Анна Франк: «Мы живем как бы на кусочке голубого неба»

Любовь Агеева

22 июня 2018 года

22 июня, в день начала Великой Отечественной войны, в Казанском Кремле, на Пушечном дворе, прозвучала моноопера Григория Фрида «Дневник Анны Франк».

Среди зрителей была Любовь Агеева.

Я пришла пораньше, чтобы до спектакля увидеть свою бывшую студентку – Айсылу Нуруллину, исполнительницу заглавной партии. Не раз слышала, как она пела – без нее на кафедре истории и связей с общественностью КНИТУ-КАИ не обходился ни один концерт. Но ни разу не видела ее на сцене. И ни разу не встречалась с ней во время ее обучения в Казанской консерватории. В нынешнем году Айсылу ее закончила.

«Дневник Анны Франк» – уже не первая ее работа в проектах фонда Sforzando. Она принесла ей первый творческий успех – в прошлом году Айсылу удостоена республиканской премии «Тантана» в номинации «Лучшая роль в музыкальном спектакле».

В Кремле я попала на репетицию. Айсылу помогала звукорежиссеру проверить звук. Режиссер-постановщик Мнир Соколов выстраивал мизансцены с учетом места исполнения оперы.

Вдруг возникло небольшое замешательство. Увидев, что громоздкие звуковые колонки перегородили лестницу, ведущую из Пушечного двора на территорию мечети Кул Шариф, Мнир потребовал переместить их на другое место, поскольку увидел в этой лестнице элемент театральной декорации.

Так и получилось. Дважды Айсылу – Анна Франк поднималась по этой лестнице.

Сначала прошла по ней на чердак, роль которого прекрасно сыграла в спектакле галерея реального здания. Во второй сцене, полной глубокого символизма, лестница показалась девушке дорогой к голубому небу, которое олицетворяло для нее свободу.

Моноопера Григория Фрида исполнялась творческим коллективом Фонда развития исполнительского искусства РТ Sforzando не впервые, и каждый раз – в разной аудитории. Везде Мнир Соколов находил точки соприкосновения театрального действия с реальным окружением. Например, в выставочном зале «Манеж» Айсылу пела прямо среди зрителей. На Пушечном дворе «заговорила» реальная лестница.

Я знаю Мнира Соколова, заслуженного артиста России и Татарстана, лауреата международного конкурса в Италии 1996 года, как певца. С 2004 года он преподает в Казанской консерватории, он доцент кафедры музыкального театра, режиссер оперного класса и оперной студии, где ставит студенческие спектакли. Например, большой интерес у специалистов вызвала его постановка оперы «Вий» Елены Анисимовой.

В режиссерской биографии Мнира Соколова уже 12 оперных постановок. Думаю, стоит сказать, что руководитель фонда Sforzando Данияр Соколов – его сын.

Впечатления о спектакле непроизвольно распадаются на две части. Не могу не рассказать о реальной Анне Франк, об истории ее дневника.

«Смеяться здесь мы как-то разучились…»

… На календаре было 22 июня, и перед началом спектакля зрителям напомнили о том, какой сегодня день. На минуту все замерли в молчании. Потом актриса Ирина Соколова кратко рассказала историю дневника Анны Франк, одного из наиболее известных и впечатляющих документов о Холокосте. Девочка из обычной еврейской семьи родилась во Франкфурте-на-Майне, из-за прихода к власти Гитлера ее семья перебралась в Амстердам. Но война достала их и там.

Это удивительно, но более всего бесчеловечность войны ощущаешь не по боевым сражениям, а по таким вот, можно сказать – бытовым историям, когда нет ни бомб, ни пожаров, ни смертей.

По силе воздействия дневник Анны Франк из Амстердама может сравниться разве что с блокадным дневником Тани Савичевой. В дневнике Тани девять страниц, на шести из которых – даты смерти близких людей: матери, бабушки, сестры, брата, двух дядей. Почти вся семья Савичевой погибла в Ленинграде в период с декабря 1941 по май 1942 года. Сама Таня умерла уже в эвакуации. Блокаду пережили только её сестра Нина и брат Михаил, благодаря которым ее дневник уцелел и стал одним из символов Великой Отечественной войны в нашей стране.

Возможно, мы бы не узнали о дневнике Анны Франк, если бы не моноопера Григория Фрида, которую он написал в 1969 году. Для либретто композитор использовал подлинный текст дневника в переводе с голландского Р. Райт-Ковалёвой. Фрид сократил дневник до 21-го эпизода и сгруппировал их в четыре сцены.

На русском языке дневник Анны Франк был впервые опубликован в 1960 году. Одним из читателей, потрясенных им до глубины души, был композитор Григорий Самуилович Фрид. Об ужасах войны ему было известно не понаслышке – призванный с первого курса аспирантуры, он провел на фронте все четыре года войны, его брат погиб под Ленинградом. Чувства еврейской девочки были ему понятны, ведь он сам еврей по национальности.

Григорий Самуилович как автор либретто не изменил в литературном источнике ни одного слова, только сократил его соответственно требованиям оперного жанра. Материал настолько захватил композитора, что клавир оперы был написан всего за два месяца.

Поскольку у меня нет профессиональных познаний о музыке, приведу цитату из публикации, посвященной этому сочинению, на портале о классической музыке «Музыкальные сезоны»:

«В музыке очень правдиво передан мир чувств девочки-подростка, у которой постоянно меняется настроение, переходя от лирических чувств к веселью, от веселья к печали… Но в этот мир юной души неизменно вторгается страх – надвигающаяся тень ужасной реальности. Контрастность «мира» дневника Анны Франк нашла отражение в многообразии выразительных средств: тональные эпизоды чередуются в опере с атональными, присутствуют элементы додекафонии.

Может показаться, что общее направление драматургического развития противоречит сюжету: в реальности жизнь обитателей убежища двигалась от того момента, когда на что-то еще можно было надеяться, к ужасному концу, в опере же начало представляется гораздо более мрачным и жестким в музыкальном отношении, чем финал. Но в этом развитии «от мрака к свету» заключена главная мысль произведения: чем страшнее окружающая реальность, тем светлее должен становиться душевный мир человека, противостоящий ей».

Каждая сцена в казанском спектакле начинается у черной доски, на которой Анна будет писать даты общения с дневником. Первые строчки не предвещают ничего печального.

Девочке всего 13 лет, и всё происходящее вокруг не кажется ей важным лично для нее. Сначала мы видим ее спокойный почерк, потом в движении руки по доске появляется тревога, а к концу спектакля Анна уже не в состоянии писать...

Она начала вести дневник 12 июня 1942 года, получив толстую тетрадь в подарок от отца на день рождения. Форма его необычна – каждая запись представляет собой письмо воображаемой подруге Китти. Последняя запись датирована 1 августа 1944 года. Три дня спустя, 4 августа, восемь обитателей Убежища в самом центре Амстердама были арестованы немецкой полицией. До конца войны дожил только ее отец – Отто Франк.

Анна умерла в концлагере. Отец выполнил волю дочери, и ее дневник стал важным свидетельством чудовищного излома, в который попадают люди, даже если они не узнали, что такое блокада, плен и насилие. Всем известно, что гитлеровцы убили шесть миллионов евреев, граждан двадцати государств, богатых и нищих, знаменитых и неизвестных. И Анна говорит теперь за все шесть миллионов человек.

Книга с дневником вышла в Голландии в 50-е годы, переведена на много языков, разошлась в миллионах экземпляров. О дневнике писали научные исследования, по дневнику ставили спектакли и снимали фильмы.

В отличие от дневника Тани Савичевой, записи Анны Франк более подробные и более светлые по тональности. Особенно в первых сценах, где она еще не осознает в полной мере случившегося. Девочка мило щебечет на самые разные темы – как ходила в гости; как ругаются ее соседи Ван Даны, вспоминает свой первый поцелуй… Она еще не может обходиться без большого плюшевого медвежонка, но ее мысли – о будущем, о любви и счастье…

Анна не может не рассуждать о политике, о ситуации на фронте и постоянных бомбёжках, о судьбе евреев, которые должны умереть только потому, что они – евреи. Но порой война отходит на второй план, и ты с улыбкой читаешь о том, что думает взрослеющий подросток – о сексе и менструации, о первой любви…

В тексте дневника много места занимает тема ее общения с родителями, о сложностях взаимоотношений с матерью. Фрид этой темы не касается. Отец в опере, как и другие персонажи, предстает в качестве символической фигуры.

В полном тексте дневника, который я нашла в Интернете, можно найти описание Убежища, которое вполне пригодно для жилья. Это не подвал или чердак. Это часть здания, куда не заходят чужие.

«Думаю, что я себя здесь никогда не почувствую по-настоящему дома, но это не значит, что мне уныло или противно. Мне кажется, что я на каникулах, в какой-то своеобразной гостинице. Странная идея, не так ли? Но именно такое у меня чувство. А вообще наша часть дома – идеальное место, чтобы скрываться! Правда, сыровато немного и потолки косые, но вряд ли во всей Голландии найдутся беглецы, живущие в таком комфорте».

Однако жизнь взаперти тяготит ее. Она пишет:

«Каждый день я глотаю валерьянку против страхов и депрессии, но это не гарантирует того, что на следующий день не проснусь в еще более противном настроении. Хороший здоровый смех помог бы лучше всяких лекарств, но смеяться здесь мы как-то разучились. Иногда боюсь, что от постоянного серьезного выражения лица углы рта у меня так навсегда и останутся опущенными».

«Мне кажется, что я птица, у которой вырвали крылья, и которая в темноте бьется о прутья своей решетки. Все кричит во мне: я хочу воздуха, света и смеха! Но я не отвечаю этому голосу и ложусь на диван, чтобы немного поспать, уйти от тишины и постоянного страха – ах, ведь мы живые люди».

Но молодость тем и хороша, что вся жизнь еще впереди. И Анна строит планы. Она любит (или ей кажется, что она любит?), она хочет быть любимой. Она мечтает ездить на велосипеде, танцевать, петь, беспечно смотреть на мир, чувствовать себя свободной…

Временами в жизнь Анны врываются разговоры о еврейских погромах, о концлагерях. Но это где-то далеко. Близко – душераздирающий вой сирены и страх быть обнаруженной и угодить в еврейское гетто.

Война в спектакле Мнира Соколова выражена в образе молчаливого немецкого солдата, меряющего шаги совсем рядом с нами.

Он никого не трогает, но жители Амстердама предпочитают с ним не связываться. Дважды исполнитель этой роли проходит мимо зрителей первого ряда, стараясь, как учил режиссер, выразить в своем взгляде на них всё пренебрежение к порабощенным. Мы для завоевателя – не люди.

«В один момент мне хочется покоя, в другой – веселья»

Я прочитала в Интернете несколько рецензий на сценическое воплощение дневника Анны Франк. Есть чисто драматургическая версия Российского молодежного театра 2003 года, где роль Анны исполняла наша землячка Чулпан Хаматова. Но чаще всего ставится именно опера Григория Фрида. Она, в частности, звучала в Камерном музыкальном театре имени Бориса Покровского, в концертном зале Мариинского театра, где собеседники главной героини были представлены в виде шести плоских манекенов, в Ростовском академическом музыкальном театре, где режиссёр-постановщик разделил партию героини на двух исполнительниц – Анну Франк из дневника и реального человека. В некоторых постановках, о которых я прочитала, Анна поет под аккомпанемент фортепиано, где-то – в сопровождении симфонического оркестра.

У Мнира Соколова было три благоприятных обстоятельства, которые гарантировали успех.

Во-первых, премьера спектакля «Дневник Анны Франк» в 2017 году вызвала большой интерес у казанских меломанов, однако он показывался не так много раз. Так что многие ждали момента, чтобы посмотреть новую работу фонда Sforzando. 22 июня в «зрительном зале» на Пушечном дворе был аншлаг.

Республиканский фонд исполнительского искусства нашел свободную нишу в музыкальном мире Казани – он развивает жанр одноактной оперы. Спектакли, как правило, идут на свежем воздухе – и публика, в том числе молодая, довольна. Но если до этого были, если можно так сказать, спектакли для хорошего настроения, то «Дневник Анны Франк» – это приглашение к серьезному диалогу со зрителем. Наверняка были опасения – нужен ли ему такой диалог?

Теперь руководство фонда уверено – нужен. Инициатива фонда замечена, и, как выяснилось, Sforzando инициирует принятие решения о создании в Казани специального театра камерной оперы. Готовы исполнители, появился свой зритель. И уже есть небольшой репертуар.

Во-вторых, было очевидно, что казанская опера пойдет под аккомпанемент молодежного оркестра фонда. Коллектив под управлением Евгения Сакмарова доказал свое право на существование и уже успел найти свою аудиторию (а в Казани среди оркестров конкуренция). Фонд Sforzando вообще не признает фонограмм. Только живой звук.

Оркестр находился справа от импровизированной сцены, и кому-то из зрителей его даже не было видно. Но при современном качестве аппаратуры неважно, где сидят музыканты. Оркестр хорошо было слышно всем. Лишь несколько монологов Айсылу спела в сопровождении фортепиано (концертмейстер Дарья Васильева).

В-третьих, у режиссера-постановщика была исполнительница, которой, он был уверен, по силам такая трудная партия. Спектакль неспроста называется «моноопера» – поет в нем только главная героиня. Ее партию композитор поручил сопрано.

Для Айсылу Нуруллиной это была непростая задача. Во-первых, ее вокальный опыт еще не так велик, во-вторых, ей предлагался сложный музыкальный материал. Трудности связаны не только с тем, что в основе либретто – реальный текст дневника, и потому в спектакле много речитатива. Кстати, Айсылу поет так, что хорошо слышно каждое слово.

Роль потребовала от нее немалого эмоционального напряжения. При этом она должна была передать всю гамму чувств, которые испытывала реальная Анна Франк.

Вот как Анна выражала свое настроение в одном из писем Китти:

«Как я себя сейчас чувствую, трудно описать словами. В один момент мне хочется покоя, в другой – веселья. Но смеяться мы здесь разучились, я имею в виду – смеяться по-настоящему – так, что не можешь остановиться».

Настроение Анны меняется постоянно, то она весела, то грустна, то оптимистична, то в тревоге. И всё это надо передать на двух языках – в музыке и в сценическом рисунке. При этом зацепиться практически не за что. Собеседники – артисты миманса. То есть роли у них без слов. Они лишь помогают воспроизвести в действии некоторые события, описанные в дневнике. Студентам русского отделения Казанского театрального училища поставлена сложная задачка – молчать так, чтобы зрители всё поняли без слов. Не всегда и не всем это удается, но ребята стараются. Особенно удачной показалась мне семейная ссора Ван Даанов.

Декораций – минимум: что-то наподобие тумбочки, где лежит дневник, тахта с пледами… Так что лестница в «кремлевском» спектакле – это огромный плюс в таком минимализме. Прямо на стену здания в начале спектакля проецировалось видеокадры с Гитлером, с монолитными колоннами немецких солдат, которые сильно контрастировали с тем, что происходило на сцене.

Девочка Анна еще не совсем понимала положение, в которое попала вместе со своей семьей, со всем миром…

Спектакль шел при таком напряжении, что только после его окончания можно было в полной мере осознать, какой титанический труд понадобился Айсылу, чтобы на наших глазах прожить полтора последних года жизни Анны Франк. В особо драматические моменты, когда ее героиня пугалась при звуке чьих-то шагов, голос певицы становился таким надрывным, что казалось – опасность угрожает не только Анне, но и тебе.

Фотографии, которыми я иллюстрирую рецензию, хорошо передают пиковые моменты сюжета.

Время летит стремительно, хотя вроде бы ничего существенного не происходит. И вдруг Анна на секунду замирает – и наступает оглушающая тишина. Выстрел – и Айсылу падает, как подкошенная. И долго лежит. И зрители не знают, что делать – от ошеломления они словно забыли, что это спектакль и сейчас она встанет для поклона...

А потом – шквал аплодисментов. И Анна Франк, нет, уже Айсылу Нуруллина, трогательно улыбаясь, будет принимать поздравления…  Как и  режиссер Мнир Соколов, дирижер Евгений Сакмаров, другие артисты, занятые в спектакле.

Мирный день 22 июня 2018 года был близок к ночи...

Фото предоставлены пресс-службой фонда Sforzando

 ЦИТАТЫ ИЗ ДНЕВНИКА АННЫ ФРАНК

Понедельник, 26 июля 1943 г.

Дорогая Китти!

Вчерашнее воскресенье, принесло много беспокойств, и мы до сих пор взволнованы. Ты уже, наверно, заметила, что ни один день у нас не проходит без волнений. Утром, во время завтрака мы услышали предупреждающую сирену, чему не придали особого значения: такое предупреждение означало, что вражеские самолеты только на побережье. После завтрака я прилегла – очень болела голова. Потом, примерно в два часа спустилась в контору. Марго как раз закончила свои конторские дела, и не успела еще убрать бумаги, как снова завыла сирена. Мы побежали наверх и вовремя: пять минут спустя стали стрелять так сильно, что все собрались в коридоре. За выстрелами последовали бомбы, казалось, что весь дом трясется. Я прижимала к себе чемоданчик – просто, чтобы за что-то уцепиться, ведь бежать нам было некуда, улица для нас не менее опасна, чем бомбежки.

Четверг, 16 сентября 1943 г.

Дорогая Китти!

Наши взаимоотношения здесь – что ни день, то хуже. За столом никто и рта не решается открыть (кроме, как для еды, конечно: что бы ты не сказал, тебя понимают неправильно или подозревают злой умысел. Господин Фоскейл иногда к нам заходит. Дела у него плохие. И семье приходится несладко – он всех как бы постоянно упрекает: «Какое мне дело до всего: я все равно скоро умру!». Могу представить ситуацию у него дома, если и нас это раздражает!

Каждый день я глотаю валерьянку против страхов и депрессии, но это не гарантирует того, что на следующий день не проснусь в еще более противном настроении. Хороший здоровый смех помог бы лучше всяких лекарств, но смеяться здесь мы как-то разучились. Иногда боюсь, что от постоянного серьезного выражения лица углы рта у меня так навсегда и останутся опущенными. С другими обитателями Убежища дела не лучше. Все мы, полные печальных предчувствий, ждем зимы.

Понедельник, 8 ноября 1943 г.

Дорогая Китти!

Если ты перечитаешь все мои письма, то увидишь, что они написаны в самом разном настроении. Мне самой не нравится, что от настроения все так зависит. Не только у меня, а у всех нас. Если я под впечатлением от какой-то книги, то должна не показывать свои чувства и эмоции другим, иначе они подумают, что я совсем тронулась. Ты, наверно, заметила, что сейчас у меня расположение весьма скверное. Почему, толком не могу объяснить, не думаю, что из-за трусости, которая очень мешает мне в жизни. Сегодня вечером, когда Беп еще была у нас, раздался долгий и громкий звонок в дверь. Я побледнела, у меня сразу заболел живот – и все от страха.

Вечером в постели я представляю себя одну в тюрьме, без мамы и папы. Или мне мерещатся кошмары: пожар в нашем Убежище, или что за нами приходят ночью, и я в ужасе забиваюсь под кровать. Я вижу все так ясно и четко, как будто это происходит в реальности. И я осознаю, что такое и в самом деле может случиться.

Мип часто повторяет, что завидует нашей спокойной жизни. Может, в чем-то она и права, но только если забыть о наших страхах. Не могу представить себе, что когда-то мы снова будем жить в обычном мире. Хоть я и сама часто произношу «после войны», эти слова кажутся мне воздушным замком, который навсегда останется мечтой.

Мы, восемь жителей Убежища, как бы живем на кусочке голубого неба, а вокруг черные тяжелые облака. Сейчас мы в безопасности, но облака все наступают, и граница, отделяющая нас от смерти, приближается. Мы в ужасе мечемся и тесним друг друга в поисках выхода. Внизу люди воюют и сражаются, наверху спокойно и безмятежно, но темная масса не пускает нас ни наверх, ни вниз, она надвигается непроницаемым потоком, который хочет, но пока не может нас уничтожить. И мне остается только кричать: «О кольцо, кольцо, расступись и выпусти нас!»

Пятница, 24 декабря 1943 г.

Дорогая Китти!

Мы здесь так зависим от нашего настроения – кажется, что я только об этом и пишу. У меня оно в последнее время меняются особенно часто. Известное высказывание «от ликующей радости к глубокому унынию» подходит здесь, как нигде. Первое из этих чувств я испытываю, когда сравниваю нашу судьбу с другими еврейскими детьми. А в уныние впадаю, когда, например, госпожа Кляйман приходит к нам и рассказывает о хоккейном клубе своей Йоппи, о прогулках на каноэ, спектаклях и чайных сборищах с друзьями. Не думай, что я завидую Йоппи, но так хочется настоящего веселья, чтобы смеяться до боли в животе! Особенно сейчас, когда в Рождество и Новый год мы сидим взаперти.

Пусть неблагодарно с моей стороны писать такое, но должна же я иногда излить

свое сердце, а бумага все стерпит.

Поверь мне, когда полтора года сидишь в четырех стенах, то иногда терпению приходит конец! Ничего не могу поделать с этими чувствами, хотя знаю, что мы должны быть благодарны судьбе. Я мечтаю поездить на велосипеде, танцевать, петь, смотреть на мир, почувствовать себя юной и свободной, но не имею права высказать все это. Ведь если мы все, восемь человек, начнем жаловаться и ходить с мрачными лицами, что же это будет?

Иногда я думаю: понял бы кто-то меня, простил бы мою неблагодарность, независимо от того, еврейка я или нет, и увидел бы во мне лишь девочку, которой так хочется свободы и радости? Не знаю и не могу говорить об этом ни с кем, потому что боюсь расплакаться. Слезы приносят облегчение, если плачешь не в одиночестве. Мне так не достает мамы, которая понимала бы меня.

И поэтому я часто думаю – даже когда пишу или чем-то занимаюсь – как я сама в будущем буду воспитывать своих детей. Для меня тогда будут важны не слова, а дела и чувства... Нет, я не знаю, как это описать! Хорошо, что мама ничего не замечает, иначе она бы чувствовала себя очень несчастной. Что ж, достаточно на сегодня жалоб, но  оттого, что я изложила их на бумаге, действительно стало легче!

Вторник, 8 февраля 1944 г.

Дорогая Китти!

Как я себя сейчас чувствую, трудно описать словами. В один момент мне хочется покоя, в другой – веселья. Но смеяться мы здесь разучились, я имею в виду – смеяться по-настоящему – так, что не можешь остановиться. Хотя сегодня утром мы с Марго неудержимо хихикали, как бывало раньше в школе.

«Пока я могу видеть это, – подумала я, – безоблачное небо и солнечный свет – я не должна грустить». А если тебе грустно и одиноко, поднимись в хорошую погоду на мансарду и посмотри в окно: на дома, крыши, небо. Пока ты можешь спокойно смотреть на небо, и пока душа у тебя чиста, счастье возможно.

Суббота, 25 марта 1944 г.

Дорогая Китти,

Если ты меняешься, то замечаешь это, когда изменения уже произошли. Я изменилась совершенно, во всем: в моих воззрениях, взглядах на жизнь, внешности, мыслях... И могу уверено сказать: в лучшую сторону. Я тебе уже рассказывала, как труден был для меня переход от беззаботной жизни, в которой все мной восхищались, в безжалостную действительность с взрослыми и их попреками.

Среда, 3 мая 1944 г.

Я еще девочка и во мне многое не раскрыто. Но я молодая и сильная, переживаю необычное приключение и не намерена жаловаться дни напролет на отсутствие развлечений. Мне многое дано от природы: оптимизм, жизнерадостность, сильный характер. Каждый день я чувствую, что расту духовно, что приближается освобождение, что природа прекрасна, и что меня окружают хорошие люди. И что жизнь в Убежище интересна и увлекательна! Зачем же впадать в отчаяние?

Суббота 15 июля 1944 г.

Люди постарше составили уже суждение обо всем и не колеблются в решениях. А

нам, молодым, вдвойне тяжелее отстаивать свое мнение в то время, когда рушатся идеалы, люди проявляют свою подлую сущность, и нет больше твердой веры в правду, справедливость и Бога.

И если кто-то все же утверждает, что взрослым в Убежище тяжелее, то он не имеет представления о том, какое огромное количество трудностей наваливается здесь на нас, молодых. У нас еще слишком мало опыта для решения проблем, и если мы после долгих поисков все же находим выход, то часто на поверку он оказывается ошибочным. Сложность нашего времени в том, что стоит только возникнуть идеалам, новым прекрасным надеждам, как жестокая действительность уничтожает их. Удивительно, что я еще сохранила какие-то ожидания, хотя они и кажутся абсурдными и неисполнимыми. Но я сберегла их несмотря ни на что, потому что по-прежнему верю в человеческую доброту. Я не могу строить свою жизнь на безнадежности, горе и хаосе. Я вижу, как Земля

постепенно превращается в пустыню, и настойчиво слышу приближающийся гром,

несущий смерть, я ощущаю страдания миллионов людей, и все же, когда смотрю на небо, то снова наполняюсь уверенностью, что хорошее победит, жестокость исчезнет и мир восстановится.

А пока я не откажусь от своих идеалов: ведь могут прийти времена, когда их можно будет осуществить!

http://lib.ru/INPROZ/FRANK_A/dnevnik_anny_frank.txt

Послесловие:

Обитателей Убежища поместили после ареста в амстердамскую тюрьму, а четыре дня спустя доставили в Вестерборк – пересадочный лагерь для евреев. 3 сентября 1944 года, последним транспортом на восток их депортировали в польский Освенцим.

Эдит Франк умерла 6 января 1945 года в женском лагере Освенцим-Биркенау от голода и истощения. Отто Франк, единственный из обитателей Убежища, пережил ужас концлагерей. После освобождения Освенцима русскими войсками он был перевезен

в Одессу, а затем в Марсель. 3 июня 1945 года вернулся в Амстердам, где жил и работал до 1953 года, после чего эмигрировал в Швейцарию. До своей смерти 19 августа 1980 года он жил в городе Базеле, посвятив себя полностью изданию дневника дочери и сохранению памяти о ней.