Можно выклянчить всё, но только не Родину, господа

Любовь Агеева

16 декабря 2017 года

Казанский академический русский Большой драматический театр имени В.И. Качалова отметил юбилей революций 1917 года премьерой спектакля «Бег» по пьесе Михаила Булгакова. Впервые он был показан 6 октября, на старте 227-го театрального сезона.

Наш корреспондент Любовь Агеева посмотрела премьеру только 16 декабря, уже в устоявшемся виде, когда режиссерские решения и актерские мизансцены проверены на зрителях.

Среди зрителей - Мэр Казани Ильсур Метшин

Напомню, что спектакль «Бег»  шел в Качаловском  театре в конце 60-х годов прошлого века в постановке тогдашнего главного режиссера Наума Орлова. Главные роли исполняли Юрий Федотов, Марина Кобчикова, Борис Шамин, Евгений Кузин. Спектакль этот я не видела. Видимо, событием он не стал, поскольку в очерках об этих актерах даже не упоминается, а Евгений Кузин вообще признается, что роль Хлудова ему оказалась не по силам.

Признаюсь, когда узнала, что художественный руководитель театра Александр Славутский задумал поставить к юбилею именно «Бег», удивилась. Прошли времена так называемых датских спектаклей, когда сверху указывалось, каким спектаклем ознаменовать то или иное календарное политическое событие.

К тому же, думала я,  произведение Михаила Булгакова – о таких серьезных вещах, что современный зритель, отученный в театре думать, вряд ли захочет не просто размышлять, но и переживать, может, даже страдать, наблюдая за непростой судьбой тех, кто оказался, что называется, у последней черты. Это только на сцене – конкретные события, а на самом деле мир раскололся на две части: белые – красные, страх потерять жизнь и  потрясение от того, что привычное рушится на глазах. Когда читаешь об этом серьезные научные исследования – впечатление одно, когда видишь жернова истории вживую (а в театре по-другому не должно быть) – это другое.

Поэтому мое первое впечатление – не о спектакле, а о зрителях. Я давно не была в таком умном зрительном зале. Напряжение – на сцене, напряжение – в зале. Сосредоточенность необыкновенная. Театральные взрывы разрубают пространство, как настоящие.

Это удивительно, но после окончания первого действия не было традиционных аплодисментов. Люди тихо выходили из зала, продолжая жить только что пережитыми эмоциями. Геннадий Прытков, с которым мы вспоминали эти минуты, подтвердил, что такой зал был на каждом спектакле, который они уже сыграли.

Второе действие, более легкое для восприятия, в какой-то степени провоцировало зал на смех, аплодисменты, но люди, зная канву событий (единицы – по тексту пьесы, большинство по фильму 1970 года, снятого по мотивам произведений Михаила Булгакова «Бег», «Белая гвардия» и «Чёрное море»), понимали, что здесь – смех сквозь слезы. Потому что впереди – настоящая пропасть, в  которой в 1917 году оказались и люди, и страна в целом.

Генерал Чарнота в кальсонах, разгуливающий по Парижу (Илья Славутский),  жена министра  Корзухина, преданная мужем (Елена Ряшина), – на «панели», приват-доцент Сергей Голубков, который никак не поймет, что он живет уже в другом мире (Алексей Захаров), архиепископ  Африкан, меняющий одежду в зависимости от ситуации (Геннадий Прытков), русский лакей Антуан Грищенко, старательно изучающий чужой язык (Илья Скрябин)… Конечно, это всё - «действующие лица», но сколько за этим некиношных страданий и боли!..  

Выходя из зала, я думала не о том, что вспоминаешь обычно в таком случае, – не о режиссерских задумках, не об игре актеров, а о том, ЧТО вызвало потрясающие булгаковские строки. Сто лет прошло, а мы все пытаемся осмыслить то, что произошло в 1917 году с Россией и людьми, населяющими Российскую империю. И уже не осталось  тех, кто помнит, как это было на самом деле.

Пьеса Булгакова «Бег» была написана в 1928 г. для МХАТа, но подверглась цензурному запрету. Сталин считал, что «Бег» «представляет антисоветское явление», потому что вызывает симпатию, жалость к «некоторым слоям антисоветской эмигрантщины». При жизни автора напечатана и поставлена не была.

Материалом для произведения послужили воспоминания Белозерской, второй жены писателя, о том, как она со своим первым мужем бежала через Константинополь в Европу. Булгаков использует также воспоминания генерала Слащева, ставшего прототипом Романа Хлудова, другие исторические источники о гражданской войне в Крыму в 1920 г. Работа над пьесой началась в 1926 г. Первоначальные названия –«Рыцарь Серафимы», «Изгои».

Мои опасения оказались напрасными – спектакль состоялся, принят большинством видевших его зрителей. Конечно, есть и те, кому новая работа Качаловского театра не понравилась. В принципе это нормальное явление. Но порой складывается впечатление, что мы смотрели разные спектакли. А этот факт уже требует размышлений.

Не согласна с обвинениями  режиссера-постановщика Александра Славутского в политической конъюнктуре: мол, его симпатии – на стороне белых, а красные – душегубы и злодеи. Сейчас, действительно, принято изображать историческое противостояние именно так. Но в спектакле вообще нет деления на белых и красных – что называется, все хороши. Наверное, и в жизни так было.

За что люблю Булгакова, так это за то, что при всех, понятно, симпатиях к тем, кто противостоял новой власти, он не рисовал плоской картины случившегося. И вообще он писал не про революцию, а про людей. Как мне показалось, режиссер-постановщик в этом смысле шел точно за Булгаковым. Уже после спектакля я прочитала ответ Александра Яковлевича «Реальному времени» на вопрос о том, почему он выбрал именно «Бег».

– Для меня это спектакль о любви, любви к человеку, к жизни, к Родине, — сказал он на пресс-конференции в преддверии нынешнего театрального сезона. – Бег — это попытка убежать от себя, от того, что происходит. Сам Михаил Булгаков все время метался, он был в Крыму, он был то с белыми, то с красными. Время было такое.

Пьесу «Бег» он несколько раз переделывал. Это было одно из его любимых произведений, но дававшееся ему мучительно. У автора было три редакции «Бега», но мы сделали свой вариант, забрав все лучшее. В жанр я вынес не «сны», а «фантасмагорию». Для меня это действительно фантасмагория, нечто абсурдное, фарсовое.

И подчеркнул:

– И это не спектакль к столетию революции, я думал о нем и раньше…

«Сны» были в пьесе Булгакова. Он определял жанр в подзаголовке – «Восемь снов». Жанр сна позволял ему изобразить смещённый, воспалённый, безумный мир, поступки людей без мотивов и без причин.

Славутский предпочел фантасмагорию. У этого слова несколько значений, но, как мне показалось, он исходил из представления о том, что фантасмагория – это не просто вымысел, нереальность, это некая доля  душевного помешательства. Хотя реально сходит с ума один Хлудов, порой сумасшедшими кажутся все.

Славутский реализует метафору, заложенную в заголовке пьесы, в реальности. Поначалу меня очень раздражала беготня  по сцене, но потом я поняла, что это намеренно взятый неестественный темп существования в предложенных обстоятельствах. Но более всего ощущение бессмысленного бега передает художественное решение спектакля (Александр Патраков, художник-постановщик – главный художник театра и партнер Славутского во всех его спектаклях).

Декорации составляют несколько  высоких прозрачных колонн, которые отделяют одну сцену от другой, а по ходу действия обозначают то обычную стену в помещении, то грань между реальностью и сумасшествием, как в последних сценах с Хлудовым. И ты довольно быстро осознаешь, что движение каждой колонны вокруг своей оси  и всех по движущемуся кругу – это и есть БЕГ. Бег от красных, от прошлой жизни, от самого себя. Бег в ритме вальса «Цветущие воспоминания» Энрико Росси: «Как же давно это было, и лишь меня ты любила. И лишь ночами во сне юность приходит ко мне», который трагически разрывает жизнь каждого из героев на ДО и ПОСЛЕ.

Люди в этом беге сшибаются, наносят друг другу раны, как душевные, так и физические. И только соединенные чувством любви, Серафима Корзухина и Сергей Голубков способны остановиться, чтобы понять, что им делать дальше.

Мы не знаем, что их ждет потом в революционной России, но они поняли главное:  их будущее с Родиной. Наверное, это и есть та любовь, о которой говорил Славутский моим коллегам на пресс-конференции.

 Где тут столичный рецензент увидел водевиль, да еще второсортный, не знаю. Не могла же зачеркнуть весь спектакль одна сцена на тараканьих бегах с канканом.  Наверное, его смутили приплясывающий Хлудов и подпевающий Чарнота. Признаться, я тоже не совсем поняла эти музыкальные вставки в ТАКОМ спектакле, но увидела в этом лишь стилистическую доминанту, которой подвержен Славутский-режиссер. У него поют и танцуют практически в каждом спектакле. Просто здесь это выглядит как-то противоестественно. Но уж никак не делает спектакль водевилем.

Видимо,  автор публикации в газете «БИЗНЕС Online» более подкован в написании рецензий, чем я. У меня за плечами всего лишь десятки просмотренных за долгую журналистскую жизнь  спектаклей да прекрасный семинар от ВТО для начинающих рецензентов на излете советской жизни. Правда, дал он мне столько, сколько не получишь и в вузе. Мы общались с Анатолием Эфросом, Львом Додиным, режиссерами из Киева, Львова, смотрели их спектакли, за ночь писали рецензии…

Многим премудростям написания рецензий я тогда обучилась, но главное, что вынесла – не писать  по формуле «понравилось – не понравилось», оценивать не то, что не увидела, а то, что показали. Я уже в какой-то публикации приводила слова Пушкина по этому поводу: «Драматического писателя надо судить по законам, им самим над собою признанным» (из письма А.А. Бестужеву). Это справедливо по отношению ко всем творческим людям, режиссерам прежде всего.

Как мне показалось, главное прегрешение Александра Славутского, с точки зрения рецензента от «БИЗНЕС Online», - это то, что он не Юрий Бутусов из московского театра им. Вахтангова, не Роберт Уилсон, Анатолий Васильев, Петр Фоменко, Ян Фабр,Эймунтас Някрошюс, не Кирилл Серебренников и Иван Вырыпаев, наконец – это ряд фамилий из рецензии обозревателя журнала «Афиша».       

Как можно увидеть и тем более оценить логику казанского спектакля, если ты изначально знаешь, что перед тобой – не они, а Славутский?!

Поразительно, но в глазах таких рецензентов чем больше спектакль нравится публике, тем хуже. Значит, Казани не повезло не только с режиссерами, но и со зрителями.

Конечно, когда имеешь дело с одним и тем же художественным материалом, трудно не сравнивать.  Я ведь тоже шла в театр, вспоминая известный фильм Алова и Наумова. И не только я одна. Хотя фильм  – не спектакль, даже если он идет целых 4 часа. Театральная условность многого требует и от режиссера, и от артистов.  Да и от зрителя тоже.

Мне казалось, что я обязательно буду сравнивать казанского Хлудова с Евгением Дворжецким, казанского Чарноту с Михаилом Ульяновым. Конечно, Илья Петров и Илья Славутский их не заменили в моем представлении, но по впечатлениям встали в один ряд.

В том, что из Ильи получится превосходный Чарнота,  сомнений не было. Образ боевого генерала, что в первом, что во втором действии, явленный в этом спектакле, стопроцентно ложится на актерскую индивидуальность Славутского. Никак не могу согласиться с теми, кто написал в отзывах на спектакль, что при всей яркости его таланта он одинаков во всех ролях.

Всех ролей я не видела, но те спектакли, которые смотрела, позволяют мне судить о том, что актер весьма избирателен в выборе сценических красок. Безусловно, он видел ульяновского Чарноту, но, скорее всего, сознательно искал в своем герое нечто от Славутского. И, как мне показалось, нашел.

Чарнота Михаила Ульянова – конечно, воин, он, что называется, от земли. Чарнота Ильи Славутского был бы хорош на балу, а тут – человек в кальсонах. Но с каким изяществом казанский Чарнота  носит эти самые кальсоны!..

От Ильи Петрова у меня личных впечатлений по другим спектаклям меньше. Но то, что я увидела в «Беге», меня потрясло. Его внешний облик в первой сцене уж очень напоминал киношный образ – худой, в длинной распахнутой шинели… Но это было только вначале. У Хлудова-Дворжецкого запомнились глаза, которыми актер выражал всё, но чаще всего – боль и тоску. У Хлудова-Петрова запомнится лицо, судорожно катающиеся желваки, улыбка, похожая на гримасу. 

На этот раз собственно театральная  часть спектакля как-то ушла на второй план моих впечатлений. На первый вышла сама история, рассказанная со сцены. Она задевала настолько, что забывалось, что всё это – не жизнь вовсе, а всего лишь представление о ней. Спектакль выстраивался в сознании как одна из строчек из длинной истории нашей жизни, начавшейся  в 1917 году. И выходя из театра, люди наверняка думали не только о том, что только что увидели и услышали. Возможно, как у меня, в их ушах звучала фраза Чарноты из последней сцены: «При желании можно  выклянчить все: деньги, славу, власть.  Но только не Родину, господа. Особенно такую, как моя».

Не могу не заметить, что в некоторых сценах я чувствовала диссонанс с моим представлением о той или иной роли. Но в таком случае надо писать не об актерах, а о режиссерском замысле, который, я, возможно, не разгадала.  Актерский состав в целом не выпадал из ансамбля. Здесь был такой счастливый случай, когда рядом с корифеями Качаловской сцены Михаилом Галицким и Геннадием Прытковым  я увидела молодых актеров.

Спектакль вообще густо заселенный – на сцене практически вся труппа театра. Как мне рассказали, актеры восприняли этот спектакль не просто как исполнители, а, в первую очередь, как граждане. А потому он не получился как плакатная агитка по случаю политического юбилея.   

Конечно, каждый рецензент волен писать, что хочет. Но читаю комментарии к рецензии – и вижу, как склонны люди доверять чужому мнению.

– Очень жаль! Хотела сходить.  

– Это не мнение критика. Это разгром. Это фиаско театра. После такой постановки и такой рецензии нужно минкульта собирать худсовет и принимать решение о судьбе театра.

Теперь у вас есть точки зрения двух рецензентов. Сходите в театр, посмотрите спектакль сами. Не исключено, что вам захочется увидеть в Качаловском еще что-нибудь. И худсовет Минкульта не понадобится…  

 Фото предоставлены пресс-службой театра.

Авторы снимков - Ольга Акимичева и Егор Алеев