Иван, помнящий родство

25 марта 2011 года

След, оставленный Жигановым в истории и культуре республики столь весом, что личность композитора и по сей день является предметом пристального внимания и горячих дискуссий.

Публикуемое на страницах журнала «Идель» интервью с сыном композитора – Иваном Назибовичем Жигановым – первое за 22 года, прошедшие со дня ухода отца. Надеемся, оно послужит новой волне интереса к творчеству выдающегося татарского композитора, а также объективной оценке его личности и вклада в музыкальную культуру Татарстана.

15 января 2011 года исполняется 100 лет со дня рождения композитора Назиба Гаязовича Жиганова – родоначальника татарского симфонизма, в партитурах которого симфонические формы обрели классическую композиционно-образную завершенность, концептуальность и неповторимое национальное звучание. Назиб Жиганов – автор семнадцати симфоний, восьми опер, двух балетов и многих других произведений симфонической и камерной музыки. Он стоял у истоков Союза композиторов Татарстана, был основателем и первым ректором Казанской консерватории, открывшейся в 1945 году.

– Почему отец дал вам имя Иван? Знаю, это вызвало неприятие национал-патриотической интеллигенции. Нравится ли вам самому ваше имя? Не нагружает ли оно вас особой миссией – символизировать русско-татарскую дружбу?

– Имя свое люблю. И отцу с матерью за него благодарен. Помнится, папа рассказывал, что в одном из писем в ОК КПСС, которое «рабочие и колхозники Татарии» (безымянные, естественно) направили «в знак протеста против выдвижения чуждого духу татарской национальной культуры композитора-космополита Назиба Жиганова» на соискание Ленинской премии за написание оперы «Джалиль», были и такие слова: «… плевком в народ стало и решение Жиганова назвать своего младшего сына именем врага татарского народа, русского царя, который вероломно брал Казань»… Ну, или что-то в этом духе, дословно не помню.

Что мог по этому поводу говорить отец? Только сожалеть... Кому-то не нравится имя «Иван», кому-то – фамилия «Батыев»… Тут очень опасно впасть в такие заморочки националистические, что потом не выпутаешься. Примеров тому – масса, смотрите, до какого абсурда дошли в Украине, в Прибалтике…

Лучшим другом отца в детдоме был Иван Дмитриевич Павлов. Дружбу они сохранили на всю жизнь и меня назвали в его честь. Брата назвали татарским именем – семья-то была интернациональная… Всем сестрам – по серьгам.

А понятие «национал-патриотическая интеллигенция» вызывает у меня чувство тошноты. Если «национал-патриотическая», то это, извините, уже не «интеллигенция» (см.: Интеллиге́нция (лат. intelligentia, intellegentia – понимание, познавательная сила, знание) – особая социально-профессиональная и культурная группа людей, занятая преимущественно в сфере умственного труда, обладающая чуткостью, тактом и мягкостью в проявлениях, ответственная за поступки и склонная к самоотречению). Хотя сейчас сам смысл этого слова искажен до неузнаваемости (имущественный ценз плюс отсутствие культуры давят!). Все-таки давайте будем помнить, что национал-патриоты – это, в первую очередь, – общество «Память», УНА-УНСО и им подобные. При чем тут интеллигенция?

Что касается «миссии»… Для меня не существует внутренних противоречий между «русским» и «татарским». Я – российский и понятие «русско-татарская дружба» для меня совершенно непостижимо. Дружба между ухом и носом? Лбом и бровью? Указательным пальцем и безымянным?

Мы – единое целое. Другое дело – традиции, культура, язык. Но в подлинно интеллигентной среде они никогда не были и не будут барьерами для общения.

– Жиганов-отец… Как он воспитывал вас с Рустемом? Были ли у него

какие-то принципы воспитания, которым он неукоснительно следовал?

Рассказывал ли что-то интересное о своем детстве и юности?

– Отец был добрым человеком, он очень многое (иногда – незаслуженно) нам прощал. От нас же требовал «немногого» – быть честными, трудолюбивыми и самостоятельными. Наши неудачи переживал остро, подолгу «разбирал» их, пытаясь разобраться в причинах. При этом разделение на «семью» и «работу» было всегда неукоснительным. Все, что касалось ДЕЛА – было табу, и когда мы «залезали» на его территорию, сердился.

В 1982 году, когда я заканчивал КГУ, где отучился на кафедре генетики биофака, в Казани было плохо с писчей бумагой. Я пришел в отцовский кабинет в консерватории на Большой Красной и стал говорить, что не на чем печатать диплом. «Позвони Рустему в Москву – пусть купит и передаст с поездом». «А ты не мог бы попросить у своего завхоза помочь?». «Иди домой, поговорим». Дома разговор был короткий: «Ты хочешь, чтобы Я для тебя УКРАЛ!?» После этого мы две недели не разговаривали. Вот такое воспитание.

Домашний быт, повторюсь, мало его занимал. В то же время тому, что у нас с братом «руки вставлены правильно», мы обязаны отцу.

О детдоме рассказывал бесконечно, историй интересных масса, это материал для книги, а не для нашего сегодняшнего разговора. Переписывался с выпускниками, ездил в Уральск.

– От первого брака у Назиба Гаязовича осталась дочь Светлана. Какие вас с ней связывали отношения?

– Со Светой мы не просто общались. Мы дружили и дружили близко. Она была замечательным, веселым и очень одаренным человеком… Я очень ее любил, у нас нормальные отношения с ее мужем Герой, сыном Алексеем. Серафима Алексеевна, первая жена отца, была гостеприимной хозяйкой, и я частенько бывал у них на ултце Горького, 17.

Собственно, наша со Светой книга, которую я издал уже после смерти сестры (но начинали-то мы ее вместе!) – «Письма Н.Г.Жиганова к С.А.Жигановой. 1935-1946» – дает исчерпывающий ответ на Ваш вопрос.

Ах, как много в этой книге поучительного! Куда подевалась только эта книга с полок магазинов? Почему никто не хочет переиздать это удивительное повествование в письмах? Почему надо выдумывать историю становления татарской профессиональной музыки, а не пользоваться первоисточниками… Сколько их уже утрачено – люди-то уходят!

Это вопросы, на которые пока – увы! – нет разумных ответов.

– Личная жизнь вашего отца до сих пор является предметом интереса и не всегда здорового любопытства. В связи с этим вопрос. Чехов на репетиции «Иванова» советовал режиссеру: «Не давайте бабам заволакивать центр тяжести, сидящий вне их». Что можете сказать о роли Женщины в жизни и творчестве Жиганова, позитивна она была или негативна, или все обстояло сложнее?

– Ну «бабам», это, наверное, грубовато будет, хоть и Антон Павлович… Это очень непростой вопрос, тонкий. Газета «Вечерняя Казань», несколько лет назад уже пыталась, не очень уклюже, поднять эту тему. Они поставили перед собой задачу – уяснить (для себя и «пытливых» читателей) – кто же был «настоящей музой» Жиганова? Серафима, первая жена, или Нина, вторая? То есть опять попытались вывернуть все наизнанку, привнести в отношения Жиганова к музыке семейно-кухонную бытовуху. Мы с братом даже опубликовали тогда ответ «Извольте извиниться!», – мама была еще жива и подобная публикация у нас, как у «ненационал-патриотически настроенной» интеллигенции» вызвала удивление и возмущение.

Позитивна или негативна была роль женщины? Ответ, искренний, может дать только сам Жиганов. А у него не спросишь. Все остальное – домыслы и досужие рассуждения. Думаю, что публикация дневников прольет свет на эту тему, но, повторяю, все непросто.

Папа был человеком искусства, ему всегда была нужна муза. Несомненно, на первом этапе его жизни определенную роль сыграла Серафима Алексеевна, но потом, по ряду причин, их пути разошлись. И не только отец был виноват в том, что они расстались.

Мама моя была человеком сильным, она оказывала очень серьезное влияние на быт отца, его взаимоотношения с окружающими. И у них не все было гладко. Как человек деятельный, но до конца в жизни нереализованный, мама неоднократно пыталась заходить «на поле» отца и в его творчестве, работе. Да, были искры, и не раз. Но ведь это – семья, а не что-то искусственно придуманное.

В чем-то она, несомненно, толкала его вперед, в чем-то, наоборот, сдерживала. Правильно это было или нет? Не знаю. Это была ИХ жизнь, ИХ взаимоотношения. В течение 40 лет. Одно это уже говорит о многом.

В конечном итоге, как правило, он все делал по-своему.

Разумеется, у меня, особенно когда я стал взрослым человеком, был собственный взгляд на те или иные ситуации и при жизни, отца и после… Думаю время все расставит на свои места. Но где-то должна остаться и тайна – есть личные взаимоотношения ДВОИХ, которые никого не касаются.

– Почему вы предпочли жить и работать в Москве? Что послужило решением изменить профессию и из генетика переквалифицироваться в режиссеры? внуки и одарены ли музыкально?

– У отца с матерью был «трудный период» в отношениях, своего рода кризис, в 1967-1969 годах. Потом все наладилось, но эти несколько лет мы с матерью прожили в Москве. Закончив там среднюю школу, учиться я все же поехал в Казань – там, в университете, на биофаке открывалась кафедра генетики. Поскольку папа мой, как известно, был детдомовцем, дать своему сыну в 3 года «скрипочку в руки» его никто не научил, и мне было с легкостью позволено увлечься законами наследования. Тогда же, в университете, я первый раз женился, причем неоправданно рано, на однокурснице. От этого, распавшегося через 20 лет естественным путем (так и не сложилось!) брака у меня двое замечательных сыновей. Егор уже взрослый молодой человек, определившийся с приоритетами в своей жизни, а Никита – студент биофака университета, но уже – Московского.

Почему – Москва? Вы знаете, Москва давала возможность не оглядываться на фамилии, имена, связи.

Учеба в КГУ вызывает у меня сложные воспоминания. Я, правда, никогда не был примерным студентом, но оценки мне зачастую ставили как «сыну Жиганова», и не всегда экзаменаторы были его поклонниками. КГУ я закончил в 1982 году, и когда появилась возможность уехать из Казани, я ею немедленно воспользовался. Мутная волна перестройки была уже не за горами.

С 1983 года я начинаю активно и безуспешно уговаривать отца уйти с поста ректора, в 1988 он вообще уходит из жизни, в 1991 уходит и великая коммунистическая империя, а уже в 1992-м году я начинаю получать угрозы физической расправы от активистов, как вы выражаетесь, «национал-патриотически настроенной интеллигенции». Звонки и письма с оскорблениями и угрозами «оторвать башку тебе и выродкам твоим, если сунешь свой манкуртовский нос в нашу Казань». Так что выбор жить в Москве в данном случае был спасительным для моей семьи. Из четырех тогдашних ее членов только мое отчество отвечало чаяниям «прогрессивной интеллигенции». Все остальное – нет.

Так же, как и отец, я никогда не пил, ставил перед собой только конкретные цели и настойчиво искал пути их достижения. Годы занятий наукой, защита кандидатской диссертации, начало работы над докторской привели меня к пониманию того, что посвятить жизнь изучению узкой, хорошо понятной и интересной лишь небольшому кругу профессионалов темы, я не смогу. Мне просто стало скучно.

В начале 90-х годов я встретил Ольгу Юдахину – удивительного человека, потрясающе талантливого композитора. У нее тогда была маленькая группа самодеятельно поющих детей. Вдвоем мы решили делать свой детский театр, шли к этому более 15 лет… Сейчас все, кто мало-мальски знает отечественную поющую эстраду, хорошо знакомы с «Домисолькой».

У нас здание практически в центре Москвы, у нас почти 500 детей и более 60 педагогов и сотрудников… Вы спрашивали о том, как меня в детстве воспитывали… Да вот так и воспитывали, что гены дело свое сделали, – я закончил заочно ГИТИС как режиссер-постановщик и сейчас вместе с Ольгой готовлю юбилейный бенефис «Домисольки» в Государственном Кремлевском Дворце. То есть скрипочку-то я почти взял, только уже много после…

– Сколько у Назиба Жиганова внуков и одарены ли они музыкально?

– Внуков у Жиганова – пятеро (Алексей – от Светы, Алена и Илья – дети Рустэма, Егор и Никита – мои), правнуков пока двое. В музыкальном плане очень одарен Егор, он сочиняет «для себя», но профессионально учиться музыке не стал, ограничился музыкалкой. Впрочем, ему сейчас еще нет 30-ти, а дед его тоже поздно начинал… Но пока что Егор – биохимик.

Со старшим братом Рустэмом у нас судьбы разные, он из гнезда выпорхнул раньше меня, окончил пединститут в Москве, блестяще владеет английским, что позволило ему серьезно заняться турбизнесом. Он – прирожденный менеджер, работает с Эмиратами, ведущими странами Европы.

Характеры у нас обоих горячие, всякое было, но с возрастом мы наши внутренние проблемы решили и сейчас очень помогаем друг другу.

– «Сердце Жиганова остановилось после пережитого триумфа» – премьеры оперы «Джалиль» в Уфе. Стала смерть отца поворотной точкой в вашей судьбе, изменила что-то в отношении к миру, себе – какие мысли и переживания породила?

– Ну, насчет «пережитого триумфа»... Все не так просто. Отец уезжал в Уфу с дурными предчувствиями. 28 мая 1988 года он позвонил мне и сказал буквально следующее: «Лечу в Уфу… Ехать не хочу, но надо. Не знаю, вернусь ли. Звоню попрощаться. Как-то все неправильно идет в жизни… Концертная редакция «Джалиля» – дело, конечно, хорошее, но Фуат (Фуат Шакирович Мансуров, большой друг отца, ни разу его не предавший, – прим. И.Ж.) очень много порезал по-живому… Ну, посмотрим. Поцелуй от меня Егорушку, пусть не обижается на «дидику». Я написал заявление об уходе, оно у меня с собой. Вернусь – пойду в Обком, думаю – уговаривать остаться не будут. Устал я от всего. Не обижайся на меня, если что-то было в последние годы не так».

Так получилось, что в момент его звонка у меня на руках был тяжело больной 6-летний ребенок с температурой за сорок… Я много раз возвращался к этому нашему последнему разговору, к моим словам: «Ну что ты, что за «прощания»… Мы тебя ждем, не говори даже на эту тему…».

Кто знает, сорвись я тогда в Казань, окажись рядом с ним, все могло быть по-другому. Владимир Александрович Воронов, его проректор, тоже говорил мне после июньских 1988 года событий, что перед отъездом отец прощался с ним так, будто не собирался возвращаться.

В Уфе, где жил и работал большой друг отца, один из его соратников – Загир Исмагилов – Жиганова хорошо знали и очень любили, а потому и прием у публики был восторженным...

Накануне своего последнего концерта отец был у Исмагилова в больнице (тот как раз приболел) и также говорил о твердом решении уйти с поста ректора.

Жиганов переживал, и не раз, настоящие премьерные триумфы – в Москве, Казани, Праге, Алма-Ате, Софии… Так что обывательское «не пережил триумфа», «счастливый, после успеха умер в гостинице» никакого отношения к реальной жизни не имеет.

После его смерти с меня как бы сдернули защитное покрывало – я в последние годы его жизни (особенно – после рождения сына Егора) был очень близок с отцом. Неприятно об этом говорить, но и в ближайшем окружении отца были люди, которые всячески старались нас поссорить – после ухода с поста ректора отец подумывал перебраться в Москву, и не всем это было выгодно.

Словно предчувствуя приближение конца, отец успел передать мне большую часть своего эпистолярного наследия. После его ухода в моей жизни появилась новая, очень важная тема – сохранение Памяти, его Доброго имени. В 1996 году мне даже удалось успешно инициировать процедуру присвоения имени «Жиганов» одной из малых планет Солнечной системы… Вместе с братом Рустэмом мы издали несколько книг о его творчестве, более 10 нотных сборников. Особой поддержки от «заинтересованных» организаций мы в большинстве случаев не получали, хотя, и это следует отметить, министр культуры РТ Тарханов помог нам с финансированием одного из изданий.

– Знаю, что в архивах Назиба Гаязовича имелись дневники, которые он

вел на протяжении всей жизни. Собираетесь ли вы их публиковать?

Обнародование каких фактов из них, на ваш взгляд, станет сенсацией?

– Нет, пока не дам – мне необходимо на это нужно время. Сенсации – будут, но это скорее не «сенсации», а откровения. Отец далеко не все мог говорить при жизни. В дневниках и личных письмах он себя не сдерживал, писал обо всем, что наболело, мешало работать. Характеристики он давал тем или иным людям, событиям, убийственные, в самую точку!..

Я очень рассчитываю на новое руководство Музея-квартиры, мне нужна помощь в уточнении ряда фамилий, фактов, дат. Не хотелось бы уподобляться вышеназванным «оппонентам» и публиковать материалы, вырванные из контекста целого… Убежден, что не все будут рады публикации этих дневников.

– Наверное, документы, которые имеются в вашем распоряжении, помогут, наконец, развенчать некоторые мифы, которые очерняют вашего отца, например:  Жиганов отправил на фронт Фарида Яруллина, так как видел в нем конкурента; ставил препоны творческой реализации композитора Салиха Сайлашева, завидуя его популярности в народе; заботился о своем материальном благополучии, в то время как другие композиторы бедствовали; был ярым космополитом.

– Да-да-да, а как же? И Фарида Яруллина – «отправил на фронт», и Салиха Сайдашева – «затравил, споил и украл все его рукописи», и Мирсаида Яруллина «не ценил и зажимал», и … Кто там еще «пострадал»?

Вы знаете, я всегда думал, что сказки и легенды – творение совокупной народной мысли, идущее от исторических былинно-эпосных корней, или что-то этому подобное. Но выясняется, что, начиная с конца 70-х годов прошлого столетия, за это дело взялись «профессионалы», то есть публика с дипломами об образовании.

К сожалению, у нас в стране переписать Историю – раз плюнуть… Чего только не было… И, ныне причисленный к лику святых царь Николай, бывший до того «кровавым», и сегодня низвергнутый ниже плинтуса, а когда-то – герой Малой земли, звездоносец, генералиссимус и писатель Леонид Брежнев, и с легкостью подвинувший на задний план всех вместе взятых Толстых, Чехова, Гоголя, Пушкина и т. п., ранее – отщепенец и враг народа, а сегодня – непревзойденный герой-писатель-диссидент Александр Солженицын.

Уж такой у нас менталитет. Не можем мы, как цивилизованные люди, бережно хранить свою историю, лелеять память о выдающихся сынах народа, страны. Обязательно нужно хаять, развенчивать, превозносить… и снова низвергать. Памятники – ломать! Может быть от этого страна вот уже несколько лет смотрит по телевизору всякую вроде «Дома-2» порнографию и нет у страны иммунитета на эту мерзость? И, может быть, поэтому люди, сами не способные на Поступок, Творчество, Жизнь, наконец, выковыривают из разных мест своего тела бредни и клевету?

Я знаком с перепиской отца и Фарида Яруллина. Каждое слово, написанное с фронта автором первого татарского профессионального балета, сквозит благодарностью и любовью к другу Назибу. О «препонах творческой реализации Салиха Сайдашева» мне очень трудно говорить серьезно. Ведь это значит – вступить по этому вопросу в дискуссию с «оппонентами». Более того, когда я читаю в современных справочниках такие строки: «Всматриваясь в течение татарской реформации, можно заметить, что все ее корифеи, в том числе и Сайдашев, выросли под сенью исламского универсума. Все они были воспитанниками медресе, однако не стали апологетами консерватизма и догматизма, в их мироощущении нет отрешенности», я понимаю, что любая «дискуссия» с апологетами новой, переписанной истории татарской музыки сегодня бессмысленна. Те, кто писали эти труды – «под заказ» или «по велению сердца», от них не откажутся, если на ТАКОЙ идеологии построено их сегодняшнее личное благополучие.

Сейчас в оценке ряда ключевых моментов истории татарской музыки расцвел приснопамятный подход Лысенко… Был такой в свое время «биолог». Он умудрился даже законы природы подстроить под линию партии… Да и демократию у нас, особенно в некоторых журналистских кругах, понимают по-своему: «Соврать надо первым! Пойди потом, отмойся!».

Хочу только сказать авторам подобных взглядов на нашу историю – свинья грязь найдет.

«Завидовал популярности в народе». Опять шуршание мокриц в сыром подвале. Такой тезис может быть выдвинут лишь людьми, которые никогда не приглашали к себе домой Хачатуряна и Щедрина, не обменивались мнениями с Мессингом, не переписывались с Жоржи Амаду и Борисом Покровским, чьи оперы никогда не ставились в Большом театре или Пражской опере.

Назиб Жиганов был абсолютно чужд подобного рода эмоциям. Тем более по отношению к людям, нуждающимся скорее в жалости и милосердии, нежели способных вызвать у него зависть.

И тут следует подчеркнуть еще одну, очень важную особенность отца. Он НИКОГДА и ни с кем не ПИЛ, так как это принято делать а) для решения карьерных вопросов; б) ради достижения дешевой популярности среди соответствующих слоев населения… Говорил он (грустно и с иронией) по этому поводу примерно так: «Это моя большая «беда»…

Я не умею пить с нужными людьми, не научился, мне никогда не хватает времени на работу, а еще и водка глубоко противна»… Отсюда и относительное «благополучие материальное»: то, что зарабатывалось – не пропивалось. Впрочем, на этот вопрос я уже ответил выше.

Дома у нас никогда не было золота, дорогих вещей. Только книги и ноты, учебники. Правда, начиная с 1957 года, всегда был автомобиль, причем только «Волга». Может быть, именно она не давала покоя «другим композиторам»?

Был «космополитом». Это уже – из партийной фразеологии. Он был МАСТЕРОМ, МУЗЫКАНТОМ, ТВОРЦОМ. Не верю в национально ограниченных «творцов», скорее это – ремесленники.

Беседовала Галина ЗАЙНУЛЛИНА

Журнал «Идель», №3, 2010 год