Жизнь в нескольких эпохах. Публикация пятая

Любовь Агеева

25 октября 2022 года

На днях ко мне обратилась студентка Высшей школы журналистики и медиакоммуникаций КФУ, напомнила, что в нынешнем году исполняется 60 лет кафедре журналистики КГУ, которую я закончила в 1970 году.

Я отказалась отвечать на два ее вопроса, поскольку один из них меня обескуражил: «Ваша жизнь связана с этой профессией? Если да, то где вы работаете, на какой должности?». Первокурсница может не знать, что задавать такой вопрос неприлично. Надо знать человека, с которым собираешься разговаривать. Это азы нашей профессии.  

Тем не менее, это краткое общение в ватсапе имело большую пользу. Я решила завершить два раздела своей будущей книги, посвященных нашей кафедре, нашим преподавателям и моим сокурсникам, и сегодня предлагаю с ними познакомиться.  

Когда экзамен сдаешь даже во сне

В 1965 году я стала студенткой отделения журналистики Казанского государственного университета имени В.И. Ульянова-Ленина. Журналистов тогда  готовили только в Москве, Ленинграде, Свердловске и Казани, где отделение на историко-филологическом факультете было создано в 1962 году. Сравнивая Свердловск и Казань вместе с Венидимом Антоновичем Зельниковым, мы выбрали Казань. Она была ближе к Отрадному, и это был главный фактор. 

Поступала я на заочное отделение, чем очень озадачила заведующего кафедрой журналистики Ивана Георгиевича Пехтелева, первого профессора, которого я, вчерашняя школьница из маленького провинциального городка, увидела в своей жизни. На одном из вступительных экзаменов он, помню, обратился ко мне: «А что вы тут делаете? С вашими знаниями надо учиться в Московском университете». Но тогда у меня была еще одна цель – поступив в университет, уехать в Геленджик, к месту службы Равиля Валеева, с которым мы уже решили связать свои судьбы.

Иван Георгиевич Пехтелев (Иван Пехтелев, ученый, педагог, первый заведующий кафедрой журналистики КГУ) не был журналистом, но это был известный в Казани филолог, знаток, в том числе, и татарской литературы. Он заведовал кафедрами русской и зарубежной литературы на истфилфаке Казанского педагогического института и в республиканской партшколе при Татарском обкоме КПСС. Так что в областном комитете партии его хорошо знали не только как литературоведа, но и как хорошего организатора. Именно он выступил с идеей создания отделения журналистики на съезде журналистов ТАССР. Иван Георгиевич умер в 1967 году, когда я училась на втором курсе. На нашем курсе он не преподавал.

Курс наш был огромный, под сто человек. На лекциях мы помещались только в одной аудитории химического факультета и легендарной первой физической аудитории главного здания. На всю жизнь запомнилось ощущение священного трепета от осознания того, что в этих стенах учились Ленин, Лобачевский, Толстой. Именно в таком порядке в то время они располагались в нашем сознании (Наш курс, один из многих (к юбилею КГУ).

Трудно сказать, кто учил нас больше – новоиспеченные преподаватели, среди которых знающими профессию были только журналисты, до этого работавшие в казанских СМИ, или сокурсники. Большинство преподавателей были тогда аспирантами, соответственно - ассистентами. Сокурсники с большим журналистским опытом порой устраивали на практических занятиях такие дискуссии, которые выдерживали далеко не все педагоги. Ведь некоторые понимали в профессии больше, чем те, кто их учил, в районных редакциях занимали посты ответственных секретарей и даже редакторов.  

До сих пор помню неловкость, которую я испытывала на занятиях Миргази Солтановича Кашшафа, которому никак не удавалось найти контакт с аудиторией (не помню, что он преподавал). Ему почти всегда приходилось вести занятия при сильном гуле. «Можете не слушать, только сидите тихо», – просил он студентов. Кашшаф был известным татарским литературоведом, но мы этого не знали.

И преподавателям, и нам очень помогали методические брошюры, присылаемые из Москвы, с факультета журналистики МГУ. На сессиях нам раздавали их пачками. Естественно, бесплатно. Можно сказать, что я училась и у педагогов Московского университета. Некоторые брошюры я потом использовала, когда в 1976 году сама стала преподавать на кафедре журналистики.

Студенты, а большинство было много меня старше, не скрывали, что пришли в университет за «корочкой» - дипломом. Однако к предметам по специальности относились серьезно, поскольку в отличие от нас, молодых, понимали реальную цену знаний.  А вот к занятиям по литературе относились, мягко скажу, несерьезно – на троечку.

Надо сказать, что мы получили прекрасное филологическое образование. Практически как филологам нам преподавали русский язык, русскую, советскую и зарубежную литературу. Например, профессор Людмила Ивановна Савельева читала нам античную литературу – «Одиссея», «Гаврилиада», Софокл и так далее. На ее лекциях было интересно, но вот читать сочинения, включенные в учебную программу… Кому, скажите, нужны эти авторы сегодня?

Однажды профессор Савельева дала нам совет, который я запомнила на всю жизнь и потом передавала своим студентам, как эстафету. Она сказала:

– Если вы сейчас не прочитаете эти книги, значит, уже никогда не прочитаете. А это значит, что-то не узнаете, чего-то важного не будет в ваших характерах, в ваших отношениях с людьми.

С тех пор я старалась читать всё или почти всё. Хотя с маленьким ребенком это было делом не простым – книги для чтения по литературам нам давали большими списками. А ведь были еще книги журналистов, в том числе зарубежных. Тогда мы, конечно, не понимали, что журналистика – это не только область профессиональных знаний. Это, прежде всего, сам журналист, его знания, его мировоззрение и миропонимание.  Без полноценной гуманитарной подготовки может получиться нечто неодушевленное. А если еще нет элементарного житейского опыта, а есть апломб и уверенность новичка, то журналист выходит из вуза тот еще… Я говорила об этом в интервью сетевому ресурсу TatCerter.ru, в заголовок которого было вынесено одно из моих суждений – «Журналист, у которого две извилины, – трагедия для общества» (публикация Марины Садовниковой,8 апреля 2005 г.).

В 2004 году, вернувшись на кафедру в качестве педагога-совместителя, я узнала, что такой мощной гуманитарной подготовки, как у нас, уже нет. Как мне пояснили коллеги, взят курс на подготовку журналиста-практика. Так что журналист с серьезной гуманитарной подготовкой сегодня – большая редкость.

После третьего курса у меня появилась возможность перейти на очное обучение. Я тогда уже жила в Казани. Предложение было заманчивым, поскольку студентам-дневникам мы, конечно, завидовали. У них была интересная жизнь – много разных мероприятий, «Снежный десант», фестивали художественной самодеятельности… Всё это общеуниверситетского масштаба. Но я отказалась. Во-первых, у меня уже была дочь, во-вторых, к этому времени работала в многотиражке «На стройке» и понимала ценность практического опыта.

Припоминаю экзамен, который мы сдавали сразу двум преподавателям: Петрову, который учил нас технологиям верстки печатных СМИ, и Акчурину, который вел фотодело. Кстати, Джавид Галимович стал единственным не только в Казани, но и в Поволжье кандидатом наук, защитившим диссертацию по фотожурналистике. Моя оценка вызвала у них затруднение. Константину Константиновичу мой ответ понравился на «хорошо», Джавиду Галимовичу – на «отлично». Не помню, что в итоге поставили. Поразительно, но с версткой я тогда была уже знакома, а фотоаппарат и всё, что с ним связано, знала только из учебного пособия и лекций. На практических занятиях в группе фотоаппаратов, помнится, было всего два.

Когда сама стала преподавать в КГУ, поняла, как трудно работать с заочниками. Зато много интереснее, чем со студентами дневного отделения. Мира Сергеевна Савельева, добрый друг многих казанских журналистов, это подтвердила бы. Нельзя не выделить ее среди наших педагогов отдельно. Во время моей учебы ассистент Савельева курировала наш огромный курс. И посоветует, и поддержит словом, и пожалеет. Удивительно душевным она была человеком. К сожалению, ее уже нет с нами на земле, как нет теперь всех преподавателей, которые нас учили на кафедре журналистики. Последним ушел Юрий Иванович Фролов.  

Дипломную работу я писала под руководством Андрея Александровича Роота, что сильно укрепило мою веру в миссионерский характер нашей профессии. Как еще иначе посмотришь на дело своей жизни после тщательного изучения публицистики Герцена?! Я видела в своей профессии возможность сделать мир лучше, а Герцен доказывал, что такое возможно.

Оказалось, у Андрея Александровича сложная и интересная биография. Он нам про свою жизнь не рассказывал. Узнала подробности потом. Запомнились два факта, связанных с ним. Студенты передавали с курса на курс, как эстафетную палочку, рассказ о том, как он готовил себя к работе преподавателя – вырабатывая правильную дикцию, катал во рту камешки. Говорил Андрей Александрович, действительно, профессионально, четко выговаривая каждое слово. Вторая байка – не столько об Андрее Александровиче, сколько о нашем сокурснике, который не обременял себя сидением за учебниками, на экзамены, как правило, шел на авось. Была у него одна метода для подхода к преподавателю: брал билет, обращался к нему по имени-отчеству, елейно улыбаясь. Часто срабатывало…

Рооту он тоже решил сдать экзамен без подготовки, но его имени никто из сокурсников не знал. И тогда пошел на риск – назвал Роота то ли Львовичем, то ли Моисеевичем. Не помню точно. Но сильно промахнулся. Андрея Александровича эта ситуация сильно насмешила. Поскольку он был не из евреев, а из немцев. Экзамена горе-студент, конечно, не сдал…

Надо сказать, что Роота на нашем курсе очень уважали. На вид он всегда казался суровым, но это только на вид. Его занятие в нашей группе было последним, сохранилась фотография, сделанная после него. Он общался со студентами с охотой. Андрей Александрович удивительным образом заражал нас желанием узнать, что же было в журналистике до нас. Помню не столько учебные занятия по журналистике, которые он проводил, сколько наши длинные беседы с ним о Герцене. Роот настолько увлек меня этой личностью, что я, естественно, выбрала тему дипломной работы «по Герцену». Кстати, у меня до сих пор хранится ее копия. Тема – «Авторское Я в творчестве А.И. Герцена». Тема, надо сказать, была практически не изученной, тем более с позиций выразительности его пламенной публицистики. По совету научного руководителя я познакомилась с конкретными публикациями «Колокола». Могла бы рассказать много интересного, ведь Герцен писал и о Казанской губернии, в частности, о Бездненском восстании крестьян. Но не буду отвлекаться от главного.  

Руководил моим исследованием Андрей Александрович мудро, ничего не навязывал, только подбрасывал вопросы для размышления. Приходилось доходить до всего самой. Когда я принесла ему рукопись на первую проверку, сильно ее раскритиковал. Пришлось практически всё делать заново.

Жаль, мы редко виделись потом, даже тогда, когда я по совместительству преподавала на кафедре журналистики – наши занятия по времени, как правило, не совпадали. С 1990 года он заведовал кафедрой журналистики, и мы могли бы встречаться на заседаниях. Но совместителям разрешалось на заседания кафедры не ходить. А у меня 1990 год был такой сложный на работе в «Вечерней Казани». Удивляюсь, как находила время для занятий. Не сумела быть и на 90-летнем юбилее профессора Роота с его участием. Но написала о юбиляре в «Казанских историях» («Вас интересует Герцен? Тогда вам к Рооту!»).

Из молодых педагогов запомнился Юрий Иванович Фролов. Для нас просто Юра, ведь он сам еще вчера был студентом. Может, потому, что все девчонки с нашего курса были в него тайно влюблены. Он закончил отделение журналистики КГУ в 1968 году, причем с отличием. Его оставили работать на кафедре. На старших курсах Юра вел у нас практические занятия. Конечно, никакой субординации между ним и нами не было, за что ему иногда пеняли его старшие коллеги по кафедре.

Подробности биографии Юры я узнала по скорбному случаю – он скончался в 2021 году после долгой болезни. Коллеги, в большинстве его бывшие студенты, вспомнили его добрым словом и на похоронах, и на «сороковинах» в Доме журналистов (Юрий Фролов: «Подарите мне телевизор поменьше»).

Юра всегда был «играющим тренером». С 1964 года сотрудничал с республиканскими и даже центральными изданиями – писал, фотографировал.  Его перу принадлежат ценные журналистские расследования о судьбе памятников истории и культуры Татарстана, об известных, но забытых публицистах. Он так и не защитил кандидатскую диссертацию, поскольку всегда имел тысячу дел, от которых не мог отвлечься.  В 1980 году в московском издательстве «Планета» вышел его фотоальбом «Казанский университет», в котором казанцы впервые увидели историю этого вуза в фотографиях. У него было две персональные фотовыставки: о Елабуге (2008) и «Журналисты на майдане» (2009). На первом вернисаже, помню, был цикл снимков природы рядом с Елабугой. Фотография Фролова – и картина этого места Ивана Шишкина…

У Юры было много репортажных снимков. По ним можно изучать историю журналистского образования в Казани, вспоминать преподавателей и выпускников.  В душе он все-таки был журналистом. Практически ежегодно Юра фотографировал главное здание университета с высоты, оставляя в истории не только изменения фасада, но и, если можно сказать, складки на его лице. В архиве Фролова был университет с арабской вязью на фронтоне, университет с именем Ленина и двумя орденами. Он успел увидеть и главное здание Казанского (Приволжского) университета, где имени Ленина уже нет.

Оказывается, благодаря Фролову началась оцифровка архива фотоснимков университетского архива. Было закуплено дорогостоящее оборудование, выделено помещение в библиотеке. Будучи на пенсии, Фролов занимался этим же делом на скромной должности инженера-лаборанта. Эту работу Научная библиотека КФУ продолжает и сегодня, и мы имеем возможность видеть старинные книги, журналы и газеты, которые раньше на руки почти не выдавались. Но мало кто знает, что начинал это большое дело Юрий Иванович.

Юра часто бывал у нас в редакции «Вечерней Казани». «Вечерку» выделял среди других изданий особо. Общался со многими вечеркинцами, с кем-то дружил. Часто бывал в фотолабораториях Владимира Зотова и Василия Мартинкова. Всегда подчеркивал, что многому научился у Василия Егоровича.

Помню до сих пор занятия по русскому языку Владимира Борисовича Бородатова, по практической стилистике Тамары Сергеевны Карловой, на которых всегда было весело – она зачитывала нам предложения с ошибками… Некоторые преподаватели нашим расположением не пользовались. Например, не жаловали мы Наталию Сергеевну Трапезникову. Уж очень она лютовала на экзамене по зарубежной литературе. Мне она поставила четверку за то, что я не смогла ответить, какого цвета бантик на туфлях Ромео. Она любила Шекспира самозабвенно, и мы буквально страдали от этой любви. После ее экзамена я лет пять не могла взять в руки книгу Шекспира из домашней библиотеки.   

А с Владимиром Борисовичем у нашей университетской компании были добрые отношения. Мы встречались с ним и после завершения учебы. Помню, в 90-е годы, когда он был же на пенсии, Владимир Борисович продавал газеты в людных местах…

Вспоминая экзамен по русской литературе Геннадия Антоновича Балакина, нельзя не улыбнуться. Преподаватель он был строгий, и мы перед экзаменом дрожали в прямом смысле этого слова. Пятерок у него практически не было, поскольку никто литературы, как он, знать не мог, а потому оценка «хорошо» – это и была у него пятерка.

Я к его экзамену готовилась серьезно, хотя в это время уже было не до учебы. Накануне дочь раскапризничалась, и я легла, не повторив несколько билетов хотя бы по учебнику, поскольку не всё прочитала. И ночью увидела сон: беру билет, а в нем вопрос по драматургии 20-х годов, то есть пьесы, которых я не читала. Как сейчас помню, был там «Шторм» Биль-Бильцерковского. Проснулась с мыслью, что надо учебник все-таки посмотреть. Но дочь продолжала капризничать… Когда взяла билет, нервно засмеялась.

– Что с вами, студентка Агеева? – участливо спросил преподаватель.

– Дело в том, что я на эти вопросы уже отвечала, – услышал он ответ, который его рассмешил.

– Где же?

– Во сне.

Действительно, вопросы в билете совпадали на сто процентов. (Замечу, Балакин вопросов перед экзаменами нам не давал).

– Тогда, значит, вы ответы знаете?

– Не совсем, – я была честна до невероятности. – «Шторм» не читала.

– Начинайте отвечать, – предложил Балакин.

Он остановил меня раньше, чем я дошла до Биль-Бильцерковского. И поставил пятерку, очень удивив и меня, и моих сокурсников.

Увидеть в учебной аудитории доцента Льва Гдальевича Юдкевича не пришлось. Но мы не могли не встретиться на защите дипломных работ. Он с 1967 года, после кончины профессора Пехтелева, заведовал кафедрой журналистики. До этого преподавал на кафедре русской и зарубежной литературы.

Члены аттестационной комиссии внимательно слушали мое выступление, а потом посыпались вопросы. Хорошо, что Андрей Александрович Роот предупредил об этом заранее. Ведь я своими рассуждениями вторгалась в научную дискуссию, которая велась тогда на страницах «Вестника Московского университета» (Серия 10. Журналистика»). Полемика там шла ожесточенная. Спорили, в чем секрет воздействия публицистики. Традиционно считалось, что это образность, метафоричность. Оппоненты, точку зрения которых я разделяла, утверждали, что это только одно из средств воздействия на читателей. У журналиста есть много других возможностей, в частности, большой потенциал – в открытости авторской позиции. О, публицистика Герцена давала мне столько примеров этого!

На вопросы членов ГЭК я отвечала спокойно, уверенно, поскольку в наших беседах с научным руководителем мы всё это уже «переварили». Завершая мою защиту, Лев Гдальевич подытожил:

– Берите пример с Агеевой: неправа, а как убедительно защищает свою позицию.

После такой оценки пятерка была, прямо скажем, неожиданной. А через некоторое время в журнале «Вестник Московского университета» я прочитала авторитетное мнение двух московских профессоров, которые мыслили так же «неправильно», как я. Кстати, теперь их мнение в теории журналистики не поддается сомнению.

В годы нашей учебы кафедра журналистики умещалась в одной комнате химфака. Занятия проходили и в главном здании, и в бывшей семинарии на улице Ленина, и в знаменитом «Бегемоте» неподалеку, где с парадного входа был главный краеведческий музей республики.

Поступили мы в 1965 году, и, как шутит мой однокурсник Володя Зотов, в отличие от Владимира Ульянова, доучились до конца, получив дипломы к столетию вождя. На курсе я была одной из самых юных. Представительниц прекрасного пола на курсе было всего ничего – журналистика считалась в те годы мужской профессией.

Пытаюсь воскресить в памяти какие-то картинки студенческой жизни, но вспоминаются совершенно несерьезные сценки накануне экзаменов, когда кое-кто лихорадочно списывал шпаргалки, а кто-то шел «на удачу» и порой получал даже «хорошо». Просто мои однокурсники, во-первых, многие вещи знали не по учебникам, а во-вторых, с их умением логически мыслить можно было общаться с любым преподавателем на любую тему. Сегодняшние студенты к такому диалогу не готовы.

Так что разумно делают в других странах, где журналистов готовят из людей с высшим образованием. Я видела, как это делается в США, где нас познакомили с одной такой журналистской школой. А у нас на первый курс берут выпускников, еще не нюхавших пороха. Когда мы поступали, брали только тех, у кого был трудовой стаж не меньше двух лет. И обязательно надо было предъявлять несколько публикаций. Естественно, учились бесплатно.

Друзья на всю жизнь

Среди моих однокурсников казанцев было не так много: С. Аглиуллин, А. Бадыкшанов. Л. Дубинина, М. Антонова, В. Зотов, Х. Ашрафзянов, А. Путилов – по-моему, никого не забыла. Со всеми изредка встречались, с кем-то часто. С Харисом Ашрафзяновым, например, общалась как с директором Книжной палаты республики, с Анатолием Путиловым – как с редактором газеты «Комсомолец Татарин», с Маргаритой Антоновой и Лионтиной Дубининой дружила, с Владимиром Зотовым дружу до сих пор.

Но большинство студентов были приезжие, жили по разным весям. Одни в Горьком и Волгограде, другие – в Ульяновске и Куйбышеве, один сокурсник – вообще был из Якутска… Вместе с Лионтиной Дубининой, думая о сборе курса в 2020 году, через 50 лет после выпуска, мы  пытались вспомнить тех, с кем учились: Галина Вдовкина из Ульяновска (из-за маленького роста ее звали Дюймовочка), Нина Зарубина из Тюмени, Николай  Абросимов из Куйбышева (сейчас Самара), Юрий Доронин из Волгограда, Геннадий Бужов из города Валдая, Юрий Печинкин и Алексей Елисеев из Горького… Большая коллективная фотография 1970 года подсказала нам больше, чем память, которая с возрастом становится, как решето.. Правда, на снимке всего 42 человека. Некоторых я не помню совсем, кого-то вспоминаю: Ю. Щербак, А Гусев, В. Голубев, Д. Гаценко, Р. Чекалкина, В. Боярчиков… Меня на этом большом снимке нет. Я увидела его через много лет, когда после смерти Дубининой был разобран ее архив.  

Интересные сюрпризы порой преподносит жизнь. На нашем курсе был Валера Черепанов, веселый, даже в чем-то бесшабашный парень. Совершенно не серьезный, хотя он уже тогда занимал какой-то важный партийный пост. Через много лет среди моих студентов оказался Миша Черепанов, его сын, ставший одним из самых известных журналистов в Казани. Он мне и рассказал, что Валера с 90-х годов занимался медиабизнесом.

Таня Сторожева из Куйбышева приезжала на сессию с маленькой дочкой. Впервые мы увидели ее двухнедельной. Если бы Таня взяла академический отпуск, то задержалась бы в университете на два года – заочное обучение в вузах в то время переводили с пяти на шесть лет. Поэтому однокурсники, как могли, помогали Татьяне, чтобы она не отстала.

Замечу, ребенок не был для преподавателей индульгенцией. Помню, Станислав Иванович Антонов, принимая у меня досрочный экзамен, поинтересовался справкой из женской консультации. Я была, по-моему, на восьмом месяце беременности.  

Теперь подробнее о моих друзьях со времен учебы в КГУ.  

Поскольку во время сессий я бывала у Лионтины Дубининой дома, полагала, что она живет в Казани. А оказалось, два последних года нашей учебы в КГУ, в 1969-1970, она жила в Кыре (так называлась тьмутаракань где-то на границе с Монголией, в Читинском области), работала в местной газете, которая называлась «Ононская правда». Переехала в Казань, к матери, позднее, уже после окончания КГУ. Она пришла в университет, когда ей было уже 27 лет. А мне, кстати, 19.

О том, как складывалась ее жизнь до университета, я знала мало. В основном бытовые подробности, о которых иногда вспоминали у нее за гостеприимным праздничным столом. Почему-то мы ни разу обстоятельно не говорили с ней об этом. И только после ее похорон я узнала, что Лионтина в 1957-1960 годах училась в Казанском техникуме легкой промышленности, получила профессию специалиста меховых и овчинных изделий и в этом качестве была направлена на работу в Баку. Лина порой вспоминала этот город, а также поселок на монгольской границе, где потом жила, но как-то обрывочно, в основном по касательной, в связи с темой очередного разговора. Чаще рассказывала не о себе, а о том, что видела, свидетелем каких событий случалось быть. О сложностях своей жизни она вообще предпочитала никому не говорить. Даже близким подругам.

Во время учебы мы с Линой входили в одну дружную кампанию, у которой был «штаб» в одном из номеров гостиницы «Казань». Там можно было и готовиться к зачетам и экзаменам, и выпить-закусить, сдав очередной экзамен. Название алкоголя зависело от того, когда было застолье – в начале сессии (тогда были деньги на что-то приличное) или в конце (когда хватало только на легендарный портвейн «777»). Все в нашей компании уже работали по специальности. Юра Печинкин, например, был оператором на Горьковском телевидении. Лина работала в многотиражке.

Помню, однажды Юра пригласил меня в Горький. Шла сессия, но два дня пропуска того стоили. Мы не поехали, а поплыли. У Печинкина была рабочая съемка испытаний нового судна на подводных крыльях – «Метеора». Когда он отснял первые минуты на воде, позвал нас с Алексеем Елисеевым, третьим прогульщиком к капитану. «Знакомься, - сказал как-то буднично – Михаил Девятаев». Надо ли говорить, какие чувства я при этом испытывала? Передо мной был легендарный летчик, Герой Советского Союза!!!

За годы журналистской карьеры я знакомилась с сотнями знаменитостей, но та встреча запомнилась особо. Может, потому, что была первой. Это было настоящее открытие профессии, ее возможностей и ее горизонтов.

Наша компания делилась со мной профессиональными секретами (я была самой молодой, еще совсем «зеленой»), но по многочисленным литературам, по русскому языку я была вроде говорящей шпаргалки, поскольку училась в университете прилежно. Консультациями в гостиничном номере управляла Лионтина. Когда у меня в мае 1967 года родилась дочь, времени на посиделки в «Казани» уже не было, но мне очень этого не хватало…

Кстати, все зачеты и экзамены предстоящей сессии я сдала заранее. Как помню, осталось защитить курсовую работу. После родов, конечно, было не до учебы. Но я все-таки не стала брать академический отпуск.

Лина была в нашей компании за вожака. Что, впрочем, не мешало ей входить и в другие сообщества на курсе. Она была связующим звеном между «молодняком» и «старичками». Дубинину любили на курсе все. Общительная, компанейская, готовая поддержать любую беседу. Выручит, поможет, посоветует… И она отвечала взаимностью, всё и обо всех знала в подробностях. В отличие от меня, со многими поддерживала связь и после получения диплома.

С 1974 года и до пенсии Лина работала в одной газете – «Синтез». В 1983-м стала ее главным редактором. Не было никакого позерства, когда она говорила, что работа в заводской газете такая же важная, как в республиканской. У меня было точно такое ощущение, когда я работала в многотиражках. Иногда за этим утверждением коллеги скрывают огромный комплекс, который вырабатывается у журналистов низовой печати. Но у нас были другие ощущения.

Лина и ее газета были частью жизни огромного коллектива производственного объединения «Органический синтез», и для нее это было очень важно. Дубинина была своей и среди журналистов Казани, и в заводском коллективе. У нее был огромный авторитет на предприятии. Она имела даже Знак «Отличник химической промышленности СССР». Наверное, нехимикам такие награды давали нечасто. Думаю, что и звание заслуженного работника культуры РТ ей дали в 1996 году не только за журналистскую работу. Она активно работала в Союзе журналистов. После приватизации «Казанского оргсинтеза» (теперь это АО «Казаньоргсинтез») она получила акции, и для меня это один из немногих примеров, когда акции были не символические.

Лина работала с тремя директорами – В.П. Лушниковым, Ю.Н. Малышевым, Н.Х. Юсуповым. Зная ее характер, могу представить, что директорам предприятия несладко приходилось с редактором. Такой не покомандуешь. Лина делала свою газету прежде всего для трудового коллектива, а не для руководства, как это порой получается. Она могла быть жесткой и бескомпромиссной, имела твердые убеждения и никогда от них не отступала. По этой причине осталась верна идеалам прошлого. Мы с ней многое не приняли в новой жизни, вместе горевали о потерянном, но она выражала это в поступках. Поддерживала коммунистов, голосовала за них. И даже однажды выдвигалась Коммунистической партией РТ кандидатом в депутаты Московского районного Совета по избирательному округу №3. У нас были разные взгляды на прошлое страны, на партию, но я с 90-х годов предпочитаю не вести политических дискуссий с близкими людьми. Это губительно для отношений.

Лина сильно переживала, когда ей пришлось уйти на пенсию, поскольку силы работать еще были. Но руководить предприятием пришли новые люди, которые выстраивали новые отношения и искали новые кадры. В том, что Лину помнят на ПАО «Оргсинтез» до сих пор, можно было убедиться на ее 80-летнем юбилее в 2018 году, когда поздравляла юбиляра представительная делегация заводчан, работавших когда-то с ней.

В 1980 году во многом ее усилиями в КГУ прошла встреча выпускников нашего курса. В августе 2019 года мы с Володей Зотовым решили, что стоит собраться на следующий год, через 50 лет. Опять главным организатором назначили Дубинину. Только сказать ей об этом не успели. Она тогда была в отъезде, в Москве… Умерла Лионтина в начале сентября 2019 года (Друзья остаются в памяти навсегда). Были опасения, что проститься с ней многие не смогут – отпуска еще не завершились, сообщение о похоронах мы сделали поздно. Пришлось менять время прощания. Но народу пришло много, и журналисты  многотиражек, и заводчане.

На курсе у меня была еще одна близкая подруга – Маргарита Антонова (Маргарита Антонова в воспоминаниях друзей). Сначала она училась на геолога. Потом на музфаке КГПИ. Журналистом работала мало. Не очень нравилась ей наша профессия. Как мне кажется, она поступила в КГУ только из-за мужа – Владимира Зотова. До этого они вместе немного учились на музыкально-педагогическом факультете, но потом поменяли место учебы. Без нее он университет точно бы не закончил. Володя уже был признанным фотографом и не видел особого смысла в дипломе.

После развода с первым мужем Рита оставила его фамилию. Станислав Иванович Антонов, бывший собкор ряда центральных отраслевых газет и автор десятка публицистических книг, самый знаменитый на просторах бывшего Советского Союза знаток творчества Ярослава Гашека и создатель его музея в Бугульме, был грозой студентов отделения журналистики, а к нам – Рите, его бывшей жене, Володе, а заодно и к нам с Линой он относился особо строго. Не отказывал себе в удовольствии на экзамене погонять нас по всему курсу.

Других отношений, на моей памяти, Рита с мужем не поддерживала, хотя с ней оставался их сын. Зотов заменил Андрею отца. У них был удивительно гостеприимный, хлебосольный дом. Их квартирка в пятиэтажном доме рядом с бывшим Богородицким монастырем, была не похожа на «хрущевку». И планировкой, и убранством. У Володи золотые руки, а то, что служило мебелью, в их доме было в основном сделано его руками. Главным богатством у них были книги, а потому другую мебель, кроме книжных стеллажей, ставить было некуда.

Володя и Рита не раз закатывали пир на весь мир. Гостей Рита угощала по-европейски – фуршетом. Не забыть ведро картошки для однокурсников, сваренной в «мундирах», на «столе» прямо на полу. Помню, приехал в Казань польский ансамбль «Но то цо», и мы пригласили музыкантов на Большую Красную. Рита привела поляков в восторг сервировкой «стола» и изысканной едой. Впрочем, еда была самая обычная – бутерброды. Но как она их подала!

Рита помогла получить диплом еще одному человеку – редактору Пермского радио Герману Белову (1938–1996). Они давали ему крышу над головой на период сессий. Рита следила за тем, чтобы они учились хотя бы на троечку.

Журналистскую деятельность Герман начал в 1961 году литературным сотрудником Пермской областной газеты «Звезда». В 1964 году перешел работать на областное радио. Был корреспондентом редакции «Последние известия», редактором, старшим редактором этой редакции. Считался на Пермском радио «королем» репортажа. В 1992 году коллективом Пермского областного радио был выдвинут и утвержден на должность главного редактора. Член Союза журналистов СССР. Лауреат конкурса журналистского мастерства имени А. Гайдара, был награжден Знаком «Отличник телевидения и радиовещания», Почётной грамотой Гостелерадио СССР, бронзовой медалью ВДНХ.

На снимке, который я нашла на сайте Пермского государственного архива социально-политической истории, трудно признать молодого человека, с которым я когда-то училась. Разве что очки похожие.

Герман писал стихи, и в архивной папке нашего курса, который года три назад передал мне Зотов, в очередной раз возвращаясь в свою Германию, сохранилось несколько его творений, написанных на салфетках, обрывках бумаги. Риту он в одном из стихов назвал «казанской благодатью». «А глаза у Светы – чистые, чистые/. Не глаза, а просто фасолины» - это о Светлане Беккер. «Если Лина не ромашка, / то тогда ромашка кто?/… Эх, ромашка, пей рюмашку. / Будут дни твои легки. / Оборвать бы той ромашке/ По порядку лепестки» - это о Лионтине Дубининой.

 Одно из стихотворений Германа имеет дату - 23 июня 1970 года. В этот день мы сдали последний экзамен:

Казань проливала слезы не зря.

Не зря улыбался Лев Гдалий.

Последний экзамен Рита, Володя и я

Спихнули, иль попросту сдали.

В фотокоморке – осенняя тень.

В фотокоморке – по водке дали.

И телеграф отбивает: Всем, всем, всем –

Рита, Володя и я - сдали! 

Барьер перепрыгнут. А дальше что?

И все в непонятном каком-то угаре.

Давайте скинемся – и еще по сто

За КГУ и за журкафедру вдарим.

Дом Риты и Володи был пристанищем одиноких сердец и местом, где врачуют раны. На себе испытала, когда приходила «зализывать» очередную свою неприятность. Это сейчас понимаю – перекладывала свои проблемы на ее плечи. Но не было случая, чтобы она не выслушала, не помогла. За долгие годы дружбы дала мне столько дельных советов – и ни разу не ошиблась.

Она умела разбираться в людях. И не только потому, что была профессионалом в этом деле – она их любила. Рита говорила, что чувствует людей, как собака. У нее не было озлобленности, увы, характерной для многих потомков незаконно репрессированных (ее отец прошел через это, жил на поселении). Она имела редкую способность прощать. Даже если ее крепко обидели. Исчезая из ее жизни на многие месяцы, порой забывая поздравить с днем рождения, я никогда не слышала даже намека на упрек. Немногие из нас способны на такую бескорыстную дружбу.

Рита была известным в Казани экскурсоводом, увлеклась краеведением, работала руководителем краеведческого кружка в Бауманском Доме пионеров. Но прежде всего она была мамой и ради сына жертвовала многим, в отличие от многих из нас. Успешных журналисток, счастливых в семейной жизни, единицы. Приходится выбирать, что для тебя важнее.

Маргарита в последние годы жизни работала в музее Янки Купала в Печищах. В его обновление она вложила весь жар своей души. Ей пригодились при этом и ее богатейшие знания по краеведению и истории, и профессиональные журналистские навыки. Так или иначе, она заставила работать на этот музей всех своих друзей, и прежде всего Зотова. Много сил и времени отдала, чтобы музей не только сохранился (она знала, чего это стоило), но и стал лучше. Небольшая мемориальная экспозиция, сохраняющая память о пребывании на волжской земле знаменитого белорусского писателя, со временем превратилась в настоящий краеведческий музей, который теперь рассказывает и об истории Печищ, и о знаменитой мельнице на волжском берегу, и о богатом купце Иване Оконишникове. К сожалению, из-за занятости на работе я так и не съездила в обновленный музей Янки Купала вместе с Ритой. Поехала уже без нее. Вместе с другими ее подругами, с которыми познакомилась уже на похоронах.

Рита ушла из жизни сразу после инсульта, завершив важное дело – открыв музей после серьезной реконструкции. У нее было много замыслов. Она писала экскурсии по Казани к тысячелетию города. Были планы по белорусскому землячеству, где ее выбрали руководителем (белорусом был один из ее дедов). Остались на рабочем столе недописанные рукописи, старинные фотографии, которых у нее было много.

Как тщетны наши попытки сказать «спасибо», когда тебя уже не слышат!.. Рита ушла 8 мая 2003 года, немного не дожив до своего 74-го дня рождения. Она не особо скрывала свой возраст, но, находясь рядом с ней, никому не приходило в голову считать ее бабушкой. Хотя бабушкой она, конечно, была. Вынашивала планы летом съездить к сыну в Мурманск, повидать внуков. Молодости ее души, огромному интересу к жизни могли позавидовать многие.

И Лина, и Рита были много старше меня. Поскольку я с 19-ти лет жила в чужом городе одна, без родителей, они опекали меня, как старшие сестры. И во время учебы, и потом всю жизнь. Радовались моим успехам, переживали, когда болела моя дочь, вытирали мои слезы, когда меня обижали. К сожалению, теперь нет ни той, ни другой…

Жаль, редко вижусь с Владимиром Зотовым – он уже давно живет в Германии, в Дюссельдорфе (Владимир Зотов: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»). Раньше регулярно по несколько месяцев в году проводил в Казани. Сейчас такой возможности нет, и это его сильно напрягает. Сначала – ковид закрыл границы, сейчас беда похуже. Полноценным гражданином Германии, куда они с женой Любой уехали из-за сына, которого хотели сделать известным пианистом, он так и не стал, по-немецки не говорит. А в Казани Володю до сих пор, как говорится, каждая собака знает.

Он родился в 1939 году в селе Аксубаево Татарской АССР. Фотографией увлекся еще в детстве, а фотожурналистикой – будучи комсомольским работником на строительстве Нижнекамской ГЭС. С I960 года – фотокорреспондент областных газет «Звезда» и «Молодая гвардия» в Перми. В Казани начал снимать для газеты «Комсомолец Татарии».

«При освоении теоретических курсов и специальных дисциплин тов.Зотов проявлял завидное упорство, знания, полученные им в вузе, отличаются глубиной и прочностью. … Основательная теоретическая подготовка позволила ему вырасти в фоторепортера ищущего, с творческим подходом к решению важных общественно-значимых тем. Его работу отличает высокое профессиональное мастерство, оперативность и умение откликаться на событие» - это цитата из характеристики выпускника КГУ Зотова Владимира Николаевича, подписанной заведующим кафедрой журналистики, доцентом Л.Г. Юдкевичем.

Мы с Володей работали вместе в редакциях «Вечерней Казани» и «Казанских ведомостей». Три года он снимал по договору для пресс-центра Государственного Совета РТ - когда Председателем был В.Н. Лихачев. Работал вместе со мной в пресс-центре 1000-летия Казани. Специально для этого освоил цифровую камеру, стал мастером и в новейших технологиях. До сих пор печатается в журнале «Казань» и многих других казанских СМИ. Не сосчитать, сколько его фотографий на сайте «Казанских историй». Чаще всего он дает их, не рассчитывая на вознаграждение. Володя был истинным летописцем жизни редакций «Вечерней Казани» и «Казанских ведомостей». Большинство снимков, использованных в альманахе «Казанские истории», посвященном «Вечерке» Андрея Петровича Гаврилова (№6, 2021), зотовские. Ждет своего часа архив по «Казанским ведомостям».   

Лишь изредка мне удавалось порадовать его гонораром. Например, Зотов был бильд-редактором четырех томов книги «Республика Татарстан: новейшая история» (составители – Ф. Мухаметшин, Л. Агеева), опубликовал в них много своих снимков об исторических событиях, свидетелями и участниками которых нам довелось быть.

Когда я начала работать над книгой о Назибе Жиганове, в доме которого он появился раньше меня, Зотов передал мне весь фотоархив выдающегося композитора и первого ректора Казанской консерватории. Вместо нее Алексей Егоров, сын Светланы Жигановой, выпустил фотоальбом о знаменитом деде, где без разрешения Зотова использовал много его снимков. Дело было подсудное, поскольку это было явное нарушение авторских прав. Конфликт исчерпал солидный гонорар.

Володя был в числе организаторов творческой группы казанских фотографов «ТАСМА», получившей признание как в нашей стране, так и за рубежом. С 60-х годов участвовал в фотовыставках в СССР и за границей. Его работы были напечатаны в фотоальбомах «Другая Россия» (Лондон, 1986), «Меняющаяся реальность» (Вашингтон, 1991), «Современная фотография в Советском Союзе» (Дюссельдорф, 1998) и многих других изданиях. Героями его снимков были как знаменитые личности – видные деятели искусства, науки, политики: Г. Архиреев, Б. Урманче, Ю. Гагарин, Н. Жиганов,  С. Лемешев, М. Магомаев, В. Маликов, Р. Нуриев, Т. Синявская, С. Рихтер, М. Шаймиев, так и простые казанцы, которые попали в поле зрения объектива Зотова-репортера.

Его снимки всегда привлекали внимание читателей, вне зависимости от того, касался сюжет деятельности Государственного Совета РТ или театральной премьеры. Хотя он предпочитает все-таки культурные события. Зотова отличает умение выбрать неожиданный ракурс, найти интересный сюжет, поймать сиюминутное выражение лица. Многие годы он был репортером, и до сих пор остается им даже в художественной фотографии. А потому его репортажная съемка редко просто факт сегодняшнего дня. Вместе с ним всегда работало с десяток классных фоторепортеров, однако ни у кого архив так не систематизирован, как у Зотова. Он хранит около миллиона негативов, сотни снимков и находит нужный кадр за считанные минуты. Очень жаль, что это архив до сих пор в Казани не востребован. Однажды он в отчаянии пригрозил: «Вынесу все негативы и снимки на площадь Свободы – и подожгу, раз никому не надо!». Не вынесешь – не унесешь просто! – остудила я его пыл.

К сожалению, наш курс после получения дипломов собирался только один раз, в июне 1980 года, на 10-летие выпуска. Лина Дубинина занималась приглашением, поскольку контактные данные по сокурсникам были только у нее. В оргкомитет входили  она как председатель, я как заместитель, а также староста Сагир Аглиуллин, Толя Путилов и Галя Вдовкина. Разослали всем пригласительный билет с таким текстом:

Где б ни был ты, дружище, в этот миг –

в кино, в газете иль в цеху завода –

ты все равно навеки – выпускник

семидесятого прославленного года.

Кто б ни был ты - читателей кумир

иль скромный труженик, объездивший полмира –

тебя на свой традиционный пир

зовет сегодня дружеская лира.

1970 год был в календаре СССР особый – это был год столетнего юбилея В.И. Ленина. В 1980-м еще было принято гордиться тем, что Володя Ульянов когда-то учился в Казанском университете на юрфаке, пусть и недолго.

Собрались мы 20 июня 1980 года. Уже не на химфаке, а на 13-м этаже второго высотного здания КГУ. Сокурсников приехало немного. На групповом снимке О. Кривошеева преподавателей почти столько же, сколько выпускников. С нами были Ф. Агзамов, М. Савельева, А. Роот, С. Антонов, К. Петров, Д. Акчурин, Ю. Фролов. Фотографировались у парадного входа, у Татарского газетно-журнального издательства,  группой и небольшими компаниями.

В последнее время так часто бываешь на похоронах... Кажется, пора смириться – пришел черёд уходить поколению пятидесятых-шестидесятых годов. Но каждая потеря – как зияющая рана в душе. Зато как радостно встречаться или хотя бы перезваниваться с теми, кто еще жив, здоров. И хотя про здоровье – это больше фигура речи, но творческой активности некоторые из коллег, с кем я училась или работала, не потеряли.  

 Диссертация так и осталась в планах

С Агзамовым Флоридом Имамахметовичем (мы звали его Флоридом Ахметовичем), который руководил кафедрой с 1972 по 1990 год и стал в 1990 году первым деканом факультета журналистики, я познакомилась уже как преподаватель. Весной 1976 года он предложил мне временно заменить Т.С. Карлову, которую пригласили читать лекции в США. Она была известным исследователем творчества Льва Толстого и Федора Достоевского.

С Флоридом Ахметовичем связано немало заметных событий в истории казанской журналистики. Когда незадолго до его смерти на празднике печати в «Пирамиде» Рустам Минниханов, тогда еще Премьер-министр РТ, вручил ему ключи от машины, это был, пожалуй, единственный случай, когда никто в зале не удивился – почему именно ему?

Это был человек удивительно деликатный и демократичный. Он очень уважал педагогов-совместителей, и мы с удовольствием работали на кафедре, тратя порой на такси больше денег, чем нам платили в КГУ. Не скрою, некоторые штатные преподаватели кафедры относились к нам свысока (я была не единственный совместитель). Вспоминается такая сценка. Часть кабинета нашей кафедры во втором высотном здании была отгорожена шкафом. Мы там пили чай в перерывах между занятиями. Потому зашедший на кафедру со студентами коллега (не буду называть фамилию за давностью лет) меня не видел. Не помню предмет их разговора, но один из студентов сказал:

– Нам Любовь Владимировна говорила…

– А кто такая Любовь Владимировна? – был ответ. – Она не преподаватель, а совместитель.

Для начала Агзамов предложил попробовать себя в качестве научного руководителя дипломных работ. За мной закрепили трех студенток: Елену Чернобровкину, Валентину Урываеву и, если память не изменяет, Людмилу Егуекову. Все три успешно защитились. Лена Чернобровкина всегда называла меня своим учителем, хотя я им в сущности не была. Ее учили другие мои коллеги по кафедре. У нас же было недолгое общение перед защитой. А потом дружба на всю жизнь.

Первого сентября 1976 года я впервые вошла в аудиторию как преподаватель практической стилистики русского языка. Все лето училась сама: читала книжки, методические пособия МГУ, писала лекции. Помню, как впервые познакомилась со студентами. У меня была по расписанию лекция. Студенты, в основном парни, кучковались возле аудитории. Проходя мимо, я услышала такой диалог:

– Кто такая – Агеева?

После молчания другой голос:

– Понятно, как она тут оказалась. Жена первого секретаря обкома комсомола.

Студенты имели в виду Шамиля Агеева, моего однофамильца. Практически всю жизнь мне приходилось отвечать на вопрос, не жена ли я ему. Как оказалось, ему задавали такой же вопрос. Но мы были просто однофамильцами. Поразительно, он – татарин я – русская, а фамилия одна.

Тамара Сергеевна вела курс практической стилистики как чистый филолог, точно по программе факультета журналистики МГУ. Считалось, что это оптимальный вариант, так как педагог не был «травмирован» практикой газетного языка, подвергавшегося в ту пору сильной критике за стандартизованность, шаблонность и отсутствие художественности. Именно так – художественности. А Флорид Ахметович видел в роли преподавателя именно журналиста.

При изучении учебной программы я увидела, что это не то, что нужно будущим журналистам. Поскольку им нужны не только правила языка (мы учились по учебнику Розенталя, было много словарей), но и секреты речи. Журналистам нужны знания и умения, чтобы писать тексты не только правильно, но и красиво.  Поэтому я программу изменила, больше внимания уделила функциональной стилистике. Хотя не забывала и нормативную стилистику. Это позволяло оценивать с точки нормы не только предложения, но и целые тексты. 

У меня был лекционный курс, в одной из групп я вела практические занятия. Во второй группе со студентами работал Константин Куранов. Для него это была просто дополнительная учебная нагрузка, поэтому занятия он вел достаточно формально. Поэтому многие его студенты ходили на мои занятия.

Студенты занимались правкой и отдельных предложений, и цельных текстов. Многие студенты, у которых я преподавала и с кем потом общалась, высоко оценивали наши занятия.

О своем опыте, об авторской программе в 1978 году я рассказала в журнале «Журналист» (№5, май). Приведу цитату из той публикации:

«О несовершенстве учебных программ в последнее время говорят все: и те, кого учат, и те, кто учит. Легко ниспровергать, но у меня есть и предложения. Они не плод праздной мысли, они подтверждены полутора годами работы на кафедре журналистики Казанского университета, где я временно замещала преподавателя стилистики. Я позволила себе небольшой эксперимент, предложив студентам новую методику преподавания. Посещаемость и результаты экзамена подсказали, что эксперимент удался».

До сих пор удивляюсь, как это в авторитарном Советском Союзе мне было такое позволено. А вот так! Никто меня не контролировал, не вставлял в узкие рамки, как это делается порой в демократичной России. Я преподавала так, как считала нужным. И Флорид Ахметович меня поддерживал.

Правда, был один сильно недовольный – профессор МГУ Дитмар Ильяшевич Розенталь, автор типовой программы курса практической стилистики и учебника, по которому его преподавали. Л.М. Пивоварова, как-то вернувшись из МГУ, рассказывала мне, что на одном из совещаний он воскликнул возмущенно: «Кто такая, эта Агеева?!». Через много лет, когда мы встретились с ним в Волгограде на научно-практической конференции по проблемам журналистики, я напомнила ему эти слова. А потом рассказала, что мое видение стилистики было обусловлено опытом работы в печати. Помню, он сильно удивился, узнав, что я совместитель.

Преподавала я в университете до 1992 года. Работала в КГУ по совместительству. И когда заведовала отделом науки, учебных заведений и культуры в «Вечерней Казани», и когда в январе 1991 года стала главным редактором «Казанских ведомостей». Хотя предмет у меня был одним из основных, для штатного преподавателя. Когда стала главным редактором «Ведомостей», совмещать работу с преподаванием уже не могла – не было времени.

Только однажды было желание войти в штат – когда кафедрой журналистики (она стала называться кафедрой теории и практики журналистики) стал заведовать Талгат Миннибаев. Флорид Ахметович стал деканом факультета журналистики и передал кафедру Талгату Хазиахметовичу, в ту пору уже кандидату филологических наук. 

Мы познакомились с ним, когда он работал инструктором идеологического отдела Татарского обкома КПСС, и в его обязанности входила работа с редакциями СМИ. Он предпочитал не контролировать журналистов, хотя полномочия партии позволяли и это, а помогать им. Особое внимание обращал на районщиков, которых регулярно приглашал в Казань на семинары. У меня сохранилась брошюрка «Слово – поступок истинный» подготовленная им для делегатов съезда общественных корреспондентов республики в 1988 году, в которой был представлен опыт работы казанских журналистов. В основном это были интервью. Там есть и интервью со мной («Ученики у жизни»), после которого идет комментарий Миннибаева.

 В 1990 году Талгат Хазиахметович пригласил меня на постоянную работу. Мы уже обсуждали возможные перемены в учебном процессе, в организации производственной практики учетом требований тогдашнего непростого времени. Он хорошо знал слабые места профессиональной подготовки, поскольку в 1970-1975 годах сам был выпускником кафедры журналистики КГУ. Знал опыт МГУ, поскольку учился там в аспирантуре. У него уже была готова докторская диссертация…

Наверняка он осуществил бы все свои планы, если бы не ушел из жизни так рано. Он был удивительно одаренным человеком. Но я не успела воспользоваться его приглашением – 17 августа 1991 года Талгат скоропостижно скончался. А без него смена работы не имела смысла. Профессиональным педагогом я стала много позже, уже на пенсии.

Когда я задумала писать кандидатскую диссертацию по творчеству Герцена, продолжая исследования перед написанием дипломной работы, поехала в Москву, договорилась о встрече с  Г.Я. Солгаником, автором нескольких книг по стилистике. Кстати, до своей смерти в 2016 году он руководил кафедрой стилистики факультета журналистики МГУ после смерти Розенталя. Профессор был его учителем, и Григорий Яковлевич при встрече посоветовал мне учитывать его точку зрения на стилистику и опыт ее преподавания. Программа все-таки типовая. Он поддержал мою методику преподавания. Как оказалось, в МГУ тоже стараются приблизить изучение стилистики к практическим потребностям студентов. Функциональные аспекты стилистики там изучались на спецкурсах, дополняющих «Практическую стилистику русского языка» профессора Розенталя.

Как мне казалось по статьям Григория Яковлевича, мы были единомышленниками. И не ошибалась. Мой реферат ему понравился, но он предостерег: одновременное изучение проблем выразительности со стороны формы журналистского текста и со стороны его содержания может существенно осложнить защиту диссертации. Выразил готовность стать научным руководителем исследования на уровне формы. Но поскольку ему показались интересными и мои суждения с точки зрения содержания, посоветовал встретиться с В.В. Ученовой, профессором кафедры теории и практики партийно-советской печати, по учебнику которой мы изучали теорию публицистики.

Виктории Васильевны в университете не было, и он попросил ее приехать для встречи со мной специально – у меня на завтра уже был куплен билет на обратный путь домой. И она приехала. Небольшой заминкой я испортила ей настроение: я не признала профессора Ученову в женщине, которая прошла мимо меня, и ей пришлось ждать какое-то время, пока я не осмелилась войти в кабинет. Разговор получился с ее стороны нервный, она не скрывала своего раздражения и слушала меня вполуха.

В завершение нашего общения Виктория Васильевна решила все-таки узнать, с кем она встречается. Узнав, что я работаю в газете и преподаю по совместительству, она несколько смутилась и резко изменила тональность нашего разговора. На прощанье сказала, что обязательно прочитает мой реферат. Подарила брошюрку со своей докторской диссертацией, которую она защитила в 1977 году, с дарственной надписью.

Про наш разговор с Викторией Васильевной я Солганику не рассказала. Ушла из здания на Моховой, с ним не простившись. Настолько была обескуражена общением с известным в журналистских кругах профессором. Уехала из Москвы с твердым решением забыть про диссертацию. Так и сделала. При моем рабочем графике научные исследования вести было сложно.  Если бы перешла на кафедру в штат, наверное, бы защитила и кандидатскую, и докторскую. Но не суждено было…

Был еще один случай, когда я могла стать кандидатом наук. Профессор Мирза Махмутов, с которым я много лет сотрудничала как журналист, настоятельно советовал взять в качестве основы диссертации на степень кандидата педагогических наук книгу «Казанский феномен: миф и реальность». Тогда можно было защититься по совокупности работ. Но в то время моя жизнь совсем не располагала к кропотливому научному труду – с января 1991 года я работала главным редактором «Казанских ведомостей».

В 2000-е годы, после издания первых двух томов книги «Республика Татарстан: новейшая история», была реальная возможность стать кандидатом исторических наук. Тем более что с 2004 года я уже преподавала на кафедре истории и связей с общественностью Казанского государственного технического университета имени А.Н. Туполева. Профессор Сабирова, завкафедрой, очень этого хотела.

Останавливали меня два обстоятельства. Во-первых, я не видела в своих исследованиях какого-то нового слова в науке. Хотя несколько раз выступала с докладами на научно-практических конференциях по федерализму. Мое мнение не изменилось даже тогда, когда по просьбе Дании Киямовны я прочитала будущую диссертацию одной из ее соискателей – чистый обзор исторических событий куда меньшего масштаба, чем в моей книге. Во-вторых, я никак не могла осилить своеобразный научный стиль, и любой текст у меня был похож по языку на газетный материал, что было бы предметом заслуженной критики при защите диссертации.

Вот так и осталась я не «остепененной». Но многие годы работала в авиационном университете на должности доцента. Дания Киямовна Сабирова сетовала порой, что из-за отсутствия научной степени не может перевести меня на должность профессора. Когда в вузах стали совсем отказываться от педагогов без степени, я уже в КНИТУ-КАИ не работала. Ушла в августе 2018 года.

В октябре 2012 года в Казанском федеральном университете (для нас он по-прежнему КГУ)  состоялись торжества по случаю 50-летия журналистского образования в Поволжье.Факультет журналистики и социологии собрал 25 октября в большом зале УНИКСа выпускников, преподавателей, сегодняшних студентов и гостей, которые по должности или по велению сердца причастны к двум кафедрам факультета и – шире – к истории журналистики нашей республики за последние 50 лет. Поздравить родной факультет пришли генеральный директор телерадиокомпании «Новый век» Ильшат Аминов, директор ГТРК «Татарстан» Фирдус Гималтдинов, главный редактор «Российской газеты» Владислав Фронин, главный редактор газеты «Республика Татарстан» Александр Латышев, главный редактор газеты «Ватаным Татарстан» Миназим Сепперов, главный редактор газеты «Казанские ведомости» Венера Якупова. Была выпущена юбилейная брошюра с множеством фотографий педагогов и выпускников. Теплые слова в этот вечер нашлись бы у каждого выпускника. Многие обратили их не в зал, ко всем сразу, а к конкретным педагогам. Везде обнимались, фотографировались на память, вспоминали веселые студенческие годы.

Обычно на юбилейные встречи люди приходят больше для неформального общения. Мы как будто снова возвращаемся в свою юность, становимся моложе, забываем груз забот и проблем. Устроители старались сделать и общение в зрительном зале как можно неформальнее. Речи были недлинные, эмоции искренние. Зал дружно аплодировал тем, кого награждали. Особенно если награждали педагогов, пользующихся всеобщим авторитетом, как, например, А.А. Роот.

После торжества в УНИКСе на факультетский банкет пошли далеко не все. Кого-то не пригласили, кто-то не пошел по принципиальным соображениям, продолжив воспоминания в казанских ресторанах. Например, обиделись преподаватели-совместители, которых забыли поздравить и тем более – наградить. Может, мне только показалось, но тогда в зале не возникло некоего единения выпускников разных лет, бывших студентов и преподавателей, не появилось ощущения одной семьи, какое неизменно отмечалось при Ф.И. Агзамове. Его воспринимали как старшего, аксакала, и это создавало некую ауру, ради которой хотелось бросить все дела и бежать на общий праздник. 

Я тогда написала о своем впечатлении в «Казанских историях». Отметила, что 25 октября 2012 года было как бы два праздника, и не всегда они совпадали. Наверное, этим можно объяснить некое совершенно не праздничное послевкусие, с которым мы с товарищами покидали УНИКС.  «У нас сложилось такое ощущение, что мы были просто гостями на этом празднике. Не более того, - писала я. - А когда я посмотрела на сайте факультета презентацию кафедр факультета, я поняла, что основания для такого настроения были. Ни мы, выпускники, ни педагоги-совместители – журналисты-практики, которых, если верить заверениям, так ждут в университете, в орбиту кафедры журналистики, той самой, которая имела все основания считать этот юбилей своим, не включены.

У кафедры есть будущее – об этом сразу на нескольких слайдах представительской презентации. Но у кафедры нет прошлого. Даже если это прошлое измеряется 50-ю годами. Но такого не бывает…» (История в 50 лет: ценное наследство или повод для юбилейного банкета?).

Находясь все время в плотном кольце студентов, я не раз ощущала недовольные взгляды бывших коллег по кафедре. Такого внимание к преподавателю-совместителю они явно не ожидали. Подходили студенты разных лет, благодарили за полученные знания и навыки. Не всех я узнавала. Педагог не может помнить всех. Обычно помнишь либо очень хороших студентов, задававших много вопросов, либо откровенных лентяев, портивших тебе настроение. Однажды я сказала об этом одному из своих студентов, успешно поднимавшемуся по служебной лестнице. Его я не помнила. Я никак не хотела его обидеть, потом пожалела, что сказала. Но он обиделся и при нашем дальнейшем общении он мне эти слова, кажется, не забыл.

Когда я работала в Государственном Совете, многие при случае подчеркивали, что я их учила. Когда ушла оттуда, выпускники, вспоминая университет, меня уже среди учителей не называли. Увы, конъюнктура в человеческих отношениях стара, как мир. Особенно сильна она сегодня, когда тебя определяют прежде всего с точки зрения выгоды общения с тобой.

В 2012 году я, конечно, понимала, что меня вряд ли пригласят на следующий юбилей. Так и получилось. Я не знаю, отмечалось ли 55-летие, наверное, отмечалось. Но меня не пригласили. Ни как выпускника, ни как преподавателя, работавшего на кафедре журналистики шестнадцать с половиной лет.

Забегая в 2004 год, вспомню, как вернулась тогда на кафедру. Появилась возможность реализовать форму обучения по типу театрального, о чем мы не раз думали с Флоридом Ахметовичем, когда обсуждали пути повышения качества журналистского образования. Актер обучается не только на лекциях, семинарах и практических занятиях. Главная форма обучения - это творческая мастерская опытного коллеги.  Так готовили начинающих актеров в Казанском театральном училище Вадим Кешнер с Юноной Каревой, Геннадий Прытков, в прошлом году увидела дипломный спектакль курса Татьяны Корнишиной и Павла Густова.

И вот мне предложили нечто подобное на творческую мастерскую по авторской программе. Записалось в нее человек 15. Всех я так ни разу и не увидела, а некоторых так и не узнала. Постоянно ходили не больше десяти студентов. Мне сразу дали мне понять, что пришли в университет только за дипломом и работать в СМИ не собираются.

Попытки как-то повлиять на ситуацию через заведующую кафедрой Светлану Шайхитдинову результата не дали. Собственно, их просто не было. Как оказалось, у студентов не было обязанности ходить на занятия. Они делали только то, что считали нужным сами. Запросто могли отказаться выполнить задание. Бесполезно было анализировать с группой печатную журналистику – газет и журналов они не читали и читать не собирались. Наверное, занятия были скучными. Они мне тоже не нравились.

Стоит отметить, что я вообще не люблю делать то, что мне не нравится. А если приходится, то стараюсь сделать интересным то, что мне не нравится. Работу со студентами я ценила как раз за то, что мне было интересно с ними общаться. Поскольку приходилось учиться вместе с ними. В КГУ совместителям платили просто гроши, но удовлетворение от занятий было ценнее, чем деньги.

У этой группы не было интереса ни к профессии, ни к знаменитым коллегам. Что уж тут говорить об интересе к моему личному опыту. Если бы у меня не было педагогического опыта, я скорее всего решила бы, что педагог и меня никакой.

Налицо было нежелание учиться. К тому же у студентов не было навыков публичного выступления, не было знаний, чтобы обсуждать проблемные ситуации из редакционной жизни.  Мою чашу терпения переполнила конкретная ситуация незадолго до зачета (впереди была зимняя сессия). Зная, что Прокурор республики когда-то очень хотел быть журналистом, я договорилась с ним о встрече. Кафиль  Фахразеевич неохотно давал интервью, журналистов близко к себе не подпускал. А тут сразу согласился принять мою группу в своем кабинете.

В назначенный срок в его приемной оказались я, Юрий Иванович Фролов, который не хотел упустить возможности пообщаться с Амировым, и одна (!) студентка. И та не из моей группы. Мы, конечно, пообщались, попили чайку с булочками. Оказывается, секретарь Амирова приготовила для студентов стол с разными вкусностями. Я готова была сгореть со стыда…

Приняв зачет, я из КГУ уволилась. Потом имела дело только с отдельными студентами: принимала на производственную практику, консультировала перед защитой диплома, выступала в качестве рецензента. Коллеги меня успокаивали: мол, теперь все студенты такие, новое поколение времен интернета…

Потому я сильно подумала, когда приняла приглашение на кафедру истории и связей с общественностью в авиационном институте. Но до этого в моей жизни еще много чего было интересного.

2022 год снова юбилейный. История кафедры берет свое начало с 24 марта 1962 года, с приказа министра высшего и среднего специального образования РСФСР, учредившего в КГУ кафедру журналистики для всего Поволжья. Отделение было образовано 1 июля, профессора И.Г. Пехтелева назначили заведующим 10 июля.

Не слышала, чтобы Высшая школа журналистики и медиакоммуникаций КФУ собиралась отмечать 60-летие отделения. Не исключала, что меня просто не позовут на этот праздник

И вдруг ко мне обратилась студентка первого курса с просьбой ответить на два вопроса для публикации, посвященной 60-летию кафедры журналистики. И я отказалась. Поскольку ее второй вопрос меня обескуражил: «Ваша жизнь связана с этой профессией? Если да, то где вы работаете, на какой должности?».

Отвечать я отказалась, впервые в своей жизни. Объяснила почему. Как педагог, не могла не преподать будущему журналисту урок: «С таким уровнем готовности к нашей профессии вам будет трудно в ней».  А потом подумала: а хочет ли девушка работать в журналистике? Ведь в журналистской школе КФУ учится много тех, кто не скрывает, что не будет работать по специальности. Разве что на телевидении – быть на экране нравится всем.

Наверное, не стоит винить в случившемся первокурсницу. Она еще может не знать, что задавать такой вопрос неприлично. Надо знать человека, с которым собираешься разговаривать. Это азы нашей профессии. Я человек публичный, и при запросе интернет выплюнул бы более десятка ссылок, в том числе на Википедию, газету «Казанские истории» и пр.

Так что моей фамилии в юбилейной публикации не будет. Я уже к этому привыкла, поскольку в брошюрах по истории кафедры она если и присутствовала, то в череде имен журналистов-практиков, которые работали со студентами, через запятую. Так было, например, в брошюре 2006 года. В брошюре 2012 года не было и этого. Как будто Вахрамеевой-Агеевой не было на кафедре журналистики, ни выпускницы, ни преподавателя. Хотя я вела авторский курс стилистики, о чем напомнила в своих воспоминаниях Алия Тукузина, которая в пору нашей учебы была лаборантом и училась на нашем курсе.

Кстати, издание 2012 года было примечательное, много снимков, правда, без подписей (тут я присутствовала), отдельные публикации о заведующих кафедрой и преподавателях, о знаменитых выпускниках, в основном редакторах. Это было уже другое время, другие отношения, когда стали цениться не успешные журналисты, а руководители редакций. А потому не было в той брошюре публикации, например, о Елене Чернобровкиной, чье имя в Казани могло знать большинство казанцев, поскольку тираж «Вечерки» в перестроечные годы доходил до 230 тысяч экземпляров.

У меня довольно большой педагогический стаж – более сорока лет. Но у меня еще будет повод продолжить разговор об этом опыте.

Читайте в «Казанских историях»:

Любовь Агеева. Жизнь в нескольких эпохах

Жизнь в нескольких эпохах. Публикация вторая

 Жизнь в нескольких эпохах. Публикация третья

Жизнь в нескольких эпохах. Публикация четвертая