Социализация через насилие – за и против

Любовь Агеева

29 апреля 2019 года

Сегодня утром на канале "Культура" была передача, в которой шел разговор о каком-то кинопроекте, связанном с изучением социума  с точки зрения антропологии, и  кто-то из ее участников, сравнивая разные времена – советское и постсоветское, увидел в них общее – социализацию через насилие.

К сожалению, не было времени посмотреть передачу целиком, но услышанное засело в голову гвоздем и заставило поразмышлять. 

Сначала я, было, с ученой дамой не согласилась, поскольку лично в моей жизни была другая социализация – через коллективные сообщества, в том числе через пионерскую организацию и комсомол (мне с этим повезло), через позитивные примеры сограждан, о которых потом напишут книги в знаменитой серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия».

А потом, размышляя, я подумала, что она права. Ведь в истории нашей страны, в памяти людей можно найти много примеров такого насилия – революции 1905 и 1917 годов, гражданская война, коллективизация, раскулачивание, политические репрессии, высылка народов во время войны...

Но все-таки что-то во мне яростно сопротивлялось такой точке зрения. И не потому, что я была с дамой не согласна в принципе. Просто слово НАСИЛИЕ для некоторой части политологов, а через них – и части моих соотечественников стало синонимом всего советского. А тут у меня есть серьезные возражения.

Моему поколению выпала возможность жить в двух эпохах. Мы встретили 1985 год в зрелом возрасте. У нас был свой счет к прежней жизни и общественно-политической системе, но хватало извилин, чтобы объективно оценить и наше прошлое, и будущее, которое нам обещали. Кто-то из великих сказал: не дай вам Бог жить в эпоху перемен. Но для нас, журналистов, это благодатное время, поскольку есть возможность наблюдать не отдельные события, а бурный поток самой жизни, и здесь порой личные ощущения бывают важнее мнений экспертов и заключений специалистов.

О нашей жизни при Советской власти написано много. Как оказалось, были в истории Советского Союза огромные белые пятна, которые во времена перестройки и гласности проявились в виде жутких историй, серьезно изменивших наши представления о стране, в которой нам довелось родиться. Однако, в отличие от наших детей, мы воспринимали эту новую правду осознанно, соотнося ее с личным опытом, и это порой очень сильно корректировало то, что мы узнавали.

Как мне кажется, сегодня уже можно, как говорил мой коллега Игорь Котов, отделить мух от котлет и нарисовать портрет советского общества, приближенный к реальности и не отягощенный идеологическими нагрузками ни слева, со стороны тех, кто не приемлет новой жизни, ни справа, со стороны тех, кто не приемлет опыта наших отцов и дедов.

Могу дополнить  ученую даму тем, что в истории нашей страны есть не только насилие над отдельным конкретным человеком или политическим классом, что чаще всего вспоминается в дискуссиях о судьбе нашей страны, но и над всем социумом. Как тут не вспомнить фашистскую оккупацию, которая породила, с одной стороны, жертвенную преданность Родине (вспомним Зою Космодемьянскую), в другой стороны – коллаборационизм и даже предательство?

На памяти моего поколения, рожденного после войны и прожившего большую часть жизни в советское время, – резкий слом жизни, к которой мы привыкли. Это ведь тоже было насилием над большей частью населения. Да, много людей приветствовали новые порядки, новые отношения. Особенно в самом начале, когда людям в очередной раз пообещали рай на земле еще при жизни. Раньше обещали коммунизм, теперь завлекали сытной комфортной жизнью, как за границей. Помню, меня тогда очень занимал вопрос: почему все вдруг решили, что они будут богатыми? Ведь если есть господа, значит будут нужны горничные, садовники...

Моя мама, царство ей небесное, так и не поняла, почему снова есть богатые и бедные, почему сегодня всё можно купить за деньги, в том числе вызов скорой помощи (не обычной, от государства – она не всегда ей помогала, а коммерческой); что нет над нами большого Начальника, которому можно пожаловаться, если ей, инвалиду и ветерану тыла, получающей ежегодно в мае поздравление от Президента Путина, уже 3 месяца не привозили пеленки с подгузниками.

Людей, с таким трудом привыкавших к новой жизни, разрушенной в 1917 году, к общественной собственности (помню, с какой горечью рассказывала бабушка, как пришлось отвести на колхозный двор свою корову), к атеизму как государственной религии, в 90-е годы ломали через коленку, возвращая из небытия забытые понятия: хозяин (барин – кому как нравится), наемный работник, прислуга...

Возможно, ученый-антрополог, говоря о социализации насилием, объединяющей два разных исторических этапа истории страны, имела  в виду именно это. Но очень часто, говоря о насилии, сегодня имеют в виду насилие над личностью. Если раньше люди жили в стране, где на первом месте всегда было общественное (ненавижу слово СОВОК), то сегодня на первом месте всегда личное. Западные теории индивидуализма, демократия, понимаемая как право не только иметь свое мнение, но и не считаться с  мнением других, даже большинства, длительная борьба с Советским Союзом под флагом  общечеловеческих ценностей – все это наложило отпечаток на воспитание постсоветского человека, и каждый чувствует эту разницу, наблюдая  за собственными детьми и особенно внуками.

Насилием они считают любое ограничение, которое заставляет индивида забывать о своем ЭГО, о собственных интересах, считаться с другими, с обществом в целом. Я видела это на своих студентах, которые называли цензурой даже ограничения, диктуемые законами, и никак в толк взять не могли, почему я так не считаю. Приходилось объяснять, что цензура - это государственный институт принуждения (можно сказать - насилия), а закон определяет правила, по которым живут СМИ. Ведь никому не придет в голову возражать против правил дорожного движения!

Можно привести десятки примеров из жизни, которые показывают, что в итоге получается. Постоянно конфликт интересов. Иногда это не замечается, потому что у любого из нас теперь есть право не ходить туда, куда он не хочет, не носить то, что ему не нравится, не смотреть то, что не отвечает его понятию об искусстве. Раньше, когда мы носили отечественные платья одинакового фасона и смотрели то, что предписывалось передовой статьей газеты «Правда» (в данном случае – метафора, конечно, но роль этих передовиц в жизни СССР была огромной), такое было невозможно. Известный кинорежиссер Тодоровский ярко выразил это в фильме «Стиляги» – огромная серая масса в студенческой аудитории, противостоящая главным героям в яркой одежде.   

А как быть с тем, что я порой чувствую себя изгоем в современном обществе? Когда, например, меня заставляют смотреть умные телепередачи после 11 часов вечера (большинство любит другие передачи и диктует характер сетки вещания на телевидении). Или когда меня принимают за белую ворону, если я не разделяю всеобщие восторги по поводу чего-то в современном искусстве (не люблю, например, когда с экрана или со сцены несется мат), когда нет фильма без постельной сцены (а мы в свое время воспринимали любовь по французской картине «Мужчина и женщина», где обошлись без секса).

Какое другое слово можно подобрать, чтобы определить мое состояние в такие минуты, если не насилие? Но уже насилие не от имени государства, а от имени большинства. Впрочем, иногда и меньшинства.

Наверное, за границей такое разночтение во вкусах и предпочтениях воспринимается как дело обычное. Там рождаются и живут в системе выбора – взглядов, вкусов, предпочтений, места жительства, товаров… Помню, какой шок испытали мы, советские туристы, в Праге, когда в 1969 году попали в магазин сыров. Со счета сбились, когда считали, сколько там сортов.

А в наших магазинах продавались просто сыр и просто колбаса. Я уж не говорю о том, как мы выбирали депутатов...

Впрочем, как мне кажется, уже нет на Западе той системы выбора, которая долгие годы манила нас к себе, кого – материальным достатком, кого – свободой слова. Как мне кажется, современный человек, и там, и у нас, уже ничего сам не выбирает. Ему постоянно кто-то подсказывает: ньюсмейкеры, которые задают единую повестку дня, а с ней и предмет нашего общего интереса, специалисты по PR, которые могут упаковать любую идею, персону, товар так, что тысячам людей они понравятся, СМИ, которые заставляют людей думать в унисон даже тогда, когда полезно стряхнуть лапшу с ушей.  

Сам Сталин позавидовал бы современным возможности навязать общественному мнению единые стереотипы и единые ценности. Я увидела, как это делается, в США в 1999 году, когда в поле зрения людей было 3 главных события: гибель последнего отпрыска рода Кеннеди, частный самолет которого искали несколько дней, бомбардировки Югославии и «роман» президента Клинтона с Моникой Левински. Угадайте с трех раз, о чем чаще всего сообщали американские СМИ?  Конечно же, о пятне на платье практикантки Белого дома.

Если вас интересуют конкретные технологии, с помощью которых это делается. прочитайте мою статью, написанную недавно по итогам этой поездки.

Написала - и все-таки в конце не соглашусь с ученой дамой. Конечно, можно говорить о насилии как ментальной черте нашего государства, истоки которой - совсем не в Советской власти, а в эпохе Петра Великого и Ивана Грозного, а, может, еще раньше. Отсюда - истоки того, что мешает нам развиваться как гражданскому обществу, корежит отношения между людьми, когда прав тот, кто начальник.

Но я бы поискала другое ГЛАВНОЕ, что объединяет две разные эпохи в истории нашей страны. И такое объединяющее начало, конечно же, есть. Но это тема другого разговора.