Время и личность. О Назибе Жиганове

Виль Мустафин

13 декабря 2010 года

Поэт Виль МУСТАФИН был дружен с супругами Жигановыми, бывал в их доме. 31 июля 2003 года он опубликовал в газете «Республика Татарстан» свои воспоминания о композиторе.

Второго июня, в день памяти Назиба Жиганова, как обычно, на кладбище у могилы композитора собрались родные и близкие – те, кто помнят и любят Назиба Гаязовича.

Звучали немногословные речи, в которых неизменно отмечалась его многогранная и плодотворная деятельность в становлении и развитии национальной музыкальной культуры. Вспоминали и о созданных им «прижизненных памятниках»: первой татарской симфонии, первой татарской опере, Союзе композиторов Татарстана, Казанской консерватории и специальной детской музыкальной школы при ней, симфоническом оркестре...

Повспоминали и разошлись – всяк по своим делам...

И потекли своим чередом «творческие будни» и «общественно-культурные мероприятия», в которых имя композитора не будет даже упомянуто, а если и упомянут в каких-нибудь «мемуарах» или музыковедческих опусах, то если не в уничижительных, то скорее всего в неблагожелательных тонах.

Правда, вроде бы поутихла оголтелая травля, сопровождавшая композитора при жизни, и особенно в его последние годы. Во многом этому способствовала принципиальная, жесткая позиция писателя Диаса Валеева, опубликовавшего в начале 1995 года в трех номерах газеты «Республика Татарстан» резкую отповедь клеветникам Жиганова под броским заголовком «Когда уничтожают даже мертвых».

После долгой закулисной возни Казанской консерватории все же было присвоено имя Назиба Жиганова – ее создателя и бессменного руководителя в течение сорока трех лет. Опять же после долгих и необъяснимых проволочек на могиле Жиганова было установлено надгробье с бюстом композитора работы петербургского скульптора Аникушина.

К девяностолетию со дня рождения композитора состоялось официальное открытие мемориального музея-квартиры Назиба Жиганова в доме, где он прожил свои последние годы. (Но снова с сожалением замечу, что музей до сего времени не готов функционировать в полном объеме ввиду тесноты и проволочек с обеспечением его дополнительной площадью.)

Отрадно, что в Казани не перевелись еще люди, вроде бы далекие от музыкальных кругов, но осознающие роль и значение Жиганова в развитии национальной культуры. В 93-й казанской гимназии создан уникальный школьный музей композитора, в котором дети под руководством педагога-энтузиаста Эды Валерьевны Дугиной ведут интересную исследовательскую и просветительскую работу.

Также к девяностолетию со дня рождения Н.Г.Жиганова в оперном театре состоялся торжественный вечер, который завершился большим концертом из произведений композитора. И здесь мне хочется особо отметить чуткий подход и поистине вдохновенную работу композитора Анатолия Борисовича Луппова.

С воодушевлением были приняты слушателями подготовленная им к юбилейному концерту симфоническая сюита из балета Жиганова «Нжери» и его же переложения для скрипки, виолончели и флейты музыкальных фрагментов этого балета. Кроме того, в рамках юбилея был проведен конкурс молодых исполнителей фортепьянных произведений Назиба Жиганова.

К слову, при подготовке к нему обнаружилось полное отсутствие нотного материала. Конкурс смог состояться лишь благодаря поддержке сыновей композитора Рустема и Ивана, издавших в Москве на свои средства нотную серию «Юному музыканту». В Казани же за пятнадцать лет после ухода Назиба Гаязовича из жизни, не было издано ни строчки из его богатейшего музыкального наследия.

Подобное положение сложилось не только с нотными материалами, но и с музыковедческими исследованиями творчества нашего великого земляка. После монографии Я.Гиршмана «Назиб Жиганов», выпущенной московским издательством «Советский композитор» в 1975 году, не издано ни одного серьезного исследования. Кандидатская диссертация, посвященная музыке Жиганова, была подготовлена и защищена Зульфирой Салеховой в стенах Московской консерватории. Казанская же консерватория за все это время не подготовила ни одного «жигановеда».

В сборнике статей «Назиб Жиганов. Контексты творчества», изданной Казанской консерваторией в 2000 году, я не встретил имен молодых музыковедов, за исключением, пожалуй, уже упомянутой З.Салеховой и В.Дулат-Алеева.

В этой книге мое внимание привлекли несколько моментов.

Во-первых, редактор и составитель сборника Дулат-Алеев признает Назиба Жиганова «едва ли не самой крупной фигурой татарской музыкальной культуры ХХ века». Вот это «едва ли не» меня несколько позабавило и, конечно же, насторожило.

Во-вторых, меня озадачили те «новаторские критерии», по которым все творчество композитора делится на три части, означенные «контекстами»: «советский композитор», «татарский композитор» и «композитор-мастер» (статьи сборника разбиты на три соответствующих раздела).

В-третьих, меня поразило то упорство, с каким В. Дулат-Алеев подчеркивает именно «советскость», «партийность» композитора, утверждая, что «творчество Назиба Жиганова было, безусловно,.. одним из украшений «фасада» советского искусства».

Признавая, что Жиганов входил «в число тех, кто направляет творческую жизнь общества», редактор как бы сетует по поводу того, что «случаи использования Жигановым своего влияния в «разрушительных» целях истории не известны». Редактор, по-видимому, достаточно молод и недопонимает, что термин «советский» нам, пережившим эту эпоху, никакого конкретного смысла не несет, так как «советскими» людьми были и апологеты системы, и ее враги, восторженные прислужники властей и слепые послушники толпы. Принадлежали системе и выдающиеся личности.

В связи с этим мне хотелось бы вспомнить всего три факта биографии Назиба Гаязовича Жиганова, три поступка, которые на меня произвели глубочайшее впечатление. Факты эти известны людям старшего поколения и неоднократно фигурировали в различного рода воспоминаниях и мемуарах, но приводились порознь, – разными людьми и по различным поводам.

Я полагаю, что собранные вместе, они ярче высвечивают нравственные основы личности этого незаурядного Человека и Гражданина.

ПЕРВЫЙ связан с поэтом Мусой Джалилем – самым близким другом Назиба Жиганова, автором либретто оперы «Алтынчеч».

...Послевоенные годы. Имя Джалиля муссируется не только в частных разговорах и пересудах, но и в официальных выступлениях и прессе как имя предателя и изменника Родины. Подробностей о судьбе попавшего в плен поэта-фронтовика никто не знает, но свой «вердикт» власти уже вынесли: изменник, предатель, враг...

Причем эту клевету повторяли на все лады многие известные деятели татарской культуры, близко знавшие Мусу...

На этом фоне жесточайшей травли Назиб Жиганов пишет оперу «Поэт» (либретто Ахмеда Файзи). В 1947 году опера ставится на сцене Казанского оперного театра. Поэт предстает перед слушателем и зрителем как верный сын своего народа, как истинный патриот Отечества. Хотя поэт в опере носит имя Нияза Уралова, все, знавшие Мусу Джалиля, поняли, кто был прототипом главного героя. Более того, либретто оперы, изложенное, как обычно, в программке спектакле, предваряет вступительная статья авторов – Назиба Жиганова и Ахмеда Файзи, где в первых же строках сказано:

«Героическая судьба добровольно ушедших на фронт и павших смертью храбрых – поэтов Ф.Карима, М.Джалиля, Н.Баяна, А.Кутуя и др. послужила основой сюжета. Герой оперы Нияз Уралов – обобщенный образ этих реальных героев».

Поднялась дикая свистопляска вокруг постановки и на официальных собраниях, и в прессе, сопротивляться которой у композитора сил хватило лишь на шестнадцать спектаклей. Затем опера была исключена из репертуара театра. Но все же шестнадцать раз Назибу Гаязовичу удалось показать, публично продемонстрировать истинное, чистое и светлое лицо своего друга. И не в боязливых перешептываниях на кухне, а вслух и громко – на главной сцене столицы республики, перед многочисленной аудиторией слушателей.

Чем в те злополучные времена рисковал автор оперы, так демонстративно отстаивая гражданскую непорочность «изменника родины», даже страшно представить...

Когда через несколько лет обнаружилась рукопись «Моабитской тетради» и вскрылась вся правда о поэте, композитору было предложено восстановить спектакль, но Жиганов отказался наотрез. В памяти еще были свежи эпитеты, употребленные в отношении этой постановки: «лишенная исторической правды», «чуждая духу советского человека», «безыдейное произведение».

А о герое оперы было сказано: «Вместо поэта-фронтовика, добровольно ушедшего в действующую армию, мы видим подчас безвольного человека, чьи поступки могут вызвать только осуждение». (Цитирую по рецензии, опубликованной в газете «Красная Татария» от 30 декабря 1947 года.)

Лишь по прошествии нескольких лет композитор напишет оперу «Джалиль», которая с грандиозным успехом пройдет по сценическим площадкам Казани, Москвы и Праги и вызовет широкий резонанс музыкальной общественности.

Напомню, что Назиб Гаязович скончался в Уфе в день концертного исполнения там новой редакции оперы «Джалиль», завершившегося невиданным триумфом, после которого он произнес последнюю в своей жизни фразу: «Неужели нужно уезжать из Казани, чтобы услышать такое?..»

ВТОРОЙ эпизод, о котором я хотел бы напомнить, произошел в те же пятидесятые годы.

В 1947 году в Казань в полном составе приехал джаз-оркестр Олега Лундстрема. Фортуна, вероятно, решила сыграть очередную «шутку» с музыкантами, поскольку их возвращение из далекого Китая на «историческую родину» совпало с активизацией в нашей стране идеологической борьбы за «чистоту» отечественного искусства.

В 1948 году выходят одно за другим постановления ЦК «О журналах «Звезда» и «Ленинград», «О кинофильме «Большая жизнь», «Об опере В.Мурадели «Великая дружба». Последнее непосредственно посвящено музыкальной жизни. И хотя в нем речь идет о музыке серьезной – оперной и симфонической, а уничижению подвергаются имена таких композиторов, как Шостакович, Прокофьев, Хачатурян, Шебалин, Попов, Мясковский, творчество которых «сильно отдает духом... буржуазной музыки Европы и Америки, отображающей маразм буржуазной культуры...», подобные же ярлыки навешивались на всю современную советскую музыку. И особенно это проявилось в отношении к джазовой музыке, которая еще на заре зарождения соцреализма была названа «музыкой толстых».

Ясно, что в этой ситуации музыкантам оркестра Олега Лундстрема нечего было и помышлять о продолжении в Казани карьеры, успешно начатой ими в Шанхае. Но ничего, кроме джаза, они играть не хотели да и не умели. Вопрос выживания, и не какого-то «культурно-виртуального», а сугубо физического стал перед приезжими музыкантами, что называется, «в полный рост».

И вот тут им на помощь пришел Назиб Жиганов. Он организовал поступление музыкантов оркестра в Казанскую консерваторию, уже третий год им руководимую. Дело осложнялось тем, что у джазменов не было не только специального среднего (на уровне училища) музыкального образования, но и документов об окончании средней школы советского образца. Тогда Назиб Гаязович едет в Москву и добивается разрешения Министерства культуры, в порядке исключения, принять музыкантов оркестра в консерваторию.

«Шанхайцы» успешно заканчивают консерваторию, получают высшее музыкальное образование и советские дипломы. Наиболее преуспевшие в учебе Олег и Игорь Лундстремы, Анатолий Гравис и Георгий Осколков были оставлены в консерватории преподавателями, остальные же – до прихода лучших для джаза времен – поступили на работу музыкантами в оркестр оперного театра и другие музыкальные коллективы Казани. А та роль, какую сыграл впоследствии воссозданный оркестр Олега Лундстрема в становлении и развитии джазовой музыки в России, общеизвестна...

ТРЕТИЙ случай, на котором мне хотелось бы остановить внимание, произошел уже в начале шестидесятых. Жил в те годы в Казани художник Алексей Аникеенок. Фронтовик, после войны он заканчивает Казанское художественное училище, пишет картины. Причем пишет очень много, ярко и современно. Но вот незадача: пишет он свои картины в манере, никак не соответствующей общепринятым нормам соцреализма.

Союз художников такую живопись игнорировал: ни мастерской тебе, ни выставок. Без выставок художник еще как-то обходился, организуя их прямо у себя в маленькой комнатушке, где проживал вместе с женой. Благо, что желающих взглянуть на его творения находилось предостаточно. А вот без мастерской – беда сущая.

Мыкался Алексей годами: то пустующий садовый домик кто-то уступит ему на лето, то в заброшенной барже удастся соорудить подобие ателье художника. Но в основном – на пленэре, то бишь на природе, или же в своей каморке.

Среди друзей художника была и Светлана Жиганова, старшая дочь Назиба Гаязовича, которая как-то рассказала отцу о мытарствах художника и показала несколько его работ. Назиб Гаязович пригласил Алексея к себе в консерваторию, привел его в один из классов и сказал: «Вот это и будет пока ваша мастерская».

А чтобы не было лишних разговоров, в «мастерскую» принесли несколько портретов композиторов работы знаменитого художника Николая Фешина, которые принадлежали консерватории. Расставили их вдоль стен – якобы, для реставрации...

Именно такую «легенду» в случае неуместных вопросов придумал художнику Жиганов, чтобы объяснить его появление в стенах консерватории. Хотя Алексей Аникеенок и не долго проработал в консерваторской «мастерской» (вскоре ему было предложено другое, более удобное помещение в соборе Петра и Павла), но факт остается фактом: именно Жиганов, первым из официальных деятелей культуры, поддержал художника в тяжелейший период его жизни.

Я мог бы привести и другие примеры человеческой самоотверженности Назиба Гаязовича, но полагаю, что и этих трех эпизодов более чем достаточно, чтобы оценить по достоинству нравственное величие личности музыканта и гражданина Назиба Жиганова.

Виль МУСТАФИН, поэт

«Республика Татарстан», 31 июля 2003 года