Виль Мустафин: время запеклось в нем сгустками и продолжает кровоточить

12 июля 2017 года

Захоронение известного поэта Виля Мустафина находится на I аллее, на новом участке справа. Памятник найти легко, поскольку здесь четкое деление на тропинки и высокие ограды запрещены.

Виль Мустафин был руководителем Казанской городской организации Союза российских писателей, но творчество было для него только частью его жизни. Он мог стать певцом, поскольку обладал красивым голосом и даже учился в Казанской консерватории. Мог профессионально заниматься литературой, поскольку отец у него был известным татарским языковедом и журналистом. Стихи начал писать еще в 50-х годах, в 80-е их узнал широкий читатель. Но считал поэзию своей прихотью.

Выпускник знаменитой школы имени Белинского Виль Салахович стал математиком. В старших классах он побеждал на математических олимпиадах. Окончив в 1958 году физмат КГУ,  стал аспирантом у знаменитого профессора А.П. Нордена. Но учебу пришлось бросить и перейти на преподавательскую работу в КАИ. Всю жизнь он жил как бы на два дома: и физик, и лирик.

Виль Салахович Мустафин родился 3 мая 1935 года в Казани в семье видного татарского языковеда и журналиста Салаха Атнагулова. В 1936-1937 годах его отца репрессировали, мать отправили на 8 лет в лагерь. 

«Мы – Атнагуловы по отцу, Мустафины – по маме. Когда после ареста родителей дедушка (по маме) взял нас из детдома, то записал на свою фамилию. Мне тогда было 9 лет, Вилю – 3, между нами была ещё сестра Гуля (она умерла рано, в 1958 г.). После смерти дедушки (в 1940 г.) нас воспитывала тётя", - вспоминала Чечкэ Салаховна Мустафина, сестра поэта.

В начале 2005 года в «Казанских историях» был опубликован очерк о Салахе Садреевиче Атнагулове, татарском языковеде и журналисте, написанный Альфредом Файзуллиным. Несмотря на то, что отец был реабилитирован еще в 1965 году, Вилю было важно, что о нем вспомнили. При очередной нашей встрече он выразил искреннюю благодарность за эту публикацию.

Когда его спросили, что такое настоящая поэзия, он ответил так:

«Есть внутреннее ощущение, связанное с идеалом. У каждого поэта есть свой идеал поэзии, к которому он и стремится в своем самовыражении. А что такое этот идеал – не объяснить ни на пальцах, ни на словах. Все критерии идеала сугубо личные, их в абсолюте просто быть не может.

В той среде, где стихи пишутся, есть еще определенное внутреннее «чутье» на истинную поэзию. Ведь чужие стихи к твоему собственному идеалу могут и не относиться. Эти люди как-то разгадывают, что есть истинная поэзия. Они слышат ее, видят хорошего поэта. А вот почему сами зачастую к этому не стремятся – загадка для меня.

Бывает так – есть и техника нормальная, и лексикон достаточный для того, чтобы писать, а настоящих стихов нет... Рустем Кутуй говорит, что таким поэтам не хватает личной судьбы, имея в виду историю переживаний души.

Есть глубинные переживания, а есть переживания бытовые, «земные», так сказать. Те переживания, которые существуют вне поверхностной жизни человека, как раз и составляют основную часть жизни поэта. Поэты пытаются высказать судьбу души своей. А она невысказываема в принципе.

Все творцы – поэты, композиторы, художники – хотят на своем языке высказать невысказываемое, потому до сих пор и существуют различные виды искусства. Поэту не нужны аплодисменты, не нужны издания. Со своим идеалом поэзии и со своей состоявшейся судьбой поэт, в принципе, самодостаточен».

 А его коллега по искусству, поэт Рустем Кутуй, назвал друга «чистым дитём своего времени».

- «Чистое» – не беспорочное, скорее, наоборот. Время запеклось в нем сгустками и продолжает кровоточить. Роковым образом, не гладкописью, трещинами на зеркале, вмятинами и буграми запечатлелось оно в судьбе, воспринятое всей корневой и кровеносной системой. Чем человек больше выболел, тем золотоноснее жила жизни – в этом и парадокс бытия. Противоречия, сопротивление «выпадают алмазами», цена которым и есть сама жизнь. Можно сокрушаться по поводу напастей, горевать по невосполнимым утратам, ожесточаться или быть на грани отчаянья, – но жизнь завязывается крепкими узлами страдания почти на разрыве и обнаруживает мощные силы выживания.

Я пишу о своем собрате, ровеснике, спутнике. По одним улицам и коридорам прошли мы, одинаково принадлежа отрезку времени: школа №19, Казанский университет и дальше, и дальше вплоть до сегодняшнего дня.

В архиве моего отца мы искали фотографию его расстрелянного отца – мальчиками. Искали по угадке. Только в день пятидесятилетия Вилю удалось, посчастливилось увидеть отцовское лицо, всплывшее как бы из тьмы. Юношами влюблялись напропалую, хороводили, постигая скудные премудрости, отпущенные нам строго дозированно, по «граммульке» на пылающую голову. Пели, но всяк по-своему. И, конечно, была поэзия при всем при том, как само собой разумеющееся, предопределенное, не увлечение, не болезненное переживание или чего хуже – зависть, а – восприятие, дыхание, зрение, слух.

Можно было легко переломиться, если бы в задумке была карьера. Подыграть. Подчиниться общему «празднику» принуждения. Примириться с казарменным существованием. Приладиться. Смириться. Душу-то не покупали, а скрадывали потихоньку под видом воспитания, выдирали единомыслием, единодушием, освещая все вокруг лозунгами. А угрозы предполагались, как воскресный день.

Поэзия и была очищением…

Виль Мустафин всегда что-то преодолевал, был в противоречии. Это, пожалуй, привычное для него состояние. Я говорю об этом четко, уяснив характер противостояния. Чему? Властолюбию, лжи, чистоплюйству, ханжеству, душевному благополучию…»

В своих интервью он рассказывал, как рождаются его стихи. Он не писал их с конкретной задачей напечатать. Для него главным было другое - написать, высказать...

«У меня процедура написания происходит таким образом: вдруг наскакивает на тебя стих, лезет, как кошка, трется об ногу, а ты от него любыми способами отмахиваешься. Я математикой всегда начинал заниматься, углублялся в работу. Но стих лезет и лезет, и вдруг – победил. Это значит, он тебя увел в те миры, из которых иногда нет выхода.

Йоги говорят, что самая трудная и высшая ступень – не просто достичь нирваны, а суметь из нее возвратиться. И из этого состояния ты стараешься быстро вернуться, потому что надолго оставаться в нем нельзя, ты знаешь, что конца нет, там – целый мир, нырнешь – и не выплывешь...».

Виль Мустафин писал в основном грустные стихи,  хотя не был пессимистом по жизни. Вот что пишет по этому поводу Камиль Хайруллин, профессор, кандидат философских наук:

«Он был счастлив в семье, горячо любил свою жену Галину Михайловну («ты для меня как щедрый дар Господний – жена, подруга, женщина и мать»), умел радоваться доброму поступку, слову, хорошей погоде и т.д.

Его пессимизм относился к земному мироустройству в целом, к цивилизации и людским взаимоотношениям. Виль Мустафин склонялся к тому, что никакими революциями и реформами, никакими достижениями научного прогресса искоренить зло и несовершенство в земной жизни нельзя.

На мой взгляд, это явилось причиной того, что он перестал писать стихи протестного и бунтарского характера, которыми увлекался в свои молодые годы. Виль Салахович все больше стал задумываться о загробной жизни, о посмертном существовании, которых обещает религия. Он дал мне почитать повесть Андрея Рощектаева «Рай и ад» и попросил меня поделиться своим впечатлением о ней. Повесть оказалась довольно оригинальной, но, по-моему, слишком уж в ней принижалась земная жизнь и возвеличивалась жизнь загробная. Я высказал свое мнение Вилюю Салаховичу, стал говорить о самоценности земной жизни, самоценности, которая не зависит от того, есть или нет загробная жизнь.

Виль Салахович внимательно выслушал меня и сказал, что он уважает чужое мнение, но для него абсолютной ценностью выступает жизнь вечная, к которой надо готовиться. Он не боялся умереть, и, как известно, спокойно и мужественно встретил свой земной конец».

Он воспринимал смерь как нечто естественное и неизбежное. В беседы с Ольгой Стрельниковой («Республика Татарстан», 20 июля 2000 г.) они затронули эту тему.

– При всем том я обратила внимание, что многие ваши человеческие привязанности проходят через всю жизнь. Вот и Рустем Кутуй в журнале «Казань» признался, что вы дружите с детства, и там же, кстати, он назвал вас «человеком без возраста». А сами вы это так же ощущаете?

– К старости мы бываем не готовы так же, как и к жизни вообще. Ведь человек живет памятью, а память – это всегда прошлое... Поэтому о старости мы ничего не знаем. Разве что только из книг, но личного опыта они тоже не дают. Единственное, о чем я всегда вспоминаю и рассказываю как притчу...

Моя мама, как ни удивительно, дожила до девяноста лет, и когда я приходил (а в последнее время мы часто виделись), каждый раз она мне говорила одно и то же: «Сынок, не живи после восьмидесяти лет. Что-нибудь придумай...» Но, заметьте: о том, что до восьмидесяти, – про это она молчала.

В моем понимании старость – это потеря скорости. Во всем: в мышлении, передвижении... Когда бежишь за троллейбусом, вскакиваешь и начинаешь хватать воздух, как рыба, – вот тогда и я свой возраст чувствую. А что касается внутренних моих ощущений, то здесь, пожалуй, я соглашусь с Рустемом.

– Судя по стихам, вы много думаете о том, что есть смерть...

– О смерти я не думаю. Я о ней мечтаю. Смерть для меня – мечта, причем мечта светлая... Когда говоришь так, то опять вроде как обижаешь кого-то. Потому что нехорошо, нельзя об этом так. Ну а если, действительно, сколько я себя помню, мне всегда хотелось отсюда уйти?

Для меня было открытием, что для подавляющего большинства людей «страх смерти» – одна из основ существования. Это только еще больше отдалило меня от них – вот и все.

Я и помыслить не мог, что доживу до таких лет. У меня и попытки были... Но и воли много дано. Хотя, в общем-то, не нужен я здесь, объективно не нужен... В одном, может быть, мой пример полезен. Потому что, когда живешь с этим, то других страданий для тебя просто не существует, они – ничто в сравнении с этой мукой...»

Виль Мустафин скончался 16 сентября 2009 года. На кресте не только его имя. Он принял православие и был крещен как Владимир. Еще одна цитата из воспоминаний Камиля Хайруллина:

«Думается, что Виль Мустафин пришел в итоге к христианству неслучайно. Я не согласен с мнением о том, что Виль Мустафин «прислонился к религии», «ударился в Христианство» и т.п. На самом деле он нашел в христианстве то, что давно искал, и обрел тем самым просветление и смирение.

Принять христианство Вилю Мустафину как татарину, имеющему мусульманских предков, было далеко не просто. Он говорил мне о том, что дорожит памятью о своем дедушке – мулле и уважает нравственно-религиозные устои ислама. Но Христианство оказалось гораздо ближе его духу, вошло в его душу и покорило ее целиком, и поэтому он принял христианскую веру и нисколько не жалеет об этом».

Читайте в "Казанских историях":

Виль Мустафин: «Поэзия – моя вынужденная прихоть»

«Враг народа» Салах Атнагулов (об отце поэта).