Дон Жуан как исчадие ада

Любовь АГЕЕВА

09 февраля 2016 года

В Казанском академическом русском большом драматическом театре имени В. Качалова под занавес 2015 года показали премьеру – спектакль «Дон Жуан» по комедии Жана-Батиста Мольера, написанной в 1665 году.

Среди зрителей в этот вечер была Любовь Агеева.

Так получилось, что я не смогла рассказать о своих впечатлениях сразу после просмотра спектакля, хотя такое желание было. По прошествии времени, после знакомства с отзывами казанских коллег и рецензиями на московские версии известной пьесы общее мнение не изменилось. Но стали четче нюансы.

Маска, я тебя знаю?

Как и всем присутствующим в зале 24 декабря, мне спектакль понравился. Качаловский театр снова сознательно предпочел яркую театральность, и актеры с большим интересом примеряют на себя не столько характеры, сколько маски. Но если эти маски живут, как в случае с Мольером, уже 850 лет, значит в них заложено нечто такое, что заставляет сопереживать не меньше, чем на психологической драме.

Конечно, Дон Жуан – маска, правда, маска неоднозначная. Пишут, что именно Мольер впервые нарисовал своего героя разными красками. Вот какое определение я нашла в одной из рецензий: он распутен и циничен, неблагодарен, жесток, вероломен и бессердечен. Но он смел и остроумен, образован и изящен. Дон Жуан – опасный хищник в обличьи храброго, блестящего и элегантного кавалера.

А когда маска оживает, как у Ильи Славутского, ты можешь увидеть много того, что спрятано за типажом, будь он герой или злодей, без разницы.

Здесь принципиально важны оба посыла: первый – объем образа, который создает актер, и второе – его восприятие залом, то есть нами. Иногда зрители видят спектакль совсем не таким, каким его задумал режиссер.

Как написано в одном из очерков о Мольере, в основу пьесы он положил испанскую легенду о Дон Жуане, неотразимом обольстителе женщин, попирающем законы божеские и человеческие. Драматург придал бродячему сюжету оригинальную сатирическую разработку. Образ Дон Жуана, героя, воплотившего все пороки феодального дворянства в период его расцвета, драматург наделил бытовыми чертами французского аристократа XVII века.

Естественно, в разные времена текст, написанный в XVII веке, будет восприниматься по–разному – тем и интересна классика.И каждый режиссер видит Дона Жуана по-своему. Это тоже аксиома. Как и то, что каждый из зрителей воспримет знаковый персонаж, известный не только по пьесе Мольера, но и по пушкинскому «Каменному гостю», через призму своего опыта и своих представлений о жизни человеческой.

Итак, нам предложена интерпретация титулованного режиссера из Санкт-Петербурга Григория Дитятковского, обладателя премий «Золотой софит» и «Золотая маска». Интересно было посмотреть, каким видит мир театра и себя в нем человек, чье мастерство признано творческим сообществом. Подкупало, что он, выбирая пьесу для постановки, часто предпочитает классику.

Новый спектакль был интересен еще и тем, что главный режиссер театра имени Качалова Александр Славутский, еще никому из «чужаков» право постановки не дававший, выбрал именно Григория Дитятковского.

Григорий Исаакович Дитятковский родился 17 июня 1959 года в Киеве. В 1986 году окончил Ленинградский Институт театра, музыки и кинематографии на режиссерский факультет по специальности «Режиссура драмы» (мастерская проф. А. Музиля). С 1986 по 1995 год служил в Малом драматическом театре (МДТ). Здесь получил первый опыт режиссера-постановщика. Работал рядом с такими корифеями в этой профессии, как Лев Додин (МДТ) и Георгий Товстоногов (БДТ). В течение 5 лет преподавал актерское мастерство на курсе Льва Додина.

Ставил спектакли в Екатеринбургском и Санкт-Петербургском ТЮЗах, в «Белом театре» (г. Санкт-Петербург), Театре «Глобус» (г. Новосибирск), Театре на Литейном, работал в Англии и Австралии.

Премия «Золотой софит» в номинации «Лучший спектакль года» за спектакль «Мрамор» (1998). Премия «Золотая маска» в номинациях «лучший спектакль года» и «Лучшая режиссура» за спектакль «Потерянные в звездах» (2001). Премия Правительства РФ (за исполнение роли Иосифа Бродского в фильме «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину», 2010), в котором сыграл роль Иосифа Бродского, на которого внешне очень похож.

По рассказам знакомых актеров Качаловского театра и интервью нашего гостя в казанских СМИ могу отметить два обстоятельства.

Первое обстоятельство – бешеный ритм работы, что скорее всего определяется не только чрезвычайно краткими сроками работы над премьерным спектаклем, но и высокой требовательностью постановщика. Он, несомненно, знал, о чем хочет сказать своей постановкой.

Второе обстоятельство – коллективный поиск художественных решений. Григорий Дитятковский в интервью корреспонденту  портала TatCenter.ru сказал об этом так:

«Артисты, их голоса, их способ мышления перевернули все вверх дном. В ходе репетиций у нас рождались новые замыслы, какие-то истории – мы сочиняли и придумывали вместе. Только на заводе я мог бы сказать: мы будем делать так-то. С артистами же исходишь от обратного – чаще всего репетируешь для того, чтобы понять, как не нужно делать».

Как отметил режиссер в другом интервью, Дон Жуан – это все-таки не человек:

«Гамлет, Дон Карлос, Отелло, Дон Жуан – это не люди, это определенные сублимации, энергетические потоки, которые могут расщепляться».

И задача всех, кто задействован в спектакле, войти в эти энергетические потоки.

В этой связи могу допустить, что спектакль, который я увидела, глубоко продуман не только режиссером, но и исполнителем главной роли – Ильей Славутским. Именно он задает объем маске Дона Жуана, а потом по цепочке – всем остальным персонажам, и прежде всего слуге Сганарелю, которого блистательно играет Марат Голубев.

Как свидетельствуют театральные критики, Дона Жуана показывают разным – кто просто развратником, на которого в конце концов обрушивается кара небесного; кто обольстителем, который не может справиться со своим пороком, но после совращения каждой жертвы раскаивается в содеянном. В одном из очерков о Мольере я прочитала о том, что драматург вложил в уста своего героя карающий меч против нравов, которые царили в его эпоху. (Замечу в скобках, что многие пороки продолжают царить и сейчас).

Драматург делает Дона Жуана отрицателем всех устоев, на которых стоит человеческое сообщество. Тот лишен сыновних чувств, мечтает о смерти отца, издевается над мещанской добродетелью, соблазняет и обманывает женщин, бьёт крестьянина, вступившегося за невесту, тиранит слугу, не платит долгов, богохульствует и лжёт.

Режиссер-постановщик казанского «Дона Жуана» тоже говорил коллегам о главном герое своего спектакля как о человеке, который «протестует против сложившегося уклада». Возможно, кто-то именно так его и воспринял. Но мне так не показалось.

Илья Славутский представляет чудовищный и одновременно симпатичный образ Дона Жуана настолько живым человеком, что ты начинаешь забывать, что перед тобой – театральная маска. Дон Жуан Ильи Славутского чрезвычайно обаятелен, он большой жизнелюб. В какие-то моменты можно даже проникнуться к нему симпатией, чему в немалой степени способствует диалог Дона Жуана со зрительным залом – у него нет сомнений в том, что мы одобряем его похождения.

Как будто не было предупреждения Сганареля, услышанного в первой сцене:

«Мой господин Дон Жуан – это величайший из всех злодеев, каких когда-либо носила земля, чудовище, собака, дьявол, турок, еретик, который не верит ни в небо, ни в святых, ни в бога, ни в черта, который живет как гнусный скот, как эпикурейская свинья, как настоящий Сарданапал, не желающий слушать христианские поучения и считающий вздором все то, во что верим мы».

Так кто же он, вечный обольститель и безбожник?

Припоминаю – после спектакля в очереди за шубой услышала, как один из зрителей говорил своей спутнице:

– Ты заметила, Дон Жуан очень похож на… (имя опущу) – такой же лицемер. И Бог его за это покарал!

Каждый видит то, что видит. Или хочет видеть. Однако объяснять поведение Дона Жуана только лицемерием, – значит сужать нравственный посыл, заложенный Мольером в пьесу. Дон Жуан у него – исчадие пороков. Тем не менее интересно, что он говорит о лицемерии:

«Лицемерие – модный порок, а все модные пороки идут за добродетель. По нынешнему времени роль добродетельного человека – из всех ролей самая благодарная и ремесло лицемера – из всех ремёсел самое выгодное <…> лицемерие – порок привилегированный; оно всем зажимает рот и наслаждается безнаказанностью…»

Но эту тираду в одной из последних сцен я восприняла скорее как авторскую ремарку, вложенную в уста Дона Жуана. Лицемерие для него – всего лишь одна из красок, которыми он пользуется в общении с другими. Женщин – обольщал, мужчин мог сразить благородством. В сцене с отцом ему понадобилась маска смиренного монаха, купца Диманша, которому задолжал, вдруг решил сразить гейскими штучками.

Герой Ильи Славутского – не лицемер. Я восприняла его как человека, который абсолютно искренен в своих чувствах и поведении. И то, что нам кажется пороком, для него вовсе не порок. Ему и в голову не приходит, что его беспутство кому-то причиняет страдание. Его вообще мало интересуют другие. Хотя в беседах со слугой он любит пофилософствовать. И очень убедителен в оправдании своих мерзких деяний:

«Любая красавица вольна очаровывать нас, и преимущество первой встречи не должно отнимать у остальных те законные права, которые они имеют на наши сердца. Меня, например, красота восхищает всюду, где бы я ее ни встретил, и я легко поддаюсь тому нежному насилию, с которым она увлекает нас. Пусть я связан словом, однако чувство, которое я испытываю к одной красавице, не заставляет меня быть несправедливым к другим: у меня по-прежнему остаются глаза, чтобы замечать достоинства всех прочих, и каждой из них от меня – дань и поклонение, к которым нас обязывает природа. Как бы то ни было, сердце мое не может не принадлежать всему тому, что ласкает взгляд, и едва лишь хорошенькое личико попросит меня отдать ему сердце, я, будь у меня даже десять тысяч сердец, готов отдать их все».

Мы привычно награждаем понятием «Дон Жуан» коварного и бессердечного обольстителя женщин, но для героя Мольера потребительское отношение к женщинам – вовсе не порок. Его безнравственность распространяется на все и всех. Он смеется даже над Богом. У него вообще нет ничего святого за душой. Режиссер придумал много театральных ходов, чтобы показать это.

Нельзя назвать Дона Жуана и циником, поскольку циничный человек сознает, что вступает в конфликт с моралью. А Дон Жуан конфликтов тут не видит. Поскольку его мало интересуют люди, с которыми он общается. У него нет даже классового сознания. Барин по натуре и образу жизни, он обольщает и девушку из богатой семьи, и простую крестьянку, а самый близкий для него человек – слуга.

День, наполненный счастьем, или Голгофа?

Это особая, можно сказать – высшая форма эгоизма, с которой мы ранее не встречались. В последние десятилетия любовь к самому себе, сопряженная с наплевательским отношением к окружающим, культивировалась, можно сказать, взращивалась в нашем обществе. Главное – Я, мои желания, мои устремления, мои «хотения».

В какой-то момент можно было даже засомневаться – так ли уж хорош был советский коллективизм, если он диктовал приоритет общественного на личным?

И вот результат – Дон Жуан как выразитель особой философии избранного, так сказать, герой нашего времени.

И нельзя не порадоваться, когда в конце спектакля коварный обольститель и богохульник проваливается, хотелось бы думать, в геенну огненную. Как славно, что после реконструкции Качаловского театра это можно сделать без особого труда.

А ведь Григорий Дитятковский говорил именно об этом:

«Вопрос, насколько наши развлечения причиняют зло другим и стоит ли их прекращать, актуален. Наверное, об этом сейчас надо ставить «Дон Жуана».

В другом интервью он уточнил («Эксперт-Татарстан»):

«В действительности это моя первая встреча с Мольером, до этого я только тихо подходил к нему».

Думаю, это признание многое объясняет. На мой взгляд, ставя «Дон Жуана», надо сначала определиться с тем, что ты хочешь сказать людям, а уже потом – как ты это сделаешь.

Кстати, это КАК получилось в премьерном спектакле оригинально и интересно. Театральность создается многими способами, но это не воспринимается просто как художественный прием.

Хотя в пластической сцене со статуей командора нельзя не поразиться изяществу, с которым создается эта самая статуя. Монумент рождается на глазах у зрителей: слуги из свиты Дон Жуана плавно и медленно наряжают стоящего на постаменте слугу в римскую тогу, а потом игра лучей света превращает его фигуру в скульптурное изваяние.

В художественном решении сцены нет ничего лишнего. Излишества – в одежде Дон Жуана, которая вызывающе ярка на фоне серых костюмов массовки. Он – центр Вселенной…

Костюмы от Ирины Цветковой, декорации от Александра Патракова, световая партитура спектакля от Евгения Ганзбурга, позволяющая создать новое сценическое пространство за счет театра теней, музыкальное сопровождение (как указывается в программке, звучит музыка Жана Рамо, Марэна Марэ, а также сицилийские народные мелодии), дополнительные звуковые образы, сопровождающие действие – целый букет театральных приемов. И всё это воспринимается как единое целое.

Драматург обозначит свою пьесу как комедию. И Григорий Дитятковский поставил ее как комедию. Вроде бы легкий сюжет, комичные персонажи и ситуации… Зал живо реагирует на реплики… И только после спектакля начинаешь рассуждать о том, что ты видел и слышал.

Нельзя не сказать об актерском ансамбле, который возникал на наших глазах. Правда, несколько раз из него выпадали актеры, представляющие свиту Дона Жуана. Но такое на первом премьерном спектакле бывает.

Есть известное выражение – короля играет свита. Так вот, здесь я не увидела бы Дона Жуана таким, каким увидела, если бы его не оттеняли другие персонажи. И прежде всего Сганарель, преданный слуга и обличитель одновременно. Марату Голубеву удается смикшировать некоторое резонерское начало, которое вложил в этот образ Мольер. Сганарель остался в памяти как человек, которому неудобно, стыдно быть рядом с таким господином.

Но Сганарель Марата Голубева – это и оправдание пороков своего господина. Конечно, ему, что называется, по должности положено всегда поддерживать хозяина. Но не только в этом дело. Остался в памяти его вопрос, обращенный к залу: что бы вы выбрали: прожить всю жизнь, не повстречав такого человека, как Дон Жуан, или провести лишь день с ним, но наполненный счастьем?

В этой связи нельзя не заметить, что эгоизм Дона Жуана не существует сам по себе. В ходе спектакля в его свите оказываются не только слуги, но и все окружающие. Даже те, для кого встреча с ним – как Голгофа.

В заключение назову артистов, которые выходили в этот вечер на сцену. Для меня это новое лицо Качаловского театра, пока еще так – именно ЛИЦО. Признаюсь, сейчас я не так часто бываю в Качаловском театре, как раньше, когда знала всех актеров поименно. Стоит посмотреть другие спектакли, чтобы различить в коллективном портрете конкретных актеров.

Итак, в образе Эльвиры, последней возлюбленной Дона Жуана, и ее братьев мы увидели Славену Кощееву, Илью Петрова и Александра Малинина, бродячий монах, за которого заступился Дон Жуан – Владимир Леонтьев, две крестьянки, не устоявшие перед его чарами – Алена Козлова и Елена Казанская, Пьеро, крестьянин, спасший Дона Жуана и его слугу во время шторма, – Алексей Захаров, господин Диманш, торговец – Илья Скрябин.

В свите Дона Жуана состоят Анатолий Горелов, Максим Кудряшов, Павел Лазарев, Ирек Хафизов, Артур Шайхутдинов, Виктор Шестаков и Антон Качалов, которого хотелось бы выделить особо. Правда, пока из-за фамилии.

Как мне сказали, Антон делает первые шаги на Качаловской сцене. Мы не знаем, что будет с молодым актером в будущем. Однако вспомним, что в прошлом веке никто в Казани не предрек в начале творческой карьеры всемирной славы его однофамильцу – Василию Качалову…

Постскриптум:

Скоро мне предстоит ощутить себя гурманом. Впереди – премьерный спектакль Камаловского театра, где тоже поставили комедию Мольера «Дон Жуан». Интересно будет сравнить…

 Фото предоставлено пресс-службой Качаловского театра