«Музы нас познакомили заочно»

23 июля 2010 года

 4 сентября 1833 года Казань посетил русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, которой, путешествуя по российским городам, собирал материалы по истории Пугачевского восстания.

Несколько дней¸ которые он провел в Казани, изучены по минутам. На нашем сайте вы найдете фрагмент книги Юрия Славянского «Поездка А.С.Пушкина в Поволжье и на Урал», которая была издана в Татарском книжном издательстве в 1980 году.

Воспоминания жены профессора Императорского Казанского университета Карла Фукса об этом ценны не столько фактическими данными, сколько эмоциональным восприятием знакомства с известным поэтом.

«Описание» Александры Андреевны Фукс с посвящением Елене Николаевне М.....ке опубликованы в книге «Карл Фукс о Казани, Казанском крае. Научно-биографический очерк» (Казань, фонд «Жиен», 2005). А впервые они появились в «Прибавлениях к Казанским губернским ведомостям» в 1844 году (№ 2).

 Как трогательно ты описываешь свое сожаление о смерти нашего незабвеннаго Пушкина! И кто же из Русских не уронил горячую слезу горести, услыхав о такой невозвратимой потере?.......

Тебе грустно, Елена, и потому ты можешь постигнуть, каково было мне; ты только читала его творения, а я знала его лично, имела с ним переписку и успела обратить на себя его особенное внимание.[...]

Ты желаешь, чтобы я описала тебе короткое пребывание Пушкина в Казани. С удовольствием исполняю твое желание, и посвящаю тебе это описание. 

– Я люблю тебя, Елена; ты одна пожелала разгадать и понять меня, ты долго разделяла со мною и радость, и горе, и приятныя часы, проведенныя в Панове, и скучные дни в Казани, и минуты поэтическаго вдохновения и восторженнаго чувства к нашим любимым поэтам.

833 года 6-го Сентября, задумавшись, сидела я в своем кабинете, ожидая к себе нашего известнаго поэта Баратынскаго, который обещался заехать проститься и грустила о его отъезде. Баратынский вошел ко мне в комнату с таким веселым лицем, что мне стало даже досадно. Я приготовилась было сделать ему упрек за такой равнодушный прощальный визит, но он предупредил меня, обрадовав меня новостью о приезде в Казань Александра Сергеевича Пушкина, и о желании его видеть нас.

Надобно признаться, что такая неожиданная и радостная весть заставила меня проститься с Баратынским гораздо равнодушнее, нежели как бывало прежде. 7 Сентября, в 9 часов утра, муж мой ездил провожать Баратынскаго, видел там Пушкина, и в полчаса успел так хорошо с ним познакомиться, как бы они уже долго жили вместе. Пушкин ехал в Оренбург, собирать сведения для истории Пугачева, и по той же причине останавливался на одни сутки в Казани.

Он знал, что в Казани мой муж, как старожил, постоянно занимавшийся изследованием здешняго края, всего более мог удовлетворить его желанию, и потому, может быть, и желал очень с нами познакомиться.

В этот же день, поутру, Пушкин ездил, тройкою на дрожках, один к Троицкой мельнице, по Сибирскому тракту, за десять верст от города; здесь был лагерь Пугачева, когда он подступал в Казани. За тем, объехав Арское поле, был в крепости, обошел ее кругом и потом возвратился домой, где оставался целое утро, до двух часов, и писал.

Обедал у Е.П. Перцова, с которым был знаком еще в Петербурге; там обедал и муж мой.

В шесть часов вечера мне сказали о приезде к нам Пушкина. Я встретила его в зале. Он взял дружески мою руку с следующими ласковыми словами: «Нам не нужно с вами рекомендоваться; музы нас познакомили заочно, а Баратынский еще более.»

С К. Ф. они встретились, как уже коротко знакомые. Мы все сели в гостиной. Ты знаешь, что я не могу похвалиться ни ловкостью, ни любезностью, особенно при первом знакомстве, и потому долго не могла придти в свою тарелку; да к тому же и разговор был о Пугачеве; мне казалось не ловко в него вмешиваться.

Напившись чаю, Пушкин и К. Ф. поехали к Казанскому первой гильдии купцу Крупеникову, бывшему в плену у Пугачева, и пробыли там часа полтора; возвратясь к нам в дом, у подъезда, Пушкин благодарил моего мужа: «Как вы добры, Карл Федорович, сказал он; как дружелюбно и приветливо принимаете нас путешественников!... Для чего вы это делаете? Вы теряете вашу приветливость по напрасну: Вам из нас никто этим не заплатит; мы так поступаем; мы в Петербурге живем только для себя.»

Окончив говорить, он так сильно сжал руку моего мужа, что несколько дней на ней были знаки ногтей. Пушкин имел такие большие ногти, что мне право они показались не менее полувершка. По возвращении от Крупеникова, прислали за моим мужем от одного больнаго; он хотел было отказаться, но Пушкин принудил его ехать. Я осталась с моим знаменитым гостем одна; я, признаюсь, не была этим довольна, он тотчас заметил мое смущение и своею приветливою любезностию заставил меня с ним говорить, как с коротким знакомым.

Мы сели в моем кабинете. Он просил показать ему стихи, писанные ко мне Баратынским, Языковым и Ознобишиным, читал их все сам вслух, и очень хвалил стихи Языкова.

 – Потом просил меня непременно прочитать стихи моего сочинения. Я прочла сказку: Жених, и он, слушая меня, как бы в самом деле хорошаго поэта, вероятно из любезности, несколько раз останавливал мое чтение похвалами, а иные стихи заставлял повторять, и прочитывал сам.

После чтения он начат меня распрашивать о нашем семействе, о том, где я училась, кто были мои учители; разсказывал мне о Петербурге, о тамошней разсеянной жизни, и несколько раз звал меня туда приехать: «Приезжайте, пожалуйста, приезжайте; я познакомлю с вами жену мою; поверьте, мы будем уметь отвечать вам за Казанскую приветливость не Петербургскою благодарностью».

Потом разговоры наши были гораздо откровеннее; он много говорил о духе нынешняго времени, о его влиянии на литературу, о наших литераторах, о поэтах, о каждом из них сказал мне свое мнения, и наконец прибавил: «Смотрите, сегодняшний вечер была моя исповедь; чтобы наши разговоры остались между нами».

Мой муж и Перцов приехали уже в десять часов, нашли нас в дружеской беседе, и поддержали наш литературный разговор. Пушкин, говоря о Русских поэтах, очень хвалил роднаго моего дядю, Гаврилу Петровича Каменева, возвратился опять в мой кабинет, чтобы взглянуть на его портрет, и, посмотрев на него несколько минут, сказал: «Этот человек достоин был уважения; он первый в России осмелился отступить от классицизма. Мы, Русские романтики, должны принести должную дань его памяти: этот человек много бы сделал, ежели бы не умер так рано.»

Он просил меня собрать все сведения о Каменеве и обещал написать его биографию. Пушкин, без отговорок, не смотря на то, что располагался до света ехать, остался у нас ужинать и за столом сел подле меня. В продолжение ужина разговор был о магнетизме. Карл Федорович не верит ему, потому что очень учен, а я не верю, потому что ничего тут не понимаю. Пушкин старался всевозможными доказательствами нас уверить в истине магнетизма.

«Испытайте, говорил он мне, когда вы будете в большом обществе, выберите из них одного человека, вовсе вам незнакомаго, который сидел бы к вам даже спиною, устремите на него все ваши мысли, пожелайте, чтобы незнакомец обратил на вас внимание, но пожелайте сильно, всею вашею душою, и вы увидите, что незнакомый, как бы невольно, оборотится и будет на вас смотреть».

– Это не может быть, сказала я; как иногда я желала, чтобы на меня смотрели, желала и сердцем и душою, но кто не хотел смотреть, не выглянул ни разу. Мой ответ разсмешил его. «Неужели это с вами случалось? О нет, я этому не поверю; прошу вас, пожалуйста, верьте магнетизму, и бойтесь его волшебной силы; вы еще не знаете, какия он чудеса делает над женщинами?»

– Не верю и не желаю знать, отвечала я. – «Но я вас уверяю, по чести, продолжал он, я был очевидцем таких примеров, что женщина, любивши самою страстною любовию, при такой же взаимной любви, остается добродетельною; но были случаи, что эта же самая женщина, вовсе не любивши, как бы невольно, со страхом, исполняет все желания мущины, даже до самоотвержения. Вот это-то и есть сила магнетизма».

Я была очень рада, когда кончился разговор о магнетизме, хотя занял его другой, еще менее интересный, о посещении духов, о предсказаниях, и о многом, касающемся суеверия. «Вам, может быть, покажется удивительным, начал опять говорить Пушкин, что я верю многому невероятному и непостижимому; быть так суеверным заставил меня один случай.

Раз, пошел я с Н. В. В. ходить по Невскому проспекту и из проказ зашли к кофейной гадальщице. Мы просили ее нам погадать, и, не говоря о прошедшем, сказать будущее. «Вы, сказала она мне, на этих днях встретитесь с вашим давнишним знакомым, который вам будет предлагать хорошее по службе место; потом, в скором времени, получите через письмо неожиданныя деньги; а третие, я должна вам сказать, что вы кончите вашу жизнь неестественною смертию»...

Без сомнения, я забыл в тот же день и о гадании и о гадальщице. Но, спустя недели две после этого предсказания, и опять на Невском проспекте, я действительно встретился с моим давнишним приятелем, который служил в Варшаве при Великом Князе Константине Павловиче и перешел служить в Петербург; он мне предлагал и советовал занять его место в Варшаве, уверяя меня, что Цесаревич этого желает.

Вот первый раз после гадания, когда я вспомнил о гадальщице. Чрез несколько дней после встречи с знакомым, я в самом деле получил с почты письмо с деньгами; и мог ли я ожидать их? Эти деньги прислал мой лицейский товарищ, с которым мы, бывши еще учениками, играли в карты и я его обыграл. Он, получа после умершаго отца наследство, прислал мне долг, который я не только не ожидал, но и забыл об нем.

Теперь надобно сбыться третьему предсказанию, и я в этом совершено уверен»... Суеверие такого образованнаго человека меня очень тогда удивило; я упомянула о том в первом письме из Чебоксарской поездки, напечатанной в 1833 году.

После ужина Пушкин опять пошел ко мне в кабинет. Пересматривая книги, он раскрыл сочинения одного Казанского Профессора; увидав в них прозу и стихи, он опять закрыл книгу и, как бы с досадою, сказал: «О, это проза и стихи! Как жалки те поэты, которые начинают писать прозой; признаюсь, ежели бы я не был вынужден обстоятельствами, я бы для прозы не обмакнул пера в чернилы»...

Он просидел у нас до часу и простился с нами, как со старыми знакомыми; несколько раз обнимал моего мужа и, кажется, оставил нас не с притворным сожалением, сказавши при прощании: «Я никак не думал, чтобы минутное знакомство было причиною такого грустнаго прощания; но мы в Петербурге увидимся.»

На другой день я встала в пять часов утра, написала на проезд нашего знаменитаго гостя стихи, и послала их в восемь часов к Пушкину, но его не было в Казани; он выехал на разсвете в Оренбург, а ко мне оставил письмо.

Я, простившись с ним, думала, что его обязательная приветливость, была обыкновенною светскою любезностию, но ошиблась. До самаго конца жизни, где только было возможно, он оказывал мне особенное расположение; не писав почти ни к кому, он писал ко мне несколько раз в год и всегда собственною своею рукою; познакомил меня заочно со всеми замечательнейшими русскими литераторами, и наговорил им обо мне столько для меня лестнаго, что я, по приезде моем в Москву и в Петербург, была удостоена их посещением...

Опубликовано в «Прибавлениях к Казанским губернским ведомостям», 1844 г., № 2.

Цитируется по книге «Карл Фукс о Казани, Казанском крае. Научно-биографический очерк» (Казань, фонд «Жиен», 2005).