Жизнь в нескольких эпохах. Публикация шестая

Любовь Агеева

18 ноября 2023 года

В ноябре моей маме, Клавдии Аксентьевне Вахрамеевой, в девичестве Кочетковой, исполнилось бы 95 лет. Папа, Владимир Дмитриевич, был на два с небольшим месяца младше. 

Папа ушел в мае 2006 года. Маму я похоронила в Казани, на Царицынском кладбище, в сентябре 2018 года. С тех пор уже никто не называет меня дочкой.

В моей будущей книге «Жизнь в нескольких эпохах» будет глава о моей семье, о родителях, о брате. Предлагаю ее в сокращении.

Другие главы в «Казанских историях»:

 Любовь Агеева. Жизнь в нескольких эпохах

Жизнь в нескольких эпохах. Публикация вторая

Жизнь в нескольких эпохах. Публикация третья

Жизнь в нескольких эпохах. Публикация четвертая

Жизнь в нескольких эпохах. Публикация пятая

 Все мы родом из детства

Истина банальна, но это именно так. Многие годы я писала о воспитании детей в семье и не раз убеждалась, как она верна.

Человек не растет как трава на поляне. Кто-то конкретно формирует его внутренний мир, определяет его взгляды, в целом – мироощущение. Думаю, он заблуждается, когда думает, что сделал себя сам. Возможно, в отдельных случаях так получается, но чаще всего «делают» нас родители. Их уроки порой куда полезнее школьных.

По долгу службы я интересовалась судьбами сотен людей, с которыми чаще всего связывали лишь недолгие минуты знакомства, заведенного по редакционному заданию. Странно вдруг было обнаружить, что никогда вот так, с пристрастием, не расспрашивала про житье-бытье собственных родителей. А ведь родители, уверена, были бы не менее интересными собеседниками.

Обычно журналисты останавливают свой выбор на людях с оригинальными биографиями. В этом отношении жизнь мамы и папы ничем особенно не примечательна. В ней было всё, что пришлось на долю их поколения. Военное лихолетье, по счастью, задевшее их только одним крылом (отец с 1929 года рождения, его призвали в армию, но на фронт он уже опоздал), бедность послевоенной деревни, толкавшая людей на поиски лучшей доли в городе, радости и горести современной жизни, которую моя мама так и не поняла. Она не могла уразуметь, как это – нет социализма и СССР, и нет самого Советского Союза, сердилась, когда узнавала, что за многое теперь приходится платить.

О том, как складывалась жизнь родителей, я узнала из папиных воспоминаний. Он писал их в 2001 году, после инсульта. Правая рука уже его не слушалась, но он научил работать левую. Непросто было разобрать эти каракули, но я это сделала, когда решила сделать книгу с его текстом. На ее обложке ― «История моей жизни». Книжка была напечатана небольшим тиражом, для родственников и знакомых. Один экземпляр я отнесла в музей Отрадного, когда была у родителей в гостях.

Он был рад, как ребенок, когда я привезла в Отрадный эту книжицу с воспоминаниями и стихами, которые он неожиданно стал писать на старости лет. Стихи были, прямо скажем, нескладные, но я ему об этом не сказала. В редакцию «Вечерней Казани» приходило много графоманов, и я всегда терялась, с трудом находя слова, чтобы объяснить, почему их творения нельзя напечатать в газете.  Прочитав папины стихи, я поняла, зачем он их писал.

К сожалению, я поздно стала говорить с мамой об их семейной жизни. Мама уже серьезно болела и мало что помнила. Но не раз говорила о том, каким хорошим гармонистом был ее Володя и сколько ее подруг за ним «бегало». Долго пришлось уговаривать родителей, чтобы зажиточная семья деревенского столяра приняла в зятья человека не их круга: семья Вахрамеевых была менее обеспеченной.

У моих родителей не было «программы воспитания» детей, никто их этому не учил. И не было в небольшом городке Отрадном Куйбышевской области театров, концертных залов и музеев, которые очень помогают в этом деле. Они воспитывали нас с младшим братом прежде всего своей жизнью – делай, как я, не делай, как я. Вот и вся методика. Не всё получалось, как они хотели – время еще было трудное, на каждом шагу напоминала о себе недавняя война. Когда однажды школьный учитель пения посоветовал маме отдать меня в музыкальную школу – я была запевалой в хоре, родители этого не сделали. У них не было на это денег. Семья строила новый дом и жила зимой на картошке, летом на окрошке. Мы понимали это.

Судя по форме "на вырост", я первоклассница

Если обобщать коротко «секреты» нашего с братом воспитания, можно выделить несколько важных вещей, во многом повлиявших на мой характер.

В нашей семье не знали, что такое праздность. Участок при доме, огород за городом, дача – а это значит постоянная работа на земле. Родители, как бывшие сельские жители, были в этом деле, как рыба в воде. Когда у нас появился свой дом, они разводили кур, держали на мясо свинью. 

Конечно, не всегда домашние дела для нас с братом были в радость, но куда деться?! Отсюда второй важный урок. Мы с раннего детства поняли силу слова НАДО. Помню, когда я пошла в первый класс, умер в деревне мамин папа – Аксентий Степанович. И меня отправили к бабушке, чтобы помочь ей пережить беду. Мои возражения слушать никто не стал бы – надо. И таких случаев было много.

В таком подходе к воспитанию у родителей было много помощников. Тогда любой советский человек ставил общее выше личного. Этому учили в школе, в кинотеатре, в радиопередачах. Не то, что сегодня, когда всё наоборот – личное выше общественного.

Наш дом всегда был хлебосольный. Сколько помню, у нас на каждый праздник были гости. И мама умудрялась накрыть стол, даже когда в кармане вместо денег был кукиш. Она была хорошей стряпухой. К нам порой приходили специально отведать ее блинов, пельменей или знаменитого вахрамеевского курника. Что такое курник, жителям Казани объяснять не надо, поскольку здесь очень популярен маленький курник – элеш с куриным мясом, правда, делают его не только с мясом, но и с картошкой. Да и технология выпечки совсем другая, потому не сравнишь.

С курником в доме была связана целая церемония. Пекли его редко. Как правило, взрослым за столом наливали по рюмочке. Папа срезал верхнюю часть пирога, чтобы можно было достать его содержимое ложками – удивительно вкусный был внутри бульон. Когда он исчезал, отец резал оставшуюся часть на большие куски, и их раскладывали уже на персональные тарелки.

В моем архиве сохранилась видеозапись «золотой свадьбы» родителей. Я тогда взяла с собой камеру, и брат Саша оставил для памяти не только великолепный хор (пели в нашем доме на каждом празднике), но и их лица: папу с мамой, которых уже нет, Макаровых, Машу с Юрой, приехавших на юбилей из далекого Красноярского края (их уже тоже нет), моего мужа Рудольфа и всю родню.

Порой с экрана звучит дуэт. Начинает то Маша, папина сестра, то мама. Поют они всегда на два голоса, изредка меняя тональность, слово учились этому делу, как минимум, в музыкальной школе.  А на гармошке играет папа…

Увы, моя дочь и уж тем более внук тех песен не знают. Застолья в моем доме часто напоминают редакционную летучку, ведь за одним столом собирается много журналистов.  Я не унаследовала мамину хлебосольность, хотя гостей принимать люблю. Но мой стол с маминым не сравнишь.  

Как мне кажется, наблюдая, как родители общаются с людьми, я многому научилась: терпимости, умению понять и простить, готовности помочь в трудную минуту, не дожидаясь просьбы.

Я опоздала задать им свои вопросы

Папа в своих воспоминаниях рассказал об их жизни много того, чего я не знала. Не утаил и подробностей довольно сложных взаимоотношений с мамой. Отец был искренен, писал всё честно, в том числе и о том, что омрачало их семейную жизнь. Тяжелая работа и разные невзгоды сделали из него пьющего человека, и это добавляло много горестей и печали.

Но более всего меня тронули его воспоминания о войне. Я родилась в 1946 году и войну знаю только по рассказам родственников, книгам и фильмам. Послевоенное время с его лишениями не оставило в моей памяти никаких следов. Видимо, это свойство детской психики – смотреть на мир через розовые очки. Да и мама, вспоминая те тяжелые годы, говорила не о лишениях и горестях, а о том, как люди помогали друг другу. По ее словам, ее отец, деревенский столяр, в домах вдов делал всё бесплатно.  Через много-много лет после войны она удивлялась тому, как хватало у людей сил, чтобы петь. Пели они всегда - по дороге на работу, в поле и на обратном пути. Легче на душе после этого было, говорила мама.

«Если бы не было войны, я бы получил высшее образование. Учеба мне давалась легко, и я любил учиться. Ну, а если бы у меня было высшее образование, то я был бы большим человеком. Талант руководителя у меня был превосходный. Работая прорабом, начальником подготовительного цеха, я понял, что мне нужно повышать образование. Подтолкнуло меня к этому и поступление в Коммунистическую партию.

В вечерней школе я стал учиться в 7-м классе, а в 9-м классе возраст и условия работы заставили меня из школы уйти. Потом вместе с земляком Михаилом Панкратовым мы пошли сдавать экзамены в вечерний нефтяной техникум, но не сдали: вечернего образования и 8-ми классов оказалось недостаточно. И мы пошли на подготовительные курсы при этом же техникуме, а после их окончания успешно сдали вступительные экзамены и начали учебу. Закончил я два семестра, но обстоятельства не позволили больше учиться.

Если бы я не уехал в Белоруссию, то обязательно бы окончил нефтяной техникум», - писал отец.

Наверное, тысячи его ровесников могли бы написать такое – в 1941 году их жизнями распорядилась война. Великая Отечественная смертоносной косой прошла практически по каждой семье, и моя не была исключением. Воевали и, к счастью, вернулись домой мой дед и дядя с папиной стороны. Дождались дома моего дядю с маминой стороны – Кочеткова Петра Аксентьевича. Не беда, что он вернулся калекой и больная рука беспокоила его практически всю жизнь. Главное – вернулся живым!

Но не пришли домой еще три сына, которых проводили на фронт Анастасия Ивановна и Аксентий Степанович Кочетковы. Мама - Клавдия Аксентьевна - не раз вспоминала события тех лет, а более всего – вечную боль своей матери. «Почему только сердце не разорвется?!» – вопрошала она у божницы с иконой. Не просто потерять трех сыновей, а не иметь понятия, где они преданы земле, в каком аду сгинули, -  боль вдвойне...

Замечу кстати, что пропавшие без вести были в ту пору как бы под подозрением. А, может, в плену? А может, дезертировал? Это еще больше рвало душу людей, получивших такие повестки.

Как и все призывники 1929 года, папа считал себя ветераном Великой Отечественной войны и очень был рад, когда это подтвердили официально. Если бы не он, я бы так и не поняла, зачем его сверстникам нужно это признание. Для социальных льгот – можно подумать. Но для папы они ровным счетом ничего не значили, да и не воспользовался он ими практически. Просто фронтовиками он и его одногодки стали, надев шинели – по духу, по готовности бежать врукопашную и умереть, если понадобится. Не на фронтах Отечественной, так в боях с Японией.

Сегодня для нас это просто высокие слова, а тогда, в 1945-м, это была еще суровая реальность.

Когда с фронта стали возвращаться в Верхнее Челяево участники войны, молодежь позвали в ремесленные училища. Для того времени это было полноценное образование. Для мирной жизни нужна была какая-то мирная профессия, ведь подростки в военные годы не учились - работали. Стране требовались специалисты для восстановления разрушенного войной народного хозяйства.

Мой отец учился в ремесленном училище в городе Бугуруслане. Получил профессию слесаря по нефтяному и буровому оборудованию. В то время в Поволжье нашли нефть, и организаторы образования упреждали спрос на нефтяников.

Веселый деревенский гармонист к тому времени уже женился, но к месту работы сначала поехал один. Мы с мамой оставались в деревне. Его направили в трест «Ставропольнефть» объединения «Куйбышевнефть», в строительно-монтажную контору, расположенную в поселке Зольном. Контора эта занималась обустройством нефтяных промыслов. «Женщины и пленные немцы копали траншеи, а мы сваривали трубы, укладывали их в траншеи», - писал папа в своих воспоминаниях. Со временем он смог перевести семью в Зольный. Так для меня закончилось деревенское детство. Мама говорила, что тогда мне еще не было пяти лет.

Папа был сначала мотористом на сварочном агрегате. После долгих просьб его перевели слесарем в контору глубокого бурения, где зарплата была побольше. Но жизнь в волжском поселке не пришлась по нраву его организму – как по расписанию, его постоянно трясла малярия. И семья была вынуждена вернуться в деревню Верхнее Челяево Чкаловской области, откуда отца забрали в армию. Служил он в авиационном полку – авиамехаником. Хотел остаться на сверхсрочную службу. Нравилась ему работа авиамеханика.

В своих воспоминаниях папа написал об армейской службе всего один абзац:

«Служил я после окончания училища авиамехаников в авиационных полках – механиком по приборам. Сначала на станции Сеща Брянской области. А в зиму перевели нас в город Бобруйск, из Бобруйска – в Зябровку Гомельской области, оттуда я был демобилизован после четырех лет службы».

О том, почему не остался на аэродроме, хотя собирался, он не вспоминал, даже когда я просила. С маминых слов знала, в какую неприятную историю он попал тогда. Дело в том, что отец чуть было не оказался за решеткой. Однажды самолет, который он отправлял в полет и в котором летело на важное совещание много крупных военачальников, потерпел крушение. Обвинили в этом его, авиамеханика. Отца спасло только то, что летчик остался жить и сообщил подробности.  Но из авиации папа ушел. Возможно, именно тогда он впервые нашел утешение в хмельном зелье, из-за которого случилось много его, да и наших тоже, бед.

После армии отец вернулся к жене и детям в деревню. В это время уже родился мой брат Саша. Но отец быстро уехал в Куйбышев, устроился на авиационный завод, слесарем в сборочный цех, где делали самолеты. С середины 1960-х годов завод начал выпускать гражданские самолеты Ту-154 (серийно — с 1968). Абсолютное большинство этих авиалайнеров (более тысячи самолетов), составивших основу гражданской авиации СССР в 1970-1980-х, было изготовлено именно на этом предприятии.

Жили мы недалеко от завода, в Зубчаниновке, пригородном поселке с частными домами и деревенским бытом. Снимали квартиру в одном из домов, а по сути – угол. Спать мне приходилось в одной комнате с хозяйским сыном.

Из этого времени остался в памяти лишь могучий дед Аксентий, который приезжал к нам по зиме в гости и привозил огромную кастрюлю с мороженым молоком. Как ему удавалось сохранить такой драгоценный подарок в долгой дороге, не представляю. Ведь от Верхнего Челяева до Куйбышева расстояние – будь здоров!

Семья переехала в поселок Муханово, когда там нашли нефть, в 1954 году. В Муханове в то время уже жили бывшие челяевские крестьяне – Михаил Панкратов и Аня Локтева, двоюродная сестра мамы.

 Как я прочитала на сайте г.Отрадного, поселок, ставший потом городом, возник рядом с железной дорогой (был полустанок, потом станция Муханово, теперь Новоотрадная), вблизи села Муханово, расположенного на левом берегу реки Черновки, впадающей в реку Большой Кинель.

Муханово. кстати, существует до сих пор.  А вот деревушки из десяти дворов на берегу реки с поэтическим названием Отрадное, на географической карте Самарской области уже нет. Ее весной 1921 года основали выходцы из села Чёрновка, расположенного с другой стороны железной дороги.  

Могло случиться, что эти места так и остались бы неприметной точкой на карте Куйбышевской области, если бы не большая нефть. Нефть в недрах рядом с деревней Муханово нашли еще перед войной. В 1943 году появились нефтеразведчики, а сразу после войны в этих местах развернулись масштабные поиски нефти и газа, которые вела Кинель-Черкасская контора бурения с участием специалистов из Баку и Грозного. Осенью 1945 года нефть нашли на глубине   423-х метров.  30 сентября 1952 года из первой скважины  забил мощный фонтан, что стало началом  «большой» мухановской нефти. 

В течение 1956-1957 годов на территории Куйбышевского Заволжья было открыто ещё 24 месторождения нефти и газа. И если в 1954 году в области добыли всего 610 тысяч тонн нефти, то уже в 1963-м - свыше 16 миллионов. А в конце 1958 года Куйбышевская область по количеству добываемой нефти обогнала Баку и вышла на третье место в СССР после Татарии и Башкирии.

К концу 50-х годов рядом с полустанком Муханово возникло поселение для нефтяников и строителей: финские домики для руководства и бараки для рядового состава. В 1956 году поселок Муханово стал городом районного, а в 1958-м – областного подчинения. Назвали его Отрадным, как деревню, на месте которой поселок появился.

В нефтяники отец попал не сразу. Сначала работал простым рабочим на стройке, получил свою первую в жизни жилплощадь – комнату в 11 квадратных метров на четверых в двухкомнатной квартире. Когда из Хабаровска приехали родители отца с его сестрой Машей, нас стало семеро. Папа построил для гостей деревянный сарай, который служил им спальней.

В Отрадном тогда началось строительство индивидуального жилья, и папа взял на себя участок земли, на котором можно было построить дом для бабы Кати и деда Мити. Потом у нас появился свой дом, на улице Киевской. Через два участка от него через несколько лет купил дом мой брат. Как-то мы напросились с ним в гости к новым хозяевам нашего дома – и поразились, какой он внутри маленький. А в детстве каким огромным казался! 

Когда родители переехали в Белоруссию, в город Светлогорск, дом продали. Но именно он снится мне по ночам как родовое гнездо. Отсюда я уехала в Казань, здесь жила в 1967 году последние недели перед родами и месяц после них. Мама как будто чувствовала неладное, предложила мне рожать в Отрадном. Поскольку роды были очень тяжелыми, а после выписки из больницы я сильно заболела, она не раз благодарила Бога, что я приняла такое решение... В Казань мы вернулись с дочерью Леной уже после моего выздоровления.

Дом стал последним пристанищем для бабы Насти. Незадолго до моих родов ее парализовало, и она уже больше не вставала с постели. Мама вынуждена была забрать ее больную с собой в Светлогорск, где уже жил папа. И она там почти сразу умерла. Так что на могилы своих дедушек и бабушек я ходить не могу. Дед Аксентий похоронен в Верхнем Челяеве, а этой деревне уже в Оренбургской деревне нет, папа с дедом - в Отрадном, баба Настя – в Светлогорске, баба Катя – под Красноярском. Жизнь раскидала по свету многие семьи. Не то, что раньше, когда в одном доме жило до трех поколений.

Папа многие годы работал бригадиром, прорабом, начальником участка. В вышкостроении это как начальник большого цеха. Сохраняю в личном архиве его Почетные грамоты за разные годы. От руководства вышкомонтажной конторы, горкома КПСС и горисполкома. В ноябре 1963 года в ознаменование 46-й годовщины Великого октября  его фотография была на городской «Доске почета» - «за высокие производственные показатели, достигнутые в социалистическом соревновании».

Сколько помню, он всегда что-то придумывал. Считался одним из лучших рационализаторов вышкостроения. Когда сидел над очередной технической головоломкой, всегда сожалел, что у него нет хорошего образования.

Мы мало знали о его работе. Разве что порой мама шутливо рассказывала нам, как он ночью, во сне, командует: «Вира! Майна!». Смысл этих слов я поняла позднее, когда вместе с отцом смотрела по телевидению документальный фильм о вышкостроителях. Медленно двигалась по шоссе вслед за мощными тягачами красавица-вышка. Как могла передвигаться вот так, в стоячем положении, такая махина, не пойму до сих пор. Вышку обычно тащило более десяти тракторов. Как вспоминает отец, земля в этот момент дрожала от натуги, как живая.

Тросы, которые связывали вышку с тракторами, были короткие. И вот однажды один из них оборвался, как тонкая струна. Вышка упала прямо на трактор, подмяв под себя и машину, и тракториста. После этой трагедии тросы стали делать длинными, чтобы в случае аварии люди не пострадали.

Это было в самом начале освоения нового технологического процесса, который экономил много времени и денег. Так хотелось верить, что вышка впервые «пошла» по отрадненской земле. Теперь точно знаю, что впервые это случилось в Татарии. В Отрадном процесс перемещения вышки  усовершенствовали. И папа в этом участвовал.

В его воспоминаниях, юбилейных статьях, написанных им для газеты «Рабочая трибуна», я прочитала подробности его работы, узнала о некоторых фактах, связанных с историей освоения нефтяных месторождений Куйбышевской области. Первые буровые строили по полгода, используя при этом до сто кубометров пиломатериалов на каждую. И всё это потом пропадало. Благодаря внедрению технических средств научились экономить. Сроки строительства буровых сократились с шести месяцев до шести дней. Появилось очень много других технических новинок: автоматизировали спуско-наладочные операции, внедрили гидромешалку и гидроциклоп, появились более мощные вибросита (установки, предназначенные для фракционного отделения песка, гравия, цемента), полностью перешли с дизелей на электропривод. Фундаменты уже не заливались – укладывались железобетонные блоки, которые использовали по многу раз.

Родители были старожилами в Отрадном

В статье «40 лет городу Отрадному» папа вспоминал, что в 1954 году  в поселке Муханово было только пять улиц. Всё жилье, все промышленные объекты возводились на его глазах. Почти всю жизнь он проработал на одном месте, в одной конторе. Это ему пригодилось позднее, когда он заболел. Врачебная комиссия ВТЭК определила ему инвалидность по II группе на год. Потом его перевели на III группу, по которой уже можно было устроиться на работу. В вышкомонтажной конторе ему нашли дело по силам – он стал служащим отдела кадров.

Кем он только не работал? Подменял инженера техники безопасности и диспетчеров, с 1983 году работал инженером производственно-технического отдела ВМК. На пенсию по возрасту не ушел, работал еще 10 лет. Был слесарем в котельной, с июня 1988 года сторожил теплицу завода железобетонных изделий. На том заводе отметил свое 60-летие. Сохранилась Почетная грамота по этому поводу. Был шефом трудных подростков, дежурил в пункте общественного порядка, работал в городском Совете ветеранов войны и труда. В папе вдруг обнаружился кипучий общественный темперамент.

А однажды отец начал писать в газету «Рабочая трибуна». Ее редактором тогда был Эдуард Константинович Вазуль, с которым я работала. Как вспоминал папа, всё началось с моей заметки в газете «Волжская коммуна». Я написала ее, чтобы публично поблагодарить врачей, прежде всего Н.Г. Косову, заведующую кардиологическим отделением Отрадненской больницы, которые вернули отца к жизни – инфаркт был обширный. А потом папа сам написал заметку в «Рабочую трибуну» под заголовком «Сердце под защитой».

Вскоре после этого появился повод для следующей заметки: намечалось заселение нового дома на улице Ленина, и работники ЖЭКа организовали выдачу ордеров на квартиры прямо у подъездов, чем сильно повысили настроение новоселам. С этой заметкой отец опять пошел в редакцию «Рабочей трибуны», к редактору Вазулю. Тот предложил сотрудничать с газетой постоянно. С тех пор почти 20 лет он писал обо всем увиденном и услышанном в городе. Писал на самые разные темы, о каких-то важных событиях, о людях. Однажды записал воспоминания старожилов Отрадного к юбилею города.

Получалось не всегда хорошо, но фактуру собирать он умел, и в редакции из его заготовок легко делали полноценные газетные материалы. Он вспоминал об этом так:

«Первые мои статьи были несовершенны, и их во многом поправляли сотрудники редакции, а Вазуль давал мне уверенность в том, что в дальнейшем буду писать лучше, и я поверил ему. Мои статьи стали публиковаться чаще, я находил в них свои недостатки и исправлял их в дальнейшем. Когда со временем я вошел в ритм этой интересной работы, я понял, что духовная жизнь намного богаче материальной».

Сохранились две Почетные грамоты внештатному корреспонденту Владимиру Дмитриевичу Вахромееву (наша фамилия писалась по-разному): одна редакционная, подписанная Вазулем, вторая – от Отрадненского горкома и исполкома народных депутатов. В апреле 1978 года «Рабочей трибуне» исполнилось 20 лет, и городская власть отметила грамотой всех журналистов и рабкоров. Во время моих приездов домой у нас с папой стали возникать темы для «профессиональных» разговоров.

Выходит, у папы были способности, просто они до поры до времени дремали. А у меня их вовремя заметили. Так некоторые факты моей биографии, ранее казавшиеся случайными, выстраивались в логичную цепочку. И мой общественный темперамент находил объяснение¸ и выбор профессии журналиста теперь не казался совсем уж случайным.

Удивительно, как сильна была у него воля, когда отец мужественно сопротивлялся болезням – инфаркту, инсульту. И как мало ее было, когда он боролся с другим недугом. Алкоголиком он себя не считал, но домой часто возвращался «подшофе». Из-за этого у них с мамой были проблемы. И хотя их ссоры проходили мимо нас – мама не выясняла отношений при детях, всё равно мира в доме не было. Однажды папа ушел из семьи. Думаю, что мама сама его выгнала, когда устала от постоянных ссор и подозрений в неверности. Но ради детей терпела все. Мы с Сашей родителей помирили.

Когда папа с мамой оказались в городе Светлогорске, недалеко от Речицы, мама впервые нашла хорошую работу. Ее приняли дежурной по этажу в гостинице. Позднее  ее даже повысили в должности – она стала старшей дежурной. Согласилась на предложение директора не сразу, но, видимо, он не сомневался, что мама справится.

У нее было всего 4 класса деревенской школы - в войну не до учения было. В деревне мама работала в поле, а несколько лет была конюхом. В Отрадном, когда мы выросли, мыла полы в магазине, которым заведовала соседка тетя Таня Комнова, потом вместе с ней работала на обувном складе ОРСа. Им приходилось поднимать огромные, тяжелые ящики с обувью, а нам с братом мамина работа очень нравилась. Ведь она изредка приносила домой что-то вкусненькое – то мороженого (круглый год, это же невиданно в те времена!), то арбуз или дыню (летом рабочих складов отправляли на овощные поля). Тетя Таня разрешала маме брать нужные товары «в кредит». Пишу в кавычках, потому что такой услуги в СССР тогда еще не было. Это было очень кстати, например, перед первым сентября, когда надо было готовить нас к школе. Мама расплачивалась по кредиту по мере возможности. Насколько помню, дома никогда больших денег не было.

Через 6 лет родителям пришлось вернуться в Отрадный – у мамы началась астма. Места возле Светлогорска болотистые – Полесье. Впрочем, жалеть об отъезде не приходится. Мама в Отрадном быстро забыла, что такое астма. Отцу дали для нее путевку в южный санаторий – помогло.

Даже хорошо, что уехали. В 1986 году, после катастрофы на Чернобыльской АЭС, Гомельская область оказалась в зоне слабого радиоактивного загрязнения. Людей не отселяли, особых льгот населению не давали, но что такое последствия Чернобыльской трагедии, в Светлогорске знают хорошо. Родственники жены брата живут там до сих пор.

Довольно легко родители поменяли квартиру в Светлогорске на трехкомнатную в Отрадном. Как мне кажется, здесь им все-таки жилось лучше – было много друзей и знакомых. Как говорила мама, ее здесь каждая собака знает. Когда я после смерти папы в 2006 году перевезла ее в Казань – словно рыбу из реки вытащила.

Они умерли уже в другой стране

В 90-е годы к обычным житейским темам для нашего краткого семейного общения добавились новые, политические. Когда я приезжала в Отрадный, родители задавали много вопросов о том, что происходит в Казани. Центральные газеты писали о притеснениях русских в Татарстане, и они, естественно, опасались за меня. Одним из первых читателей книги «Республика Татарстан: новейшая история», которая вышла в 2000 году, стал папа. И после этого публикациям московских СМИ уже не верил.

Вся семья в сборе

Перестройку мы воспринимали практически одинаково. Надеялись на лучшую жизнь. Видели, как много неправды в публикациях о советском строе. Родители не очень верили в то, что тогда говорили с трибун и писали в газетах, но моих надежд на новую жизнь не разрушали. Мы разошлись во взглядах только раз – в оценке президента России Бориса Ельцина. Семья раскололась пополам: я с мамой ему не доверяли, а для папы с братом он был светом в окошке. Отец прозрел после расстрела «Белого дома» из танков. Можно сказать, возненавидел Ельцина, как личного врага. Всегда обидно обманываться... Он написал большое письмо о своих разочарованиях в «Рабочую трибуну», но редакция публиковать его отказалась… Как он тогда возмущался: а как же свобода слова, о которой все говорят?..

Помню, как папа тяжело переживал, когда перестала существовать КПСС. Меня это сильно удивило, потому что по отношению к партии он произнес в наших разговорах немало бранных слов. Объяснял так: в КПСС  ведь не одни начальники были. И я его хорошо понимала, потому что сама к этому времени имела партбилет.

Дело в том, что папу из партии исключили. Подробностей не знаю, но так его наказали за аварию на буровой, которую строила одна из его бригад. Тогда погиб человек. У папы потом долго вычитали деньги из зарплаты на содержание его детей. Отец считал это наказание несправедливым. Не потому, что не чувствовал себя виноватым. Просто он слепо выполнил распоряжение своего начальника, но оно было устным, и тот на суде от своих слов отказался. Никакие обращения – в Куйбышевский обком КПСС, в ЦК партии – не помогли, и папа оказался вне партии. А когда ее не стало, воспринял это как личную потерю.  

Возможно, папин горький опыт стал мне уроком – я никогда приказов сверху слепо не выполняла.

Родители стремились помочь нам с братом даже тогда, когда мы встали на ноги. Помню, купили обоим по мебельному гарнитуру. Каждое лето папа привозил или присылал в Казань с поездом помидоры (в магазинах таких вкусных не было), викторию, вишню. Бесполезно было говорить, что всё это я могу купить в Казани, на рынке…

Привыкшие к труду, к заботе о близких, родители с трудом мирились со статусом одиноких пенсионеров. Дети выросли, стали самостоятельными,  внуки уже большие. Можно, наконец, пожить для себя. Но, как оказалось, они так жить не умеют.

Мама с папой  в последние годы часто наставляли меня: мол, не надо так много работать, пора подумать о покое, поберечь здоровье и так далее и тому подобное. Но я бы могла сказать им то же самое. У меня не раз была возможность убедиться, что характером я – в родителей.

Помню, папа очень боялся, что мама умрет раньше него. Вот фрагмент из его воспоминаний, посвященных жене:

«В принципе я доволен, что у нас с женой прошла такая жизнь. Дети у нас хорошие, внуки тоже. Где-то были неурядицы в быту, в жизни, но ведь без них ни у кого жизнь не прошла. Как началась у нас семейная жизнь, так мы ничего не видали кроме работы и забот. Начинали с ложки, ножа и тарелки, спали на раскладушке, но потом все само собой наживалось, получили квартиру… Во всех текущих житейских делах мы мало замечали смену года, природу и т.п.

Удивляюсь терпенью своей жены – Клавдии Аксентьевны: как она могла всё это вынести? Я доволен своей женой. Она у меня хозяйственная, справедливая, умная, строгая, веселая и добрая к своим детям, внукам, которые у нас жили каждое лето, пользуясь прелестями ягод и фруктов на нашей даче. Старалась быть хорошей свекровью и тещей».

Когда у папы случился инсульт, мама стала ему и нянькой, и медсестрой. Отец был довольно грузный, и переворачивать его было непросто. Тогда еще не было современных кроватей для лежачих больных. А в последний год его жизни мама заболела сама. Мне приходилось метаться между Казанью и Отрадным, благо позволяла заведующая кафедрой истории и связей с общественностью авиационного технического университета профессор Сабирова, где я работала. Дания Киямовна сама когда-то ухаживала за больной матерью, знала, что это такое. Она разрешала мне по два-три месяца отсутствовать, потом возвращала пропущенные часы коллегам, которые работали вместо меня.

Мама была из тех, как принято говорить, простых людей, к которым вполне применимо слово «интеллигентность». По такту, терпимости и доброжелательности в общении с людьми, по тонкости понимания ситуаций, в которые попадала сама и ее близкие. Выходит, не образование определяет наличие этих качеств.

Ради близких она всегда была готова жертвовать собой. Меня это всегда восхищало. Когда мне понадобилась помощь в воспитании маленькой дочери (трудно было работать и учиться заочно), мама, не задумываясь, предложили привезти Лену к ним, в Светлогорск. Потом, когда я писала дипломную работу, история повторилась уже в Отрадном.

Внучка в гостях у деда и бабушки

Мама всю свою жизнь прожила для других – для мужа, для детей, для внуков, для племянников. Она была из тех, кто себя любить не умеет. Я очень на маму не похожа. Но ее неумение любить себя передалось и мне. Но если ее жертвенность была направлена на семью, то у меня – на работу.

Как только сил помогать другим не стало, жизнь для мамы обесценилась. Может, потому и случился инсульт, что она была очень угнетена своим новым положением. Болезнь жестоко приковал ее к постели, но даже в этом положении она привычно порывалась мне помочь – помыть пол, посуду, испечь блины, налепить пельменей, в чем она была большая мастерица.

Остаток жизни мама прожила в ожидании смерти. Ее не радовали даже близкие. Было очень тяжело смотреть на то, что старость и болезнь делают с ней. Мама – счастливая и радостная на снимке Владимира Зотова на моем 50-летнем юбилее, вся в цветах – и мама в постели, сухонькая беззубая старушка с изможденным лицом… Эти два разных человека – моя дорогая и любимая мама.

В нашей семье не были приняты ласковые слова и «телячьи нежности», и моя любовь к ней на излете ее жизни выражалась утилитарно: мама жила после инсульта целых четыре года, и это требовало постоянной заботы о ней. Так что моя жизнь в эти годы была с большими ограничениями, сиделки спасали не всегда. Это было трудно, но мама была рядом. Я перенесла ее смерть очень тяжело – с месяц жила, как в потустороннем мире. Через 40 дней вернулась к обычной жизни, но уже без мамы… И каждое утро просыпаюсь под ее нежным и любящим взглядом с того самого зотовского портрета.

Когда тебе далеко за 70, ясно осознаешь, что ты обязан родителям не только самим фактом существования, но и укладом всей своей жизни, в мелочах весьма отличной от родительской, но в главном всё же схожей. У меня не раз была возможность убедиться, что характером я в них.

В чем-то мне повезло больше, чем родителям – моя жизнь пришлась на более благополучные годы. В чем-то я до них так и не дотянулась. Хотя внешних атрибутов жизненного успеха у меня, конечно, куда больше. Только есть вещи, которые этим не измеряются.

Мама с папой принадлежали к поколению, принявшему в 45-м растерзанную страну и возродившему ее для новой жизни. Поколению, не знавшему комфорта, не умевшего жить для себя. Как писал поэт, гвозди бы делать из таких людей…

Мое поколение их не оценило, если мы сломали почти всё, что они строили. Оценят ли внуки и правнуки? Большой вопрос.