И каждый вспоминает родную школу, как дом родной

Любовь АГЕЕВА

21 мая 2005 года

21 мая бывшие педагоги и выпускники школы №2 собрались на ежегодный традиционный сбор, который на этот раз был посвящен 170-летию второй казанской гимназии.

Организаторы встречи принесли материал о родной школе в редакцию газеты "Казанские истории", который появился в номере 7-8. Позднее я нашла воспоминания о второй школе татарского композитора Султана Габяши, опубликованные в журнале "Казань" (№7-8, 1996). Так родился очерк о двух разных школах, которые работали в одном здании на Левом Булаке.

Истории двух учебных заведений, а также Дома пионеров и школьников Бауманского района, где я некоторое время работала директором, и Центра детского творчества и досуга Вахитовского района, связаны с одним и тем же зданием на  Левобулачной  улице (дом №48/1).

История второй гимназии

23 августа 1835 года министр народного просвещения России С.С.Уваров разрешил открыть в Казанском учебном округе новое учебное заведение. Попечитель округа того времени Н.И.Мусин-Пушкин назначил директором второй мужской гимназии Казани Н.М.Львова. История сохранила точное время этого важного события: ректор Казанского университета, профессор Н.И.Лобачевский пришел в помещение, предназначенное для нового учебного заведения, в 11 часов. Он, кстати, жил в том же доме на улице Большой Проломной (ныне это здание на улице Баумана не существует, его снесли, когда достраивали правое крыло Национального банка РТ).

В отличие от первой мужской гимназии (открыта 21 января 1759 г.), которая работала на пансионатной основе, вторая была рассчитана на приходящих. Лицеи и гимназии, открываемые в России в первой половине XIX века, предназначались главным образом для детей дворян, во вторую казанскую принимали и детей разночинцев. Было правилом всех выпускников классических гимназий после испытаний принимать в Казанский университет.

Интересно, что какое-то время гимназия работала и как реальная, то есть в ней преподавалось меньше предметов и срок учебы был другой. Однако убедившись, что многие выпускники все-таки поступают в Казанский университет, вторую снова сделали классической.

Здание было построено как частный каменный дом, с 1838 года в нем начала работать мужская гимназия, открытая тремя годами раньше. В пожаре 1842 года сгорели гимназический флигель, каретник, погреб, службы, остался только главный корпус. Когда стало тесно, в 1847 году был построен каменный двухэтажный дом с антресолями и подвалом. В 1900 году была пристроена церковь, в 1913-м появился пристрой с актовым залом. В настоящее время бывшая церковь с улицы выделена другим цветом, а внутри обычные  кабинеты. Помню, именно здесь работала школа танцев, которой руководила Вероника Александровна Мартьянова

Уровень знаний, которые давала вторая гимназия, был достаточно высок.   Продолжая образование в университете, многие выпускники становились известными учеными, преподавали в высших учебных заведениях Казани и других городов России. Среди них есть хорошо известные имена: профессиональный революционер Николай Бауман (окончил гимназию в 1891 г.), действительный член Академии наук СССР Владимир Адоратский (выпускник 1897 г.), талантливый историк, профессор педагогического института Михаил Бушмакин (выпускник 1901 г.), доктор медицины, заслуженный деятель науки РСФСР Иван Домрачев (выпускник 1908 г.).

История второй школы

С 1915 по 1918 год гимназия временно работала в здании, в котором сегодня главпочтамт по улице Кремлевской, где занимала второй и третий этажи. А в доме на Булаке, который с 1917 года называли Домом солдата, размещались солдатские казармы. Интересно, что в этом здании проходил второй окружной съезд депутатов солдатских советов, в работе которого принимали участие Василий Чапаев и Николай Ершов. В июне 1919 года в здании располагался татарский запасной батальон, в котором возник мятеж. Перед солдатами выступал начальник политотдела Центральной мусульманской военной коллегии большевик Камиль Якуб, но ничто не смогло остановить националистически настроенных солдат – и он был убит.

Потом гимназисты вернулись в свой дом, но теперь они учились уже не в гимназии, а в школе, которая тоже имела второй номер. В 1918 году гимназия была преобразована в среднюю школу.

Интересные воспоминания для школьного музея в свое время оставил Н.И. Кудряшов, который с 1915 года был гимназистом, а с 1918 по 1922 год – учеником второй школы:

«Все было ново: началось совместное обучение мальчиков с девочками, учителя стали более доступными, никто не требовал зубрежки, допускались дискуссии. Заведующим школы был назначен М.П. Камшилов. Мы были первыми выпускниками советской школы.

Многие учителя проработали в школе не один десяток лет, чего не скажешь о директорах. За тридцать первых лет, до 1950 года, сменилось семеро: Камшилов, Брюханов, Любимов, Быков, Куракин, Субботина, Желтов. И только Сергей Евгеньевич Куракин был на этом посту 10 лет до начала Великой Отечественной войны и 4 послевоенных года. С середины 20-х годов, в 30-е годы  и позднее во второй школе учительствовали: Петр Васильевич Мартынов, Нина Петровна Вайханская, Галина Юлиановна Гусарская, Александр Иванович Разумовский, Мария Андриановна Фомичева, Зинаида Павловна Юданова, Александра Сергеевна Гарнышева, Ольга Михайловна Николаева и другие.

В 30-е годы в жизни школы, как и в целом в школах страны, шел поиск новых форм работы, подчиненных духу времени. Были на этом пути и достижения, и ошибки. Многочисленные постановления партийных и советских органов подчас создавали лихорадку, мешали спокойной работе педагогов, которые ратовали за дифференцированный подход в обучении и воспитании детей. Именно тогда зародился такой порок, как процентомания. Свое черное дело сделали политические репрессии. Педагогическому коллективу, возглавляемому в то время С.Е. Куракиным, требовалась выдержка, вера в свое высокое предназначение. Вместе с тем это было время рождения многих интересных традиций. Усиливалось влияние пионерской и комсомольской организаций. Среди выпускников первых десятилетий советского этапа истории школы – профессора Г.С. Салихов, А.И. Рифкинд, Н.И. Тарнопольский, Л.М. Козлов, композитор Джаудат Файзи.

Особое место в истории школы занимают трагические и вместе с тем героические годы Великой Отечественной войны. Здание было отдано под госпиталь, а вторая школа переехала в  Тукаевский переулок. Учились в три смены, без многих любимых учителей, ушедших на фронт. В боях против фашистских захватчиков пали смертью храбрых учителя и выпускники второй школы: физик Тимофей Иванович Лексин и его сын, Хабиб Булат, Львов Павел, Блюменталь Юлий, Неворожкин Шура, Мухамедьяров Ильгиз, Чернов Аркадий, Хватков Борис и многие другие.

В школьном музее было собрано немало ценных реликвий военных лет. И о тех, кто воевал, и о тех, кто учился в то тяжелое время. Здание было плохо приспособлено для учебы, были проблемы с освещением, не хватало бумаги, чернил, других учебных принадлежностей. Случалось, дети падали в голодные обмороки. Двухкопеечные булочки и чай с сахарином школьники закусывали двухцветными «жвачками» – белый слой парафина, черный слой вара. Мальчишки были пострижены наголо: не хватало мыла, а потому боялись вшей. Особой была лексика военной жизни: вместо слова «продают» говорили «дают». Давали, например, отрезы ткани по карточкам, не без денег, конечно…

Школьники не только учились, но и работали. Учащиеся военных лет в школьных мастерских шили для фронта нужные бойцам вещи. Только  за три месяца 1941 года было изготовлено 855 пар меховых варежек, 276 утепленных телогреек, 2040 шапок-ушанок. Подростки чинили белье для подшефного госпиталя, шили кисеты для махорки.

С  1 октября 1943 года было введено раздельное обучение, и более чем на 10 лет вторая школа снова стала мужской. К совместному обучению вернулись только в 1954 году.

С окончанием войны школа вернулась в свое здание. В декабре 1949 года большая группа учителей получила высокие правительственные награды. В конце 40-х  – начале 50-х годов  пришли новые учителя, которым предстояло воскресить добрые традиции прошлых десятилетий. Это были Ирэна Александровна Серкова, Роза Григорьевна Сабитова, Борис Степанович Соколов, Галина Агаповна Абашева, Мария Степановна Подряднова, Самат Закирович Хусаинов, Джарнар Гильмеевна Богданова, Анна Афанасьевна  Артюхина, Павел Леонидович Сазонов, Лилия Хайрутдиновна Исаева, Людмила Константиновна Данилова и Дания Галимовна Муфахарова, которые при А.С.Мильграме были завучами, братья Кошеваровы – Николай и Александр Александровичи и другие.

26 марта 1950 года прошла первая встреча выпускников школы, ставшая началом еще одной доброй традиции. Было решено собираться раз в 5 лет, в мае. Директором тогда был И.С. Рушников. Именно он порекомендовал пригласить завучем А.С. Мильграма, который в то время работал в гороно. Между Иваном Степановичем и Абрамом Самойловичем были дружеские отношения. Рушников с уважением относился к тому, что за плечами коллеги был богатый педагогический и жизненный опыт. Будучи студентом истфака Киевского университета, тот слушал лекции знаменитого А.С. Макаренко, что и определило его трудовую биографию. После учебы он работал в детской клубной воспитательной системе, в 1943-м, вернувшись после ранения с фронта, стал старшим воспитателем Раифской колонии, работал заместителем начальника Казанской трудовой воспитательной колонии (КТВК). Его приверженность идеям и методологии Макаренко оказалась в тот момент особенно востребованной. Время было тяжелое для взрослых, что уж говорить о детях. Отклонения в поведении были нормой.  Большой процент воспитанников КТВК составляли дети из блокадного Ленинграда.

Как вспоминал сын А.С.Мильграма – Арнольд Абрамович, его отец очень сожалел, что поработал с Рушниковым всего неполных три года. Тот преподавал «Логику» в старших классах. Как отличный хозяйственник, много сделал для школы. Мильграма не прельщали хозяйственные заботы, а их у школы было более чем достаточно. В 1953 году их взвалили, как у нас часто бывает, на женщину – И.С. Сорокину. Она была волевым человеком, опытным педагогом, но на посту директора пробыла недолго – в 1958 году ее не стало. На этот раз Абрам Самойлович не отказался. Однако не захотел сокращать свои воспитательные функции, а потому фактически жил на работе. Благо квартира у него была во дворе школы. Между двумя дверьми было всего 27 шагов. По воспоминаниям сына, Абраму Самойловичу везло на педагогические коллективы. Скорее педагогам везло с их директором.

Ряды учителей с большим стажем пополняли молодые, интеллектуально и профессионально готовые приумножить традиции второй школы учителя:  Нина Степановна Линкевич-Костина, Валентина Федоровна Осякина-Мильграм, Татьяна Борисовна Князева, Надежда Каюрова, Полина Вигнанкер. Старшим вожатым был Аркадий Файнберг, в будущем доктор искусствоведения. Все они были выпускниками школы. Абрам Самойлович мечтал, чтобы основная часть педколлектива состояла из выпускников.

Богатая школьная история, ее традиции позволили в середине 50-х годов принять решение о создании своего музея. Толчком к этому послужила объявленная Государственным музеем ТАССР и Казанским гороно игра-поход «Знаешь ли ты Казань?». В 1955 году 9 Г класс избрал тему «История нашей школы». Начиная со следующего года, девятые классы принимали эстафету от своих предшественников. В результате кропотливой работы появился музей, который не имел равных в Казани, да и редкая школа в России могла претендовать на такой результат исторического поиска. И это вполне объяснимо, ведь в архивах удалось обнаружить две ценнейшие исторические записки о второй Казанской гимназии, изданные университетом: с 1835 по 1875 год – составитель Гвоздев Порфирий и с 1875 по 1885 год – составитель М.Н.Львов. Третью записку – о 1885-1973 годах – написал Абрам Самойлович Мильграм.

В школе проводились выставки технического творчества,  многие экспонаты которых пополняли фонд наглядных пособий. На весь город был известен клуб советско-чехословацкой дружбы. Это была самая поющая школа в районе (он тогда назывался Приволжским). Ребята ходили в многочисленные походы – на велосипедах (вместе с А.И. Разумовским), на шлюпках (с Б.С. Соколовым), на лыжах (с П.Л. Сазоновым и Л.Х.Исаевой). Класс Р.Г. Сабитовой был заядлым путешественником, побывал во многих городах СССР. При учителе пения В.В. Нечаеве в школе была поставлена опера «Черевички». Осенью 1968 года здесь был создан вокально-инструментальный ансамбль «Эльфы», в котором играли и пели восьмиклассники Тамара Андреева, Ирина Вовченко (ныне Солодкова), Дима Данилов, Наиль Сабитов и Наиль Галимзянов. В сентябре следующего года на деньги, вырученные от сбора металлолома, директор школы купил ансамблю электрогитару – мечту всех мальчишек того времени. Посмотреть на покупку сбежалась вся школа. Позднее «Эльфы» перебрались в клуб «Теплоконтроля». Через 20 лет Наиль Галимзянов вновь собрал коллектив, чтобы всем вместе принять участие в республиканском конкурсе  песен о Казани. Его песня «Казань моя» в исполнении ВИА «Эльфы» получила диплом за лучший текст и аранжировку (соискателей было 180), а сам ансамбль занял второе место, уступив Венере Ганеевой.

Школьники поддерживали тесную связь с выпускниками. Здесь гордились своими питомцами, особенно медалистами. В списке лучших выпускников 50-х годов находим немало известных фамилий: Аркадий Цианчук, Фильзя Хамидуллин, Вячеслав Аристов…

Фото сделано на озере Лебяжьем в 1968 году

Групповой снимок на Лебяжьем сделан в 2004 году

Между двумя съемками на озере Лебяжьем – много-много лет. Первый был сделан в 1968 году, на одном из туристских слетов, второй – 15 февраля 2004 года. При желании читатели могут найти на снимках одни и те же лица, слегка измененные временем. Это ребята из 10 А класса выпуска 1970 года. Снимки принес в редакцию Наиль Галимзянов. Вместе с ним мы всматривались в лица его одноклассников и учителей. Слева направо: Анна Афанасьевна Артюхина, учитель химии; Лилия Хайрутдиновна Исаева, учитель физкультуры;  Вера Кузьминична Шабадиева, учитель географии и завуч; Ирина Федоровна Мухрыгина, математик и классный руководитель 10 А (в белой шапочке).

Как же надо было запасть в душу, если уже много лет в мае собираются вместе выпускники школы, которой нет уже 28 лет! В 2005 году они попытались соединить разорванную цепь времен, используя для этого юбилейную дату – 170-летие второй казанской гимназии.

Историческая справка, представленная ниже вниманию читателей,  подготовлена на основе рукописи Арнольда Абрамовича Мильграма. Как и отец, сын стал учителем, был директором  школы №88 Приволжского района. Естественно, есть в этой рукописи и немало добрых слов об Абраме Самойловиче. Таких педагогов и в прежние годы было немного, а сегодня вообще – считанные единицы. Лучший ему памятник – благодарная память учеников, которые бережно сохраняют не только воспоминания о любимом учителе, но и песню «Казанская вторая…», которую он когда-то сочинил и которую пели всей школой:

Чудеснейшие годы Связали нас с тобой, И каждый вспоминает Тебя, как дом родной. Традиций славных много Сложилось здесь у нас. Мы их, как эстафету, Несли из класса в класс. 

Воспоминания Рустема Габяши

"Исповедь счастливого человека"

Журнал "Казань", №7-8, 1996 год

Учился я с 1949 года десять лет в школе №2 на Булаке. Многие казанцы сейчас и не знают о ней, между тем история школы заслуживает особого повествования. В стенах здания, построенного еще до революции в классическом стиле, многие десятилетия воспитывалась преимущественно научная и научно-техническая интеллигенция. Учился в школе Николай Бауман; в нее, тогда еще гимназию, пытался поступить Вячеслав Скрябин, известный ныне как Молотов – один из ближайших соратников Сталина. Да и сейчас практически в любом из вузов и научных институтов можно встретить ее выпускников. Уникальность этой школы-гимназии была в том, что она являлась, пожалуй, единственной русской школой в татарской забулачной части старой Казани с очень хорошим уровнем обучения. Престиж ее всегда был высок, и в нее стремились определить своих детей многие представители татарской интеллигенции. Когда я пошел в первый класс этой школы, старший двоюродный брат Джаудат Абдуллин уже оканчивал 10-й класс, Рустем Абдуллин и Ленар Аминов учились в шестом-седьмом классах, и я постоянно находился под их опекой не только в школе, но и во время приготовления уроков. Кстати, за год или два до моего поступления в эту школу ее окончил мой учитель и руководитель в науке Альфред Хасанович Халиков. В такой же последовательности мы друг за другом окончили и Казанский университет, только разные факультеты.

На меня, выросшего в глухомани, против своей воли перенесенного в большой неуютный город, первые годы в этой школе произвели просто ошеломляющее впечатление. Остались в памяти лишь бесконечные переезды с квартиры на квартиру, боязнь проспать на уроки и заблудиться в незнакомых поначалу переулках, Юрий Васильевич Виноградов на костылях и весь наш дом на Тукаевской. Да еще уроки чистописания, по-моему, ненавидимые всеми поколениями учеников любой школы; за них я постоянно получал двойки. Сейчас я, конечно, понимаю, что четкий, убористый и экономный почерк – основа независимости личности, особенно когда отказывает машинка или, не дай бог, компьютер, но тогда я этого не сознавал и уроки чистописания были единственным раздражителем моего душевного состояния. Учился же я неплохо, со второго по пятый класс получал похвальные грамоты Сталинского районо. Да и то сказать, учиться плохо в тогдашнем моем окружении я просто не мог...

Мы, малыши, с первого по четвертый класс практически не имели права подыматься на второй этаж, в нашем распоряжении был только первый, с широкими коридорами, высокими потолками и большими окнами. Классные комнаты, такие же высокие, окнами выходили на Булак. По улицам мимо школы проезжали редкие машины, и единственное, что всерьез отвлекало от занятий – это звуки и запахи весны. Ледоход взрывал  наш покой грохотом и гулом на Волге. Чуть ли не вся Казань высыпала на берег смотреть на зрелище ни с чем не сравнимое, в людях просыпалось что-то языческое, объединяющее с природой. К нам же на уроки и на переменки доносились полушепоты и чуть грубоватый шелест шествия льдин – с Казанки через Булак в озеро Кабан. Это еще хватало сил перенести, сидя в классах, поскольку бывало обычно холодно и ветрено. Гораздо мучительней, с грустью классных узников, мы воспринимали первое тепло, когда раскрывались почки на деревьях, клейкие, с горчинкой, просыпались тополя или ветлы, посаженные еще дореволюционными гимназистами по откосам Булака. Да, это были тополя, поскольку в конце мая или в начале лета с деревьев осыпался пух, и ветер носил белую массу по улице подобно мартовской поземке. Не знаю, как это действовало на моих товарищей, но для меня было чем-то нереальным, бесконечно притягательным...

Как-то в начале 50-х годов наши воспитатели пригласили на школьное мероприятие выпускника гимназии прошлого века. Высокий широкоплечий старик с аккуратно подстриженной, но тем не менее внушительной седой окладистой бородой, с очень умными, доброжелательными глазами и выразительным теплым голосом на грани баса и баритона нам сразу понравился – живой и вполне реальный Дед Мороз. Потом я встречал его во дворе и в коридорах университета. Это был, кажется, профессор Владимир Владимирович Морозов. Он рассказал, что сам принимал участие в посадке этих деревьев, и даже показал на откосе лично им посаженные. Профессор убедительно призвал нас беречь их и не использовать в качестве трамплинов. И все же, не удержавшись, объяснил, как надежнее привязывать веревки к ветвям, растолковал технику прыжка в воду с разлета.

Дело в том, что в те годы на экранах кинотеатров преобладали трофейные фильмы, из которых бешеным успехом пользовались «Тарзан» и «Королевские пираты». Насмотревшись этих фильмов, мы создавали свои игры, пользуясь подручными средствами. Ими служили деревья, Булак и обрывки веревок. Разогнавшись по откосу, мы с отчаянным визгом плюхались в мелководный Булак, кто головой, кто брюхом. От иного неудачного приводнения у нас долго болели разные части тела. Тот же, кто пытался изобразить прыжок «ласточкой», заранее предупреждал об этом, и мы внимательно наблюдали за ним. Когда на поверхности воды начинало появляться черное пятно тины, напоминающее завесу океанского спрута, это означало, что хвальбишка воткнулся головой в ил и ему требуется срочная помощь...

Сейчас мне понятны переживания учителей, понятен и тайный смысл приглашения университетского профессора. Суть его заключалась в первую очередь не в воспитании бережного отношения к природе, а в заботе о нашей безопасности. Однако сам профессор, похоже, не ожидал положительного результата от своей воспитательной миссии; частенько в перерывах между занятиями он спускался на Булак и с противоположной стороны наблюдал за нашей возней. Мы же, завидев его, с особым азартом продолжали свои тарзаньи игры. Но постепенно шалости эти затихли – то ли мы повзрослели, то ли сменился репертуар кинотеатров. После уроков мы небольшими компаниями отправлялись на прогулки вокруг Кабана, грелись на пригорках, купались, иногда ловили рыбу и раков рубашками. Тогда на Кабане располагались два водных стадиона, кажется, обществ «Динамо» и «Спартак», с купальнями, вышками и пунктами проката гребных лодок. Напротив находилась база морского клуба ДОСААФ с морскими ялами и четким, почти военным порядком. Туда, думалось, путь нам был заказан, но нам хватало своих развлечений.

И все же главным делом оставалась учеба. В послевоенное время был прямо-таки культ образования, особенно высшего. К учебе относились очень серьезно. Существовала целая система воспитания и образования, в основе еще дореволюционная: ежегодные переходные экзамены с комиссиями из районе, второгодничество и даже третьегодничество. Причем отстающие ребята далеко не всегда отличались от остальных способностями, чаще были виноваты лишь тем, что чем-то выбивались из этого серийного производства.

Курс предметов был очень солиден, в основе – гимназический с поправками на время и состояние общества. Вместо Закона Божьего у нас была воинская подготовка – до второй половины пятидесятых годов школа оставалась сугубо мужской. Предметы преподавались исключительно замкнуто, без связей одного с другими. По сути, курс был рассчитан на подготовку узких специалистов, именно таких, которые, по выражению Козьмы Пруткова, подобны флюсу.

Но и знание предмета не избавляло от неожиданностей. Однажды нам задали сочинение по Гоголю. Литературу я любил, впитал ее, как говорят, с молоком матери и всегда был в школе баловнем преподавателей этого предмета. Сочинение же – «Отрицательные герои «Мертвых душ», было контрольным от гороно. Желая блеснуть и не подвести учительницу, я исписал почти целую 12-страничную тетрадку, причем убористым почерком. Назвал в полном соответствии со школьным курсом отрицательные черты героев и их социально-политическое значение, более того, пользуясь знаниями, полученными от мамы и в ее библиотеке, указал прототипы литературные и развил тему на современном, так сказать, материале, заметив, что образы гоголевских героев бессмертны. Все было написано без единой помарки и без клякс. Учительница, пожилая дама из прошлого века, бегло просмотрела его. Но в гороно мое творение прочли как надо. Что тут началось! Учительницу чуть не хватил инфаркт, меня же затаскали по собраниям и педсоветам. Ничего не понимая, я огрызался цитатами из В.И. Ленина, литературными и житейскими примерами, простодушно не ведая ни о Менделе, ни о Моргане, ни о генетике, ни о будущем «Моральном кодексе строителя коммунизма».

К счастью, в ту пору я считался одним из признанных лидеров ученического коллектива, даже успел получить за это Почетную грамоту Сталинского райкома комсомола. К тому же настало хрущевское время, была пора его взлета. Произойди казус чуть раньше, мне бы грозило обвинение в подрыве линии партии на воспитание человека коммунизма. Плюс ко всему директорствовал тогда Абрам Самойлович Мильграм, которым нас, подрост, старшеклассники пугали: «Вот появится Мильграм и надает вам по задам». Мы не боялись и с нетерпением ждали его появления, как сейчас дети ждут Карабаса-Барабаса. Первое мое впечатление от знакомства с ним: громовой голос кого-то незримого, призывающий к зарядке. Голос мне понравился – сильный, действительно мужской командирский бас, добрый без тени озлобления. Дети это сразу чувствуют. Когда я увидел директора, поразило: откуда в таком маленьком теле такой мощный голос? Потом уже обратил внимание на его сухощавость, подтянутость и одежду, скромную и бедную.

К моменту описанного случая директор стал для меня истиной в последней инстанции. Убедившись, что я не откажусь от своих воззрений, Мильграм начал потихоньку давить не на учителей, а на вышестоящих чиновников. И этот глупый вроде бы по современным понятиям эпизод постепенно ушел в Лету, лишив меня, однако, серебряной медали. Но я не переживал тогда и не жалею сейчас. Абрам Самойлович помог мне и позднее, когда я наверстывал упущенное за время экспедиций в университете.

Все, кто учился тогда в моей школе, должны помнить преподавателя химии Петра Васильевича Мартынова. Наголо обритый, со шрамами на голове, где оставались еще осколки с войны, он учил не сколько химии, сколько уважительному отношению к ней. Химия, на мой взгляд, скучная наука, и я не пойму, почему ею увлекся мой внук-шалун. Видимо, к нему перешло мое, а вернее мартыновское отношение к этой науке. Для меня же понятие «химия» запечатлелось в чеканной фразе Мартынова: «Спиртовку тушат колпачком». Особой честью для нас, малышни, было получить запущенную из-за кафедры стекляшку с чернилами и услышать его зычный голос: «Вон из класса! Не оскверняй храм науки!» У меня, хоть я и учился всего два года у такого преподавателя, осталась щемящая боль за многострадальных и многотерпимых учителей, которые пытались сделать из нас Человеков с большой буквы.

Остальные наши учителя не запечатлелись в таких ярких образах, за исключением преподавателя биологии Дубровина, который вдалбливал в наши мозги основы лысенковской биологии, и преподавательницы английского языка Джанар Гильмеевны Богдановой. Дубровин, кадровый агроном, волей случая занесенный в школу, производил впечатление не речами по изучаемому курсу, а истовостью своих убеждений, крепкими мозолистыми руками и загорелым лицом крестьянина. Видимо, и этот образ лег в основу моего мировоззрения, заложив в него готовность идти в потемках к цели и любовь к земле. Джанар Гильмеевна представляла новое поколение учителей. Мы были уже старшеклассниками, и появление очаровательной дамы в светло-кремовом, модном в конце 50-х годов костюме не прошло незамеченным. По моим наблюдениям, половина школы, без различия полов, была влюблена в нее с претензией на взаимность, вторая половина дружно ее ревновала. Своим обаянием она вбила-таки в меня уважение к английскому. Произношение я так и не отработал, но, слушая ее мелодичный англо-казахский выговор, научился понимать язык и даже сейчас без словаря перевожу простые тексты.

Не могу не вспомнить преподавателя рисования и черчения Бориса Степановича Соколова. Невысокий, сухощавый, с четкой армейской выправкой, причем не парадной, отработанной не в почетных караулах, а в рабочей армейской среде, особенно в ее элитных полковых и дивизионных разведках военного времени. Он скромно носил только орденские планки, был немногословен, но всегда откликался на любую нашу просьбу. Я неплохо рисовал, но Соколов интуитивно обнаружил самое слабое мое место, которое помешает стать художником – очень рациональный и дисциплинированный ум. Когда после смерти матери я рванулся в художественное училище и даже сдал в него экзамены с неплохими баллами, только мой учитель мужским разговором на равных смог меня вовремя остановить, указав на особенности истинного художника и настоящего ученого. Я до сих пор неплохо рисую, но тот урок запомнил.

Были среди преподавателей также братья Петр и Александр Кашеваровы, Зинаида Павловна Юданова, Александр Иванович Разумовский, да многие еще, – и каждый вложил в меня что-то свое, всем я благодарен.

...Предстояли выпускные экзамены, и от оценок в аттестате зависело очень многое. Я рвался в науку, причем гуманитарную. Научился жить и думать самостоятельно, подрабатывал, но моей материальной основой была пенсия круглого сироты – 17 рублей с полтиной.

До реформы 1960 года это были хоть и нищенские, но позволявшие не умереть от голода деньги. Однако незадолго до окончания школы я получил извещение от райсобеса: в связи с исполнением мне 18 лет выплата пенсии прекращается. Такого удара от государства я не ожидал. Стиснув зубы и подсчитав свои запасы, решил во что бы то ни стало получить аттестат. За три года круглого сиротства недоело зависеть от других. Я заперся в своей комнатенке и до голодного обморока штудировал школьный курс. Первой спохватилась моя соседка Акулина Степановна, подняла на ноги всю Тукаевскую. Но я уже закусил удила. Остановила меня Рауза-апа абыстай, причем очень спокойными словами: «Рустем, мы обещали твоей матери, что ты получишь среднее и высшее образование». Старшая сестра матери, моя тетя, к моменту моего взросления стала для меня как бы родной бабушкой, дау-эни, и слово ее для меня было законом. Я успокоился, сдал все выпускные экзамены без шпаргалок, причем без троек.

Я прощался с любимой школой. От нее получил подарок на всю, как нынче говорят, оставшуюся жизнь. Меня «отловили» между экзаменами однокашники и насильно отвели на собранные ими деньги в фотографию, а по пути подстригли под модный тогда «бокс». И позднее вручили традиционный выпускной фотоколлаж, где я, в самом центре, смотрю на мир беспомощными глазами. Это дорогого стоит. Часто в минуты душевных невзгод я вытаскиваю из своих тайников снимок, вспоминаю каждое лицо и то, что за ним сокрыто. Такие воспоминания глубоко ранят душу, как бередят ее строки Есенина, в пору нашей юности запрещенного:

«Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым»...

Разве могу я забыть прошлое, историю хотя бы своего поколения и поколения родителей?! Но я размышляю о ней без оглядки на сиюминутные поветрия, вспоминаю без желчи, без предвзятости и никого не осуждая. Иначе рискуешь потерять все человеческое.

Увы, написанное мной в пастельных тонах – романтическая элегия по сравнению с реальной жизнью. Конечно, она была прозаичнее и суровее. В школе моего времени, да и, вероятно, после нас существовала система наушничества и интриг, как среди учеников, так и среди преподавателей, очень жесткая система подавления личности в виде пионерской и комсомольской организаций и якобы ученического самоуправления – старост и ученического комитета, были и родительские комитеты. И все это находилось под жестким контролем на столько дирекции школы, сколько вышестоящих инстанций. Не всегда бывали справедливы к нам и учителя, издерганные бытовыми неурядицами и бесконечными придирками инспекторов из районе, гороно... Они, прошедшие в большинстве своем катаклизмы революций, чисток довоенного времени, войну, яснее нас представляли всю сложность советского общества эпохи сталинизма. И, к чести наших учителей, самоотверженно оберегали нас от преждевременного познания реальной жизни. Они не были глупцами.

 Фрагмент рукописи Арнольда Абрамовича Мильграма

«Как-то в конце 70-х, когда школа уже была закрыта, я, выступая с лекцией на курсах учителей, в перерыве услышал фразу:

«Нам довелось работать с Абрамом Самойловичем, и для того, чтобы его по-настоящему оценить как директора, надо было поработать с другими директорами».

Эта фраза мне запала в душу, потому что за ней многое стоит. Учителя говорили о его интеллигентности, о порядочности, о справедливой требовательности, считая, что они прошли в школе №2 хорошую профессиональную и творческую школу педагогического мастерства и смогли реализовать себя как учителя сполна.

Отец по жизни был верен идеям А.С. Макаренко и многое сумел осуществить на основе апробированных принципов коллективного воспитания в связке с личностно-ориентированным. По мнению учителей, много лет проработавших с Мильграмом А.С., его профессиональные и личностные качества удачно сочетались.

Он обладал необходимой профессиональной компетентностью и благодаря этому мог гибко менять стиль общения, сообразно ситуациям. У него было то, что ассоциируется с понятиями «дар», «призвание».

В народе говорят: педагог от Бога. В 1968 году, когда Мильграму А.С. исполнилось 55, ему было присвоено звание «Заслуженный учитель школы ТАССР».

А еще была обещана нормальная квартира, которую он давно ждал… Обещания были многократные, но до получения квартиры дело не дошло.

Не смог дожить он и до пенсии: ему было 59 лет, когда 4 марта 1973 года он, закончив рабочий день, после удачно проведенного республиканского семинара на базе школы №2, сумел с трудом дойти до дома. Врачи… констатировали – обширный инфаркт.

Через 4 дня, 8 марта, его не стало».

Принято говорить: незаменимых у нас нет. Это правда. Но есть незамененные. И чем больше таких в педагогике, тем спокойнее родителям.

Отправляя детей в школу, они рассчитывают, что там будет их второй дом. Именно такой была школа №2 на Лево-Булачной улице. А потому у нее в мае – юбилей. Школа – это ведь не просто здание. Это прежде всего благодарная память выпускников и их учителей. Это общая история, которую не забывают и которую не переписывают каждый раз с чистого листа.

 История Бауманского дома пионеров и школьников

Только в страшном сне выпускникам второй гимназии и второй школы могла присниться трагическая судьба их родного дома. В 1977 году руководители образования города приняли беспрецедентное решение, прервав одним росчерком пера многовековую историю учебного заведения, посягнув на признанные во всем цивилизованном мире ценности, тем более что ценности эти – уникальные.

В историческом здании на Левобулачной улице был открыт Дом пионеров Бауманского района, который при всем желании не мог продолжить историю второй гимназии. Естественно, оборвалась и жизнь музея. Впрочем, он начал потихоньку умирать с 1973 года, когда не стало Абрама Самойловича. Как оказалось, людей, которые способны быть связующим звеном между разными поколениями, среди нас не так уж и много.

Татьяна Борисовна Князева, ныне директор школы №11 Вахитовского района, вспоминает, что, уходя из второй школы, где работала учителем истории с 1970 года, забрала с собой некоторые ценные документы школьного архива, например, свои классные журналы: как будто чувствовала, что совсем скоро это никому, кроме нее, не будет нужно.

Перед реконструкцией здания в конце 80-х годов музей представлял собой груду старинных документов и фотографий на полу одного из бывших классов. Еще живы были остатки некоторых стендов…  

Это была первая комната, в которую меня привели, когда я стала директором Дома пионером. Нужно было решать, что со всем этим делать.

Было принято решение создать краеведческий кружок, руководить которым стала Маргарита Николаевна Антонова, журналист по образованию. Ребята под ее руководством разобрали завалы документов на полу. Мы уже думали об открытии настоящего музея, причем не только второй гимназии, но и всего Бауманского района. Делу мешало то, что зданию предстоял капитальный ремонт. Поэтому экспонаты будущего музея находились в кабинете, где Маргарита Николаевна вела занятия своего кружка.

Здание, которое я приняла как директор, представляло собой печальное зрелище, поскольку уже много лет не видело ремонта. Но оно жило активной жизнью. Кружков было много – технические (авиамодельный возглавлял Юрий Сергеев), художественные…

У нас была база театра школы №39, которым руководил актер Качаловского театра Геннадий Прытков. Коллектив хореографической студии возглавляла Вероника Александровна Мартьянова, которая, работая в Ленинском доме пионеров, воспитала Ирека Мухамедова, в будущем прославленного танцовщика мирового уровня. 

Кстати, ее студия в Бауманском доме пионеров  работала в помещении бывшей гимназической церкви.

Мне досталось готовить здание к капитальному ремонту. Вместе с членами педколлектива мы разрабатывали план будущего Дома пионеров, готовили материалы для Бауманской районной администрации о будущем распределении кабинетов. 

Ремонт шел очень долго и уже без меня. В январе 1979 года я перешла на работу в редакцию новой газеты «Вечерняя Казань», вскоре из Дома пионеров ушла и Маргарита Николаевна Антонова.

Я слышала, что экспонаты музея были переданы в школу №11, что находится неподалеку, однако когда в преддверии 170-летия второй казанской гимназии ко мне пришли бывшие выпускники второй школы, следов важных свидетельств истории учебного заведения и отдельных его воспитанников мы не обнаружили.

Сегодня крайне интересно и весьма полезно было бы изучать не только историю дореволюционного образования в Казани, но и опыт советской школы под номером 2. Анализируя сущность воспитательной системы, созданной под руководством Абрама Самойловича Мильграма, во многом продолжавшего традиции прошлого, приходишь к выводу, что приоритетом воспитания, бесспорно, должна быть гуманистическая ориентация,  нацеленность на детскую самореализацию, на детский интерес, на право учащихся выбирать дело по душе.

Здесь не думали о том, чем бы занять мальчишек и девчонок, здесь им помогали найти себя – в учебе, в художественной самодеятельности, в спорте. Это традиция, которой не мешало бы следовать и современным учителям.

"Казанские истории", №7-8, 2005 год. Дополнено в апреле 2011 года