иначе не выдадут документ. Хорошо бы еще передать Надежде Павловне своих учеников – Искандера и Петрушу, которых готовит к поступлению в гимназию. Надо попрощаться со всеми друзьями, неизвестно ведь, когда возвратится, да и вернется ли еще, как знать! Что если труппа обоснуется где-нибудь в стационарном театре, такие предположения она уже слышала от Рахима эфендэ. И еще что обязательно нужно будет, так это приодеться и справить зимнее пальто. Ей задолжали родители Петруши за полмесяца. Может быть, удастся еще немного заработать до отъезда...

Кашифа медленно шла вдоль мостовой, не замечая ранней метели и порывистых ударов налетавшего ветра. А погода начиналась скверная, холод дерзко забирался под шубейку с короткими рукавами, из которой девочка давно уже выросла. Кашифа очнулась от своих дум, когда ее едва не сбила промчавшаяся рядом узенькая кибитка с бородатым ямщиком на облучке. Звонкий колокольчик на расписной дуге, неожиданный для нее скрип первого снега под полозьями повозки, но, главное, конечно, пронизывающий насквозь холодный ветер заставили ее ускорить шаги. Веселей заскрипел снег, на минуту прогнав заунывный стон метелицы. Впрочем, вой быстро возвратился, то превращаясь в пронзительный свист, то в многоголосый хор. Ух ты, как пробирает-то! Кашифа невольно перешла на бег. Бежала быстро, но и думы не отставали, одна мысль сменяла другую...

Уже недалеко: осталось завернуть вон за тот остроконечный дом, и до тупичка, где живет семья Сизых, рукой подать... Ну вот, уж и согрелась, и ветер почему-то вдруг стих. «Такова жизнь, – философски подумала Кашифа, замедляя шаги, – то ветер, то тишь, то свет, то тьма, словом, в полоску...» Давно ли ей казалось, что ничего хорошего ее не ожидает: поссорилась с тетей Газизой, единственным человеком, который связывал ее с родной деревней, и теперь одна-одинешенька на вссм белом свете: ни образования надежного, ни профессии, ни жилья своего...

Мысли, как в волшебной сказке, в один миг высветили яркой вспышкой все последние годы, прожитые ею в Иркутске – вплоть до встречи с Рахимом эфендэ, который теперь для нее как родной брат, и даже ближе. И впрямь, судьба полосата...

Вспомнился тот день, когда впервые узнала она, что и у нее, как у всех, есть документ о рождении и что миллионеры Шафигуллины решили предоставить ей возможность обучаться в открытом ими медресе для девочек. Как вошедший тогда к Рахмановым незнакомец на удивление всем проговорил:

– Я хотел бы поговорить с Кашифой.

Это был красивый молодой мужчина в добротном полупальто и тюбетейке, которого Кашифа впоследствии стала часто видеть в медресе, куда она была принята и которое окончила с отличием.

Из разговора хозяев с этим человеком Кашифа узнала, что в городе наслышаны о ее способностях. Рахмановых и впрямь в Иркутске знают многие, в магазине кто только не бывает. Среди посетителей немало татар. А татары в Иркутске – это она давно приметила – почти все друг с другом знакомы. Поэтому очень скоро они узнали, что живущая у Рахмановых девочка-прислужница, совсем еще ребенок, умеет выразительно, с «макамом» напевать духовные стихи. Прослышали об этом и в среде татарской интеллигенции. Более всего удивляло людей, что, будучи постоянно занята по хозяйству, она тем не менее научилась читать и писать как по-русски, так и по-татарски, превосходно считает. Стремление ребенка к знаниям поражало воображение тех, кто о ней слышал. И неудивительно, что когда в 1912 году местный фабрикант открыл в Иркутске мусульманское медресе для девочек, одной из первых была принята и она, Кашифа.

Медресе раскрывало перед ней большие перспективы: ее как одну из лучших выпускниц собирались направить на дальнейшее обучение в Турцию, но жизнь распорядилась по-своему: началась война с Германией...

А учиться хотелось! Кашифе вспомнилось, какой странный вопрос задал джизни тому эфендэ, который пришел к Рахмановым для приглашения ее в медресе:

– А захочет ли она учиться?

Захочет ли! Да девочка только об этом и мечтала: учиться!

Запомнился и удивленный возглас эфендэ:

– Она родилась в день Рождества! Ей уготована нелегкая судьба. Но жизнь будет на пользу своему народу...

Жить на пользу людям – лишь так и понимает Кашифа смысл существования, не иначе.

Ах, спасибо первой учительнице в родном Нуринере – Рукие апа! Кашифа с младенческих лет страстно полюбила книги. Спасибо и Оленьке, подарившей ей первую русскую книжку, и Гуте, которая снабжала литературой все эти годы, и замечательному педагогу медресе Миннулле абый, с которым она готовила литературные программы из произведений татарских поэтов, и, конечно же, Надежде Павловне из вечерней школы, которая сумела привить любовь к русской поэзии, к творчеству великих писателей: Некрасова, Тургенева, Лермонтова, Пушкина, Фета, Шекспира... Особенно пришлись ей по сердцу книги о жизни выдающихся людей. Ее неизменно восхищает мужество отважных путешественников и революционеров, она зачитывается книгами и рассказами о женах декабристов, многие из которых, кстати, побывали в Иркутске, отправляясь к мужьям, осужденным на каторжные работы. Она узнала, что именно здесь в 1826 году восемь декабристов остановились по пути в Нерчинские рудники. Они и сейчас у нее перед глазами, как наяву, среди бескрайних заснеженных сибирских просторов, в тяжелых кандалах, промерзшие и голодные, во власти бездушных солдафонов! «О-о-о...! – невольно вырвался у девушки стон, она даже остановилась посреди дороги, прижав руки к груди. Ее взору представились эти прекрасные молодые люди. Окруженные казаками, они собираются сесть в ожидающие их тройки, и тут к ним подъехала княжна Шаховская, невеста приговоренного к 12-летней каторге дворянина Муханова.

– Екатерина Ивановна Трубецкая едет вслед за нами, – сказала она Оболенскому, – хочет видеть мужа.

Но Трубецкая не могла выехать из Иркутска, ее задержал губернатор Цейдлер. Как же ненавидит Кашифа того губернатора, что не пускал к мужу прелестную женщину. Лишь 19 января 1827 года Екатерина Ивановна получила-таки разрешение на выезд и отправилась в опасный путь, несмотря на трескучий мороз!..

Кашифа любит в свободные минуты переслистывать разноцветные странички своего девичьего альбома, где ее друзья оставляли памятные записи, а недостатка в друзьях у нее не было. На одной из первых страниц альбомчика она как бы изложила свое жизненное кредо:

Работай лишь с пользой

На ниве людей

Да сей только честныя

Мысли о ней.

И еще:

Буди уснувших в мгле глубокой,

Уставшим руку подавай

И слово истины высокой

В Тату, как луч живой, бросай!

– слова, вызвавшие целый поток высказываний о смысле жизни, о дружбе и самоотверженном труде. Среди них есть и стихотворение, написанное подругой детских лет Гутей. Кашифа помнит его наизусть:

Не во всех есть стремленье

К светлому труду.

Не у всех есть желанье учиться.

И сквозь тысячи преград

Ты готова пройти,

Чтоб намеченной цели добиться.

Я хвалю эту искру, в том гордость твоя.

Но ты все же смотри,

Чтобы искорка та

Не угасла от жизни толчка.

 

Гутя.

Старый друг

Лучше новых двух.

 

Короткой вспышкой высветились в памяти Кашифы и те дни, когда до Иркутска докатились кошмарные события революции, одной, потом другой, потом – гражданской войны. Трудно было понять, что это за революция. Все владельцы магазинов и лавок охвачены паникой, ожидая репрессий.

Говорили, что у Шафигуллиных, ее благодетелей, отбирают фабрику, что революционеры разгромили мясную лавку и конфисковали товары ювелирного магазина, а тех, кто сопротивляется, убивают или сажают в тюрьму. Рахмановы были перепуганы до смерти. Чтобы оградить себя от репрессий, они решили переписать магазин на Кашифу. Но девочка уже поняла: революция призвана защищать бедных и бесправных, а к богатству она не стремилась. И когда на базарной площади, где случайно оказалась Кашифа, вдруг завязался бой между «красными» и «белогвардейцами», она естественным образом сделала выбор: среди красноармейцев оказались ее старые друзья – дядя Матвей, дядя Сабир и Васек, который лежал у боевого пулемета. Увидев Кашифу, юноша обрадованно крикнул:

– Хорошо, что ты здесь, возьми ведро, набери воды, скорей-скорей!

И девочка, недолго думая, кинулась за водой для пулемета. Это стало известно хозяевам. Дома начались скандалы, тем более что «негодная девчонка» отказывалась брать на себя лавку.

Кашифа решила уйти из дому. Она поселилась у многодетной вдовы-солдатки. Поначалу девочка платила новой хозяйке тем, что ухаживала за детьми и обучала их грамоте, потом нашла и платных учеников. Самостоятельная жизнь стала для нее началом светлой полосы. Ее поддержали учителя воскресной школы и местных гимназий, в первую очередь, семья Сизых. Надежда Павловна посоветовала ей подготовиться к сдаче экзаменов по курсу гимназии, тем более что знания по математике и литературе у нее довольно основательны.

Теперь все уже позади: и бессонные ночи, и бесконечные тревоги, волнения... Если бы не повседневная помощь Надежды Павловны, у которой девочке пришлось поселиться, не сдать бы ей за пять классов и не закончить курс обучения в гимназии. Чувство огромной признательности снова охватило девушку: «Ну чем, чем я могу отблагодарить Вас, милая, славная моя Надежда Павловна!? Могу только обещать, что и сама буду всегда, всеми силами помогать юношеству учиться и выходить на большую дорогу жизни! Клянусь!» – мысленно произнесла она, повторив потом вслух: «Клянусь Вам!»

Надежда Павловна, наверно, еще не вернулась из гимназии. Кашифе живо представились ее большие серые глаза, такие добрые и ласковые. Девушка шла и улыбалась своим мыслям, поднимаясь на крыльцо. Но тут распахнулась парадная дверь, и навстречу ей устремилась Надежда Павловна. Она горячо обняла Кашифу со словами:

– Поздравляю, Кашифочка. Советы оплатили твою задолженность гимназии, так что с окончанием тебя! Браво!

«Казанские истории», №5-6, 2003 год

 Учительница

Надежда Павловна прилегла на кушетку, ее взгляд отражал усталость и удовлетворенность, придавая чертам лица удивительную прелесть. Она выглядела сегодня точно актриса после продолжительного спектакля. Ее черная, всем гимназисткам знакомая вязаная кофта с длинным ворсом, которую она еще не успела снять, крупная пурпурная брошь на груди в виде розового бутона с крошечным жучком на лепестке приятно сочетались с элегантной прической каштановых волос. Кашифа невольно засмотрелась на нее, на поразившие ее сегодня своей необычностью выразительные брови вразлет и красиво очерченные губы, едва прикрывающие ровный жемчужный ряд зубов. Надежда Павловна носила скромные серьги, и это придавало ей своеобразный шарм.

– Устала... – проговорила она, перехватив взгляд своей ученицы.

– Ну ничего, теперь отдохнем!

В доме Сизых имелся граммофон с большой нарядной трубой и несколько пластинок.

– Кашифочка, – ласково обратилась к девочке ее учительница, – я купила сегодня новую пластинку, она там, на журнальном столике. Поставь, пожалуйста, давай послушаем.

Уже первые звуки зазвучавшей песни вызвали у Кашифы восторженный возглас:

– Ах! Да это любимая песня Рахима эфенди.

«Э-эй, ухнем...» – зазвучал бархатный низкий голос с пластинки, и представилось ей, как большая ватага мужчин с лямками на плечах дружно, в ритм песни, тянут огромное судно, к которому протянуты эти лямки. «Э-эй, ухнем...» – повторяет певец, и девочка подпевает, подражая мужскому голосу: «Еще разик, еще раз...» – И все тело ее невольно напрягается, как если бы и она была бурлаком. А дальше звучит ровная и почти веселая мелодия, под которую так и хочется идти бодрым шагом, презирая усталость, и она, маршируя по комнате, вторит невидимому певцу:

«Вдоль по бережку идем, Песню солнышку поем: «Аи да-да, аи да, Аи да-да, аи да, Песню солнышку поем».

Мелодия закончилась, зашипела игла, царапая вхолостую пластинку. Надежда Павловна смеясь встала с кушетки и восторженно захлопала в ладоши:

– Вот это, я понимаю, дуэт! Ну а теперь переверни, что, интересно, на той стороне? – предложила она.

Кашифа перевернула, но опускать иглу на пластинку не спешила.

– Да-а... – задумчиво проговорила она, не в силах расстаться с прекрасной песней. – Вот почему Рахим абы так ее любит!

Тот же бархатный голос запел другую, тоже «русскую народную»:

«Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны, Выплывают расписные Острогрудые челны...» И представляется Кашифе своенравная Ангара, по волнам которой плывет огромная ладья с живописной группой гребцов, а в центре – их атаман, Он любовно держит в объятьях очаровательную княжну. Покоренная страстью молодого красавца, она забыла о страхе и нежно ловит его

взгляд, влюбленный и отчаянный. Она еще не понимает, что разбойники жаждут ее смерти. Девушка и вскрикнуть не успела, когда возлюбленный, подняв ее высоко над водой, в последний раз прижал к груди, горячо поцеловал в губы и, не дав опомниться, с размаху бросил в воду.

И вот он лежит теперь в царственной позе, облокотясь о какой-то бугор на дне лодки, прикрытый ярким восточным ковром, недавно принадлежавшим погибшей княжне, и задумчиво смотрит вдаль. Суровое лицо Стеньки Разина смягчено грустью о погубленной им красавице. Гребцы сосредоточенно и дружно поднимают весла, остальные... Эх, да что остальные! Разве ж это люди! – Не выдержав душевной боли, Кашифа быстро отходит к окну и резко раздвигает батистовые занавески. Она видит, как за окном налетающий ветер сгибает и качает нежный стан ее любимых березок у дома, и лишь развесистый дубок поодаль не поддается его порывистым ударам. «Вот так и люди, – подумалось ей, – иного удары судьбы сгибают и ломают, а кто-то крепок и стоек, как вон этот дуб...» А вслух произнесла:

– Нельзя быть слабой и... доверчивой.

– О чем ты?

– О княжне. Почему она доверилась этому злодею? Я никогда не буду такой глупой и податливой.

– А если полюбишь человека?

– Даже если полюбишь, нельзя быть такой, как эта княжна!

– Тебе трудно возразить, и все же... Женщина по природе своей нежна и ласкова, ей не свойственна жесткость. И в этом парадокс. Возьми, к примеру, тургеневских героинь. Им присуща тонкость чувств, природное благородство и, разумеется, нежность и ласковость. Но нельзя сказать, что они слабы. Они принципиальны и стойки по-своему.

– Но я не могу быть такой, как они. Возможно, потому, что выросла в сиротстве, что всегда приходилось самой себя защищать. Да и сейчас... кто защитит меня в этом жестоком мире? Нет! Я должна уметь постоять за себя. Иначе мне не добиться того, к чему я стремлюсь.

– К чему же ты стремишься?

– К знаниям. Хочу стать, как и вы, педагогом. И я выучусь, обязательно!

Кашифа вздохнула.

– А Тургенева я тоже люблю... И хотела бы быть похожей на его героинь...

Девочка подошла к огромному книжному шкафу, до самого верха уставленному томами книг в хорошем кожаном переплете.

– Можно я посмотрю книги?

– Смотри – смотри... И выбери что-нибудь, возьмешь домой, почитаешь на досуге. Теперь ведь в гимназию не ходить...

В домашней библиотеке Надежды Павловны преобладали книги о выдающихся людях, а также произведения русских писателей, которые входили в программу гимназии, но здесь Кашифа нашла многое, о чем и не подозревала, например, стихи Гете и Байрона, тома Монтескье, Стивенсона и Рабле, произведения великих философов и дидактиков, литературных критиков и множество словарей. До отъезда на гастроли остается две недели, точнее, двенадцать дней, и Кашифа постарается за это время хотя бы лерелистать эти замечательные книги. Действительно, пока училась в гимназии, не было времени на самообразование.

Вообще планы на оставшуюся декаду у нее огромны. Надо и с друзьями проститься, и родных навестить, что ни говори, столько прожито вместе! Словом, за двенадцать дней предстоит подвести черту жизни протяженностью в двенадцать лет.

Ранние сумерки последних осенних дней быстро прогоняли день. Вот и сейчас: на дворе уже водворился мрак, хотя неожиданно выпавший снег не дал ему господствовать. Ветер уже стих, на улице заметно потеплело. Тут и там стояли накатанные ребятишками днем «снежные бабы» с морковным носом и с метлой в руке. Но снег уже сменился дождем, который «сбил спесь» с горделивых ребячьих скульптур. Наверно, завтра они совсем растают.

Кашифа медленно шла знакомой с детских лет улицей, не задумываясь о том, как и куда ей идти: ноги сами несли привычной дорогой. Мысли ее остались там, в уютном домике семьи Сизых. Она думала о своей любимой Надежде Павловне.

Почти десять лет прошло с того дня, когда учительница Сизых ввела девочку в вечернюю школу и приобщила к европейскому образованию. Все эти годы она была для маленькой Кашифы другом и наставницей, светочем науки и образцом для подражания. Еще неизвестно, как бы сложилась судьба девочки, не будь ее, этой прекрасной женщины с большим сердцем и светлой душой. Это она не давала Кашифе соскальзывать в обывательское болото, поддерживая в ней страсть к познанию и стремление к добру.

Сегодня Кашифа чувствует себя поднявшейся на высокую гору – рубеж между юностью и взрослой, самостоятельной жизнью. Она твердо стоит и далеко видит. Она уверена: при любом стечении обстоятельств не перестанет познавать мир и делиться своими знаниями. Еще в детстве Кашифа поняла: она будет, как сказочный Прометей, добывать и передавать людям этот волшебный огонь.

«Казанские истории», №10-11, 2003 год