Сапожник Степан Бирюков

Алексей Герасимов

03 сентября 2023 года

Текст, который предлагаю вам прочитать, можно назвать рассказом, можно воспоминаниями, а можно – очерком. Последнее, наверное, точнее всего. Потому что Степан Бирюков – реально существовавший человек. Для нас интересно, что он жил в Казани. Правда, здесь это не столь важно.

Я получила этот текст по почте. Предваряло его письмо от Владимира Яковлева. К сожалению, это все, что я знаю об адресате. Письмо стоит, чтобы его опубликовать. Тогда история о пьянице-сапожнике получит более объемное впечатление.

Надеюсь, что Владимир Анатольевич  пришлет и другие фрагменты воспоминаний Алексея Андреевича Герасимова.

Любовь Агеева

   Любовь Владимировна, здравствуйте! Меня зовут Яковлев Владимир Анатольевич.

У нас в семье есть архивы моего тестя, коренного казанца Герасимова Алексея Андреевича, который родился в 1896 году. Он был очевидцем революций 1905 года, 1917 года в Казани, участником первой мировой войны на фронте с Австро-Венграми, призывался в белую и красную армии; воевал в Русской освободительной армии, а затем отступал с армией Колчака в Сибирь, где был пленен. Прошел Колыму. Свои воспоминания и рассуждения он оставил на 163 школьных тетрадях в возрасте, когда ему было уже за 60 лет. Он очень детально описал события, которые он пережил. Я оцифровал его документы за период с 1896 года по 1959 год. Хотелось бы узнать могут ли эти мемуары представлять интерес читателям газеты «Казанские истории».

Тематика историй достаточно широкая: подготовка и отправка «потешного полка» в 1911 году из Казани на высочайший смотр в Петербург, выступления знаменитых борцов Заикина, Поддубного и других в Казани, времена НЭПа, революция 1917 года в Казани, беседы с известными людьми в тюрьмах Казани, расстрелы в тюрьме НКВД на «Черном озере» и многое другое.

Один из небольших рассказов о сапожнике Бирюкове Степане во вложении. Я старался ничего не менять в форме повествования, чтобы остался дух того времени.

 Владимир Яковлев

В 1913 году мы жили на Фуксовской улице города Казани, в доме Сагадеева. У самых ворот этого дома находилась предназначенная под квартиру дворнику небольшая мазанка площадью не более 12 квадратных метров с одним маленьким окном, из которого при открытых настежь воротах видно было часть тротуара и часть двора.

По какой-то причине домовладелец Сагадеев своего дворника Усмана решил поселить в другую квартиру в этом же доме, а эту конуру сдал сапожнику Степану Бирюкову за 5 рублей в месяц. Степан был совершенно одинок. Семьи у него никакой не было, хотя ему в это время было уже 35 лет.

          Обстановка квартиры у него состояла из трехногой кушетки, на месте четвертой ножки он подкладывал для баланса полено. Кушетка была покрыта какой-то старой рваной мешковиной, через дыры которой наружу выбивалось мочало. Ни подушки, ни одеяла на ней не было. Он спал на возвышенном конце кушетки. Одеялом служил ему старый, рваный овчинный полушубок. Он же ему был одеждой в зимнее время.

Ни стола, ни стульев, ни табуреток не было и в помине. Стол ему заменял сапожный верстак, а стулья – две липки (обшитое кожей низкое рабочее сидение сапожника), обтянутые сверху тонкой кожей. В углу, за верстаком, стоял полуразвалившийся сундук большого размера, набитый разной обувью, которую он принимал в починку от многочисленных заказчиков.

 Приходящих к нему в гости товарищей, таких же пьяниц, как он сам, он рассаживал на кушетку и на одну из свободных липок, а если всех было посадить нельзя, то люди сидели на полусогнутых ногах.

Степан, несмотря на то, что был вечно пьяным, считался очень хорошим мастером. Поэтому ему и несли много заказов, как на пошивку новой обуви, так и на починку старой. Я ни разу не видел, чтобы он у себя на квартире или во дворе устраивал какие-нибудь дебоши, драки или скандалы. Никогда ни с кем не дрался, и, вообще, не проявлял хулиганских выходок, а наоборот, удерживал от таковых своих же пьяных товарищей.

Постоянным и самым близким его другом был пропойца сапожник по кличке «Степка Кулугур», тоже не имеющий семьи и даже определенного места жительства, очень плотно сложенный, толстомордый, «Кулугур» приходил к Степану Бирюкову гораздо чаще, чем другие его товарищи.

Он часто садился за верстак, за работу, которую ему из сундука доставал хозяин. Сам Степан тоже брал в руки обувь, и на пару они чинили рваную обувь заказчиков. За какие-нибудь два-три часа успевали вдвоем починить пар десять башмаков.

Приходило время обеда, а перед ним нужно было выпить. Степан забирал всю починенную им и «Кулугуром» обувь и разносил ее заказчикам, а «Кулугур» в это время дожидался его в одном из тракторов на Сенной площади, куда Степан должен был прийти с деньгами.

Степан приходил в трактир, они заказывали себе обед и к обеду бутылку водки. Из трактира друзья-сапожники выходили навеселе. На оставшиеся деньги по дороге к Степану заходили в «казенку», которая находилась в том же доме Сагадеева, где брали еще водки и закуски. Дома, напившись допьяна, не раздеваясь, ложились спать: Степан на кушетку, а «Кулугур» на пол. Утром просыпались с больными головами с похмелья ― а денег нет. Тогда опять чинили несколько пар обуви и на полученные за работу деньги снова пили. И так без конца.

Некоторые заказы клиентов лежали в изломанном сундуке Степана уже по нескольку месяцев. Заказчики раз по двадцать приходили за своей обувью, которую Степан обещал починить, но получали от него всегда одинаковый ответ: «Приходите завтра!».

Людям надоедало ходить каждый день за своей обувью, и они были вынуждены покупать новую, а сданную в починку Степану оставляли у Степана. Такой обуви, не востребованной заказчиками, у Степана было очень много.

И вот, в минуту жизни трудную, когда денег на похмелье нет, они с «Кулугуром» брали из этой бесхозной обуви более-менее ценную, чинили ее, и «Кулугур» продавал ее на базаре. Продав, по дороге домой заходил в «казенку», покупал водки и закуски, приносил к Степану, они садились за верстак ― и опять начиналась пьянка.

Я часто бывал в избушке Степана и любил смотреть, как он работает. А работал он, надо отдать ему должное, очень хорошо. Наверно, поэтому мой отец всегда и заказывал ему новую и отдавал в починку старую обувь всей нашей семьи.

Пока сидишь у Степана, к нему приходят его товарищи, такие же сапожники. Тут же соображается выпивка вскладчину.

Помню, часто к нему заходил сапожник по прозвищу «Лимонный» и другой, с Вознесенской улицы, Александр Александров. Эти двое были людьми семейными, и чтобы избежать «дрязги» своих жен, заходили скрыться от преследования к Степану.

Степан дома никогда ничего не варил, питался исключительно в трактире, который помещался тут же, у него под рукой, в одном с ним доме Сагадеева. Трактирщик доверял ему в долг, когда на обед денег не было.

А трактиров на Сенной площади было в избытке: напротив был трактир Ашаева, на другой стороне площади ― Ухова, Перянитена, и кроме того много чайных. В доме Сагадеева была «казенка» Как же тут удержаться от пьянки, когда кругом питейные заведения!

Сбыт обуви отказавшихся от нее хозяев и починенной Степаном был тоже рядом от дома.

И вот 19 июля 1914 года объявлена была мобилизация запасных солдат. Началась Первая мировая война. В тот же день по всей России была запрещена торговля всякими спиртными напитками и даже пивом. Запасы не распроданной до 19 июля водки и других водочных изделий не были конфискованы властями, и поэтому владельцы тихонько распродавали их мобилизованным запасным и другим гражданам по баснословно высоким ценам. Так, например, 1/40 ведра простого 40⁰ градусного казенного вина покупали за 21 копейку, а после запрета торговли в шинках продавали уже по одному рублю. А по мере уменьшения запасов водки и вин цены  увеличивались с каждым днем. К 1916 году полбутылки казенного вина уже стоила в шинках шесть рублей.

Из-за дороговизны водки пьяницы вместо водки в москательных лавках стали покупать политуру и спиртовый лак, которые солили в бутылке, а потом раза два-три сильно встряхивали. Шлак садился на дно, а сверху была мутная жидкость, которую наливали в стаканы и пили. Действие на мозговую систему было такое же, как и при выпивке обыкновенной казенной водки.

В аптеках ходом шел киндербальзам (лекарство, сладкая слабая спиртовая настойка), валерьянка и другие содержащие в себе часть спирта лекарства. Большой спрос был на «Тройной» одеколон. А несколько позднее, когда уже стали подбираться политура и лак, пошла в ход денатурка. Ее пили, разбавив водой. А более «храбрые» пьяницы не разбавляли ― пили голую. От денатурата многие умирали.

Всю эту «прелесть» ежедневно пили целыми днями и сапожники Степан Бирюков и приходящие к нему ежедневно в гости «Кулугур», «Лимонный», Сашка Александров, повар из ресторана, который весил около десяти пудов. Опился денатуратом «Лимонный», а в 1916 году на масленице ― повар. Все запугивания пьяниц акцизным управлением, которое приказало рисовать на этикетках «Денатурированный спирт» ниже пометки «Не годен к употреблению для питья», изображение черепа и двух скрещивающихся костей, не вызывал у пьяниц никакого отвращения. Умирали пачками, но продолжали пить. Словом, вся молодость Степана Бирюкова проходила в беспробудном пьянстве.

Затянувшаяся война требовала новых солдат для фронта. Начался призыв в армию ратников ополчения II разряда, которые в мирное время вообще не имели никакого понятия о военной службе. На действительную военную службу стали призывать досрочно. Отменены были всякие льготы, которыми пользовались рекруты в мирное время.

Степан Бирюков, будучи ратником ополчения II разряда, в конце 1916 года был тоже призван на военную службу и отправлен в город Саратов, в запасную артиллерийскую бригаду.

В 1916 году и я был призван на военную службу. С тех пор я Степана Бирюкова больше не видел.

После окончания войны я был демобилизован, приехал домой, а Степана Бирюкова дома не было. В его конурку дворник складывал лопаты, метлы и другой инвентарь, нужный для поддержания чистоты по двору.

А я, приехав после демобилизации домой, первым долгом хотел навестить Степана Бирюкова, который хотя и был горьким пьяницей, но что-то меня располагало к хорошему знакомству с ним. Меня интересовала беспечная жизнь человека, которому кроме очередной ежедневной пьянки ничего было не надо.

Узнав, что он не вернулся со службы, я спросил у своего отца:

― Папа, не знаешь ты, почему не вернулся Степан с военной службы?  

Отец ответил:

― Он вскоре после тебя был призван в армию и отправлен в Саратов, и в Казань больше не вернулся.

И тут же дополнил:

― Говорят, он женился в Саратове и живет сейчас хорошо.

 В 1927 году мне пришлось ехать в командировку в Астрахань. По дороге в Астрахань у меня появилось сильное желание увидеться со Степаном Бирюковым, которого я уже не видел одиннадцать лет. Хотелось увидеть такую резкую перемену с вечным пьяницей, каким я знал Степана, жившим со мной на одном дворе более трех лет. Я ехал в Астрахань летом на пароходе «Гражданин», который в крупных городах стоял у причалов по три часа, и надеялся за это время успеть сходить в Саратове в адресный стол ― узнать точный адрес Степана Бирюкова и побыть у него хоть с полчаса.

 Я так и сделал. «Гражданин» утром пристал к пристани в Саратове, и я немедленно сошел на берег. Узнав у милиционера адрес адресного стола, сел на трамвай и поехал по указанному им адресу. В адресном столе мне дали справку о местожительстве Степана Моисеевича Бирюкова. Жил он в Глебучевом овраге, дом №9, квартира №1.

В Саратове я до этого ни разу не был, а поэтому от самого адресного стола пришлось обращаться к прохожим за помощью, чтобы найти расположение Глебучева оврага. Я его нашел, пошел по нему, начиная с его конца. Дом под номером 9 был как раз в начале, у самого берега Волги.

Дом №9 был одноэтажным деревянным домом-особняком с тремя окнами на улицу. Под крошечной табличкой «№9» была прибита железная вывеска, немного побольше номерной, на которой черным по белому было написано: «Дом Бирюкова С.М.». Раза три прочитал ее. Хоть полностью не было написано имени и отчества Степана Бирюкова, но инициалы «С.М.» уже наполовину рассеивали мои сомнения в том, что этот дом принадлежит Степану. Покинуть сомнения меня быстро не могли, ведь одиннадцать лет тому назад я Степана Бирюкова знал только как горького пьяницу, у которого вообще ничего не было, никакой домашней утвари, кроме верстака, ветхой кушетки на трех ножках и двух липок. А уж о собственном доме ― и мысли такой нельзя было держать в голове.

 Ну, всё равно, никто меня не ударит, если я отворю калитку этого еще загадочного для меня дома и спрошу там Степана Бирюкова, подумал я, смело открыл калитку и вошел во двор.

Во дворе людей не было. Двор весь вымощен булыжником. Против ворот – дровяник, который, по-видимому, уже был набит дровами. Вдоль его стены был навес, где сложены распиленные и расколотые дрова, которых, пожалуй, хватит, самое меньшее, на две зимы. Тут же ― проход в огород, а справа из плашника сделанный свинарник, около которого лежала, чуть дыша, пудов на двенадцать свинья. Рядом со свинарником стояли два весла. Значит, имеет свою лодку Степан, подумал я. Окинув мимолетным взглядом всё увиденное мною во дворе, я опять засомневался: принадлежит ли всё это хозяйство и дом Степану Бирюкову. Вероятно, это просто однофамилец, и всё, твердо решил я.

Уходить со двора было уже неудобно, так как в окно могли наблюдать за мной, и я решил постучать в дверь. Стукнул раза два в дверь сеней, и тотчас ее открыла незнакомая, уже пожилая женщина, лет пятидесяти. Она спросила:

― Вам кого нужно?

Я ответил вопросом на вопрос:

― Бирюков Степан Моисеевич здесь живет?

Женщина сказала:

― Да здесь. А вы кто такой?

 ― Скажите ― Алексей Андреевич Герасимов спрашивает, из Казани.

Хозяйка вошла в помещение и через притворенную за ней дверь я услышал, как она обратилась к Степану:

― Степа! К тебе пришел какой-то Герасимов из Казани.

Через минуту в сенях появился вызванный по моей просьбе хозяйкой мужчина. Он оказался действительно самым настоящим Бирюковым Степаном, которого я сразу узнал. Узнал и он меня.

― А, Алексей Андреевич! Проходи, пожалуйста, сюда, ― подавая мне руку, сказал Степан.

И по его настроению было видно, что он тоже был рад меня встретить.

 Степан был прилично одет. На нем был хлопчатобумажный костюм, сатиновая рубашка-косоворотка темно-синего цвета. Брюки заправлены под хромовые сапоги. Вид у него был совершенно свежий. Он стал даже, как будто бы, не старше, а моложе.

Квартира его состояла из четырех комнат: зало, оно же служило столовой, небольшой спальни, кухни и сапожной мастерской, где стояли две машины «Зингер» для пошива заготовок на ботинки и сапоги.

 Показав свое производство и хозяйство, Степан провел меня в зало-столовую, где познакомил меня со своей женой, той женщиной, которая открыла мне дверь в сенях. Степан сказал жене, чтобы она приготовила чай. Жена поставила самовар, наложила в него углей и велела мужу смотреть за самоваром. А сама пошла в магазин – купить что-нибудь к чаю.

В отсутствие хозяйки я остался со Степаном с глазу на глаз. Больше в столовой никого не было. Стали спрашивать друг друга: он меня о Казани, о старых знакомых, а я его сразу же спросил о том, что больше всего меня интересовало:

― Степан, как ты дошел до жизни такой?

Степан улыбнулся и начал краткое повествование о своей метаморфозе:

― Когда меня в Казани в конце 1916 года призвали на военную службу, я был назначен в запасную артиллерийскую бригаду в Саратов. Здесь я, будучи на военной еще службе, познакомился вот с теперешней моей женой, которая сейчас ушла в магазин. Она служила экономкой у одних богатых помещиков, которые имели в Саратове свой дом, и по зимам жили в нем. У меня с ней завязалась дружба, а потом любовь.

В 1918 году я был демобилизован из старой армии. Тогда мне был уже 41 год, и ей около этого. И мы поженились. У нее были после работы у помещиков хорошие сбережения. На ее деньги мы купили вот этот самый дом, и я занялся своим сапожным ремеслом. Пить спиртное перестал. Скоро приобрел много заказчиков и дела пошли в гору.

Приобрел для своего производства две машины, на которых работают наемные мастера. Так, обзаведясь хозяйством, я про Казань и забыл, так как мне стало здесь гораздо лучше, как ты видишь, Алексей Андреевич. Сейчас благодарю судьбу, что она мне послала такую жену. Ты сам видишь, каким я был и каким стал сейчас.

Разговор наш прекратился с приходом из магазина жены Степана. Самовар был готов. На столе появились кондитерские изделия, колбасы и другие съестные продукты, кроме водки. Я в Казани никогда не видел, чтобы Степан Бирюков когда-нибудь пил чай.

За чаем Степан спрашивал меня про Казань, про общих наших знакомых, про моего отца. Ни одним словом не обмолвился, хотя бы для приличия гостеприимного хозяина: «Не пьешь ли ты Алексей Андреевич водки?». Впрочем, он знал, что я в Казани, когда мы жили в одном дворе, не пил водку. Но ведь с тех пор прошло одиннадцать лет, и я мог научиться пить водку с таким же успехом, как он прекратил ее пить ее.

Я сказал Степану, что отец у меня умер, о чем он очень пожалел, так как уважал моего отца, который, несмотря на непробудное пьянство сапожника, был неизменным его заказчиком. Отца моего он почему-то никогда не обманывал, хотя часто шил обувь из его материала на продажу.

Время шло за разговором очень быстро. Оставалось до отхода моего парохода меньше часа. Я, было, стал торопиться, чтобы не опоздать к отправлению парохода, но Степан попросил меня посидеть еще некоторое время и обещал доставить меня прямо до пристани на его лодке. Я еще задержался у Степана на несколько минут, а потом он сам сказал:

― Ну, теперь собирайся, Алексей Андреевич, сейчас поедем.

Я поблагодарил хозяев за угощение. Степан взял на дворе два весла, и мы пошли на берег Волги к мосту, который от дома Степана находился шагах в ста. Вскоре Степан доставил меня к пристани, где стоял у причала мой пароход, уже давший первый свисток. Степан укрепил лодку и пошел вместе со мной на пароход, чтобы побыть последние двадцать минут со мной. Он пригласил меня заехать к нему на обратном пути из Астрахани в Казань.

Проезжая мимо Саратова вверх по Волге, пароход опять причалил к Саратовской пристани. Но к Степану я на этот раз зайти счел как-то неудобным. Потому что немного времени прошло с тех пор, как мы виделись. Хотя он очень просил зайти к нему на обратном пути.

В 1928 году, то есть ровно через год, меня, как командира запаса, призвали на полтора месяца на переподготовку. Назначили для прохождения сборов в Саратов. Я на этот раз ехал одиночным порядком и, приехав в Саратов, прежде чем явиться в воинскую часть, прямо с пристани, по проторенной уже дорожке, взял извозчика и приехал к Степану.

Степан и жена были дома. Опять напоили чаем, поговорили. Я сказал, что приехал на военный сбор на полтора месяца и попросил оставить чемодан с вещами. Хозяева не отказали и приглашали на выходной день приходить ночевать к ним.

Напившись чаю, я пошел в военный городок, где получил обмундирование и койку в бараке. Каждую субботу ходил к Степану в отпуск с ночевой. По окончании военного сбора, в конце сентября 1928 года, зашел за своим чемоданом к Степану. Он опять проводил меня до пристани. Распрощались ― и больше я его не видел и не знаю о его дальнейшей судьбе вот уже 38 лет.

Да, за семьдесят лет жизни своей я только один раз встретил пропойцу, опустившегося на дно человека, который смог превратиться в хозяина, трезвого совершенно и рассудительного человека.