Как снимали Жиганова

15 мая 2001 года

Для любителей музыки небезынтересно прочитать беседу Галины Зайнуллиной с заслуженным деятелем искусств РФ и РТ, музыковедом Юлдуз  Накиповной ИСАНБЕТ, в которой они вспомнили события 1977 года, когда в Татарской АССР впервые за многие годы поменялся председатель правления Союза композиторов.

В начале 2001 года в Татарстане широко отмечалось 90-летие со дня рождения выдающегося татарского композитора, народного артиста СССР Назиба Жиганова. Автор 8 опер, 3 балетов, 17 симфоний и других ярких сочинений, он вошел в историю татарской музыкальной культуры и как крупный музыкально-общественный деятель – председатель правления Союза композиторов ТАССР (1939-1977), ректор Казанской консерватории (1945-1988), которая сейчас носит его имя.

В юбилейные дни печать уделила большое внимание некоторым драматическим моментам его биографии. Об одном из них корреспондент газеты "Звезда Поволжья" Галина Зайнуллина беседовала  с заслуженным деятелем искусств РФ и РТ, музыковедом Юлдуз  Накиповной ИСАНБЕТ.

– В 1977 года на IV съезде композиторов ТАССР после 38 лет руководства организацией Н.Г. Жиганов не получил необходимого числа голосов для избрания на должность председателя правления на новый срок. Как и почему это произошло?

– На первый взгляд, все произошло самым демократическим образом. Исход дела решило тайное голосование членов Союза композиторов.

– Почему же «на первый взгляд»?

– В те глубоко застойные брежневские времена подобные вопросы решались не на съездах или общих собраниях, а в обкомах КПСС или других партийных органах. Результат выборов даже на самые маленькие должности в нашей стране был предрешен заранее. Это были не выборы, а назначения, не избрания, а снятия с работы...

–То есть Вы хотите сказать, что смещение Жиганова с поста председателя правления произошло по инициативе Татарского обкома, а члены Союза композиторов послушно выполнили его волю?

– Нет. Под «первым взглядом» я имею в виду нечто иное, о чем скажу чуть позже. Можно не сомневаться, что на этот раз обком был на стороне Жиганова.

Поражение Жиганова означало и поражение обкома, его кадровой политики. Когда власть хотела кого-нибудь убрать, она как-то обосновывала это. Смещения с постов, подобные жигановскому, обычно готовились и были ожиданными. Им предшествовала публичная критика, пусть даже не убийственная, а, как тогда говорили, дружеская. Публиковались если не статьи, то хотя бы строки замечаний в каких-то материалах, называлось имя будущей  жертвы, произносились положенные ритуальные слова на совещаниях разного уровня. Обществу посылался сигнал об имеющихся в высоких инстанциях мнениях, и оно послушно поступало так, как ему намекали.

На этот раз никаких шагов в этом роде не предпринималось. Хотя должна заметить, время идиллической дружбы Жиганова с обкомовскими деятелями были позади. Его отношения с секретарем по идеологии Мурзагитом Валеевым и с зав. отделом культуры Мударрисом Мусиным часто были очень напряженными. Но за годы работы в обкоме те, кажется, постепенно привыкли к относительной независимости Назиба Гаязовича и вроде бы отказались от поползновений подмять его под себя.

Что касается первых секретарей, они всегда поддерживали Жиганова, которого считали «парадной вывеской» республики, музыкальной визитной карточкой. Именно поэтому любой конфликт с Назибом Гаязовичем приводил к неизбежному поражению конфликтующего. При любом положении дел обком брал сторону Жиганова, а не закона и справедливости.

– Но в одной из статей историка Б. Султанбекова говорится, что пресловутая статья М. Нигмедзянова, появление которой обычно оценивают как попытку вбить последний гвоздь в гроб Жиганова, была написана по заказу обкома. Это не согласуется с Вашими словами о постоянной поддержке им Жиганова.

– Статья Нигмедзянова появилась в другие времена, спустя 10 лет после событий, о которых мы говорим. Тогда секретарем по идеологии сидел уже Раис Беляев, бывший первый секретарь Набережночелнинского (Брежневского) горкома.

Много сделавший для строительства «КамАЗа», Беляев был человек,  очень далекий от искусства и культуры. Разговаривая с Назибом Гаязовичем так, как он привык накачивать камазовских прорабов, Беляев никак не мог понять, почему он не тушуется перед ним, как эти самые прорабы. Жиганов не вписывался в систему отношений Беляева с людьми, мешал ему.

Статью Б. Султанбекова я тоже читала, и она навела меня на следующее предположение. Действительно, разгромная статья в «Советской культуре» могла быть напечатана только  с согласия или по заказу  Татарского обкома.  Но не было ли большего?

Статья очень небрежная, в ней много  фактических ошибок, которых трудно ожидать от музыковеда уровня Нигмедзянова. И вот я думаю: а сам ли он ее писал? Может быть, в устной беседе или под магнитофонную запись он изложил свои взгляды на деятельность Жиганова, а обкомовские в меру понимания сказанного приготовили из этого статью сами?

Но в 1977 году без санкции обкома лишить Жиганова должности было невозможно.

– А как же тогда это все же произошло?

– Не вопреки обкому, не по свободному волеизъявлению, а в результате тайного сговора. Тайного от всех, даже недоброжелателей Жиганова вне Союза композиторов, потому что утечка информации о готовившемся событии могла привести к срыву задуманного.

Дело в том, что попытки «скинуть» Жиганова предпринимались и на двух предыдущих отчетно-выборных съездах, но оканчивались неудачей. После предварительных переговоров с отдельными членами Союза, недовольными Назибом Гаязовичем, и комплектацией необходимого числа сторонников недопущения его избрания на новый срок всегда находился кто-нибудь, кто накануне съезда шел с повинной в обком, после чего туда вызывалась вся партгруппа Союза, которой в порядке партийной дисциплины предписывалось проголосовать за Жиганова. Так обеспечивалось прожигановское большинство голосов.

На сей раз обком ничего не подозревал. Я имею в виду организацию, но с некоторой долей натяжки могу допустить, что кто-то лично из некрупных функционеров без согласования со своим руководством благословил заговорщиков.

– Если был, как Вы говорите, заговор, кто-то должен был возглавить дело. Вы знаете организаторов этой акции?

– В общем-то, и главари, и большинство голосовавших против Назиба Гаязовича видны невооруженным глазом или легко вычисляемы по их последующему поведению. Но если я начну перечислять фамилии, кто-то из бывших членов тайной группы может начать уверять, что он всегда был приверженцем Назиба Гаязовича и всю свою жизнь только и делал, что поддерживал его при всех обстоятельствах.

Мне не хочется давать для этого повод. Но о некоторых фактах, известных мне от участников и очевидцев событий, расскажу. Сама же я тогда еще не была членом Союза композиторов, что спасло меня от участия в этом неблаговидном во всех отношениях деле.

Одним аз авторов предвыборной кампании был, скорее всего, зам. главного редактора издательства «Советский композитор» московский композитор Эдуард Хагагортян. В 1989 году вместе со многими участниками поездки на Эдинбургский фестиваль я остановилась в гостинице Союза композиторов в Москве. Туда на посиделки заглянула дочь Хагагортяна Нана, тоже композитор, и когда в общей беседе разговор как-то перекинулся на казанские дела, оказалось, что Нана Хагортян в курсе многих наших событий. Над чем-то она иронизировала, над чем-то смеялась, что-то ее раздражало.

Слушать ее было очень интересно. Из рассказанного Наной стало ясно, что в их доме довольно часто бывали гости из Казани, которые вечно обсуждали свои союзовские дела, строили далеко идущие планы, и в какие-то периоды их длительные заседания становились уже обременительными. Эдуард Хагагортян помогал им выстроить линию поведения.

– Чем же не устраивал Хагагортяна Жиганов? Какие у него могли быть к Жиганову счеты?

– Трудно сказать. Теоретически можно предположить, что Назиб Гаязович, как один из секретарей Союза композиторов СССР, мог помешать каким-то планам Хагагортяна. Я помню, как на одном из съездов носились по концертному залу «Россия» московские композиторы (вместе с ними бегал один шустрый казанец), сбивая на выборах антижигановскую группу. Значит, Назиб Гаязович мог быть чем-то неугоден  неказанцам.

Но в случае с Хагагортяном необязательно искать личный мотив. Его участие в казанских интригах можно, к примеру, объяснить и складом характера, и чисто спортивным интересом, и южным темпераментом, и еще чем-то. Может быть, на основании их рассказов и о Назибе Гаязовиче Хагагортян искренне жалел наших композиторов. Может быть, к некоторым из них он испытывал дружеские чувства. Ведь, как рассказывала Нана, потратил же он две недели на то, чтобы дописать симфонию одного из них.

– Как конкретно была организована предвыборная кампания?

– При вербовке необходимого для забаллотирования числа антижигановски настроенных членов Союза для соблюдения при этом полной конспирации была использована структура, известная по истории некоторых подпольных организаций. Чтобы возможный член коалиции не смог разоблачить и предать других ее членов, сообщить о них и готовящейся акции руководству обкома, было необходимо держать в тайне их имена.

Структура коалиции была выстроена таким образом, чтобы каждый ее член знал не более трех других членов: одного – завербовавшего его, и двух других – завербованных им. Сомнительные кандидатуры не привлекались. Каждый работал только с теми, кому он абсолютно доверял. На вершине пирамиды стояла тройка главарей. Даже им было известно только число членов, вовлеченных в коалицию, но не все имена.

План сработал. Утечки информации не произошло.

– Как Вы сами восприняли итоги голосования?

– Наши отношения с Назибом Гаязовичем были сложные. Мы все время конфликтовали. Многие его действия рождали у меня чувство протеста. И как человек, и как общественный деятель, он часто казался пристрастным, несправедливым и даже, простите за резкость, самодуром.

Это сейчас я думаю о Назибе Гаязовиче совсем по-другому и понимаю,  что в крупном плане он не  мог и не должен был поступать иначе. Чем больше времени проходит после его кончины, тем все более значительной воспринимается личность Жиганова, осознается его историческая миссия.

Надо было не бороться с Жигановым, а поддерживать его, переступая через личные обиды.

После поражения на выборах Назиб Гаязович был очень одинок. В окружении (я имею в виду консерваторское, потому что союзное сразу отпало полностью. Не уверена, что после 1977 года он хотя бы раз переступил порог Союза композиторов) почти не осталось понимающих доброжелательных людей. Его все бросили.

Из музыкантов с искренней теплотой и поддержкой к нему относился только один человек. Этот человек был Фуат Мансуров. В эти годы он стал интерпретатором десяти новых симфоний Жиганова, в его постановках по-новому раскрылись  красота и эмоциональная сила опер «Алтынчач» и «Джалиль». Мансуров публично осуждал хулителей Жиганова, вызывая тем самым огонь и на себя. За все это он продолжает расплачиваться до сих пор.

Но тогда, в 1977 году, я считала, что Жиганову действительно пора освободить себя от руководства Союзом композиторов. Тем не менее результаты голосования съезда меня не обрадовали. В них было нечто аморальное.

– Что же Вас не устроило?

– Первое, что пришло в голову после ошеломляющего исхода съезда, было предположение о возможных манипуляциях счетной комиссии. Но  оно тут же вытеснилось мыслью о заговоре в какой-то очень недостойной форме. Именно поэтому я и назвала на­ши выборы демократическими только на первый взгляд.

Меня смутили два момента. О «тройках» я, разумеется, ничего еще  знала, против конспирации как таковой ничего против не имела. Но вот  сокрытие общественной позиции голосовавших, отсутствие мотивировки  голосования, не обнародованной хотя бы в самый последний момент, – это настраивало против отвергшего Жиганова большинства.

Вступая  в борьбу, я сама всегда очень четко обозначаю свои приоритеты. А здесь все молчали, не выражали несогласия с Жигановым, не отстаивали собственные ценности. Просто трусливо вонзили нож в спину. Как показала история, им и отстаивать-то было нечего. Предполагать, что результат голосования был случайным, а не ловко подготовленным, было невозможно из-за присутствия в деле еще одного слагаемого – вместе с Жигановым были забаллотированы Ч.Н. Бахтиярова (тогда секретарь партгруппы Союза) и А.Б. Луппов (зав. кафедрой композиции Ка­занской консерватории), что было уже совершенно неожиданным. Их вообще никогда ни за что не критиковали. И удар по «жигановской»  группе в правлении должен был быть очень хорошо подготовленным.

«Победа» (я употребляю это слово в кавычках) над Жигановым была одержана не в честной борьбе, а в дворцовой интриге. Такое нельзя  считать победой правого дела.

– А правда ли, что по этому случаю было написано музыкальное произведение под названием «Марш победителей»?

– Да. Его автор, композитор Алмаз Монасыпов, никогда не скрывал этого факта, поэтому-то я и считаю возможным назвать его фамилию. Об этом марше ходят разные легенды, в которые я не верю. Говорят, например, что ежегодно, 14 ноября, руководители и некоторые члены тайной группы собираются на празднование очередной годовщины свержения Жиганова и устраивают торжественное шествие вокруг пиршественного стола под звуки марша, символизирующего их успех. Будто бы разработан особый ритуал этого действа.

Но если это и так, никто этого не может знать наверняка – вряд ли на это празднование приглашаются чужие, непосвященные люди. Скорее всего, это вымысел или злая шутка.

Однако не могу не рассказать об одной поразившей меня публичной сцене, связанной с «Маршем победителей». Осенью 1998 года на одном юбилейном банкете Алмаз Закирович вдруг материализовался в центре зала и начал похваляться: «Да вы знаете какой сегодня день? Да в этот день 20 лет назад мы одержали историческую победу над Жигановым! У нас есть марш, и я предлагаю сейчас...»

Тут, испугавшись, что он сейчас заиграет марш, я грубо прервала говорившего, о чем сожалею. Надо было досмотреть этот балаган до конца.

– Где можно послушать этот марш? Вы с ним знакомы?

– Бог миловал. О художественных достоинствах музыки судить не должна. Правда, есть версия, что марш фигурировал в числе произведений, претендовавших на победу в конкурсе на музыку Государственного гимна РТ. Если это так, то как член отборочной комиссии я, должно быть, однажды его слышала. Но имена авторов нам не раскрывали.

– Были ли все-таки объективные причины для смены руководителя Союза композиторов?

– Чтобы ответить на Ваш вопрос, надо, наверное, написать отдельную книгу, осветить историю взаимоотношений Жиганова и с татарскими композиторами, и с татарской интеллигенцией, и с руководством республики, проанализировать его деятельность на посту председателя правления Союза композиторов, дать научно обоснованную характеристику путей развития татарской музыки и т.д. Да и в этом случае многие выводы могут быть неоднозначными. Одному и тому же факту можно дать диаметрально противоположные оценки, и обе оценки, в зависимости от угла зрения, могут оказаться правильными или неправильными.

Приведу один пример. Одна из любимых тем татарской интеллигенции – «Жиганов и Сайдашев». Тут действительно есть о чем поговорить, но этим не должны заниматься фанаты типа околофутбольных, как это происходит до сих пор. Желая во что бы то ни стало доказать, что Жиганов обижал Сайдашева, в преддверии 1000-летия со дня рождения Сайдашева нередко напоминали о том, что в одном из послевоенных выступлений Жиганов критиковал Сайдашева за то, что тот мало пишет (привожу мысль Жиганова в самой схематизированной форме).

Но в чем же здесь криминал? Факт соответствует действительности, Сайдашев на самом деле в эти годы писал очень мало. А раз Жиганов его за это критиковал, значит, хотел, чтобы тот писал больше, желал возродить Сайдашева к творческой жизни. Вот если бы Жиганов закрыл на это глаза, это бы значило, что он радуется молчанию Сайдашева, бывшего в мнении народа его конкурентом.

На мой взгляд, критика Жиганова характеризует его как доброжелателя Сайдашева, а не наоборот.

По прошествии времени во многих вопросах, с которыми я не соглашалась с Жигановым, правым мне кажется он, а не я. Во всяком случае, я стала лучше понимать его точку зрения, видеть в ней имеющий право на существование иной подход к проблеме. Потому об объективных причинах для смены руководства сегодня я говорю не столь категорично, как раньше.

Я их видела, например, в следующем. С воцарением в обкоме М. Валеева и М. Мусина татарское искусство (в целом, а не только музыкальное) медленно, но верно покатилось под откос. Назиб Гаязович старался им противостоять; но это касалось только некоторых частных вопросов. Жиганов был окружен людьми, в большинстве своем не способными содействовать прогрессу татарского музыкального искусства, оно вообще не интересовало их. В чем-то Назибу Гаязовичу приходилось с ними считаться даже вопреки своим личным интересам. В ряде вопросов он был достаточно консервативен и т.д.

Мне казалось, что если на место Жиганова придет энергичный молодой руководитель, не связанный с обязательствами и «векселями» и независимый в своих поступках, это поможет прогрессу татарской музыки. По простоте душевной я полагала, что примерно с такими, вернее, даже с более глубокими мерками подходит к деятельности Назиба Гаязовича и бывшая к нему в оппозиции часть Союза композиторов.

Но я переоценила чистоту помыслов и бескорыстие оппозиционеров. Общественные проблемы, вопросы развития искусства их совершенно не интересовали.

В свержении Жиганова главную роль сыграли субъективные мотивы. Конечно, среди голосовавших против Жиганова были разные люди. Не надо забывать и то, что почти половина Союза кандидатуру Жиганова поддержала, перевес отрицательных голосов был минимальный. Но если иметь в виду основную группу заговорщиков, то, на мой взгляд, ими двигали два мотива – зависть к положению Жиганова в мире искусства и жажда свободы от ответственности и опеки Назиба Гаязовича, который, как бывший воспитатель большинства членов Союза той поры, все еще пытался наставить их на тот путь, который он считал истинным.

– Они обрели то, что хотели?

– Свободу – да. В том смысле, что отныне каждый стал нужен только себе. Но свобода не привела к взлету творчества. Раньше композиторы часто сетовали, что Жиганов подавляет их своим контролем, мешает творить. Но история показала, что лучшие произведения многих композиторов были написаны или начаты при Жиганове, а с его уходом в их творчестве наступил застой, иногда полный. А вот было ли удовлетворено чувство зависти? Думаю, что нет. Но не потому, что зависть ненасытна и все время находит для себя новые объекты.

Смещение Жиганова помогло некоторым получить незаслуженные звания, упрочить материальное положение, достигнуть карьерных высот, которых они вовсе не достойны. Но дело не в этом. Как бы они ни пыжились, трон Назиба Гаязовича никто из них не занял и уже не займет. Этот трон свободен и сегодня.

– Какие последствия имела для Союза композиторов смена его руководства?

– Они достойны освещения в эпических поэмах и криминальных драмах. Это была роковая ошибка, последствия которой необратимы. Музыковед Зайнаб Хайруллина, много лет проработавшая с Назибом Гаязовичем в Союзе композиторов республики, часто вспоминает его слова, которые в приблизительном переводе на русский язык звучат так: «Не на кого надеяться, Зайнаб. Вот увидишь, только мы уйдем, Союз исчезнет. Вывеска-то останется, будет висеть. Но Союза не будет».

К сожалению, слова Назиба Гаязовича оказались пророческими. У нас есть отдельные композиторы, но уже давно нет союза единомышленников. Организацию покинул дух творчества, исчезли идеалы, объединяющие всех в одну семью. И радости, и трудности у каждого собственные.

– Почему же такая организация не самоликвидируется?

– Потому что гонорар композитору платят не за то, что он написал хорошую музыку, а за то, что он при этом является членом Союза. Потому что новое произведение (особенно для нескольких исполнителей) будет исполнено не потому, что оно достойное, а потому, что автор при этом – член Союза и т.д.

Композиторы республики поставлены в жесткую зависимость от пребывания в этой организации. Если бы Чайковский, возродившись из гроба, жил сейчас в Казани и осмелился не вступать в наш Союз, он умер бы еще раз, на этот раз от голода.

«Звезда Поволжья», 5-10 мая 2001 года