Глеб Постнов: «Для нас в некотором роде это продолжение борьбы за украденную у нас нашу Родину — СССР»

Любовь Агеева

10 сентября 2025 года

Казанец Глеб Постнов, один из участников СВО, согласился на разговор не сразу. Наверное, помогло наше личное знакомство.

Мы знакомы давно. Сначала заочно, Глеб — сын моего коллеги по «Вечерней Казани» Александра Постнова, потом, когда он стал журналистом, как отец и мать, и начал работать в редакции казанского выпуска московского таблоида «Жизнь», общались как коллеги.

О том, что Глеб подписал контракт, я узнала от Зуфара Давлетшина, когда расспрашивала его о том, с какими впечатлениями он возвращается в Казань из командировок на СВО (Зуфар Давлетшин: это не про войну, а про людей). Зуфар записал интервью Глеба. Тот тогда после ранения находился в Казани на реабилитации. К сожалению, видео размещено на хостинге, к которому для нас сейчас нет доступа.

Глеб, по-моему, на меня даже обиделся, когда я, позвонив ему, не скрыла своего изумления — никак не думала увидеть его в военной форме. Он ведь даже в армии не служил.

Ничто в его довольно успешной творческой биографии не предвещало такого разворота событий. Почти 7 лет он жил в Нижнем Новгороде, был собственным корреспондентом «Независимой газеты», как мать — известная в Казани журналистка Вера Постнова. Был так же остер на язык, критикуя какие-то события в нашей республике, особенно яростно — когда защищал культурное наследие, а проще — тот город, в котором родился и вырос. Писал рассказы и размещал их в сети; имел опыт режиссерской работы в кино — снял короткометражку «Казань. Двадцать лет спустя» по старым кинопленкам отца. 

Однажды в Нижнем устроил экспериментальную выставку своих фотографий, сопроводив снимки небольшими печатными текстами и… музыкой (он учился в средней специальной музыкальной школе при консерватории).  Назвал выставку «Фокус звука», представив себя посетителям не только как журналиста, то есть человека, способного видеть больше, чем другие, но и как фотографа и композитора.  

Глеб рассказал Зуфару, что пошел добровольцем в батальон «Тимер». Хотя жил тогда в Нижнем Новгороде. Из другого интервью, которое я нашла в сети, узнала, что он хотел пойти на СВО с первого дня, но ждал, когда эту возможность откроют для тех, кто не служил в армии. Был вариант попасть в зону боевых действий через другой город, но не получилось. Тогда он вернулся в Казань и пошел в зону СВО с татарстанским батальоном. На фронте получил позывной «Журналист».

Цитата о Глебе из интервью Давлетшина в «Казанских историях»:

«Пошел осознанно, по убеждению, что должен быть там, на фронте. Всё оказалось страшнее и жестче, чем он предполагал. Вспомнил цитату из какого-то фильма: «Страшно идти, но не идти еще страшнее». Как он сказал, мысль о том, что он защищает свою страну, свой народ греет его душу.

Говорил, что ни разу не пожалел, что заключил контракт. Еще говорил о том, что бойцам наших батальонов сильно повезло — у них есть всё: обмундирование, оборудование, еда, медикаменты, сигареты и даже баня. Они уверены, что их не бросят, а на фронте это очень важно.

В одном из боев в июле 2023 года Глеб получил серьезные осколочные ранения. Сильно повреждена правая нога».  

Рана оказалась серьезнее, чем могло показаться врачам сначала: в тело врезались более 20-ти осколков, травмированы обе ноги, часть руки и вся спина, а один осколок задел седалищный нерв, из-за чего у Глеба трудности с движением.

Из армии его «списали». Сейчас он сдает документы на инвалидность. У нас, журналистов, будет возможность посмотреть, выполняет ли государство, а точнее — конкретные люди, уполномоченные государством, — свои обязательства перед участниками СВО.

Глебу есть для чего и для кого жить. У него растет сын. Когда был на фронте, он большую часть денег отправлял домой. Также помогал подруге детства, «одной очень бедной вдове», которая оказалась одна с сыном, как сказали бы наши коллеги-журналисты, в сложной жизненной ситуации.

Наш разговор получился не только и не столько об СВО. Прочитайте — и убедитесь сами.

— Вчера посмотрела новый художественный фильм «Тимур и его команда». Это не очередная экранизация знаменитой повести Аркадия Гайдара, а ее проекция в сегодняшний день, конкретно — в условия СВО.

Презентуя картину в Казани, режиссер Андрей Семенов сказал, что прокатчики в Питере «Тимура...» откровенно проигнорировали, пока не получили конкретное указание свыше. Позднее, отвечая на вопросы журналистов, сказал, что такой же бойкот ему устроили несколько коллег, отказавшиеся участвовать в съемках.

Случаи тихого саботажа СВО, этой темы в искусстве известны. Но тут прямая позиция, которая, замечу, не разделяется большинством жителей страны.

Как бы ты прокомментировал эту ситуацию? И вообще – что по этому поводу думаешь? Может, тоже встречался с откровенным неприятием твоего решения пойти на войну?

— Было большой ошибкой для нас для всех полагать, что с началом СВО прежняя жизнь и прежние запреты, в том числе на дискурсивное использование слова «русский» в положительном контексте, ушли в небытие. Уверен, что, когда СВО закончится, этот «праздник жизни» для всех нас, русских национал-патриотов, которые воевали, тоже завершится. Мы все снова будем объявлены маргиналами, а «русскими» буду вновь объявлены мафия, пьянство, лень, и, конечно же, фашизм.

Не исключаю также, что условная «Пугачёва» вернётся, и дискурс моей стране вновь будут навязывать люди, глубоко чуждые моему несчастному сражающемуся народу, и моей, увы, умирающей культуре. Подобные примеры в нашей истории, увы, уже были, причём не так уж и давно.

— В довоенное время, оценивая какие-то тревожные факты в молодежной среде, я не раз публично говорила, что сильно опасаюсь, будет ли кому  в случае опасности защищать страну. Рада, что ошиблась. Как ты думаешь, какие обстоятельства сохранили настоящий, не показушный патриотизм — и сотни парней, в том числе и ты, надели военную форму и ежедневно подвергают свою жизнь смертельной опасности?

 — На фронте воюют мужчины 40+. Ошибка полагать, хотя повсеместно встречаю это в «стихах об СВО», что там «восемнадцатилетние пацаны», которых дома «ждут несчастные матери». Нет, воюет, увы, так называемое потерянное поколение 80-х – 90-х. Как раз то самое, которое ваше общество объявило потерянным поколением. Они воюют и жертвуют своими жизнями.

А молодёжь сидит по домам или продолжает «делить асфальт» на улицах — в полном соответствии с заветами сериала «Слово пацана».

За тридцать с лишним лет облучения нашими самыми свободными в мире СМИ этому поколению Z уже не до идеалов нашего огненного времени Z и V, которое для нас стало в некотором роде продолжением борьбы за украденную у нас нашу Родину — СССР, отобранную у нас, когда мы были ещё детьми. Для нынешней молодёжи мы уже давно не СВОи.

Да, мне встречались на фронте совсем юные мальчишки, но таких единицы, совсем единицы.

— Приходилось слышать ехидненькие комментарии: мол, за участие в СВО хорошо платят. И это хорошо, что платят. Государство имеет возможность заботиться о ветеранах войны, потерявших трудоспособность, об их семьях не постфактум, как получилось после войны 1941-1945 годов, а своевременно, и ребята на фронте знают, что после СВО им не скажут, как бывшим афганцам: «Мы вас туда не посылали».

Наверное, трудно будет ответить на этот вопрос, но попытайся: существует ли оценка войны в рублях там, на фронте? И какой мотив был главный для тебя лично, когда ты подписывал контракт?

—  Процитирую себя же: «Мне доводилось впоследствии слышать как нечто разоблачительное: «да там все из-за денег». Ну, во-первых, далеко не все, а во-вторых, достаточно провести хотя бы три минуты под артобстрелом, чтобы понять, что это отнюдь не те деньги, ради которых будет готово пожертвовать своим здоровьем и жизнью большинство наших критиков.

На войне всё слишком серьёзно для того, чтобы судить об участниках СВО в таких легкомысленных категориях.

«Там все из-за денег…». Нет, это не правда. Ежедневная будничная ставка на передовой, если вы однажды окажетесь там, – ваша собственная жизнь. А деньги — отнюдь не та плата, которую вы готовы предложить в обмен за свою жизнь, когда по вам работает бесшумный польский миномёт LMP-201…

— Ты говорил, что уже написал книгу об СВО, участником которой был до серьезного ранения. И это понятно: для журналиста боевые действия, человек на войне — это не только повседневность, но и объект для наблюдения. О чем книга? Она художественная или о реальных событиях и людях?

— Книга немножко о нас, немножко обо мне, для меня книга, точнее рукопись, мой черновик – это концентрат, из которого можно приготовить множество интересных вещей. Роман (в замысле), пьеса, рассказы, сборник стихов, даже музыка.

Для меня важно было зафиксировать то, что видел собственными глазами и в чём участвовал, прежде, чем это начнёт стираться из памяти. Не общая картина – она в моей памяти до конца дней, а мелкие, повседневные, бытовые детали, из множества которых эта самая картина в общем и состоит. Такие детальки довольно быстро вымываются из памяти. Поэтому мне было важно сохранить их на бумаге прежде, чем их сотрёт время.

— Как представляешь свою жизнь после войны? Что она изменила в твоем представлении о жизни, о людях?

— Если честно, пока никак не представляю. Я и ранее не был особо близок к людям, а теперь так называемый «мирняк» в массе своей для меня совершенно чужой. Поправьте, если я ошибаюсь, а скорее – простите, если я допускаю ошибку, но говорю это безо всякого стыда и с полным убеждением: все лучшие люди страны сейчас на фронте. За редким исключением (не будем уточнять, о ком речь, надеюсь и так понятно) это так.

Пока я оплакиваю моих павших боевых товарищей. Что будет дальше – увидим.

— Не могу не задать профессиональный вопрос. Думаю, у тебя находилось время на фронте, тем более сейчас, когда ты уже в Казани, чтобы что-то читать об СВО в сети, смотреть телевизор. Как ты оцениваешь сегодняшнюю журналистику, насколько ей можно доверять в оценке важных событий? Какие уроки в профессии, полученные в прежние времена, оказались тебе полезными, а что ты отбросил, как ненужный мусор?

— Телевизор я много смотрел в госпитале, да и у нас на БРО (батальонный район обороны — зона ответственности батальона в рамках оборонительных операций — Ред.) был большой такой телевизор. Пропаганда работает так, как и должна работать в военное де-факто время.

А дома телевизора у меня, к счастью, нет.

Что касается журналистики, то я уже слишком давно не в профессии, чтобы судить о ней справедливо. С моей точки зрения, журналистика давно умерла. Есть персонал, обслуживающий интересы власти, и есть военная пропаганда. И то, и другое работает превосходно, на Станиславское — «Верю!». Хотя боевые ветераны СВО всегда высмеивали «репортажи с передовой», которые даёт официальная российская пропаганда по ТВ. Всё там совсем не то и совсем не так.

Что касается меня, то мне смешно, что пишут мои так называемые коллеги...