Три роли актера Геннадия Прыткова

07 января 2013 года

В январе 2013 года один из ведущих актеров Казанского академического Большого драматического театра имени В.И.Качалова, народный артист России и Татарстана Геннадий Прытков будет отмечать 65-летний юбилей.

Предлагаем вашему вниманию интервью с актером, подготовленное Любовью Агеевой для журнала "Лидер Поволжья" пять лет назад, в 2008 году. 

Свое шестидесятилетие Геннадий Прытков отмечал дважды – в январе, когда родился, и в марте, когда юбилейный вечер проходил в театре. В Качаловском в его честь давали «Вишневый сад». Спектакль необычный во всех смыслах. Большая смелость – ставить А.П.Чехова для современного зрителя, не привыкшего в театре размышлять. Но режиссер-постановщик  Александр Славутский и не адресует свое детище тем, кто думать не умеет или не хочет.

Пожалуй, впервые в истории нашего театра спектакль идет при пустом зале. И актеры, и зрители – на сцене. Известный артист играет в этом спектакле роль Гаевского, который всеми силами пытается помочь сестре спасти вишневый сад, важную часть их прошлой жизни, но у него ничего не получается. И эту щемящую ноту расставания с прошлым не передать словом, даже если это слово – чеховское или, тем более – действием, хотя режиссер нашел много интересных сценических ходов. Тут нужны средства другого театра, психологического, которыми в полной мере владеет актер Прытков.

После спектакля, когда чествовали юбиляра, говорили много лестного и приятного. Среди всех выступлений мне особо понравилось одно. Кто-то сказал: Прытков вырастил такой вишневый сад, который продать невозможно. Это не только его роли, которые памятны казанским театралам, но и его ученики. На сцене Качаловского театра и родился замысел нашего разговора с Геннадием Прытковым.

Три роли не на сцене, а в жизни: актер, режиссер, педагог. Правда, зачастую наш разговор выходил за рамки юбилейного интервью. Да и говорили мы не только об актере Прыткове.

– Юбилей, хочешь не хочешь – это подведение итогов. И начинают обычно с самого начала.

– С рождения что ли?

– А почему бы и нет? Что-нибудь 60 лет назад предвещало, что на свет появился большой артист?

– (Смеется). Ничего такого не было. Я родился в селе Левашово Алексеевского района Татарии. Прожил там до шести лет, потом маму направили работать в Рыбно-Слободской район, затем мы переехали жить в Казань, к маминой сестре. Это был 1956 год. Я учился в школе №45 на улице Ново-Караваевской (сейчас это Авиастроительный район). После восьмого класса пошел в артисты. Учился на вечернем отделении театрального училища, а днем работал на заводе «Стройдеталь» станочником. После четырех лет учебы, в 1968 году, пришел на работу в Качаловский театр и с тех пор – там. Так что в моей трудовой книжке – всего две записи.

– А почему выбрал профессию актера? – Не знаю. Для меня это всегда трудный вопрос. То ли я выбрал эту профессию, то ли она – меня, то ли кто-то это сделал за меня… Ничего же не было актерского в моей семье. Мать – связистка, отец – тракторист. Правда, кто-то где-то нашел, что был знаменитый клоун по фамилии Прытков. (Смеется). Может, он был моим сородичем?

– Но ни с того ни с сего профессию, тем более такую, не выбирают...

– Честно говоря, даже не помню, как это произошло.

– Может, играл в школьном драмкружке?

– (Задумался). Была хорошая учительница по литературе – Лидия Сергеевна Анитуллина. Думаю, что виновна (в хорошем смысле) в том, что я стал артистом, именно она. Да, был в нашей школе драматический кружок. Лидия Сергеевна  ставила Чехова, мы играли «Пигмалиона»… Во всех представлениях я был занят. А влюбленность в профессию пришла уже во время учебы.

– Каким был Качаловский театр, когда вы в него пришли? Какой это был период его истории?

– Не знаю, как для истории, а для меня лично это были счастливые годы. Тогда в театре работали Виталий Михайлович Миллер, Алла Григорьевна Бабенко, Галя Никулина, Вера Улик, Ефим Каменецкий, Ира Чернавина, Вадим Кешнер; ставили спектакли Наум Юрьевич Орлов, Стрижов. В те страшные времена (теперь можно об этом говорить), несмотря на все запреты, театр  сохранял какую-то чистоту и духовность. В Качаловском ставили, например, Ануя…

– Классика помогала советскому театру говорить со сцены то, о чем молчали газеты. До сих пор в памяти спектакль «Премия», гастрольная постановка одного из московских театров «Гнездо глухаря». За рецензию на него в «Вечерней Казани», написанную внештатным автором – Татьяной Стояновой мне как заведующей отделом культуры чуть было не объявили выговор по партийной линии.

Спектакль "Ревизор"

– Я пришел в театр, когда уже умирала оттепель, но она все еще подавала признаки жизни. Театр был своего рода внутренней эмиграцией. И это время на поверку оказалось для меня одним из самых дорогих. Именно тогда я встретил в театре людей, которых до конца своей жизни не забуду. Они заложили мой фундамент  актерской профессии, на котором  я до сих пор уверенно стою.

– И для актеров, и для зрителей это не были просто спектакли. Закономерен вопрос: какой след оставляли сыгранные роли в вашей реальной жизни?

– Могу вспомнить Петю в пьесе болгарского драматурга «Мы не верим в аистов». Эта роль оставила в моей памяти одну замечательную фразу: «Я настолько сейчас счастлив, что умею прощать». Петра по ходу действия  постоянно предавали. Но он умел с этим жить дальше. Этот принцип стал моим правилом по жизни. Прощать – и идти дальше. Я часто находился в каких-то противоборствах с людьми, потому и прожил не очень счастливую жизнь в театре. Но прощал – и жил дальше… Второй персонаж – это Глумов из спектакля «На всякого мудреца довольно простоты», поставленного Владимиром Портновым. Глумов позволил мне сказать зрителю то, в чем я сам был уверен:  живите на своих ногах, не продавайте себя – иначе попадете в ад.

– А как соотносятся два Глумова? Тот и сегодняшний (в сегодняшней афише Качаловского театра спектакль «Глумов» в постановке А.Славутского). Они появились с разрывом в несколько десятилетий. Изменилась страна, изменились люди. Островский, пьесы которого мы раньше воспринимали как нечто архаичное, сегодня стал весьма актуален.

– Тогда мы воспринимали пьесы этого драматурга с позиций известной статьи Лакшина в «Новом мире» – «Мудрецы на сцене и в жизни» (совершенно гениальная работа), и Островский помогал нам говорить о том, о чем мы думали. Сегодня меня потрясает сама ситуация: продажа личности не вызывает в зрительном зале абсолютно никакой реакции!!! Это само собой разумеющееся. Речь только о цене. Это настолько страшно! И прекрасно, что в нашем сегодняшнем спектакле на этой мысли не сделано никакого акцента. Потому что приговор был бы слишком жесток. Люди сегодня продаются. Их покупают, ими пользуются. И не стесняются.

– А я помню спектакль про парикмахера, у которого было все – положение, богатые клиенты, деньги, а ему еще нужно было признание. Он хотел быть равным с теми, кого стриг и укладывал. Критики тогда спорили: чего он добивается, чего хочет?

– Действительно, был такой спектакль – «Смотрите, кто пришел!..» по пьесе Арро. Я очень, очень люблю этот персонаж. Это были уже 80-е годы,  когда нарождалось поколение нуворишей. И что оказалось? Можно купить все, но нельзя купить духовность. В то время была сильная драматургия. А сегодня где такие драматурги, как Арро?

Спектакль "Визит дамы"

– С кем из режиссеров вам интереснее всего было работать?

– Виталий Михайлович Миллер, Владимир Михайлович Портнов, Ефим Давыдович Табачников и наш сегодняшний режиссер Александр Яковлевич Славутский. Табачников поставил в Казани два спектакля: «Поминальная молитва» и «Царь Федор Иоанович». Я был занят в «Поминальной молитве». Есть такое уже затертое выражение – рыцарь театра. Вот он и есть настоящий рыцарь театра. У меня тогда был такой период в жизни, когда я разочаровался в театре. Так вот, он вернул меня в театр, и я ему очень благодарен за это. Мы ночами не спали, когда он читал мне большущую книгу, которую написал. Жаль, что ее до сих пор не издали. На такие цели у нас нет денег.

– А не Табачников ли зародил в вас желание заниматься режиссурой? Сначала вы ставили спектакли в школьном театре, потом – в театре «99»…

– Нет. Это жизнь заставила. Опыты начались много раньше, когда в Качаловском пошли внеплановые спектакли. В какой-то степени это предложение для меня было даже обидным: «У этого парня актерская работа не очень получается, пусть попробует себя в режиссуре». Получалась или не получалась – это с их точки зрения. Сейчас обсуждать этот вопрос бессмысленно. И тогда появились  мои спектакли «О любви и печали» и «Дорогая Елена Сергеевна». А потом эти спектакли наша дорогая власть запретилаа. Бывало так, что большое влияние на меня оказывали люди, которые к театру никакого отношения не имели. Эвира Давыдовна Брусина, например, или Анна Витальевна Вальцева. Одна – педагог, другая – писательница. Бог посылал мне таких людей… Это их интуиция, они меня выбрали. Эвира Давыдовна однажды подошла ко мне в театре и спросила: «Вы не хотите попробовать заниматься с детьми?» И начались пробы. Вначале была 116-я школа, потом школа №39, Бауманский дом пионеров, где одно время работал наш школьный театр.

– Многие юные артисты, теперь уже взрослые дяди и тети, пришли на ваш юбилейный спектакль. Какими, интересно, вы их увидели через столько лет? Чем для них стал школьный театр?

– Они все говорят одно: театр проложил в их жизни незримую черту, через которую они никогда не переступят. Видимо, это была не просто артистическая школа, а прежде всего – школа нравственности, духовности. Никто не стал артистом, а прошли через театр многие. Они пошли в нормальную, другую жизнь. Один – судья, другой руководитель фирмы…  И я, кстати, рад этому. Хорошо знаю, что такое театр, как трудно в нем выжить. Что еще важно – ребята стали друзьями на всю жизнь. Моими друзьями в том числе. Маленькие мальчишки, которые выросли в больших друзей. Что бы в моей жизни не случалось, они реагировали мгновенно. Хотя перед этим мы могли годами не видеться. Я благодарен судьбе за то, что этот театр у меня в жизни был. Он появился в очень тяжелое для меня время, и я не знаю, кто кому больше был нужен: я ребятам или они мне.

– Сегодня вы продолжаете педагогическую деятельность уже на профессиональном уровне…

– Как было сказано на юбилейном вечере в театре, я играю роль доцента. Вместе с женой – актрисой Качаловского театра Ириной Чернавиной мы ведем курс режиссеров-педагогов театральной студии в Казанском университете культуры и искусства. Очень серьезная специальность. У нас уже был один выпуск, на заочном отделении. В театральном училище мы сделали шесть выпусков, но нашим могу назвать только последний. Не удивительно, что именно этот выпуск через 10 лет пришел  поздравить меня с юбилеем. Могу сказать точно: пока будут силы, я никогда не брошу преподать. Очень люблю эту свою работу. Потому что она не дает стареть. Студенты открывают мне то, что мой старый мозг уже не хочет открывать. Например, рассказывают мне о Цое или о Земфире.

– Был в вашей жизни еще один театр – «99». Для непосвященных – это маленький зал на 99 мест в здании театрального училища на улице Профсоюзной. Как я понимаю, это была отличная сценическая площадка для режиссерских опытов. Говорят, нет актера, который не хотел бы сыграть роль режиссера. Так было и у вас?

– Театр  «99» сыграл в моей жизни очень важную роль.

– И не только в вашей. Я смотрела все ваши спектакли на сцене учебного театра. Где бы я еще увидела «Лолиту» Набокова? Знакомых артистов – Вадима Кешнера, Елену Ненашеву, Галину Маковскую, Николая Шепелева, Ирину Чернавину – вы открыли для меня как бы заново.

– Я говорю о другом. В моей жизни не раз так бывало: появляется кто-то рядом  – и все меняется  к лучшему. Ты стремительно падаешь – и тебе подставляют плечо, чтобы не упал… Так однажды в мою жизнь пришла Ирина Чернавина. Когда появился Артем Карапетян, это был не просто ее сын. Именно он предложил мне собрать небольшую труппу, дал денег на первый спектакль, на аренду зала… Это было ужасное время для Качаловского театра. Полное безвременье… Театр «99» существовал целых четыре года. И каждый из нас за это время  доказал, и себе в том числе, что мы что-то можем. Я видел, что коллегам просто необходимо говорить. И потому форма у всех наших спектаклей была исповедальной. Считаю, что Ирина сыграла в этом театре лучшие свои роли. Как раз потому, что ей очень близка эта манера – исповедальности. Часто ловил себя на мысли, что я коллегам завидую. Когда видимся с Артемом (он сейчас живет в Москве) и вспоминаем театр «99», говорим: хорошо, что это в нашей жизни было. Но нет трагедии, что театр закрылся. Все-таки режиссер – это не моя профессия. Моя профессия – актер.

– Мы не можем не сказать несколько слов о сегодняшнем Качаловском театре, о его художественном руководителе Александре Славутском. Тем более что вы уже отметили его важную роль в своей жизни.

– Александр Яковлевич пришел в Качаловский театр, когда театра по сути уже не было. Он умер. Эти пустые залы, эти отменяющиеся спектакли, это бесконечное пьянство в труппе… Приходил один режиссер, потом другой, третий… Это длилось довольно долго, лет десять. Поднять театр из этих руин – для этого надо было иметь гигантскую волю. Я Славутского за это уважаю. Его тоже можно назвать рыцарем театра. Но он еще – и хозяин. Пришел – и сделал театр. Если бы этого не случилось, не было бы юбилейного «Вишневого сада» и моя творческая жизнь не продолжалась бы столь успешно, как сейчас. Я абсолютно искренне это говорю. Не каждый актер приходит к своему шестидесятилетию с таким количеством ролей. Я не знаю, это мое объективное мнение или субъективное, но я знаю точно – сейчас наш театр уверенно стоит на ногах.

– А это тот театр, который близок вам по духу? Насколько мне известно, к театру Славутского отношение среди театралов неоднозначное. Не всем нравятся драматические спектакли, похожие на мюзиклы.

– Вначале я тоже немножечко ежился. Не понимал, что за театр получается… Но у нас не было выбора. Жалеть старый театр? Но его уже не было! Славутскому ничего не понадобилось разрушать. Он начал строить свой театр практически с нуля.

– Как воспринимают этот театр актеры? Вы все танцуете, поете… 

– Нормально воспринимают. Я лично нормально к этому отношусь. Мне 60 лет, а я прыгаю… Знаете, какие сложные танцы в «Пиковой даме»? (Заразительно смеется).

–  Что вы более всего цените в театре Славутского? Кроме того, что теперь у Качаловского театра есть зритель.

– А это, кстати, очень важно. Когда в зале десять человек – это одно, а когда аншлаг – ощущение совсем другое. К сожалению, мы зачастую не желаем понять человека других взглядов, другого мировоззрения. А театр Славутского – это целое мировоззрение. Поскольку я занят почти во всех его спектаклях, могу судить об этом изнутри.  Я вижу, как он эволюционирует, к чему  идет. Он любит привносить в драматургию свое Я. И это Я порождает ярко выраженную в его спектаклях театральность.

– Яркая зрелищность – это способ заманить в театр современного зрителя или суть его режиссерского почерка?

–  Это школа знаменитого режиссера Евгения Вахтангова. Ведь Александр Яковлевич – вахтанговец. Я думаю, театральность для Славутского – это прежде всего вопрос содержания, и только потом – обретение формы. Возьмем «Вишневый сад». Он говорит в этом спектакле об очень сокровенном. По крайней мере, я его так услышал – все проходит, и жизнь тоже… Кричать об этом на огромный зал ему не захотелось. Яркая театральность Славутского меня лично устраивает. Я ее понимаю. Что еще очень важно: театр разговаривает со зрителем на понятном тому языке. Не знаю, будет ли востребован сегодня театр психологический…

– Скорее всего, нет. Самое время спросить – как вы относитесь к современному зрителю? Не ностальгируете по прежним временам, когда в зале не слышно было мобильников?

– Не знаю, к сожалению или как, но все годы работы в театре я играю каждый спектакль от силы для десяти человек, которые понимают, про что я хочу сказать. Говорите, ностальгия по прежним временам… Когда залы набивались с помощью культорганизаторов?.. Зал вроде бы есть, но его нет. Сейчас нет этого ощущения. Есть ощущение необходимости нашей встречи. И для меня, актера, и для него, зрителя. В какой бы я роли не выходил на сцену. Конечно, когда раздается звонок мобильного телефона, хочется уйти со сцены. Или посреди действия обратиться к человеку с телефоном, как это делает Алла Демидова, вызывая дружные аплодисменты всего зала. Сейчас время такое,  что нужно работать для всех, а не только для избранных театралов. Надо, наверное, снисходительно относиться к сегодняшнему зрителю.

 Спектакль "Вишневый сад"

– Надо, наверное. Ведь другого зрителя у вас нет. Правда, когда Александр Яковлевич Славутский ставил  «Вишневый сад», я понимаю, что ему нужен был не любой  зритель, а тот, который его поймет…

– Поэтому этот спектакль и поставлен для ста пятидесяти человек…

Беседовала Любовь АГЕЕВА

Журнал «Лидер Поволжья», март-апрель 2008 года