Иван Михляев и император

24 июля 2022 года

Как жизнь показывает, люди с большим трудом отказываются от мифов и легенд.  Казанцы подтвердят это не на одном примере. Краевед Алексей Клочков в своей новой книге развенчивает не один миф.

Но чем дотошнее знатоки истории вглядываются в ушедшее время, тем очевиднее становятся разночтения между тем, что мы знаем, и что было в реальности. Порой небылицы рождались сами собой, по чьей-то недобросовестности или, напротив, из большого рвения сделать историю «красившее», чем она была на самом деле. Иногда сами люди еще при жизни так упаковывали свою историю, что даже недруги верили в нее.

Прочитайте фрагмент (глава 8) из книги Алексея Клочкова «Казанский посад: стены и судьбы». Решайте сами, с чем мы имеем дело в этом случае.

Иван Михляев, купец и человек

Пожалуй, кроме И.А. Михляева (1667-1728(?)), нет в Казани другой исторической личности, вокруг которой за последние три столетия было рождено столько мифов, баек и легенд, причем последние настолько тесно переплелись с правдой, что отделить «мух от котлет» сегодня невероятно сложно.

Все эти мифы в свое время один за одним документально и доказательно разоблачил С.П. Саначин в нескольких своих статьях – при написании этой главы я в равной степени опирался как на них, так и на данные из фондов Российского государственного архива древних актов. Вдобавок Сергей Павлович поделился со мной несколькими уникальными бумагами, и в их числе – подробным завещанием И.А. Михляева, при внимательном прочтении которого можно узнать и понять очень многое.

Начнем с того, что вообще-то Иван Афанасьевич Михляев был «МиКляевым» – именно в последней транскрипции его фамилия фигурирует во всех без исключения документальных источниках XVIII столетия. Говорят, что написание «МиХляев» (через «Х») появилось в результате неправильного перевода надписи «MICHLAOFF», обнаруженной на причащальной ложке (лжице) из того же Петропавловского собора, дескать, сочетание латинских букв «CH» в английском языке в ряде случаев произносится двояко – и как  «К», и как «Х».

Лично меня подобное объяснение не убеждает – на мой взгляд, не следует искать сложных решений, когда ответ лежит на поверхности. Давайте же вместе с вами проведем небольшой, но показательный эксперимент и попытаемся фамилию достопочтенного Ивана Афанасьевича произнести вслух – через «К» и через «Х», скажем, раз по десять в каждой из транскрипций. Попробуйте, и вы тут же убедитесь, что, произнося «МиКляев», вы сломаете язык при третьем повторе, «МиХляев» же через «Х» звучит мягко и даже органично.

Исходя из сказанного, вполне очевидно, что куда правильнее будет использовать исторически сложившееся прочтение фамилии «Михляев» – через букву «Х».

 Итак, знаменитый казанский промышленник Иван Афанасьевич Михляев происходил из села Русские Алаты, что в современном Высокогорском районе Татарстана. Жителями основанной в 1558 году Алатской крепости (впоследствии – село Русские Алаты) были служилые люди, обеспечивавшие контроль над окрестными татарскими и марийскими селениями, а также безопасность путников на Алатской торговой дороге. Долгое время, до начала пароходства и эры железных дорог, село играло важное значение, так как через него дорога из Казани шла на север в сторону Галича в Костромскую землю, а также соединяла Казань с Вятским краем. В первые годы XVIII столетия статус жителей Русских Алат изменился, и они перешли в состав государственных крестьян.

 Главным украшением села до сих пор остается двухпрестольная Успенская церковь в стиле барокко, построенная в 1712 году на средства Ивана Афанасьевича. В 1896-898 гг.  Церковь была перестроена на деньги казанского купца Зиновия Баженова, тоже выходца из Алат. После расширения церковь выглядит несимметрично, но в ней легко угадываются первоначальная форма и более поздняя пристройка.

Интересно, что Алатская церковь никогда не горела, и среди сельчан она до сих  пор почитается «родовым храмом семейства Михляевых».

Кем были предки Ивана Михляева, сегодня мы едва ли узнаем: возможно, что «служилыми людьми», но вероятнее всего, крестьянами. На рубеже XVII-XVIII столетий в России появилась особая группа торгующих крестьян, многие из которых разбогатели и стали миллионерами. Они откупались от своих помещиков, переходили в другие сословия и часто давали стране целые династии предпринимателей и меценатов. Первую реальную возможность «выбиться в люди» крестьяне получили во времена ураганных реформ Петра Великого. Царь-реформатор вообще славился своим умением находить одаренных людей в разных социальных слоях, при этом не обращая внимания на то, что найденный им очередной «самородок» едва умеет читать и писать – главным требованием было желание учиться уму-разуму и приносить пользу государству.

Одним из таких «самородков» оказался уроженец Русских Алат (последние благодаря своему особому статусу и выгодному положению к концу XVII столетия они стали экономически развитым административным центром), будущий крупнейший казанский купец и промышленник Иван Афанасьевич Михляев. Торговля пушниной с татарами, башкирами и народами Западной Сибири (подчас откровенно грабительская) позволила ему войти в купечество, и он, поставив под контроль заготовку пушнины в Приуралье и Сибири, стал одним из основных ее поставщиков на главную ярмарку России – Макарьевскую, под Нижним Новгородом. То, что не удалось продать «на Макарии», купец вывозил в Москву или на Свинскую ярмарку под Брянск.

Связавшись с Западом через Архангельск и с Востоком через Астрахань и Кяхту, он начал со скупки мелких партий пряжи, сала, шерсти и в считанные годы довел свои обороты до десятков тысяч рублей. В одном только Архангельском порту у И.А. Михляева в 1701 году было товаров «на 24000 рублев с небольшим».

В первые годы XVIII века, умело воспользовавшись благоприятными экономическими условиями, которые сложились в России в правление Петра I, Иван Афанасьевич стал сочетать свои торговые операции с промышленной деятельностью. Так, торгуя через Архангельский порт юфтью и кожевенными товарами, он одновременно организовал кожевенные заводы для обработки сырья (в Казани и Алатах), торгуя вином, опять же завел свои винокуренные заводы (в Алатах и Свияжском уезде), и наконец, ведя оптовую торговлю шерстью и сукном (и даже поставляя овечью шерсть на экспорт – голландцам Христофору Брандту и Ивану Любсу), в первые годы XVIII столетия (судя по документам – в промежутке между 1705 и 1709 годами) основал в Казани собственную суконную фабрику, и притом – без какой-либо поддержки правительства.

Открытие суконной фабрики И.А. Михляева за несколько лет до организации в Казани казенного «шерстяного завода» (1714) многим историкам может показаться откровением, но на это указывает содержание уникальных документов начала XVIII века, приведенных в научной статье историка А. Максимова «Суконные мануфактуры в XVIII столетии», вышедшей в свет еще до войны, в далеком 1935 году (Журнал «Историк-марксист», № 8-9).

Этим материалом (посвященным не столько нашей Казани и И.А. Михляеву, сколько развитию отечественного суконного производства в целом) со мной поделился мой двоюродный брат, проживающий в первопрестольной и на протяжении многих лет проработавший в столичных архивах. Между прочим, историю развития суконного дела в нашем городе А. Максимов показывает в совершенно новом ключе (непривычном для казанцев). Сам же Иван Афанасьевич в его видении предстает отнюдь не былинным героем (каким его частенько рисуют у нас), а обыкновенным дельцом – расчетливым и холодным: в меру – алчным, в меру – подлым, в меру – вероломным, в меру – хитрым, в меру – жестоким и в меру – богобоязненным.

 Выбор Казани как площадки для суконной фабрики был обусловлен отнюдь не только жительством здесь И.А. Михляева – последний вполне мог основать ее где угодно, скажем, в той же Москве (как указывает его долевое участие в мануфактуре Тамеса). Главная причина крылась в дешевизне сырья – в начале XVIII века Казанский край, лежавший на перекрестке торговых путей из Архангельска в Астрахань и из Москвы в Сибирь, слыл общепризнанным центром развитого племенного овцеводства, шерсть же прикамских белых овец почиталась самой качественной и была при этом невероятно дешевой.

Разумеется, сыграл свою роль и географический фактор: поскольку в наших краях И.А. Михляев чувствовал себя в некотором смысле «вершителем судеб», эдаким «полубогом», ему удалось «путем обмана, вымогательства и административного нажима со стороны старательного начальства добиться кабальных для башкир и татар условий продажи шерсти», пишет А. Максимов. Словом, по части сырья Иван Афанасьевич был обеспечен в полной мере и даже с избытком – его доставляли без задержки с Камских заливных лугов.

 Что же касается местоположения первого по счету суконного производства И.А. Михляева на современной карте Казани, то указать его со стопроцентной точностью сегодня уже едва ли возможно. Впрочем, вероятнее всего, завод помещался в том же Богоявленском приходе (за городовой стеной), где Иван Афанасьевич владел обширным земельным участком, с юга граничившим с землей Семена Еремеевича Иноземцева, с севера – с владениями его компаньона (а в будущем – заклятого врага) Бориса Андреевича Пушникова, с запада же примыкал к Булаку.

Между прочим, еще совсем недавно территория, лежащая в пределах квартала, очерченного отрезками улиц Островского, Университетской, Право-Булачной и Астрономической, хранила в себе немало «дорегулярных» тайн (если можно так выразиться). К примеру, во дворе снесенной в июле 2010 года школы № 11 (Островского, 22) еще лет пятнадцать назад можно было отыскать целую строчку невероятно старых, сложенных из красного кирпича хозяйственных построек, глубоко утонувших в земле и густо заросших американским кленом – то были склады Б.А. Пушникова, невесть каким чудом прошедшие сквозь сито времени.

 Еще один каменный дом, стоявший до недавнего времени на Булаке (правее нынешнего отеля Luciano), представители современного молодого поколения (особенно те из них, кто любит «тусоваться») помнят как ресторан «Сахара», или как его иногда называли, «дом с верблюдами» (за надпись у парковки «Верблюдов привязывать здесь»). Когда в октябре 2015 года (в связи с расширением территории гостиницы) дом пошел под снос, казанские газеты писали, что-де как можно ломать «единственный ресторан Казани, столько лет державший высокий уровень и постоянную клиентуру», и как им «жалко прекрасную веранду с колоннами» (хотя фронтон с колоннадой возвели уже в XXI веке); при этом никто из авторов (и практически никто из простых казанцев) знать не знал, что дело не в колоннах, а в том, что «Сахаре» на момент сноса было как минимум триста лет от роду и что в начале XVIII века строение входило в число построек, принадлежавших И.А. Михляеву.

Снос бывшего дома И.А. Михляева, где в 2002 году устроили ресторан "Сахара". 2015 год

Впрочем, нашелся один человек на весь город, который и протестовал, и писал во все инстанции, требуя остановить снос уникального дома – Сергей Павлович Саначин. Но кто у нас прислушивается к голосу разума?

Первоначальная функциональная принадлежность дома – вопрос открытый. Возможно, его следует отнести к числу хозяйственных построек, но отнюдь не исключено, что он был жилым – его местоположение (на берегу Булака) дает некоторые основания так думать. Во всяком случае, участок И.А. Михляева был просто гигантским – он простирался вдоль линии Булака на две сотни метров, едва не доходя до нынешнего здания «Татэнерго».

В своем последнем завещании (от 23 марта 1728 года) домовладение на Булаке Иван Афанасьевич именует «загородным двором, который в приходе у Богоявления Господня», и перечисляет, что у него тут имеются сад (вероятно, на Булаке), а также кожевенный и сальный заводы. Суконная фабрика в завещании не указана, т.к. на момент его составления производство было уже четыре года как объединено в компанейство, находившееся под управлением нескольких промышленников и юридически в собственность И.А. Михляева не входившее.

Тем не менее, суконное производство Ивана Афанасьевича было где- то тут, рядом с водой – возможно, недалеко от снесенной «Сахары». Наладив в Казани собственное суконное производство, И.А. Михляев в течение нескольких последующих лет оставался монополистом на «шерстяном рынке» и не без основания считался основателем суконного дела в нашем крае.

Склады Б.А.Пушникова (слева) и дом И.А. Михляева (справа). Фото С.П. Саначина. 1995 год

Но в 1714 году грянула беда – Указом императора Петра I в Казани был организован казенный «шерстяной завод», управляющим которого был назначен подполковник Афанасий Грузинцев. Локализация казенных «шерстяных» производств нам уже давным-давно известна – одна заводская площадка помещалась в Суконной слободе, в районе перекрестка нынешних улиц Петербургской и Туфана Миннуллина, вторая – в Пятницком приходе у крепостной стены. В 1717 году появится и третья, но об этом – ниже…

 Как пишет И. Максимов, «…с казенного шерстяного завода обычно и начинали буржуазные исследователи (очевидно, имеется в виду Н.П. Загоскин – авт.) историю казанской суконной мануфактуры, проходя мимо существования купеческого заведения. А между тем интерес как раз и заключается во взаимоотношениях частной и казенной мануфактур. Конечно, в тех условиях нельзя говорить о конкуренции между ними на рынке сбыта (хотя михляевские сукна без задержки принимались казной для казанских полков, а сукна казенной мануфактуры часто браковались), но столкновения в вопросе получения рабочей силы несомненны».

Конкуренция или не конкуренция, но вот то, что И.А. Михляев должен был воспринять появление казенного завода как прямое вторжение в свои кровные интересы – это действительно не подлежит никакому сомнению. Все дело в том, что в описываемое время квалифицированные рабочие-суконщики были буквально «на вес золота», и все они работали у И.А. Михляева.

Петр I, пекшийся в первую очередь о налаживании непрерывной работы казенного завода, собирался если не полностью запретить фабрику И.А. Михляева, то во всяком случае отнять у купца его лучших мастеров, и Михляеву удалось откупиться только значительным денежным подношением «в виде множества золотых и серебряных денег и жемчуга на двух блюдах» – последний факт наши авторы обычно преподносят как совершенно невинный и искренний дар благодарного купца, хотя на самом деле он был вполне заурядным «откатом».

Сегодня на площадке бывшей суконной фабрики IT-парк. Фото А. Останина. 2021 год

 Очевидно, не без влияния И.А. Михляева местные власти в лице достопочтенного Никиты Алферовича Кудрявцева всячески тормозили налаживание работы казенного шерстяного завода. В этом смысле показательна борьба за городскую мельницу на Булаке – ту самую, на посадской стене, у нынешнего перекрестка «Право-Булачная-Астрономическая». Судя по сохранившимся в РГАДА документам, первоначально эта мельница молола зерно, А.П. Грузинцев же, желая ускорить производственный процесс, думал приспособить ее еще и под валяние шерсти. Кстати, в подобном техническом решении нет ничего уникального – в начале XVIII столетия многие водяные мельницы были приспособлены сразу под две, а то и под три функции – они и мололи зерно, и валяли шерсть, и одновременно нарезали доски.

Водяная мельница на Булаке, на которую проживавший рядом Иван Афанасьевич Михляев, вероятно, давно уже «положил глаз», перешла казенному шерстяному заводу, и А.П. Грузинцев мог праздновать победу. Тем не менее борьба только начиналась. С подачи Н.А. Кудрявцева и И.А. Михляева (последние, судя по всему, весьма крепко и тесно «спелись») на А.П. Грузинцева посыпались обвинения в разного рода злоупотреблениях, приписках и даже в производстве сукон ненадлежащего качества. При этом михляевские сукна непременно (и не исключено, что совершенно безосновательно) преподносились как самые лучшие, оттого они в основном и закупались для стоявших в Казани и следовавших через Казань полков – в отчетах за 1717–1718 гг. указан даже немаленький долг И.А. Михляеву за сукна.

В итоге в результате многочисленных доносов на имя Петра I положение А.П. Грузинцева стало настолько шатким, что он был практически отстранен от управления предприятием. Такого удара честный служака пережить не смог и скоропостижно скончался в первые дни 1719 года – при этом нет сомнения, что его смерть ускорили интриги двух старых прохиндеев – Н.А. Кудрявцева и И.А. Михляева. Своим Указом от 19 марта 1719 года Петр задним числом отстранил А.П. Грузинцева от заведывания шерстяным предприятием, поручив вице-губернатору Н.А. Кудрявцеву взять «в свое ведение мастеров со всем заводом» (РГАДА, Монастырский приказ, св. 222, д. 104, л. 215).

 После «смены директоров» шерстяной завод продолжал по-прежнему работать «вяло и убыточно». Н.А. Кудрявцев не старался развертывать казенное предприятие, явно клоня дело в сторону передачи завода И.А. Михляеву. Скорее всего, не без участия того же Н.А. Кудрявцева 5 июня 1722 года состоялась и долгожданная встреча Петра I с И.А. Михляевым (разумеется, не в доме у церкви апостолов Петра и Павла, а в крепости), и по его же совету явились на свет те пресловутые два блюда с золотом, серебром и каменьями или нечто в подобном роде – уж поверьте, давний приятель и собутыльник императора Никита Алферович лучше нас с вами знал, как угодить государю.

Комплекс бывшей суконной фабрики - работного дома под кремлевской стеной. Позднее пересыльная тюрьма

Дождавшийся, наконец, своего «звездного часа» Иван Афанасьевич тут же не преминул «позолотить ручку своему куму и благодетелю» – вице-губернатор Никита Алферович Кудрявцев получил от него «за труды» в свою собственность овчарное заведение в Верхнем Услоне, оно было не нужно И.А. Михляеву, который прекрасно обходился покупной шерстью.

 Так произошла передача бывшего казенного завода в руки нарождавшейся промышленной олигархии. В условиях реформ первой четверти XVIII века подобное развитие событий было не просто логичным, но, пожалуй, единственно возможным.

При этом И.А. Михляев вовсе не сделался в одночасье владельцем такого масштабного даже по современным меркам производства, нет, оно перешло под управление «компанейства» из пяти крупнейших в регионе купцов – казанцев Ивана Михляева и Бориса Пушникова, симбирцев Осипа Твердышева и Василия Издеберского и чебоксарца Михаила Игумнова. При этом роль «первой скрипки» во всей честной компании, безусловно, играл любезный наш Иван Афанасьевич – причем как по статусу, так и по авторитету.

Кстати, по последней причине «суконное компанейство» частенько ошибочно именуют заводом И.А. Михляева, хотя верховным собственником мануфактуры в конечном счете было государство, а купец получил ее лишь на праве долевого управления. Но по тому, как Иван Афанасьевич старался, как он использовал все возможности для того, чтобы подгрести под себя казенное производство, вполне очевидно, что такое развитие событий было выгодно в первую очередь ему – и не только в финансовом плане, но и в силу возможности занять наивысшую позицию в местной промышленной иерархии. Не случайно же права управления шерстяным заводом в свое время добивался не один И.А. Михляев – его конкурентом стал когда-то приятель и добрый сосед, а ныне заклятый враг казанский купец Борис Андреевич Пушников. Когда шерстяной завод был передан «кумпанству», Б.А. Пушников стал одним из его компаньонов, немедленно выйдя из компании Московского суконного двора, где он числился лишь формально.

После смерти И.А. Михляева (которая случилась между 1728 и 1731 годами) неунывающая вдова Евдокия Ивановна вместе со своим племянником Афанасием Федоровичем Дрябловым сначала избавились от иногородних компанейщиков, а потом и от Б.А Пушникова, получив в 1735 году от Анны Иоанновны привилегию на потомственное владение суконной фабрикой и слободой. Бориса же Андреевича, которого так откровенно «кинули», еще целых двадцать лет, до самой его смерти, душила такая «жаба», что он никак не мог смириться с потерей и всеми средствами старался вернуть себе право владения фабрикой. Он даже пытался использовать выступления мастеровых против А.Ф. Дряблова, оставшегося после смерти Е.И. Михляевой полновластным распорядителем производства. Суля рабочим «лучшую жизнь», Б.А. Пушников перетянул на свою сторону суконщиков, которые в свою очередь стремились использовать грызню купцов для улучшения собственного положения.

Новый виток напряженности между купеческими кланами произошел в 1745 году, когда Б.А. Пушников стал президентом казанского городского магистрата, а Указом императрицы от 3 июля того же года суконная фабрика была перерегистрирована на двоюродного брата умершего Афанасия Дряблова, Федора Дмитриевича. Новоиспеченный президент тут же обвинил Ф.Д. Дряблова в неправильном управлении производством, отстранил его от участия «в мирских советах купечества и отрешил от приема соли» на том основании, что-де «этот Дряблов бросил торговлю и ратманство в Чебоксарах, чтобы управлять фабрикой».

 Разумеется, все казанское купечество тут же разделилось на две враждующих партии. Одна горой встала за Ф.Д. Дряблова, который «подати платит бездоимочно со ста душ да сверх того платит же с купечества своего в казанскую таможню пошлин в каждый год рублев по тысячи и более», другая – за Б.А. Пушникова. Ф.Д. Дряблов «со товарищи» подали Елизавете Петровне на Б.А. Пушникова жалобу, по которой была назначена сенатская комиссия для расследования злоупотреблений казанского магистрата. Другая часть купечества, в свою очередь, подала встречный донос на Ф.Д. Дряблова, обвиняя последнего в том, что он имеет много «без кредиту разночинцев и татар яко приказчиков своих», что-де «неправильно платит пошлины» и пр.

Дело кончилось победой Федора Дмитриевича Дряблова, хотя ему и пришлось уплатить 600 рублей утаенных пошлин. Б.А. Пушников же был снят с президентства и вскоре умер, вероятно, от собственной злости.

Последние отголоски этой «купеческой войны за фабрику» докатились до пугачевского времени, когда в 1774–1776 гг. (уже после смерти последнего Дряблова) в качестве претендентов на наследование производства выступили родственники Ивана Дряблова (хотя и не прямые его наследники), а также сыновья Б.А. Пушникова. В итоге фабрика досталась дальнему родственнику Дрябловых, заводчику И.П. Осокину, который дал претендентам отступное, почти равное ее стоимости. За недостатком оборотных средств производству грозила остановка, и Иван Петрович перезаложил его, заодно избавившись от лишней недвижимости, в том числе – в Пятницком и Богоявленском приходах. Так, фабричный корпус под крепостной стеной (напротив храма Параскевы Пятницы) будет выкуплен городом под работный смирительный дом и станет впоследствии пересыльной тюрьмой; участок же на берегу Булака, некогда принадлежавший купеческой чете Михляевых, достанется казанскому купцу Прохору Батурину, который выстроит здесь знаменитые «батуринские торговые бани», в XIX веке перешедшие С.А. Меркулову. На месте последних в семидесятые годы двадцатого столетия соорудят небезызвестный банный комплекс «Комбинат «Здоровье», ныне, к сожалению, уже несуществующий.

Завещание Ивана Михляева

 Как же так, – спросит раздосадованный читатель, – выходит, все истории о жительстве императора Петра I в михляевском доме у Петропавловского собора, о праздновании им тут своего 50-летия и о поименовании закладываемого собора в честь этого выдающегося события необходимо списать в утиль? В принципе, да – но перед тем, как списывать, столь же необходимо и разобраться, как родились вышеназванные мифы (отделить, так сказать, «зерна от плевел»), для чего следует вернуться во второе десятилетие XVIII века, когда еще не было ни суконного «компанейства», ни ссоры с Б.А. Пушниковым, а купеческая чета Михляевых проживала в Богоявленском приходе, неподалеку от Булака.

Итак, вероятно, начиная с какого-то времени супруги Михляевы стали думать о переезде с берега Булака в верхнюю (и лучшую) часть города. Возможных мотивов, сподвигнувших их к принятию такого решения, могло быть несколько, и первый из них – это изменившийся статус самого И.А. Михляева, который как раз в описываемое время выбился из простых купцов в «суконную сотню», заняв наивысшее положение в тогдашней купеческой иерархии. Положение обязывало, и И.А. Михляев ничтоже сумняшеся взялся строить себе  «парадиз» (как тогда говорили), облюбовав для него действительно  «райское» местечко в самой лучшей части города, поближе к домовладениям именитых дворян, крепости и гостиному двору.

 Во-вторых, в начале XVIII столетия берега Булака и озера Кабан, застроенные десятками больших и малых предприятий, являли собой заурядную промзону Казани, а жить в «промзоне» в любую историческую эпоху не только непрестижно, но и крайне некомфортно, да к тому же еще и вредно для здоровья. Так что веских оснований для переезда на Воскресенский холм у пожилой купеческой четы было более чем достаточно – начиная с экологии и коммерческих интересов и кончая желанием поселиться по соседству с лучшими людьми города.

Была и третья причина, но уже не материального, а скорее, духовного порядка. Очевидно, к своим пятидесяти годам И.А. Михляев, не отличавшийся крепким здоровьем, стал задумываться не только о преумножении своего капитала, но и о вечном. Деньги с собой в могилу не унесешь, прямых наследников у него нет, зато за годы, пока он карабкался наверх, грехов накопилось так много, что всех и не упомнить!

В 1566-1568 гг., еще за полтора столетия до пребывания у нас Петра I, некий «поп Василий и миряне» поставили деревянную «церковь верховных апостолов Петра и Павла», замыкавшую цепочку храмов, стоявших вдоль улицы «Замошная Решетка», которая в ту пору служила местом главного городского торга и шла от зарешеченной арки тюремного замка в западной части гостиного двора  (отсюда и название) до упомянутой Петропавловской церкви.

Как пишет С.П. Саначин, «ставший  в  начале  XVIII  века,  пожалуй, первым  казанским  олигархом  Среднего Поволжья И.А. Михляев вознамерился  обновить эту церковь.  Новый огромный  собор  сохранил  имя  святых Петра и Павла. Такое решение Иван  Афанасьевич  принял,  конечно же, не зная о будущих планах императора  посетить  Казань  во  время Персидского  похода  1722  года.

Это произошло  не  позднее  1720  года, когда  купец  заключил  два  договора  о  поставке  извести  и  камня  «к строению  церкви  Петра  и  Павла». Первый был заключен в декабре 1720 года  с  помещичьими  крестьянами села  Ключищи  Свияжского  уезда, которые  обязались  поставить  в Казань  «извести  400  кадей,  самой доброй, кипелки, до 400 камени степенного»,  второй – в  декабре  же  с крестьянами того же помещика из деревни  Заовражной  «о  поставке 200 кадей извести и 200 штук камня».

Считается, что церковь строилась дважды, потому что в первый раз  «по  неискусству  каменщиков она пала». Как бы то ни было, в 1726 году она была кончена и освящена».

Первое известное изображение храма. Камера-обскура. Юлиус фон Каниц. 1780 год

Таким  образом,  с  первым  мифом  мы  разобрались – коль  скоро  имя  строившегося  собора  было предопределено  заранее,  он  никоим  образом  не  мог  быть  назван  в честь пребывания Петра I в нашем городе. Впрочем,  Иван  Афанасьевич  имел  прекрасную  возможность  обыграть  это  совершенно случайное  совпадение  перед  императором – дескать,  «вот,  Ваше Величество, храм обновляю в честь святых  апостолов  Петра  и  Павла, будто  нарочно  подгадал  к  вашему приезду»,  как-де  это  показательно, символично  и  все  такое  прочее. Словом,  в  июне  1722  года  Петр  I  (если он сюда действительно решил заглянуть) мог увидеть лишь титанических  размеров  строительную площадку  возводимого  собора,  в лучшем случае – его фундамент. 

Настала  очередь  ответить  на вопрос – когда  именно  состоялся переезд  четы  Михляевых  в  небезызвестный  дом  на  уступе  Воскресенского холма у подножия Петропавловского  собора? 

Если  судить по  приходским  записям  (приход церкви  Петра  и  Павла  продолжал работать  и  в  период  возведения нового  храма),  то  в  1724-1725  годах – в  1724-м  Михляевы  вместе с  дворней  зафиксированы  еще  в Богоявленском  приходе,  а  в  1725-м их фамилии появляются уже в приходе  Петропавловском.  Последнее обстоятельство  может  означать только  одно – каменный  дом  рядом  с  храмом  (который  мы  знаем как  дом  И.А.  Михляева)  строился одновременно  с  собором.  Между прочим,  любой  специалист  вам подтвердит, что фигурные карнизы и  пышное  оформление  наличников  окон  «палат  И.А. Михляева» практически  идентичны  оформлению  аналогичных  элементов  Петропавловского  собора. 

Дом И.А. Михляева в Петропавловском приходе. Его чаще называют Дрябловским домом

Но  главное даже  не  в  этом – на  мой  взгляд, михляевский  дом  чисто  физически не  мог  появиться  ранее  завершения  фундаментных  работ  на  соборе – в противном случае строение мешало бы работам по укреплению откоса  холма.  Кстати,  палаты  И.А. Михляева,  стоящие  вплотную  к храмовому комплексу на рукотворной  «ступеньке»  Воскресенского увала,  уже  сами  по  себе  представляют  собой  импровизированную подпорную  стенку,  удерживающую стоящие  ярусом  выше  сооружения от  сползания  с  холма.

 Таким  образом, Петропавловский собор вкупе с  колокольней,  домом  И.А.  Михляева,  остатками  древнего  храма Козьмы  и  Демьяна  и  хозяйственными  постройками  являют  собой единый  архитектурный  комплекс, все составляющие которого так или иначе  взаимосвязаны  и  даже  взаимозависимы. Сложные  в  плане  купеческие  палаты  своим  главным  (двухэтажным)  фасадом  выходили на  западный  откос  Воскресенского увала,  откуда  открывался  прекрасный вид на волжские просторы; задний  же  фасад  (одноэтажный)  был обращен к небольшой, прямоугольной  в  плане  площади,  над  которой доминировала 52-метровая громада величественного  бесстолпного  собора  с  49-метровой  девятиярусной колокольней.  Сюда  же,  на  площадь, выходила и главная (парадная) лестница  храма,  спустившись  по  которой и пройдя через арку надвратной церкви  Козьмы  и  Демьяна,  можно было выйти к гостиному двору и далее к крепости. С востока огромный квартал замыкался рядом одноэтажных  торговых  лавок  (тоже  «михляевских»),  выходивших  парадом  на улицу Воскресенскую.

 Словом,  Михляевым  удалось-таки  устроить  себе  на  старости  лет самый  настоящий  парадиз  (не  случайно  же  лепные  виноградные  лозы на фасаде собора читаются как сад Эдемский),  да  и  сам  храм  у  них  вышел на славу – он и поныне считается  одним  из  ярчайших  образцов стиля  барокко  петровской  эпохи, для  казанского  же провинциального  зодчества  его  архитектура  и  вовсе  уникальна. 

Собор Петра и Павла. Фото Максима Дмитриева. 1894 год

Воздвигнув  такую неземную  красоту,  Иван  Афанасьевич  смело  мог  помирать – его  безбедное  будущее  в  загробном  мире было гарантировано. И это будущее  (судя по датировке второго завещания  Михляева)  уже  маячило  на  горизонте,  хотя  отождествлять  время составления  завещания  (23  марта 1728  года)  с  датой  кончины  купца все-таки  не  следует – несмотря  на очевидную  болезнь,  он  вполне  мог прожить еще какое-то время – возможно,  что  два  или  даже  три  года.

Как  покажет  дальнейшее,  кое-какие  пункты этого  документа  будут  исполнены в  точности,  некоторые – нет.  Скажем, Евдокия Ивановна (коммерческой  хватке  которой,  похоже,  мог позавидовать сам ее муж) не только не откажется от своей доли в суконной фабрике, но со временем вместе с  племянничком  приберет  к  рукам все суконное дело в Казани; огромное  домовладение  в  Петропавловском  приходе  также  останется  за наследниками  Михляева.

 Впрочем,  не  вполне – выходивший  на Воскресенскую  улицу  земельный участок  (где  стояли  те  самые  «34 лавки»)  Е.И.  Михляева  пожертвует епархии  под  строительство  семинарии, как, кстати, и кирпич вкупе со  всеми  прочими  стройматериалами – подобного  добра  после  завершения  грандиозной  стройки оставалось довольно.  Первоначальный (дорегулярный) комплекс  семинарии,  выходивший своим южным крылом в Небогатов переулок,  возведут  в  1734-1741  годах (южная часть здания со стороны  улицы  Мусы  Джалиля  сохранилась в аутентичном виде).

Вид на корпус семинарии и Петропавловский собор. Литография В.С. Турина. 1825 год

Корпуса впоследствии будут часто перестраиваться и гореть с периодичностью в среднем раз в пять лет. В 1774 году комплекс  дотла  сожгут  пугачевцы, но  вскоре  его  реконструируют  по проекту Василия Кафтырева. После пожара  1815  года  здание  украсят колоннадой  и  большим  угловым балконом  с  шестью  каменными колоннами.

В  1842  году,  погорев в  очередном  городском  пожаре, учебное  заведение  переедет  в  здание  духовного  училища  (ныне  дом № 9 по улице Карла Маркса).

Лишь в  1860-е  годы  подрядчик  М.М.  Данилов,  предполагавший  открыть тут торговое место, по проекту архитектора  Павла  Солнцева  осуществит  следующую  реконструкцию, в  ходе  которой  все  корпуса  будут объединены  в  единое  здание  протяженностью  в  целый  квартал  по улице  Воскресенской.  В  1865  году во  вновь  открытом  комплексе  начнется  торговля,  но  планы  церковных  властей  переменятся,  и  в  1868 году  семинария  вернется  на  свою историческую  родину – купцам достанутся  лишь  лавки  в  первом этаже.  Более  семинария  никуда  не переедет вплоть до своего закрытия в 1918 году.  

Фрагмент из книги «Казанский посад: стены и судьбы»  дается в сокращении.

Иллюстрации из книги

По вопросам  приобретения книги обращайтесь в редакцию «Казанских историй»

Читайте в «Казанских историях»:

Петр I – Дневник императора – о пребывании Петра в Казани

«Казанский посад: стены и судьбы» - презентация книги