Нам бы море Лаптевых

Любовь Агеева

23 апреля 2011 года

Свободным принято называть время, когда человек не занят работой или учебой. Но досуг – отнюдь не пора безделья. Так считал профессор Казанского государственного университета  Борис ЛАПТЕВ.

Их беседа в Любовью Агеевой была опубликована в "Вечерней Казани" в 1983 году.

Борис Лукич – человек в Казани известный. Он видный специалист в области математики, заслуженный деятель науки РСФСР и ТАССР, доктор физико-математических наук, профессор кафедры геометрии Казанского университета.

Мы встретились у него дома. По внешнему облику кабинета легко можно было определить, чем его хозяин любит заниматься в свободное время. Здесь царство книг. Видно, что Борис Лукич мало заботится о красоте их расположения, но по тому, что где лежало, угадывались его особые пристрастия.

Ближе к письменному столу – специальная литература, много книг на иностранных языках – английском. немецком, французском, итальянском. И тут же – поэтические сборники, классическая художественная литература, книги по архитектуре.

Поразило обилие альбомов по искусству. Над ними, закрывая часть книжных полок, висели картины. В отдалении находилась богатейшая коллекция грампластинок. Профессор подтвердил мои догадки. Да, он читает на четырех иностранных языках, увлекается архитектурой, очень любит музыку, поэзию, живопись.

Когда-то сам рисовал (в доказательство показал небольшой рисунок тушью – иллюстрацию к Гоголю), сейчас предпочитает смотреть работы других. Не пропускает ни одной выставки в Казани, а когда бывает в командировке в Москве или Ленинграде, обязательно посещает музеи изобразительного искусства. («Репродукцию, даже отличную, с подлинником разве сравнишь!»)

В самом начале разговора хозяин кабинета предостерег:

– Мне трудно разделить свое время на свободное и несвободное, а увлечения отделить от профессиональных интересов. Куда, скажем, отнести коллекционирование и чтение книг по истории науки? Или занятия иностранными языками? Без языков современному ученому нельзя: бываешь в заграничных командировках, пользуешься специальной литературой. Как-то в Японии делал доклад на французском языке. А когда начал изучать языки, считал это больше увлечением, чем профессиональной необходимостью.

– Борис Лукич, и все-таки среди ваших увлечений есть такие, которые прямой связи с основной работой не имеют – вы большой любитель искусства. Как вы им стали, что этому способствовало?

– Любовь к живописи, наверное, от брата, профессионального художника. Я всего лишь любитель. А вот внучка закончила художественное училище. Поэзией увлекался еще в школе, читал все новые стихи Есенина, Маяковского, Брюсова, Блока, Ахматовой... Помню, очень тяжело переживал смерть Блока.

Когда в университете познакомился с Борисом Михайловичем Козыревым, тонким и глубоким знатоком поэзии, понял, как мало еще знаю. Он был не просто любителем, а настоящим исследователем литературы. Кстати, скоро будут опубликованы его материалы о поэзии Тютчева. Общение с Козыревым давало мне очень многое. Я в свою очередь рассказывал ему о живописи, о музыке, которую он не очень любил, но иногда ходил на симфонические концерты.

Третьим обычно бывал Семен Александрович Альтшулер, крупный физик-теоретик, а для меня – друг. Часы общения с этим человеком, которого мы не так давно потеряли, останутся для меня одними из лучших воспоминаний. Многое в моей жизни определили любимые педагоги.

Школьному учителю Борису Андреевичу Остроумову я обязан тем, что увлекся физикой и математикой. Профессора Казанского университета Николай Николаевич Парфентьев и Петр Алексеевич Широков вовлекли меня в круг высших математических идей. Эти люди сформировали и мои непрофессиональные интересы.

Профессор Широков, например, очень любил природу, и эта любовь не могла не передаться нам, студентам. Тем более что я еще в школе собирал гербарий, посещал занятия ботанического кружка.

Любовь к природе толкнула меня в прошлом году на весьма рискованный шаг – я впервые поднялся в горы. А случилось это так. В Душанбе, куда меня пригласили читать спецкурс, я случайно встретил своего ученика, теперь уже члена-корреспондента Академии наук Таджикской ССР. Оказалось, что он страстно увлечен горами (хотя и не альпинист), из-за них поменял наши края на Среднюю Азию.

Предложение подняться в горы я встретил с опаской – возраст, сами видите, не тот. И все-таки было заманчиво испытать себя. Мы шли по пешеходной тропе около трех часов.

Впечатлений не передать. Я впервые видел дикую природу. Теперь понимаю людей, у которых «лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал».

– Профессор Широков был еще тонким ценителем музыки...

– Да, мы часто встречались на концертах, делились потом впечатлениями. Я тогда еще не очень хорошо разбирался в музыке. Серьезный, осознанный интерес пришел позднее, чему в немалой степени способствовала моя жена – хорошая пианистка. Как бы хорошо ни знал музыку, сужу о ней все-таки как обыкновенный слушатель: нравится – не нравится.

– Но наверняка со знанием дела. Ведь вы бываете на большинстве концертов, имеете богатейшую фонотеку. Приходилось слышать, как музыканты шутили: «Нам бы море Лаптевых...»

Закономерный вопрос: как вам удается совмещать увлечение с большой научной и педагогической работой?

– Конечно, я бы хотел слушать музыку больше, чем удается. Но с другой стороны, вынужденные перерывы только полезны. Нельзя слушать постоянно – восприятие притупляется. Поскольку живу в Казани, слежу за развитием татарской музыки. Люблю некоторые симфонии Назиба Жиганова. По-моему, интересно работают молодые композиторы Лоренс Блинов и Леонид Любовский. Много дало мне личное знакомство с Юрием Виноградовым.

В моей фонотеке записи Моцарта, Гайдна, Бетховена, Шопена, Малера, Дебюсси – всех не перечислишь. Из русских и советских композиторов люблю Чайковского, Скрябина, Рахманинова, Прокофьева, Шостаковича...

– Выходит, вы любитель классической музыки?

– Да. Правда, с интересом слушаю и джаз, понимаю поклонников современной эстрады, однако все-таки предпочитаю классику. Она рождает в душе человека высокие переживания, когда жизнь понимаешь в целом, а не по частям. Она создает особый гармоничный мир.

Я не понимаю слова «балдеть», которое теперь употребляет молодежь. Балдеть на концерте, по-моему, противоестественно. Если понимать под этим полную физическую расслабленность, то действительно некоторые современные сочинения рассчитаны именно на такое восприятие. Я же предпочитаю, чтобы при слушании музыки мой разум и мои чувства не отключались, а наоборот, работали с удвоенной силой.

– Тревожит ли вас, что молодые, в том числе, видимо, и ваши студенты, аспиранты, мало бывают на концертах, больше увлекаются рок-музыкой, чем классикой?

– Порой я встречаю своих учеников на симфонических концертах, но меньше, чем хотелось бы. Некоторым просто не хватает времени. Бывает в жизни человека, особенно ученого, такой этап, когда нельзя отвлекаться ни на что другое. Но плохо, когда занятиями наукой пытаются оправдать узость духовных интересов. Это непременно скажется на квалификации ученого. При МГУ работает вечерний музыкальный университет.

Когда я учился в докторантуре, ходил на его занятия. Именно там мне удалось слышать Рихтера, ближе познакомиться с творчеством Малера. Случайно ли, что такой университет открыли для теоретиков науки? Или другой пример. Великий математик нашего времени Павел Сергеевич Александров регулярно организовывал для своих студентов вечера прослушивания классической музыки...

– В КГУ мне рассказывали, что, будучи деканом физико-математического факультета, вы организовали скрипичный ансамбль. Студенты даже ставили оперы. Для некоторых музыка стала столь необходима, что они одновременно учились в музыкальном училище.

– Было такое дело. Но опера мирно уживалась с эстрадой. А может, этим путем должны пройти все? Я вспоминаю свое детство: меня силой заставляли учиться музыке, а я прятался от учительницы под рояль, считая, что это занятие – только для девчонок. Первым композитором, который заинтересовал меня, был Калинников. Потом пришел интерес к Чайковскому, Бетховену.

Жизнь шла, накапливались впечатления, откладывались в памяти трагические и радостные ситуации, и это позволяло тоньше и острее чувствовать, что говорили в своих произведениях великие композиторы. Точно так же в детстве я не мог понять, почему взрослые меньше увлекаются приключенческой и детективной литературой, предпочитая Чехова, Толстого...

Время и здесь все расставляет по местам. Все познается в контрастах. Постепенное развитие вкусов и потребностей – процесс необходимый и объективный. Другое дело, что мы еще не научились им управлять.

Подходила к концу наша беседа: Борис Лукич торопился в университет, к своим ученикам. Я невольно позавидовала им – ведь они имеют возможность общаться с таким человеком каждый день...

«Вечерняя Казань», 3 февраля 1983 года

Фото Владимира ЗОТОВА

ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА 

Это интервью я взяла еще в 1983 году. До этого с Борисом Лукичем знакома не была, хотя много о нем слышала. Он меня буквально сразил наповал. И своим интересом к тому, что я  тоже любила, и своей колоссальной эрудицией. Впечатление было такое, что я увидела живую легенду.

Мы подружились и поддерживали теплые отношения многие годы. Я довольно часто бывала у него в новом доме, когда его женой стала Э.Д. Брусина, учитель русского языка и литературы школы №39, еще один человек, вызывавший у меня огромное уважение.

Борис Лаптев родился в 1905 году в Казани, в семье врача. Его отец, Лука Васильевич Лаптев, служил ординатором в клинике при Казанском университете, которому сын отдал всю свою жизнь. Он поступил на физико-математический факультет в 1923 году, после   окончания учебы был зачислен в аспирантуру,  в феврале 1939-го защитил кандидатскую, в 1959-м –  докторскую диссертации. Заведовал кафедрой геометрии, был деканом физико-математического факультета, в 1961-1980 годах – директором Научно-исследовательского института математики и механики им.Чеботарева.

Будучи на пенсии, Борис Лукич активно трудился. Не случайно в 1985 году ему была вручена премия имени Чебышева Академии наук СССР.

Но профессор Лаптев принадлежал к числу тех, кто оценивал людей, и себя в том числе, не по каким-то внешним проявлениям, а по глубинной сути. В университете, где он работал до последних дней жизни, вообще в ученом мире его знали как талантливого геометра и знатока истории науки, как прекрасного педагога.

Как ни пыталась я понять, что такое пространство линейных элементов, так и не осилила это. Зато мы находили общий язык в области других его пристрастий. А их было так много…

Его знали художники – как знатока живописи, умеющего поддержать новое, непривычное. Он был среди тех, кто в свое время оценил творчество Алексея Аникеенка, поддержал не только морально, но и материально. На выставке художника, устроенной в Казани уже после его смерти, выставлялись и работы, принадлежащие Лаптеву.

Так было и на выставках Роберта Фалька и Петра Валюса.

Он был известен писателям и книголюбам – как знаток литературы, обладатель богатейшей библиотеки, в которой, казалось, можно было найти любую книгу.

Но, пожалуй, наибольшую известность Борис Лукич получил в музыкальном мире. Долгие годы его присутствие или отсутствие в актовом зале консерватории могло лучше любого камертона определить значимость концертной программы.

Казалось, он разбирался во всем. Мы говорили на самые разные темы, и я частенько ловила себя на мысли, что у него больше знаний даже в тех областях, где мне, как говорится, сам бог велел быть специалистом. Но ни разу он не дал понять своего превосходства. Напротив, в разговоре с ним, чувствуя искренний, неподдельный интерес собеседника, ты и сама становилась умнее и значительнее.

Он был мягким и деликатным человеком. Жил не по-профессорски скромно. Его единственное богатство – книги и картины.

Впрочем, у Лаптева была своя шкала ценностей, привнесенная из другого времени, когда главным для человека считались не машина и роскошная мебель, а талант и знание.  

Его не стало с нами 15 января 1989 года.