Ян Арлазоров: «Вы знаете разницу между «блямс» и «бздынь»?

25 декабря 1991 года

Ильшат Ракипов беседовал с Яном Арлазоровым, который выступал в Казани в декабре 1991 года.

В углу тихо закипал электрический самовар, слегка мешковатый концертный наряд «от Юдашкина» уже покоился в шкафу. Сам же обладатель костюма, облачившись в свитер и джинсовую пару, удобно устроился в кресле и приготовился отвечать на мои вопросы. Лишь мокрая от пота рубашка на вешалке да грустные от усталости глаза напоминали о том, что всего десять минут назад он сошел со сцены.

...Мокрая от пота рубашка и громадная усталость. Так было после каждого его концерта. В своих выступлениях он отдается весь, без остатка. Иначе не может. Он так привык. По-другому ему будет скучно и похоже на остальных, а это для него неприемлемо.

– Ян, в 1979 году вы выиграли звание лауреата Всесоюзного конкурса артистов эстрады, жюри которого возглавлял Аркадий Райкин. Сам этот факт говорит о многом. Но вы не стали знаменитым, более того – ушли в тень. Почему?

–В то время я работал в театре имени Моссовета и на конкурс попал только благодаря Леониду Осиповичу Утесову. Это самый интеллигентный человек, с которым когда-либо доводилось встречаться. При общении с ним у меня никогда не было ощущения, что он – знаменитый Утесов, а я – никто, просто человек, делающий пародии на «Кинопанораму» и ее ведущего Капралова. Леонид Осипович меня заметил, пригласил к себе домой – а мы и знакомы-то почти не были – и сказал, что я должен обязательно участвовать в этом конкурсе. Жюри тогда действительно возглавлял Райкин. А это значило, что получить звание лауреата было просто невозможно. Даже его сын Константин, или, скажем, Шифрин – ничего не получили. Лауреатство при Райкине можно было только завоевать. Поэтому ту свою победу в 1979 году я ценю больше, чем какую-либо другую.

Однако несмотря на завоевание лауреатства, за мною никто не стоял – ни республика, ни город, ни влиятельная организация. Поэтому и «раскрутки», как это принято сейчас называть, никакой не было: я как работал, так и продолжал работать в театре.

Кстати, никто не стоит за мной и сегодня. А свою определенную известность я связываю главным образом с телепрограммой «Аншлаг. Аншлаг» и ее режиссером Дубовицкой, которая однажды увидела меня на концерте и пригласила в программу.

– Вы по-прежнему работаете в театре?

–Пока да. Я играю в гротесковой буффонаде «Шум за сценой» три спектакля.

– Прямо скажем, не густо. Вы сами так решили или...

–Да, это было мое желание. Потому что сегодня я достаточно уверенно стою на ногах и в определенной степени независим от кого бы то ни было. К тому же мне не интересно статично пребывать на сцене и произносить обычный текст без каких-либо придумываний. Я люблю придумывать, делать какие-то необычные вещи. Если бы они сделали спектакль для меня, я бы, конечно, работал и играл. А так...

– Ваш талант смешить – это с детства? Он пришел из семьи?

–Я родился в семье интеллигентов: отец – юрист, мать – врач. Они готовили меня в медицинский институт. Но я с раннего детства мечтал об эстраде, забираясь в постель и натягивая на голову одеяло, представлял себя в различных ролях. Играл в школьном театре, дурачился на улице, любил передразнивать. Но я не просто мечтал стать артистом, а ясно представлял свои возможности, чувствовал, что это – мое.

– Ян, вы, пожалуй, единственный артист разговорного жанра, работающий с публикой. При этом успех или неуспех во многом зависит от зрителей: ведь они непосредственные участники игры. Вы – словно канатоходец, балансирующий над пропастью. Как вам это удается?

– Чисто интуитивно. Успех или неуспех эстрадного артиста зависит от монолога, который для него написали, или реприз. В лучшем случае – от его актерского мастерства.

У меня же успех зависит от тысячи других подсознательных, «атмосферных» ситуаций, которые устанавливаются в зале. Поэтому сегодня может получиться, а завтра может и не получиться. Я не изучал психологию, но есть, очевидно, во мне какой-то запал, который дает возможность смело выходить к людям, потому что я это делал и на улице, и в магазине, и на остановке.

Я по природе очень добрый человек, и, может быть, мое излучение передается в зал. У меня нет желания быть первым. Главное для меня – чтобы люди получали какой-то заряд радости и счастья. Может быть, поэтому они не так часто бросают в меня помидорами...

– Вот вы сказали, что общаетесь с людьми не только в зале, но и в очередях магазинов, на остановках. Вы таким способом репетируете или проверяете определенные репризы на смешливость?

–Нет, такие вещи невозможно репетировать. Они рождаются во мне спонтанно. Другое дело, что сейчас на эстраде появилось очень много людей, которые пытаются идти моим путем. А это уже плагиат.

Конечно, если они делают это лучше меня, нет никаких претензий. Я люблю одаренных людей и тех, кто талантливей меня. У меня нет к ним зависти и неприязни. Могу назвать среди таких людей Жванецкого, Хазанова, Карцева. Но к людям бездарным, довольно плотно стоящим сегодня на эстраде, у меня есть вполне определенное отношение.

– Мне хотелось бы вернуться к вопросу о работе со зрителем. Знаете ли вы, что такое провал?

–Я, признаться, не помню ситуаций провальных. Но были случаи, когда я попадал в чопорные заведения. В обычных залах подобного не бывает.

Кстати, на Западе очень любят и ценят артистов моего жанра, считают их национальным достоянием. Потому что ни одно лекарство не может вызвать смех. Зрители приходят на концерт с большим желанием, зная, что с ними будут играть. У нас же люди часто не только не готовы к такому повороту событий, но и принимают его за оскорбление. Публика, привыкшая к разговорам о политике, считает меня мало интеллигентным, мало интеллектуальным и просто дураком. Но я готов к этому, лишь бы зрители смеялись.

– Ваша профессия – смешить людей. А часто ли вы смеетесь сами?

–Многие говорят, и это действительно так, что сатирики – невеселые люди. Я тоже смеюсь нечасто. Хотя внутренне я готов к смеху, я – не пасмурный человек. Но, видимо, усталость, накопленная на концертах, дает о себе знать. Организм, отдавший определенную энергию, требует восполнения. Но когда я в форме – я смеюсь, и со мной, наверное, интересно.

– Мне кажется, многие ваши монологи и репризы взяты непосредственно из жизни.

–Нет, в основном это придуманные вещи. Я просто представляю себе ситуацию, которая могла бы иметь место, и как бы пропускаю ее через себя, даю свою оценку.

– Ян, мне хотелось бы затронуть одну довольно непростую, на мой взгляд, тему. У нас почему-то авторы, читающие со сцены по бумажке свои произведения, пользуются большой популярностью. Но ведь это – нонсенс, такого жанра нет!

–Да, конечно. Мне даже кажется, что это просто преступно, хотя авторы и обижаются на меня, считая, что я отбиваю у них тот хлеб, который они зарабатывают. Но мне кажется, каждый художник должен заниматься своим делом. Балетный артист не может выйти петь оперную арию. Поэтому неправильно, когда авторы, выходя на сцену, уже считают себя артистами. По бумажке – это еще полбеды. Но многие – Задорнов, Левин, Измайлов и другие – выходят и без бумажки, чувствуя себя актерами. И люди воспринимают их как актеров, что самое печальное. А какой артист – Задорнов? Никакой.

Конечно, если ты пишущий для себя автор (что было бы прекрасно), – пожалуйста, выходи на сцену и выступай. Но забудь, что ты писатель, и докажи всем, что ты артист. Сцена – для актеров!

У нас же пока получается, как в том анекдоте: хирург делает операцию. Тут подходит шахтер и говорит: «Отойди, я тоже могу»...

Это наша беда, что у нас много на эстраде артистов, которых не надо было бы выпускать на сцену. Но автор не должен только из-за этого выходить на эстраду. Наоборот, он должен с еще большим усердием писать для настоящего артиста, который своим мастерством делает ему имя. Ведь именно «Невидимка» сделала Трушкина Трушкиным, а «Касса» в моем исполнении сделала Альтова Альтовым, и именно после этого Райкин взял его к себе. Видимо, им кажется, что они получают мало авторских... Но ведь можно выявить какую-то другую систему, при которой они могли бы получать дополнительные деньги. Только, пожалуйста, не лезьте на сцену! Я это говорю не потому, что мне тесно на эстраде. Просто то, что они делают – непозволительный прием.

Многое зависит от совести...

И еще от зрительного зала, который приучен к тому, что любая прочитанная со сцены смешная вещь уже считается искусством.

– Вы видите какое-то различие жанра литературного юмора от эстрадного?

–Существуют беллетристы, фельетонисты, романисты. А может быть эстрадный писатель. Это особая профессия. Так же, как театральный драматург. И здесь нужен особый дар. Ведь в непродолжительный по времени текст необходимо не только заложить мысль, но и написать так, чтобы зритель не уставал. Как у Чехова с его короткими рассказами.

Считаю также, что эстрадный артист должен быть более разносторонним, нежели драматический. Этот, выйдя к зрителю, может просто рассказывать о себе, а эстрадный обязательно должен что-то «сбацать».

– Читать Фазиля Искандера или Войновича со сцены – тяжело.

–Да, хотя это и смешно, но это – другое… Еще Зощенко… Я называю это – филармоническое чтение. Этим прекрасно занимаются, например, Филиппенко и Юрский. Но эстрада предполагает еще и кураж, а у них этого не просматривается…

– Позволю себе процитировать ваших коллег. Евгений Петросян: «Нейтральный юмор сегодня не проходит. Ведущая тема – политика». Владимир Винокур: «Никакой политики! Мои номера – это музыкальные пародии и фельетоны».

– Думаю, что Петросян, в отличие от Винокура, абсолютно неправ. Политика не должна быть у шута главным делом. Его задача – вынуждать людей смеяться.

Я никогда не влезал в политику и считаю, что этим должны занимался политические деятели. Это не та область, которая интересна всемирному обществу. И то, что интересно здесь, на Западе не проходит никак. А скоро наступит время, когда все мы будем ездить: из Татарии – в Литву, из Литвы – во Францию. И так далее – такой общеевропейский дом.]

– Я не люблю этого вопроса: «Почему вы не уехали?». Но хочу спросить: что стимулирует вас к работе в таких трудных условиях?

– Работать и жить я могу только здесь. Хотя в Израиле, где мы недавно выступали с Кларой Новиковой, я и чувствовал, что это центр земли – Иерусалайм, богом отмеченная земля. Я там спал три часа и высыпался, съедал одно яблоко и наедался. Но люди, которые там живут, пока еще не готовы воспринимать русское искусство.

Мы встречались с Михаилом Козаковым и другими артистами, уехавшими из Союза. Там они не нужны так, как здесь. Там другая атмосфера, другая психология, там все решают шекели и доллары. Ведь никто из уехавших артистов не стал там величиной заново – ни Михаил Чехов, ни Ростропович, ни даже Плисецкая. Они как набрали здесь определенную высоту, так и остались на прежнем уровне.

Я не могу объяснить, чего они не могут приобрести там, чего им не хватает. Наверное, это связано с духовностью, которая есть здесь, в России.

– Люди Запада, приезжая в нашу страну, отмечают нашу неулыбчивость, множество хмурых лиц. И в то же время ни один народ так не смеется над собой.

–Да, верно. А вот у них с юмором – «не очень». И вообще, они люди в этом плане ограниченные, примитивные. В Израиле, кстати, очень боятся нашего алию (новое поколение эмигрантов из Союза – прим. ред.), потому что это создает большую конкуренцию для них. Выживший в нашей стране может все. Во всяком случае, намного больше, чем они. Это как собака, переболевшая чумкой.

Беда в том, что многие уезжают, ибо здесь они не нужны никому. Если бы каждый в нашей стране, понимая, что с отъездом артистов, музыкантов, ученых, писателей теряется не только сегодняшнее, но и завтрашнее, и послезавтрашнее... Их надо как-то останавливать: евреев, русских, армян, татар – всех. Ибо перекачка мозгов – это самое страшное! Тогда не будет ни анекдотов, ни юмора, ни коммерции, ни науки, ничего!

Беседовал Ильшат РАКИПОВ

«Вечерняя Казань», 25 декабря 1991 года