Черные дни Армении

Раиса Щербакова

10 ноября 2020 года

Из того, что было опубликовано в «Вечерке» за годы работы, многое уже не актуально сегодня. Но есть темы, которые всегда будут находить отклик и вызывать сочувствие. Одна из таких – массовая гибель людей, разрушения, катастрофы.

Корреспондент газеты Раиса Щербакова своими глазами видела, что случилось в Армении.

Я оказалась в Армении, где 7 декабря 1988 года произошло чудовищное землетрясение, уже на третьи сутки. Добралась на военно-транспортном самолете с гуманитарным грузом, на борт которого попала с помощью тогдашнего Премьер-министра республики Мухаммата Сабирова. Позвонила напрямую и сказала: помогите, скажите летчикам, чтобы меня взяли! «Ты что, Раиса, из меня диспетчера делаешь, – рассердился он. – Там хаос, там нечего делать женщинам!». Но просьбу все же выполнил, спасибо ему за это.

Горжусь тем сейчас, что не испугалась тогда, кроме меня и фотокорреспондентов Олега Климова и Олега Никишина, из татарстанских журналистов в этом аду никто не побывал. А рассказать о том, что происходит в зоне землетрясения, было необходимо, чтобы эмоционально поддержать поднятую волну всенародной помощи и милосердия. Вот почему, вернувшись в редакцию и отписавшись, я тут же помчалась обратно, чтобы набрать новые факты.

Из тех совершенно бессонных ночей и дней, которые прошли в каком-то мареве, ясно и четко помню такое: моя коллега Марина Медведева несет мне очередную чашку горячего кофе, заглядывает через плечо в мою писанину и неожиданно хлюпает носом.

Черные дни Армении

Сегодня утром вернулся из Еревана АН-12, доставивший пострадавшим жителям Армении продовольствие, медикаменты, носилки, сто кроватей со всем комплектом постельных принадлежностей. С экипажем транспортного самолета, принадлежащего Казанскому авиационному объединению, вернулся и наш специальный корреспондент.

Трудно подобрать cлова, которые передали бы всю боль и страдание оставшихся в живых. И тех, кого судьба уберегла, но оставила без мужа, жены, детей, близких, сослуживцев. В Ленинакане, разрушенном на две трети, бродят полусумасшедшие женщины, поседевшие в одночасье. Невозможно смотреть на муки тех. кто, взобравшись на груды глыб, приникает ухом к развалинам в надежде услышать голос погребенных...

В многочисленных штабах по координации действий люди не спят сутками, держатся на кофе, сигаретах. Лица черные, заросшие, воспаленные.

Самый важный груз сейчас – техника, продовольствие, гробы. Мебельная фабрика Еревана работает исключительно на гробы. Их не хватает.

Вчера вечером Ереванский аэропорт, работающий на сверх пределе своих возможностей, принимал в основном иностранные борта. Как рассказал командир казанского Ан-12 Владислав Семенов, чтобы сесть на полосу, понадобилось вмешательство и помощь Министерства гражданской авиации и генерального директора нашего авиаобъединения. Сегодня утром в 11 часов экипаж вновь вылетел курсом на Ереван.

Доставка грузов, их эффективное использование осложняется отсутствием четкой организации в штабах и на местах. Путь к живым и мертвым нелегок. Однако дорог каждый час, каждая минута. Особенно это чувствуется в центрах первой квалифицированной помощи – промедление в дороге уносит жизни, к врачам нередко привозят уже трупы. В Ленинаканском аэропорту хирурги из Военной медицинской академии познакомили меня с семьей Ванлян. Муж, жена и двое детей остались в живых, не получили ни единой царапины. Их извлекли из развалин четырехэтажного дома на четвертые сутки. Но этот рассказ – из разряда чудес. Рухнувшие в несколько секунд девятиэтажки, родильные дома, больницы, школы, детские сады, заводы, фабрики стали братской могилой для десятков и десятков тысяч людей.

Прежде чем закончить эти первые торопливые строки в номер, должна сообщить, что снимки, которые вы видите, сделаны корреспондентами фотохроники Арменпресс. Вручая их, главный редактор фотохроники Герберт Багдасарян просил перечислить гонорар за них в фонд помощи пострадавшим на счет №700412.

И последняя новость: сейчас из Казанского авиаотряда сообщили: в 10 утра в Ереван вылетел пятый по счету Ил-76 с очередной партией груза. Через несколько часов пострадавшие получат куртки, костюмы, комбинезоны, 150 тысяч штук одноразовых столовых приборов.– Это – для живых. Для мертвых – тысяча метров белого полотна.

Раиса ЩЕРБАКОВА

Ереван – Ленинакан – Казань

«Вечерняя Казань», 12 декабря 1988 года

 Надежда на нас – живых

Кусок черствой уже лепешки и ломоть кислого сыра. Обнаруженная по возвращении домой на дне сумки нехитрая еда эта (а только она и лезет в горло, не давая угаснуть силам тех, кто не может покинуть руины) остро напоминала и ту очередь, и тех, кто стоял за привозным хлебом. С водой хуже – за ней очереди длиннее, ее не хватает всем...

Так обстоят дела в Ленинакане, в Спитаке, Шираке, в десятках небольших деревень Гугарского, Спитакского, Степанаванского, Арагацского районов. Лик Армении черен. Ни единой улыбки. Слез почти нет. Все они выплаканы.

Первая помощь от казанцев была принята уже рано утром в минувшую субботу (10 декабря – Прим. авт.). Накануне этого дня, глубокой ночью, военный транспортный самолет, прибывший в Казань из-под Одессы, смог взять на борт 16-тонный стреловой кран и «КамАЗ», доверху груженный матрацами, одеялами, раскладушками, одеждой, медикаментами.

Проводить рейс приехал председатель республиканского штаба по оказанию помощи Армении М.Сабиров, Узнаю имена первых добровольцев. Водители «КамАЗа» – Иван Любимов и его напарник Николай Телегин из АТП треста «Татгражданстрой», на кране работают Виталий Близеев и Сергей Якунин из УМ-4 «Строймеханизации-3». Возглавляют группу зам. главврача РКБ Рашид Зарипов и прораб Ринат Сафин.

Суббота. Два часа ночи. Кружим над Ереваном, посадку не дают. Город в огнях, не спит. Самолет встречают ереванские студенты-добровольцы. Среди них – подростки. Но разгружать с борта им нечего. Поступает команда: и крану, и грузовику двигаться в Ленинакан. Предупреждают, что дорога забита и расстояние в сто с небольшим километров можно преодолеть только к утру.

В штабе, координирующем действия по приему и отправке грузов в район бедствия, не продохнуть от дыма. Все напоминает военную обстановку. Казанцам безмерно рады. Кран – это как раз то, что нужно позарез на расчистке руин. Кранов не хватает катастрофически. Все спасение сейчас в них, говорит заместитель секретаря парткома Армянского авиауправления Владимир Саакян. Под его диктовку записываю: только иностранных «бортов» за пятницу принято свыше десятка. Из Швейцарии, Великобритании, Финляндии, Болгарии, ФРГ, ГДР. Утром прибудут самолеты из Италии, США. А свои самолеты никто не считает. Счет потерян, да и кому нужна сейчас эта бухгалтерия...

В депутатском зале ожидают отправки в Ленинакан корреспондент «Ленинградской правды» и его коллега из молодежной «Смены». Оба безостановочно строчат в блокноты. Обстановка меняется каждую минуту, людей полно. За каждым человеком – история. Вот женщина из Минска прилетела узнать о судьбе сына-военнослужащего. Она держалась, пока не пришла по телефону интересующая ее информация, А сообщили – зарыдала в голос. От радости. Жив!..

К нам присоединился крановщик из Саратова Виктор Лимановский, тоже рвущийся в Ленинакан.

– Вечером девятого декабря смотрел программу «Время», – рассказывает Виктор, – а жена, она у меня преподаватель, идейная, говорит: мол, твое место там, а не у телевизора! Утром собираюсь в дорогу, а она – в слезы. Ты что, говорит, серьезно уезжаешь? Ну, куда еще серьезней, если я уже здесь...

Дежурная депутатской комнаты Светлана Енгибарян одна работает за целый штаб. Минутная передышка – и она роняет голову на стол. Глаза предельно уставшие, движения слегка заторможенные. Третьи сутки без сна. Рассказывает:

– Дочка моя, второклассница, прибегала. «Мама, а где кровь сдают? – спрашивает – Ну и что, что я маленькая? Я пальчик только протяну, а сама спрячусь. Доктор и не догадается».

...Улететь нам все же не удалось. Оба самолета, куда нас экстренно хотели пристроить, оказались в руках сотрудников КГБ. А с ними разговаривать бесполезно, просить и умолять тоже. Так мы узнали, что готовится приезд высокой правительственной комиссии во главе с Михаилом Сергеевичем Горбачевым.

Чтобы не терять времени, добились отправки автобусом. Как ни странно, магистраль на Ленинакан не так уж и забита, как рассказывали. Нас то и дело обгоняют легковушки. Из багажников торчат гробы... Все невольно приникают к окнам. Мы уже на подступах к Ленинакану.

Но вот первая пробка. Похоже, она создана искусственно. Дорога зажата двумя танками. Ясно, военный патруль. Однако никто никаких документов не проверяет. Это и бессмысленно. К слову, сколько потом пришлось передвигаться, летать и – нигде, ни на одном виде транспорта с пассажиров не требуют оплаты. Всем верят на слово.

Да, бюрократизма, волокиты в привычном понимании этих слов нет. Но есть и бестолковщина, неорганизованность, идущие от растерянности, избытка информации, несогласованности действий. Это особенно наглядно было видно непосредственно на местах, в районах бедствия.

Ленинакан. Как ни готовишься к встрече с бедой, но первые же картины перехватывают горло. Ужас! За окном автобуса медленно бредут двое мужчин с белым мешком, из которого видна человеческая голова...

Говорят, стихия ярилась полторы минуты. За это время в груды превратились свыше 120 жилых высотных домов, 240 зданий обвалились частично, буквально сравнялись с землей корпуса таких промышленных предприятий, как станкостроительный, компрессорный заводы, текстильная фабрика, швейное объединение... Груды бетона, искореженной арматуры. А под ними – люди, живые и мертвые.

В штабе, который мы находим с трудом, понять, кто есть кто, практически невозможно. За столами сидят или звонят, но какого-то единого координирующего центра нет. Вдруг в общий ровный гул толпы врывается истеричный крик, прерываемый хохотом. Взлохмаченная женщина рвет на себе волосы, вздевает руки. О чем она кричит? О чем молит, над чем смеется? Никто не пытается ее успокоить, куда-нибудь увести, дать лекарство. К ней уже привыкли. Она не уходит отсюда вторые сутки. Она сошла с ума… Крик потухает так же, внезапно. Женщина сникает.

Нужна техника. Техника! Это слово носится в воздухе. Но техники пока мало, очень мало. И люди уходят ни с чем, чтобы с прежней яростью голыми руками разгребать руины.

Над городской площадью – стон и плач. Сюда свозят неопознанные трупы, накрывают белым. Люди подходят, приподнимают саваны. Люди ищут своих и, если, на свое горе, находят тех, кого искали, валятся рядом.

Подвозят гробы, кладут в них погибших. Куда-то увозят. Над площадью сквозь гарь неостывшего пепелища уже начинает плыть сладковатый тлетворный дух.

– Ай-ай-ай-ай... – качается из стороны в сторону женщина перед свежеструганной колыбелькой своего ребенка.

На пожухлой траве сквера напротив многометрового кургана, быв-шего когда-то универмагом, раскинута красная палатка. Полчаса, как сюда прибыла еще одна группа спасателей из Москвы. Глотая не ходу горячий чай из кружки, руководитель группы кандидат в мастера спорта Сергей (вот фамилию забыла спросить) отдает приказания. Дорога каждая минута.

На руинах спешат. Там, где работают с собаками, проще. Хоть ясно, в каком месте расчищать. Только за воскресенье с помощью собак и их проводников-французов было спасено около ста человек. Это мне рассказали уже позднее в Ереване, те, кто непосредственно видел их работу.

Каждый час стоит десятков человеческих жизней. Сказать точно (хотя бы в пределах тысяч) сколько погибло людей, не дождавшись помощи, никто не может. Единственное, что может укрепить силы оставшихся под руинами – это надежда.

На нас, на помощь живых.

Раиса ЩЕРБАКОВА, наш спецкор

Ереван – Ленинакан – Казань

«Вечерняя Казань», 13 декабря 1988 года

 Милосердие – это содействие

Ленинакан. Передвигаемся в сторону аэропорта. Голова как в тумане. Можно идти направо, налево – и везде следы катастрофы. Происходящее воспринимается как кошмарный нескончаемый сон. Вокруг прямо перед глазами проплывает знакомый номер 15–18 ТБП. «Камаз». Казанцы! За рулем – Иван Любимов. Меня не замечает, все внимание – на дорогу. Машина наполовину уже разгружена.

Всюду люди, люди, люди. У костров – закутанные в одеяло дети, женщины, старики. В уцелевших домах – никого. Входить в них страшно. У разрушенного наполовину здания лицом вниз, раскинув руки, лежит мужчина. Там, внизу, его дети. Двое. Вчера ночью они еще подавали голос, просили пить, говорит стоящая рядом женщина. Все, что могли поднять слабые человеческие руки, поднято. Дальше расчищать завал мешает многотонная балка. Послали за техникой, но ее нет...

Как же мы бессильны, как не готовы к борьбе со стихией! И Чернобыль ничему не научил. Растерянность первых двух дней понятна. Но то, что на четвертые, пятые сутки в аэропортах Еревана, Ленинакана часами не могли сесть, выстаивали неразгруженные самолеты – это непростительно.

В программе «Время» показали уфимскую группу добровольцев, которая сутки просидела в аэропорту Ленинакана в ожидании техники. Мне знакомы эти ребята. Безалаберные, бестолковые, они приехали без продовольствия, без определенной программы действий. Вернувшись зачем-то в Ереван, они и там вели себя, как малые дети, кое-кто был навеселе. Когда подошла их техника, им снова предоставили самолет, но группа к этому времени разбрелась кто куда.

Таких ошибок нельзя повторять. Да, в Ереване, в районах бедствий рады каждому человеку, приехавшему на помощь. Но только помощь эта должна быть действенной, толковой, продуманной в мелочах. Опекать добровольцев там некому, это надо знать.

Добираемся до аэропорта. Все как на войне – патруль, кордон солдат. В небе кружат вертолеты. Вот уже часа два аэропорт никого не принимает и не отправляет. Правительственная комиссия отъезжает в Кировакан. Мимо проносятся с десяток черных «Чаек» и интуристский «Икарус». Стоящий рядом хирург Липарит Амаякян – он здесь работает без сна и отдыха уже третьи сутки в составе целой бригады из Военной медицинской академии – узнает в окне автобуса Чазова, министра здравоохранения СССР.

– Ну все, теперь можно будет отправлять раненых в Ереван самолетом, – говорит он, докуривая сигарету. – Пятнадцать минут – и там. А наземным транспортом долго, дороги забиты.

Каждые три-пять минут подвозят пострадавших. На носилках – человек в больничной пижаме. Это прооперированный, которого извлекли из больничных руин. Пятилетняя девочка с огромным синяком на все лицо, В самом помещении пункта срочной помощи – ряды носилок. Лежит женщина с капельницей. Мертвенно бледное лицо безмятежно. Она в шоке. С какого времени – никто не может сказать.

По мере появления самолетов, подходящих для раненых; их загружают и отправляют в Ереван. Работают буквально бегом, по четыре человека на каждые носилки.

В диспетчерской аэропорта остро пахнет валерьянкой и кофе. Мне молча протягивают крохотную чашку. И оттого, наверное. что впервые за эти дни глотаю горячее. сижу в мягком кресле, вспоминается дом. Неужели где-то еще существует нормальная жизнь? Без слез, без раненых, трупов, воя машин «скорой помощи»...

Диспетчер Аида Давтян уже не может говорить, потеряла голос. Из шепота узнаю, что землетрясение застало ее на работе. Первой ночью ей удалось съездить в город.

– Не думала, что увижу ожившую картину «Последний день Помпеи», – Дальше Аида не может продолжать, примаса искажает лицо.

На Ан-24 прибывает группа спасателей и хлеб из Еревана. В толпе прибывших – уже знакомые лица. Доктор эвакопункта и крановщик из Саратова Лимановский. Вот только что пробились. Народу в Ереване с каждым часом все больше и больше, отправка осложняется.

Через полчаса хлеб разгружен. Вносят раненых, ходячие ковыляют с помощью санитаров. Напротив сидит женщина. Одна нога в сапоге, другая в тапочке. На носилках пятилетний ребенок. Кто-то протягивает ему мандарин. Черноту ночи за иллюминатором освещают огненные ниточки дорог.

В Ереване первая новость, которую узнаю, – арестован центр «Карабах». Таксист, везущий меня в Арменпресс, возмущается. Рассказывает, что стреляли в безоружных людей. «Насколько достоверна эта информация?», – спрашиваю. «Люди говорят», – отвечает. На подстрекателя не похож. Плачет, сам потерял дальнего родственника в Спитаке.

Как же трудно этим людям разобраться во всем происходящем! В круглосуточной работе не видят ни газет, ни телевизора. Это здесь, следя за программой «Время», все становится ясным, понятным, информация идет широким потоком. Обо всем – гласно. И о хорошем, и о плохом. Услышанный еще там случай с мародерством перевернул всю душу. Из Азербайджана первая помощь была отвергнута с гневом. Какие-то подонки, нелюди в человеческом обличье написали на вагоне с продовольствием «Поздравляем с землетрясением!». После этого еще несколько дней оттуда не приняли даже иголки. Справедливость требует, чтобы эти преступники были изобличены и сурово наказаны.

И последнее. Армения, ослепшая от слез и горя, едва дышит. Крик живых услышан. На него спешит всякий человек, в ком есть милосердие и сострадание к боли.

Раиса ЩЕРБАКОВА, наш спецкорр

Ленинакан – Ереван – Казань

«Вечерняя Казань», 15 декабря 1988 года

 Дыхание мертвого города

Пожалуй, только в последнюю неделю в зону бедствия вернулись привычные понятия: утро, день, вечер, ночь... Круглосуточная работа сменилась дневной – от светла до темна. Живых под развалинами уже нет, и на людей навалилась огромная усталость, накопившаяся за эти неимоверно жестокие и страшные недели.

Наш путь – в Спитак, до которого от Ленинакана сорок километров. Проскочить железнодорожный переезд не удается. С грохотом проносится мимо пассажирский поезд «Москва – Ереван». Окна облеплены лицами. Улавливается единое их выражение– застывший ужас…

Пошли поезда. Это хорошо. Они как живительный кислородный шланг. По дороге мы заметили еще несколько встречных составов. Смешанных. С пассажирами и техникой. Скорость, правда, небольшая, но грузы идут беспрерывно. Вдоль полотна – разрушенные будки, искореженные опрокинутые вагоны. До них еще руки не дошли. Не мешают движению – и ладно.

Шоссе местами сползло, накренилось. В каких же судорогах корчилась здесь земля, если на протяжении десятков километров на ней не удержалось ничего! Вывернуло деревья, столбы электролиний, откололо от скал гигантские куски. Оползни и завалы были ликвидированы еще в первые сутки после землетрясения. А вот бесконечные трещины на асфальте придется латать и латать: они, как змеи, оплетают всю дорогу.

Спитак открывается разом, с высоты холма. И горло перехватывает…

Вечернее солнце багряным кровавым прожектором зависло над мертвым городом. Неужели все это реальность? Только в кошмарном сне могут привидеться столь чудовищные декорации к такой жестокой трагедии. Автор и режиссер этой трагедии – стихия. Злобная и слепая, она затаилась где-то в утробе земли. Человек перед ее разрушительной силой – ничто. Пыль, песчинка! Но ведь коллективный человеческий разум чего-то да стоит! Так хочется в это верить. И так хочется спросить сейсмологов: «Что же вы, братцы?!»

Сколько людей говорили мне о том, что животные еще с утра в тот день, за два-три (!) часа до подземной бури вели себя странно, неспокойно. Рвались на улицу, испуганно забивались в углы, лаяли, мяукали... Чем, какими проблемами занимались в то утро сотрудники того же Ленинаканского института сейсмологии? Эх, ученые мужи...

От горя, от бессилия это говорится. В каких муках умирали заваленные люди – это не дано знать живым. А сколько их, искалеченных обрубков, выйдут из больниц? Пристанищем скольких станет психиатричка? Ну хотя бы за пять минут, за минуту дал бы кто знать о надвигающейся смерти! Нажал на школьный звонок, врубил сирену... А в те роковые секунды люди выбрасывались из окон даже двенадцатиэтажных зданий...

При въезде в город стоят танки. Военный патруль. На нашу машину техпомощи никто не обращает внимания. Знакомый по телерепортажу остов Спитакского комбината хлебопродуктов. А внизу – труха, пыль, щебень…

Кружим по узким, уже расчищенным улицам. Вблизи сахарного завода все залито клейкой жижей. Патока. У разрушенных домов, где ведется работа, – одинокие, закоченевшие на морозе фигуры. Эти люди отлучаются, чтобы только поесть. Они еще не потеряли надежду обнаружить тело близкого человека. Как это ни кощунственно звучит, теперь трупам радуются. Это значит, что можно снять с себя муки неизвестности, предать тело земле. Но время идет, и все больше неопознанных трупов. Живые уже не узнают мертвых – так все деформировалось под многотонными склепами.

Карлен Оганесян, житель села Сарамедж Спитакского района, семнадцатые сутки стоит у развалин бывшей новостройки. Здесь работали его брат и племянник. Врата вызволили живым, но он умер спустя день. Оганесян пристально вглядывается в тело, которое наполовину высвободили спасатели-литовцы, просит приподнять голову. И растерянно разводит руками: «Кажется, не он».

Выше стадиона – палаточный стан ветеринаров и дезинфекторов. Комиссар отряда из Московской ветеринарной академии Евгений Ром хин рассказывает, что угрозы эпидемии пока нет. Холодно. Мороз, снег. Уже извлечено и захоронено около 350 голов мелкого рогатого скота, 200 коров. Кур – почти восемь тонн (здесь была птицефабрика). Много покалеченных животных. Таких отдают жителям, под нож.

– Работаем также на расчистке школы №1, – продолжает Евгений.

– Спаслись лишь одна учительница «да несколько ребятишек. А остальные -'280...

Горький счет. Жестокий счет. Но он нужен. На семи братских могилах в Спитаке будет возведен памятник-курган, сказали нам в штабе райкома партии» до которого мы добрались в густых сумерках. Здесь тоже потери. Из 19 ответственных работников в живых остались только пятеро. Кроме одного, тяжелораненого, все они здесь.

Предельно вымотанный, заросший бородой мужчина за столом оказывается именно тем человеком, который сейчас нам больше всего нужен. Начальник участка треста «Ерхимстрой» Генрик Чилингарян, работающий здесь с первых часов, прекрасно знает группу механизаторов из Татарии.

В кромешной темноте, освещаемой лишь кострами да редкими огнями, добираемся до лагеря. Фары упираются в надпись на щите: «Татнефтегазспрой». Татария». Теснятся брезентовые палатки, автомашины, другая техника. Вкусно пахнет едой, сквозит теплом. Конец смены. Ужин. Наших здесь – 26 человек. Это механизаторы из Альметьевска и Бугульмы, Приветствия коротки. Но корреспондентам рады, тем более – землякам.

«Время будто остановилось», – говорят ребята. Одно помнят: скоро Новый год. Хорошо бы дома его встретить, но… Как бросишь людей в такой беде. Кругом – горе.

– Ребята! Выручайте! – врывается в палатку молодой парень. – Я из Навои, «Татру» бы вашу, в Кировакан очень надо сгонять...

Выпалив все это разом, он раскрывает свои документы. Читаю: Владимир Варданян. Это уже что-то новое. Впервые видим, чтобы кто– то предъявлял бумаги. До сих пор всем верили на слово. Но, оказалось, мера вынужденная, так как случаются угоны техники.

С деревянных нар поднимается Альберт Гильфанов:

– Да ладно, чего там... Поехали.

Руководитель группы, механик УМ-2 треста «Строймеханизация» Александр Николаевич Данилов рассказывает, что не расчищены еще 12 объектов. Плюс ждет работа в селе Ширакамут. В наличии – пять самосвалов «Татра», цементовоз, бензовоз, передвижная ремонтная мастерская. А стеновозы, например, пришлось переоборудовать: они возят со станции деревянные разборные домики. Люди вымотаны, но все равно работают как звери.

– А в первые дни было что-то жуткое, – вспоминает Данилов – Валились с ног, потому что сутками не ложились. Сейчас и быт устроили, и питание горячее организовали. Вот только одна мечта – помыться. В баньке, с веником...

Разморенные от тепла «буржуйки», от еды, нехотя вылезаем из палатки. Прощаемся. Надо добираться обратно, в Ленинакан. Ринат Сафин, руководитель казанской группы, ведущей спасательные работы в Ленинакане, дал машину всего на несколько часов. Там свои героические будни. Генрик Чилингарян, оставив теплый угол в бытовке, вызывается вывезти нас из города. Его светлый «жигуленок» маячит впереди, а наш водитель Ибрай Абдрахманович Хуснутдинов старается не отстать от проводника.

Пробираемся между руин, и не оставляет ощущение ирреальности происходящего. Неужели все это можно восстановить? Возможно ли согреть, вдохнуть жизнь в эти черные, безмолвные, без единого огонька улицы? Пока что пульс города ощущается только по мерному рокоту передвижных электростанций, дающих свет в штаб, в палаточные городки. Скольких же титанических усилий потребует от людей перенос этой гигантской свалки! Говорят, сейсмологи сейчас решают судьбу Спитака: быть ему в стороне от этого проклятого богом места или оставаться на прежнем. А уцелевшие жители... Одни не хотят сюда возвращаться. Другие – не могут бросить даже руины. Так и бродят неприкаянные. Без слез, с окаменевшими лицами...

Что их согревает и дает желание двигаться? Наверное, надежда. Вера в таких вот самоотверженных, мужественных людей, как Генрик Чилингарян, как шестидесятилетний Александр Николаевич Данилов. И в сотни, тысячи таких же, как они. Бросивших в одночасье дом, семью, детей и примчавшихся на первый же зов о помощи.

Мы покидали город. Бесстрастная луна сияла над руинами, над вершинами снежных гор. Еще одна ночь, семнадцатая с начала нового летосчисления, опускалась над Арменией…

Раиса ЩЕРБАКОВА, Олег КЛИМОВ (фото), наши спецкоры

Спитак – Ленинакан – Казань

«Вечерняя Казань», 30 декабря 1988 года

 Черный декабрь

Ушел в прошлое черный декабрь. Минуют сорок дней со дня трагедии, и мужчины снимут свой траур – побреются. Так велит обычай армянского народа. Но ходят в щетине и большинство тех добровольцев, что разбирают завалы. И бритву держать некогда да и доктора не велят. Все еще есть угроза заражения трупной инфекцией.

Не знаю, о чем говорили за новогодней трапезой ленинаканцы, ереванцы, кироваканцы, жители Спитака... А может быть, многие й не встречали Новый год. Какой уж тут праздник. Мы были в зоне бедствия за неделю до Нового года, и только две вещи напомнили о том, есть у человечества такая традиция – отмечать вехи времени. В аэропорту «Звартноц» на нулевой стоянке разгружался «Боинг-707» из Кельна. 35 немцев-медиков привезли с собой санитарную машину, тринадцать тонн лекарств и медикаментов, а также... елку. Наверное, я бы не вспомнила об этом, если бы не увидела позднее женщину,– стоящую на развалинах с перламутровой елочной игрушкой в руках. Она гладила черными грязными пальцами это хрупкое чудо, явившееся из осколков той, вдребезги разбитой, прошлой жизни. А потом аккуратно положила себе под ноги. И раздавила. Это было на развалинах бывшего многоэтажного жилого дома №54 по улице Есаяна в Ленинакане.

По этому адресу работают казанцы. Прибыли они на место 10 декабря в три утра. И через полчаса уже приступили к спасательным работам. Руины сейчас сдвинуты, наполовину разобраны и напоминают кратер. Где-то там, внизу, первые два этажа. Трупов было много, только наши ребята вытащили больше тридцати.

– Первые несколько суток, – рассказывает крановщик Виталий Васильевич Близеев, – совершенно не мог спать. Это после двенадцатичасовой-то смены! Только закроешь глаза – начинается какая-то свистопляска, кошмарные видения.

Тяжело, ох как тяжело там. Уцелевшие жители ложились прямо под колеса кранов. Каждому ведь хотелось спасти именно своих. Даже сейчас, когда нервное напряжение спало, когда не осталось никакой надежды на то, что кто-то из замурованных еще жив под обломками, люди надеются. Худой изможденный Сергей Оганесович Эльбакян дежурит на развалинах дома вместе со снохой. На краю раскопа стоять опасно, но они стоят. Сейчас раскапывают их квартиру. Здесь остались двое маленьких внуков Эльбакяна. Должно быть и третье тело – сына.

В минуту передышки знакомлюсь с казанцами. Андрей Запрудский, Ильдар Ганеев, Геннадий Нечепаев, Валерий Вершинин... На развалинах этого дома работают в основном представители УМ-4 треста «Строймеханизация-3», РСУ треста «Татгражданстрой». Вместе с ними разбирает обломки парень в бушлате и робе. Бородка клином. Это и есть отец Дмитрий, о котором нам говорили. Двадцатишестилетний дьякон Дмитрий Куличковский служит в Никольской православной церкви Кировской епархии. Это в Вятских Полянах. Рассказывает, что имеет троих ребятишек, жену Стефаниду Ивановну. И свой приход, разумеется, есть. Только не до проповедей стало отцу Дмитрию, как услышал он по телевидению выступление митрополита Ростовского и Новочеркасского. Прибился к казанцам, вместе с ними и остался.

– Что же заставило вас приехать сюда? – спрашиваю священника.

– Русская православная церковь всегда проявляла милосердие и сочувствие к терпящим бедствие, кто бы они ни были по своему вероисповеданию, – степенно отвечает отец Дмитрий. – Старики, дети страдают, надо облегчить их муки. Я сам сирота, хлебнул горя сызмальства. И как священник, следующий заповеди евангелия «Любите друг друга!», я призываю и мусульман, и христиан проявить милосердие друг к другу, забыть распри, проникнуться в час беды братскими чувствами. Перед богом все едины и равны.

– А все напечатаете, что я сказал? – уже мирским голосом спрашивает молодой проповедник и, получив утвердительный ответ, добавляет: – Тогда и то скажите, чтобы добровольные пожертвования направлялись в первую очередь на строительство сиротских приютов, школ и детских садов.

Сколько же прекрасных, чистых душой, бескорыстных и милосердных людей на свете! Самые обычные, неприметные в, жизни, они раскрываются именно в таких вот ситуациях. Жертвуют всем во имя спасения других. Терпят лишения, разделяя горе и несчастье тех, кто остался без крова. В репортерских блокнотах остались имена таких людей, о которых очерки и романы бы писать! А пока журналисты не могут всех упомянуть даже торопливой строкой.

Сотни потерпевших прошли через руки врача-реаниматора Роя Фаррелла Джорджа из США, примчавшегося в зону бедствия в составе спасательной группы на частном самолете. Может показаться странным, но он просил меня сказать о том, что все они чрезвычайно благодарны за то, что Советский Союз принял их помощь. Сам он три раза был в нашей стране, но никогда еще не раскрывался так перед ним образ и характер советских людей.

Американцы, другие иностранцы изучают нас. Мы – их. Особенно в таких вот экстремальных обстоятельствах, в дни величайшей трагедии. Можно только преклониться перед их человечностью, мужеством, высоким профессионализмом. И можно, нет нужно (!) поучиться их умению встречать любую стихийную беду.

Всем нам еще предстоит разобраться в уроках минувшего черного декабря. Предстоит все восстановить, возродить к жизни разрушенные города и села. Залечить физические и душевные раны сотен тысяч людей. А это возможно сделать только всем миром, ибо так велика беда. И вслед за отцом Дмитрием мне хотелось бы повторить: «Люди, будьте милосердны друг к другу!»

Раиса ЩЕРБАКОВА, Олег КЛИМОВ (фото), наши спецкоры

Ленинакан – Ереван – Казань

«Вечерняя Казань», 2 января 1989 года

 Живи и помни

Трагедия армянского народа многолика. Семьсот тысяч человек настигла беда. Это семьсот тысяч искореженных судеб. Сколько людей не дожили свое... Сколько остались инвалидами... А сколько не появятся на свет – об этом тоже сейчас задумываешься.

Немыслимо жестокий счет предъявила нам стихия за беспечность, за те уроки-предупреждения, что не пошли впрок. Варварские методы строительства, воровство в гигантских размерах – все это вопит сейчас из-под руин. Тысячи жертв – они и на совести строителей. Будем об этом помнить. Об этом и о многом другом...

«Как жить дальше?»

С Аней Семенцевой, студенткой Ленинаканского железнодорожного техникума, мы познакомились ночью на радиостанции при городском штабе. На той самой станции с позывными УГ7ГВБ, с которой поддерживают поисковую связь и казанские любители. Аня не захотела эвакуироваться, осталась помогать восстанавливать город.

– Я думала, беда всех уравняла, – размышляла Аня. – Ну какие тут могут быть национальные счеты? Наоборот! Если бы не помощь всего мира, разве столько народу спасли бы? Но есть люди, которых ничем не прошибешь! Я искала своих сокурсников, и вот на развалинах одного дома, смотрю, солдаты-спасатели докопались до молодого парнишки. Они не могли его освободить, несколько часов бились. И тут к солдату подскочил какой-то армянин, схватил его за ворог и стал кричать: «Он русский, русский. Ты армян откапывай, наша нация погибает!». Вы знаете, я не удержалась, бросилась на него, стала отталкивать. Я – женщина, голыми руками раскапываю, помогаю, как могу. А этот... Мужик ведь, молодой, сильный, а стоит, мерзнет да еще такие гадости говорит. Ну как такое можно стерпеть?!

Я не знаю, как мне жить дальше. Все внутри очерствело. Раньше боялась мертвецов, а теперь равнодушно смотрю. Трупом больше, трупом меньше... С ума, что ли, схожу? Воспоминания уже не давят. Я видела уцелевшего младенца, который отсосал мертвой матери пальцы, и спокойно могу говорить об этом. Все помню...

Когда началось землетрясение, Анна сидела в стоматологическом кресле, зажмурив от страха глаза. Визжала бормашина. Вдруг все как-то разом дернулось. Кресло, стена... Погас свет. А еще раньше в ушах появился сильный гул, и все задрожало, («Знаете, как будто танки за окном – все мелко-мелко дрожит и звякает»). И вдруг – сильный толчок. Врач бросилась к окну и стала лихорадочно дергать щеколду. Аня сразу побежала к двери. Пол буквально ускользал из-под ног, она несколько раз падала. В коридоре прямо перед ней рухнул стеклянный шкаф. Все метались, сшибая друг друга и спотыкаясь об упавших. В дверях была давка.

Аня выскочила на улицу. Там испуганно сбились в кучу врачи. Вдруг раздался душераздирающий крик. Она обернулась на него и помертвела. Падал дом. Рядом валился на бок другой. Такой же, пятиэтажный. И сзади, и впереди… Она тоже закричала – дико, по-звериному. Своего голоса не слышала. Все потонуло в этом хаосе, смешалось, разом пришло в движение.

Аня бросилась бежать. Ноги несли ее навстречу жутким картинам. Ей казалось, что из зубоврачебного кабинета она попала прямиком в ад. Потом пришла мысль, что она спит и все это снится... Но сон не кончался. Ее толкали, обгоняли, неслись навстречу. И тут она, холодея от ужаса, вспомнила: «Мама! Она же осталась в квартире!».

Мать была жива, она едва узнала в хрипящей, задыхающейся фигуре с безумными белыми глазами свою дочь. Они бросились друг к другу…

– Остальное не помню, – продолжала рассказ Аня. – Очнулась, смотрю – сижу под деревом. Мама зовет меня, зовет, кофточку на мне расстегивает, а у самой руки трясутся. До сих пор удивляюсь, как я сознание потеряла! Я ведь сильная, дзюдо занималась. Помню, еще когда бежала, на меня чуть не наехало машина. За рулем, смотрю, мужчина знакомый, из соседнего дома, Я бросилась к нему, стала умолять, чтоб довез. Он заматерился, И тут... Не знаю, что нашло на меня, я со всей силы как трахну кулаком по капоту! Поглядела – вмятина...

И еще одно поразившее воспоминание о первых минутах. Мародерство. У разрушенного магазина «Детский мир». Мужчина лихорадочно запихивает за пазуху какие-то вещи. До меня сперва не дошел смысл происходящего. Рядом раненые люди кричат, корчатся... А этот какие-то вещи тащит... Понимаете: вещи... тащит...

Аня, на протяжении всего повествования сдерживавшая себя, отворачивается. Рот ее сводит судорогой. Сквозь плотно сцепленные пальцы по лицу текут слезы.

Гюмрийцы

В Ленинакане жгли гробы. Это тоже символ перемен. Обстоятельства меняются, трансформируются на глазах, выдвигая ежедневно все новые и новые проблемы. На рабочем совещании городского штаба под председательством заместителя Председателя Совмина СССР Б. Е. Щербины о пробах говорилось еще 22 декабря. Мол, пора очищать от них улицы и дворы. А то впечатление, что маховик могильной индустрии, раскрученный на всю катушку, никак не может остановиться. Жители эту проблему решали по-своему. За неимением или из-за нехватки дров они жгли этот никому теперь не нужный мрачный дефицит, согреваясь его теплом.

Улица Ширакаци,205. В тесном каменном колодце коротали зимний вечер уцелевшие жители. Жаркое пламя лизало доски и стреляло вверх искрами. Из полуразрушенных домов выползали закутанные в шали и одеяла женщины, дети. Мужчины держались автономно, взбадривая себя чем-то из бутылки.

Первым к нам подошел молодой парень с повязкой на голове. Артуш Минасян оказался секретарем комсомольской организации завода «Компрессор».

– Меня спасли родители, – рассказывал Артуш. – В момент землетрясения я заводил машину около заводоуправления. Меня завалило обломками здания прямо за рулем. Да, наш завод сильно пострадал. Рухнули два цеха, столовая... Это я уже потом узнал. Когда все стихло, помню, кричал сильно, звал. Страшно было... Думал: пусть руки, пусть ноги отрежут, только бы голова целой осталась. Так мне хотелось хоть раз еще взглянуть на мир. Мать и отец сразу побежали на завод. Чудеса, сказывается, бывают на свете. Именно они и услышали мои крики... Наверное, в людях в такие моменты просыпаются сверхчувства. Мои родители – старые гюмрийцы, всякое повидали на своем веку...

Говорят, древнему Гюмри в наступившем году собирались отметить юбилей. Одно время его звали Александрополем, а с 1924 года переименовали в Ленинакан. Но и сейчас еще можно услышать: «Мы – гюмрийцы». Не знаю, насколько научно достоверно, что Ленинакану исполнилось три тысячи лет. Об этом я слышала от Артуша Минасяна. В энциклопедии упоминается лишь о том, что люди в этом месте обосновались.в пятом веке до нашей эры.

Впрочем, любая энциклопедия отстает от действительности. Ныне главу об Армении придется переписывать заново. Для сотен тысяч человек начался отсчет нового времени. Живущие да помнят об этом!

– Я вернулся домой из Николаева 6 декабря, – отвечал на наши расспросы пожилой художник-фотограф Вреж Арсенович Варданян. Когда это началось, успел вытолкнуть из дома жену. Младшая дочка, Лусине, она восьмиклассница, выпрыгнула из окна третьего этажа. Из ее класса спаслись всего несколько детей…

Вреж Арсенович плачет, загибая пальцы:

– Вся семья моего брата тоже погибла. Брат Оганес, жена его Роза, дочка Тамара, дочка Анничка, дочка Манэ, дочка Офелия, сын Авет... И зять Томик погиб...

Подошли другие жители двора и тоже стали загибать пальцы.

Из штабной хроники

Обычно репортеров не затащишь на совещания. Скучное это занятие. Но там, а зоне бедствия, попасть на совещание – верный способ получить наиболее свежую и достоверную информацию. Обо всем.

Зал полон руководителей союзно-республиканских масштабов, ни одного свободного местечка. Сплошные генералы и министры. И все простуженно кашляют. Докладывают с места, по вызову Щербины, в телеграфном стиле.

Грузия: «Завтра у нас освободятся пять 25-тонных кранов. Кому нужно?». (В зале хор: «Нам! Нам передайте!»)

Туркмения: «Сегодня ночью перейдем на роддом. Там еще должны быть восемь трупов».

Москва: «Вывозка строительного мусора сдерживается на Ереванском шоссе. Снова появились частные машины».

Щербина: «Мы же до говорились с представителями ГАИ! Кто их пропускает в город? Усилить посты».

Дорожники: «В 12.40 сегодня экскаватор ударил балку путепровода. Могло повредить железную дорогу. Экскаватор из Астрахани, машинист был пьян до бесчувствия. В кабине нашли пятилитровый баллон со спиртом».

Щербина: «Немедленно выслать его вон отсюда и на работу сообщить».

Железная дорога: «Поступает неукомплектованная техника. Есть также техника без хозяев. Организовано двенадцать подъездных путей, осталось провести освещение и телефон для передачи информации».

Руководство города: «Мы проверили весь уцелевший жилой фонд. 101 дом требует легкого ремонта. До 10 января закончим. Это трех-, двух-, четырехэтажные дома. В них можно разместить четыре тысячи семей. Плюс семь тысяч семей в уцелевших частных домах могут принять к себе родных и знакомых».

Дальше разговор шел об очистных сооружениях и емкостях для хранения мазута, предстоящих взрывных работах и контролем за расходом дизельного топлива…

Щербина: «Подумайте о снегоуборочной технике, дороги должны функционировать днем и ночью Все, совещание окончено. По местам, товарищи!»

Через пять минут в штабе уже не было ни одного министра и генерала. Ушли на свои объекты. Многие пешком. А через день, Щербина был прав, на город обрушилась сильная метель.

Уметь и не уметь…

В зоне бедствия еще с лихвой и неорганизованности, и безалаберности, и растерянности. Народу понаехало полно. И, как водится, когда ответственных слишком много, начинается безответственность. Информированность рядовых штабников порой на нуле.

– Мы из Томска. Группой приехали. Где-то здесь расположились наши с техникой...

– Вот списки, смотрите. – усталым бесцветным голосом отвечает человек в шинели.

– Казахские специалисты где находятся? В списках их нет.

– И наших нет, – возвращают тощие листочки томские товарищи.

– Не знаю. Идите в штаб РСФСР.

– Я директор обувной Фабрики. Нам нужны два мощных крана. Как не знаете, где взять? А кто знает?

Вопрос повисает в воздухе. Ильин, человек в шинели, поднимается из-за стола. Наверное, он и сам понимает всю бесполезность своего нахождения здесь. Подполковник запаса, работает ныне в Госстрое Армении. Вот приехал помогать, достав по этому случаю далеко запрятанную старую шинель и сапоги. Увы, организаторский дар в нем напрочь отсутствует.

И таких, как растерянный штабник Ильин, немало. Посетители, потыкавшись по кабинетам, все же находят какие-то концы. Хуже, когда в руки таким организаторам отдают реальную власть. Вот тогда всем плохо.

Липарит

В Ленинаканском аэропорту вступала в свои права бюрократия. Напрочь вылетевшая из колеи за те две недели, что Аэрофлот вывозил людей бесплатно, она пробуксовывала на каждой операции. Бессмысленно трепались человеческие нервы, а главное уходило время.

Уже два часа не мог дождаться пассажиров самолет, который взял на борт тяжелораненого. Две группы студентов-добровольцев пропускали через досмотр. Билетов на рейс продали больше, и каждый рвался к узенькой двери, пропихивая впереди себя огромные рюкзаки, сумки со спасательным снаряжением. Страшная давка, крики, мат.

Такого безобразия видеть еще не приходилось. И организовали его те, кому как раз и было поручено навести порядок. Старый, привычный... Командовал этим «парадом» аморфный мужчина, который, как нам сказали, прислан специально из Москвы, из Управления гражданской авиации.

– Слава богу, что его не было здесь в первые дни, – сказал Липарит. – Такого бы просто смяли, затоптали.

В экстремальной обстановке руководили работой служб не по должности и не по званию. Жизнь сама выявила организаторов, их беспрекословно слушались и подчинялись им.

Липарит Амаякян. Этого энергичного, крепкого парня с красным обветренным лицом запомнили, вероятно, многие тысячи пассажиров. Он был наземным диспетчером на летном поле.

Аэродром в сутки сажал до 250-300 самолетов всех типов. Половина из них – военнотранспортные Ил-76 с техникой на борту. Заштатный аэродром, принимавший обычно в день по 4-7 пассажирских рейсов, за четыре последовавших после землетрясения дня выполнил свою годовую нагрузку!

– Заход к нам ограничен не только горами, – рассказывал заместитель начальника аэропорта Самвел Аветисян, – но и приграничной зоной. Правительство Турции, предупрежденное о возможных нечаянных вторжениях в их воздушное пространство в связи с напряженной навигационной обстановкой над Ленинаканом, проявило готовность помочь находящимся в воздухе «бортам».

Старшие диспетчеры Геворг Маргарян. Самвел Шабаян, диспетчеры Аида Давтян, Эльвира Ми– насян, Хачик Хачатрян, Агаси Взрдеросян, Артур Исраелян, Сергей Аствазатуров, Арно Мхи– тэрян, Гарник Тонаян... Это они приняли на себя бешеный «девятый вал». В сверхэкстремальных условиях не допустили ни одной ошибки, ни одного нарушения безопасности полетов!

Трагедия вывела из строя две трети диспетчерского состава. Один человек погиб, остальные потеряли членов семей, родных. Смена, дежурившая в день землетрясения, еще двое суток не могла ни на минуту покинуть свои рабочие места, чтобы хоть что-то разузнать о судьбе своих близких.

На помощь ленинаканцам вскоре прибыли специалисты из других аэропортов. И среди них тоже были свои асы. Но, пожалуй, равного Липариту Амаяияну – по собранности, мгновенному ориентированию в обстановке – не нашлось никого. Летчик по профессии (второй пилот, приписан к Краснодарскому аэропорту), он заменил в эти дни на земле целый аппарат. А если быть точнее – двадцать шесть человек!

Уже во вторую нашу встречу, спустя две недели, он рассказывал:

– Помните, 10 декабря Михаил Сергеевич Горбачев прилетал в Ленинакан. И жена была с ним. Говорят, плакала, не могла слез сдержать, Горбачев даже сессию ООН бросил, душа болела у человека. Чисто по-человечески поступил. О политической оценке этого шага мы тут и без газет узнали сразу. Столько иностранных «бортов» со спасателями и грузами еще никто не принимал в мире. От души скажу, мы потрясены всем этим. Спасибо и правительству, и всем людям. Это братство в чистейшем виде! Народ этого в веках не забудет. Это не просто слова.

Еще скажу. Я руководил эвакуацией больных, и счет шел на минуты. Ведь люди на руках умирали… Имел ли кто моральное право в такое время останавливать работу порта? Да, наверное, так принято в целях охраны членов правительства. Но не в таких экстремальных условиях, когда надо было спасать пострадавших людей, быстрее вывозить их. Кстати, сам Горбачев минуты лишней здесь не провел. Сразу поехал в город встречаться с людьми, осматривать руины. А охрана здесь кордон выставила. Зачем?

Такое непонимание ситуации – обидно и горько. Каждый в своем деле должен быть профессионалом, примером служения людям.

На сколько нас хватит?

В здании Казанского вокзала столицы, продираясь к кассам, в гомоне текущей сзади толпы вдруг выловила фразу: «Армянское землетрясение бы сюда, тряхануть это скопище мешочников!». Сказано было даже без злости. С ленивым презрением. Так, чтобы слышали.

Я оглянулась. Сытое лицо, взгляд спокойный, выжидающий. Вцепиться бы в глаза этому черному юмористу! Не сомневаюсь: окажись в толпе хоть один из тех парней, которые, задыхаясь в пыли и сбивая в кровь руки, вытаскивали из руин тела погибших, он бы показал этому холеному цинику, как под ногами может затрястись земля. Но людской поток лился равнодушно, сгибаясь под тяжестью неподъемных узлов, мешков, чемоданов...

Мы выбрались из зоны бедствия всего каких-то три часа назад, и было дико вновь увидеть многое из того, к чему привыкли, на что раньше просто махали рукой.

Такая трагедия случилась! Неужели до людей это не дошло? Не выдаем ли мы желаемое за действительное, когда говорим о горе, потрясшем всех? Помню телерепортаж Белянчиковой, встречавшей самолет из Армении. Тогда у всех нас осталось незыблемое мнение, что каждый эвакуированный раненый, доставленный в столицу, будет встречен, получит экстренную врачебную помощь.

На борту нашего лайнера, прибывшего в Домодедово, тоже был тяжелораненый. Страшно смотреть на умирающего человека... Полтораста с лишним пассажиров молча выгрузились из салонов и своим ходом пошли к аэровокзалу. Мы долго оглядывались в надежде увидеть машину «скорой помощи».

Как все это понять? Как расценить? Пошумели, поговорили, и – отбой? Ненадолго же нас хватило...

Суровые трагические будни не кончились. И еще долго не кончатся. Помнить бы об этом всем живущим.

Раиса ЩЕРБАКОВА, наш спецкор

«Вечерняя Казань», 10 января 1989 года