Николай Алешков: «Что я узнал? Что мир суров и прост»

05 декабря 2017 года

Давно было желание рассказать о челнинском поэте Николае Алешкове,  главном редакторе альманаха «Аргамак-Татарстан»,  да все не получалось. К сожалению, не получилось даже в год его 70-летия – он отмечал юбилей в 2015 году. И вдруг – удача. В редакцию обратилась Марьям Ларина, у которой появилось желание поделиться с казанцами своими впечатлениями о новой книге земляка «Дальние луга».

Марьям именует себя просто читательницей, которая знает творчество Алешкова, следит за выходом его новых книг, не боится признаться, что является его поклонницей, что сегодня, прямо скажем, не очень современно звучит. Но в том, как она рассказывает о поэте и его стихах, чувствуется тонкий знаток поэзии, знающий многих авторов, но умеющий выбрать одного, о ком хочется рассказать другим.   

Так что благодаря Марьям  Лариной у нас есть возможность вспомнить казанские встречи с Николаем  Алешковым в  литературном кафе «Калитка» Центральной библиотеки (сентябрь) и  в Национальной художественной галерее «Хазинэ» (ноябрь).

Одной из популярных  в Казани площадок для общения является  литературное кафе «Калитка» Центральной библиотеки. В сентябре сюда был приглашен гость из Набережных Челнов – поэт Николай Алешков на презентацию своей новой книги «Дальние луга». Выступавшие литераторы: Александр Воронин  (он сравнил малую родину Алешкова с Матёрой Распутина и  Мокондой (Маркеса), Рамиль Сарчин, Галина Булатова, Камиль Хайруллин –  высоко оценили новую книгу. Но, пожалуй, самым  восторженным был отзыв Руслана Гайнетдинова, заведующего отделом Департамента Президента РТ по вопросам внутренней политики: «Я не мог оторваться от стихов, переживал и радовался вместе с автором».

Встреча в галерее «Хазинэ» проходила в  зале, где находится постоянная экспозиция художника Н.И. Фешина. Это была литературно-музыкальная композиция, которую вёл критик Рамиль Сарчин.  Выступили поэты  Натан Солодухо, Альфия Галимуллина, Вера Хамидуллина, а также заместитель председателя Русского Национально-культурного объединения РТ Ирина Александровская.  Песни на слова Алешкова исполнил бард и поэт Александр Тарасов.

Николай Петрович АЛЕШКОВ родился в 1945 году в селе Орловка (ныне в черте города Набережные Челны). Работал на строительстве КамАЗа рабочим-строителем, руководителем пресс-центра, инженером-диспетчером. В 1983 году закончил Литературный институт имени А.М. Горького. Работал журналистом в различных газетах.

КамАЗ собрал здесь много замечательного народу, в том числе начинающих поэтов и прозаиков, которые организовали в 1971 году литературное объединение «Орфей». Оно в семидесятые и восьмидесятые годы весомо заявляло о себе публикациями в журнале «Новый мир», в издательстве «Молодая гвардия».

Автор 10 поэтических сборников, в том числе: «Запомни меня счастливым» (1983), «Орловское кольцо» (1988), «Ночной разговор: Лимит» (1993), «Дальние луга» (1995), «Сын Петра и Мариши» (2005), «С любовью и нежностью» (2010), «От сердца к сердцу» (2012) и других.

Он лауреат многих литературных премий, что очень важно. Признание в творческом кругу дорого стоит. Здесь не спрячешься за былые заслуги, за активную общественную работу. Итак, он лауреат премии «Ладога» - имени Александра Прокофьева (Санкт-Петербург), имени Марины Цветаевой (Елабуга), имени Николая Рыленкова (Смоленск). Но самая значительная наверняка – Республиканская литературная премия имени Г. Державина.

Вот какой замечательный отзыв об Алешкове я нашла на литпортале писателя Александра Андреевича Ольшанского:

«Алешков из тех поэтов, кто не рвет рубаху на груди, являя читателям свои боли и душевные язвы, он целомудрен и даже застенчив. Он один из самых тонких лириков России, если не самый лучший лирик своего поколения, поколения детей победителей. О том, какие страсти бушуют в душе поэта, свидетельствует цикл стихов «Две красные розы на белом снегу», с подзаголовком «венок Светлане», посвященный памяти безвременно ушедшей любимой жены. У меня, прочитавшему не один десяток километров стихотворных строк, мороз по коже волнами ходил, когда «Венок…» читал впервые. Наверное, знаю плохо мировую поэзию, но подобного накала горя, безутешного и сдержанного мужского плача по любимой, ни у кого не встречал.

Вчитайтесь, вдумайтесь, вчувствуйтесь в стихи Николая Алешкова, и вы обогатитесь на целый мир прекрасного и большого поэта современной и настоящей России».

Кстати, на сайте много стихов Николая Алешкова. Не сомневаюсь, что после знакомства с его творчеством вам захочется их почитать. Адрес – http://www.aolshanski.ru/2011-02-25-23-45-05/377-2014-09-04-05-53-32.

Здесь я отобрала то, что особо тронуло мою душу. На мой взгляд, искренность в этих стихах – запредельная. Впрочем, поэзии без этого не бывает.

Любовь Агеева

«Там живы все, там нет могильных плит»

…Если когда-нибудь неведомому и, быть может, ещё не рожденному потомку захочется изложить биографию Николая Алешкова, писавшего о малой родине как о крупице большой России - ему будет нетрудно это сделать, листая книгу за книгой. А изданный недавно в Петербурге в рамках проекта «Библиотека российских писателей» (авторы проекта Ильдар Маматов и Александр Кердан) сборник –  это самая большая, самая полная и самая красивая книга после одиннадцати изданных ранее.

Остановлюсь сначала на предисловии к сборнику.  Добротный анализ творчества Алешкова мне уже не раз приходилось читать, но так, как это сделал Камиль Хайруллин,  кажется апофеозом  всего сказанного о поэте.  Вот только один абзац: «…в поэзии Алешкова раскрыта тема единства земного и космического, единства жизни, смерти и бессмертия. Думается, есть основание говорить о поэтическом космизме Алешкова, поскольку в его стихах нередко выражаются космические измерения человеческих переживаний и мыслей, а земные события и дела соотносятся со звёздами, с небом и вечностью.

Кратко Алешков выразил это в следующем четверостишии:

Что я узнал? Что мир суров и прост.

Что жизнь и смерть – великая поэма.

Земная тяга и мерцанье звёзд –

Поэзии единственная тема.

Профессиональный философ, Хайруллин каждую свою мысль иллюстрирует строчками стихотворений, основательно раскрывая разные стороны творчества Алешкова, а его самого называя  «не подражателем, а продолжателем классической традиции в поэзии».

И вот с этой высокой горы философского обзора я должна спуститься на равнину рядового читателя, не пропустившего почти ни одной книги Алешкова, каждая из которых предъявлялась Елабуге по большей части в уютном каминном зале библиотеки Серебряного века.

Мне нравится, что вы больны и мной,

Мне нравится, что я больна и вами, -

 переиначу я слова Марины Цветаевой, имея в виду, что писатель и читатель – это два человека, созданные друг для друга.

«ЧЬЯ ЖЕ НЫНЧЕ СОБСТВЕННОСТЬ, РОДИНА МОЯ?»

Что же вычитала я в новой книге Алешкова, что заметила отличного от ранних его сборников? Конечно, любовной лирике посвящена целая глава, но, если раньше  она занимала, можно сказать, основную часть книг, то здесь больше любви в самом широком смысле этого слова: к родине, землякам, друзьям.

Конкретны и зримы все вешки судьбы, начиная с детства. Чётко, как на экране, оживают картинки:

Десять коленок острых

Рядышком на скамье:

Братья мои и сёстры-

Пятеро нас в семье.

Ну, а дальше – о первых признаках ревности («…Надька как-то по-другому улыбается ему»), первых победах в драке за девчонку («Всё по-честному. Ты проиграл.»),  первых разочарованиях («Тося вышла замуж. За майора») и первой настоящей любви. Всё когда-то бывает первым, даже «грехи», которые  с возрастом «всё реже, реже расшевеливают пламень уст», но и не спешат оставить в покое:

А знаешь – и в тридцать, и в семьдесят лет

От страсти греховной спасения нет.

Мученье – не видеть, И возненавидеть.

Мученье – обидеться или обидеть.

Мученье – в разлуке. Мучение – рядом.

Мученье ласкать тебя только лишь взглядом.

Россыпью разбросаны в стихах имена родных и друзей. Очень много посвящений  – Вилю Мустафину, Роману Солнцеву, Виктору Утробину, Виктору Сынкову, Николаю Перовскому,  Юрию Кузнецову и др., и др.) За каждым именем – отдельный мир, особая струна  - только тронь – зазвенит, запоёт, заплачет…

Вот, к примеру, отрывок из посвящения Вадиму Кожинову:

Кто нам помог во мгле непроходимой?

С пути не сбиться, к бесам не свернуть?

Конечно он, Вадим необходимый,

Нас, молодых, наставивший на путь.

И в конце:

Ещё чисты закаты и рассветы,

И, кроме правды, нету ничего.

 Объединимся, русские поэты,

Вокруг высокой памяти его!

Говоря о стихах Алешкова, как правило, обозначают нить, связывающую с лирикой Рубцова или даже Есенина. Но почему бы не протянуть её до Некрасовских глубин? Их гражданские темы созвучны.   Взять, например, поэму «Железная дорога» с её знаменитыми строчками:

…Вынес достаточно русский народ,

Вынес и эту дорогу железную –

Вынесет всё, что господь ни пошлет!

Вынесет всё – и широкую, ясную

Грудью проложит дорогу себе.

Жаль только – жить в эту пору прекрасную

Уж не придется – ни мне, ни тебе.

Это написано в 1864 году.

Спустя 150 лет другой Николай, тоже поэт-гражданин вынужден утверждать, что эта пора так и не настала. Более того, в стихах Алешкова звучат  ещё более печальные нотки, нотки тревоги за страну:

От Калининграда до Владивостока –

Далеко-далёко, широко-широко,

Близкие речушки, дальние моря…

Чья же нынче собственность, Родина моя?

«ДУШЕ В ПРОВИНЦИИ СВЕТЛЕЙ»

В одном из стихотворений Алешков с доброй иронией говорит, что его называют «деревенским поэтом».  Да, конечно, им воспеты родные края и в пору сенокоса, и в пору метелей, много пронзительных строк  о том, «как щедро мир наполнен тихим светом» . Но почему же порой, как тяжкий вздох, вырывается признание: «Когда поймешь, что ремесло поэта \ не Дар, а Крест…»? Не потому ли как раз, что поэт обречён не только радоваться березкам, но и болеть за родину?

За храм Христа Москве спасибо,

Но он помпезен для меня.

И я не буду здесь молиться –

Душе в провинции светлей.

Ведь чем богаче ты, столица,

Тем равнодушней и подлей

Ко всей России, что веками,

Страдая, мучаясь, любя,

Несла за пазухой не камень –

Последний грошик для тебя.

У Алешкова даже в День Победы праздничное настроение непрошенно-невольно   смещается в сторону горечи:

Ты прости нас, отец, мы живём

В самой подлой базарной эпохе.

Торг уместен. Всемирным жульём

Всё наследство дробится на части.

О чём же жалеет его изболевшаяся душа? Может, видит в розовых красках и хочет вернуть исторические дни революции? Читаем:

Русская ностальгия.

Бунин, Шмелев, Куприн…

Передралась Россия.

Вбит в самый комель клин.

Брат с топором на брата.

Наземь летят кресты.

Тройка летит куда-то,

Русь, очумела ты?

Нехристи из потемок

Ринулись править в нейю

Правду узнай, потомок,

Из «Окаянных дней».

Не зашоренный взгляд в прошлое с трезвым пониманием, сколько жертв потребовала утопическая мечта о всеобщем равенстве и светлом будущем,  личная позиция против любых братских войн, бессмысленных кровопролитий – всё  в стихах сказано прямо, и без туманных намёков на «неоднозначность некоторых исторических событий».

И эта страница перевернута с горечью. Но и следующая - опять не радует поэта:

Вольному – воля. В Отечестве душно

От изуверских «свобод» сатаны.

Русь моя, где ты? Пошто равнодушно

Смотришь, как гибнут твои сыны?

И приходится поэту признаться:

При коммунистах мне, ребята,

Жилось, конечно, хреновато.

В демократической стране

Ещё хреновей стало мне.

ВСЁ НАМНОГО ЯРЧЕ И СВЕТЛЕЕ, ЧЕМ НАЯВУ В ЭТОЙ ТРУДНОЙ, СЛОЖНОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

Быть может, читателю покажется, что цитат у меня слишком много, но ведь стихи ведут по жизни поэта. Строки, раскрывающие отношение поэта к своей семье, своему городу, соседней Елабуге,  осталась за бортом, как и тема моря, например. (Привязанность Алешкова к Черному морю не выделена отдельным циклом, но говорит он об этом много раз. Море для него – друг, который ждёт, вдохновляет, успокаивает, зовет вернуться снова).

Хотелось бы процитировать и строчки, говорящие о чувстве юмора (посмеяться над собой, а порой даже преувеличить свои недостатки, видеть смешное в окружающем – это тоже особый почерк поэта).

 Не задета мною и тема, которую обозначу с осторожностью, ибо моё несогласие с автором может быть субъективным. Например, мне кажется излишней демонизация Америки как причине чуть ли не всех наших зол.  Так и кажется, что это влияние бесконечных телешоу. 

И наконец, подробно, с восхищением можно бы остановиться  на шести маленьких поэмах в конце книги. Они о том же – о родителях, о любви, о детях Победы, обустраивающих  родной край. Но это не повтор. Всё оживает по-другому и заново переживается вместе с автором.

Завершает книгу поэма «Дальние луга», эти два слова стали и названием сборника.  В ней Алешков как бы видит сон о своей жизни с самого её начала. Во сне, («Там живы все, Там нет могильных плит») всё намного ярче и светлее, чем наяву в этой трудной, сложной действительности.

И сама книга эта похожа на сон, в котором навсегда живы его герои – любовными признаниями, беззаботным смехом, рубцовской влюбленностью в природу, некрасовской болью за Русь и гневом ко всему, что мешает стать счастливыми вместе со своим народом.

Марьям Ларина

Фото: Галина Булатова и архив кафе "Калитка"

 НИКОЛОЙ АЛЕШКОВ

ГОД РОЖДЕНИЯ

Над тесовою крышей

пели ветры в трубе.

Сын Петра и Мариши,

я родился в избе.

Ветры весело пели

и качали звезду

над моей колыбелью

в сорок пятом году.

И салюта зарницы,

что зажглись над Москвой,

расцвели, как жар-птицы,

над моей головой.

Чуть подрос – засверкали

на груди сорванца

боевые медали

с гимнастёрки отца.

- Батя, вспомни!

- Не надо…

Был отец молодым.

Из блокадного ада

возвратился седым.

Всё, что в детстве случилось,

я запомню навек.

В нашем классе училось

только семь человек.

Подсекали мы ловко

пескарей на реке.

Нас растила Орловка

на парном молоке.

Деревенские вдовы,

как пригоним коров,

скажут, потчуя вдоволь:

- Будь, сыночек, здоров!

Вытрут влажные веки

уголками платка.

Не забуду вовеки

вкус того молока!

Нас всем миром растили,

пересилив беду.

Я родился в России,

в сорок пятом году.

1975

 

* * *

Начинается мир за порогом,

а за печкой сверчок верещит.

Вечер. Мама беседует с Богом.

На божнице лампадка горит.

Я лежу на скрипучих полатях.

У святых озаряются лбы.

И сливается мамино платье

с полумраком вечерней избы.

Мамин шёпот доносится еле.

Просит: дружно жила бы родня,

и чтоб раны отца не болели,

и ещё что-то там – про меня…

За окошком звезда-недотрога.

Я шепчу ей: «Поярче свети!»

Засыпаю. И снится дорога,

по которой из дома идти.

1975

 

* * *

Среди берёз, ромашек и полыни

катилось к речке детства колесо.

Отсеребрились солнечные ливни,

и вырос я, как в поле колосок.

Как щедро мир наполнен тихим светом!

Как бродит сок в берёзовом стволе!

И навсегда в круговороте этом

осталось моё детство на земле.

1976

 

* * *

Торт разрезан. Извольте откушать!

Кто-то кофе по чашкам разлил.

Человек, не умеющий слушать,

говорил, говорил, говорил.

О сверхнациях, супердержавах,

о великих народных вождях.

На идеях, затасканных, ржавых.

поднимался он, как на дрожжах.

И возвысился – солнце в зените,

мавр в трагедии – прямо, беда!..

Встал я с кресла, сказал: извините,

и ушёл от него. Навсегда.

1982

 

* * *

Люблю крестьянскую работу:

косить траву, колоть дрова.

Поставь поленницу к заплоту,

а сам – в луга, на острова.

На островах трава по пояс.

Литовка новая востра.

Живи, зимой не беспокоясь,

что тёлка рвётся со двора…

Солёный пот щекочет спину,

а сталь блестит в траве, как ртуть.

Себя ты чувствуешь мужчиной.

который вправе отдохнуть.

Звенит кузнечик прямо в ухо.

Полдневный жар томит реку,

а дома жёнка-молодуха

готовит баньку к вечерку…

Невозвратима эта доля.

Я в новом городе, как все,

с балкона вижу луг и поле.

Но руки помнят о косе.

1985

 

ДАЛЬНИЕ ЛУГА

Когда в ворота ломится пурга,

когда на сердце тяжесть и усталость,

пусть мне приснятся дальние луга,

в которых детство навсегда осталось.

Пусть мне приснится белый пароход,

сквозь жизнь мою плывущий вдоль по Каме,

зовущий за собой из года в год

протяжными и мягкими гудками.

По светлому лучу я в сон шагну.

Уйди навеки прочь, тоска шакалья!

И всё, что мной потеряно, верну,

всё вытащу назад из зазеркалья.

Пусть мне приснятся дальние луга,

куда мальчишкой ездил на покосы!

Пусть из тумана вырастут стога,

как корабли, где ребятня - матросы!

Туман стелился - не увидишь дна.

По брюхо в молоке бродили кони.

И опускалась к нам на стог луна,

и звёзды обжигали нам ладони.

А облака с восхода на закат

летели над лугами, над полями.

Мы стерегли ночами жеребят,

днём управляли конными граблями.

Я узнавал в свои двенадцать лет

и тяжкий труд, и от вожжей мозоли,

но не от них в душе остался след,

не помню я усталости и боли.

Я помню светлой радости исток:

загонишь в Каму на скаку гнедого

сквозь солнечные брызги, и восторг

охватит и коня, и верхового.

Несбывшееся тоже не забыть.

Оно мерцает, как мираж в пустыне.

О, как я рвался Каму переплыть!

Большие ребятишки не пустили:

- Не торопись, сначала подрасти...

А я хотел, как Малышев Валерка,

узду победы удержать в горсти -

была у детства собственная мерка.

Не удалось - в душе остался след.

Но кто-то рано судьбы подытожил.

Я всё ещё живу - Валерки нет.

До тридцати мой старший друг не дóжил.

Он переплыл, но не подал мне весть

с той стороны, что для живых незрима...

Мне пятьдесят. Моих утрат не счесть.

И каждая из них невосполнима.

В седую гладь неведомых морей

в заветный срок вольются судьбы-реки.

Следы любимой женщины моей

растворены в бессмертии навеки.

А дальние луга давным-давно

лежат на дне искусственного моря.

Спасибо, жизнь, за терпкое вино

былых надежд, за вкус солёный горя...

Я вновь ищу, я вновь к себе зову

всё то, что потерял (не легче ль спиться?),

всё то, что раньше было наяву,

всё то, что ныне может лишь присниться...

Когда в ворота ломится пурга,

моя душа, как раненая птица,

в исчезнувшие дальние луга

на крыльях сна в который раз стремится.

Душа во сне открыта, как музей,

в котором память - по воде кругами.

Там голоса любимых и друзей

навек хранимы дальними лугами...

Залечь на дно и воздух перекрыть,

чтобы в лугах в рассветный час проснуться...

Но жизнь прожить - не Каму переплыть.

Жизнь позади. К истоку не вернуться…

1995

 

Я ХОТЕЛ БЫ…

Вот настанет мой срок – распрощаюсь я с вами.

Хорошо бы, чтоб пели в саду соловьи…

Я хотел бы дожить до Серёжкиной свадьбы

и с внучонком на море заплыть за буи.

Я хотел бы… Ах, мало чего я хотел бы!..

Невозможно прожить без потерь и утрат.

Вслед, как сёстры, помашут мне ветками вербы.

Клён посмотрит с холма и проводит, как брат.

Свет померкнет – волшебную лампу задули.

Я уйду, никого ни за что не виня…

Я хотел бы, чтоб женщины тихо всплакнули,

а мужчины вином помянули меня.

Ах, душа, о бессмертьи не скажешь словами!

Может, ждёт меня где-то другая звезда?

Вот настанет мой срок – распрощаюсь я с вами.

Как хотелось бы верить, что не навсегда…

2004

 

* * *

Даль – не окинуть оком.

Родина – Божья милость.

Детство моё в далёком

августе затаилось.

Тайному зову внемлю.

Сердце живёт мечтами.

Падают звёзды на землю

и прорастают цветами.

2005