Архитектура татарской мечети

Ниаз ХАЛИТ, доктор архитектуры

27 ноября 2003 года

Исследование известного знатока казанской архитектуры Ниаза Хаджиевича ХАЛИТОВА  о мечетях Казани публиковалось в пяти номерах 2003 года:   №13-14, 15-16 и 19-20.  На сайте оно представлено в одном тексте.

Здания татарских мечетей необычайно своеобразны; подобных им нельзя больше встретить нигде больше, кроме как в местах их исторического расселения татар: в России и за ее пределами. Причиной тому является древняя и высокая архитектурная традиция, сформировавшаяся как продукт высокоразвитых исламских цивилизаций Восточной Европы: Волжской Булгарии, Золотой Орды, Казанского ханства.

Исламская культовая архитектура, появившаяся в Волго-Камье с первыми мусульманами в VIII веке, за тысячу с лишним лет своего существования прошла целый ряд исторических этапов, тесно связанных с событиями политической истории булгарского, а затем и татарского народов. Оценивая в общем этапы эволюции монументально традиции в архитектуре мечетей Волго-Камья, можно говорить о непрерывности существования ее основных, программных качеств, нашедших свое воплощение как на структурном уровне, так и в области художественной формы, и сохранявшихся на протяжении всего этого значительного отрезка времени.

Как и повсюду в мире Ислама, у татар издревле существовало несколько основных разновидностей мечети: Основной демографической ячейкой всякого мусульманского поселения была махалля (приход), обслуживавшаяся квартальной “аль-масджид” (по-татарски – махалля-мэчете) и служившей местом ежедневных пятикратных молитв. Махалля-мэчете могло быть несколько: от одной до трех на махаллю. Торжественные пятничные молитвы совершались в “аль-джами” (пятничной или соборной мечети, по-татарски – “жомга мэчете” или “жамигъ мэчете”). Их могло быть разное число, в зависимости от величины населенного пункта. Джами возводили обычно вблизи общественных мест, многолюдных площадей, общественно-торговых центров. Главные городские мечети назывались “аль-джами аль-кабир” или просто “кабир” (большая, великая мечеть) и выделялись своей величиной и монументальностью форм. В крупных городах существовали “мусалла” – загородные мечети для молений по годовым праздникам с большим стечением народа. Такие мечети представляли собою обширную площадь, обнесенную стеной, но крытые постройки там были необязательны.

Кроме того, были распространены и другие специализированные здания мечетей, исполнявшие различные общественные потребности: поминальные, мечети-ханака и другие.

Все эти разновидности мечетей, сопровождавшие исламский город, несомненно, существовали и в средневековой архитектуре Поволжья: в Волжской Булгарии и в Казанском ханстве.

Характерный силуэт татарской мечети несет на себе загадочный отпечаток глубокой древности, подобно нерасшифрованной надписи давно погибшего народа на выщербленной поверхности скалы. В нем звучит песня северного Ислама, прочным форпостом которого стала татарская цивилизация на берегах Волги.

Ее история уходит своими корнями в те далекие эпохи, когда люди только начинали обживать эти места, страшась набегов гуннов и хазар, диких западных славянских племен... Мечеть символизировала собою тогда луч света с цивилизованного арабского Востока, единение с великой культурой Ислама, о чудесах которой рассказывали многочисленные купцы, побывавшие в тех краях.

В плане мечеть с минаретом на крыше являет собою вариант распространенного в Закавказье, Средней Азии и ряде других регионов однокамерного типа квартальной мечети. У таких мечетей со стороны входа обычно находился открытый айван для тени; у нас его роль, в соответствии с требованиями более сурового климата, исполняют сени, защищающие от непогоды. По этой же причине здание мечети у нас ориентировано не поперек кыйблы, как это делают южнее, – а вдоль, чтобы изолировать молящихся от входа. 

Минарет у таких зданий на юге обычно отдельно стоящий или примыкающий, довольно невысокий или отсутствует совсем. У нас же он размещается на коньке высокой двускатной крыши, в центре или над входом в здание. Его башня, в верхней части типологически наиболее сходная с крытыми минаретами Хорезма XI-XIII вв. и Азербайджана XVI-XIX вв., внешне напоминает некоторые ранние египетские минареты VIII-Х вв., но больше всего схожа с венчающими башенками над средокрестием романских и готических церквей Западной Европы Х1-ХШ вв., а также более поздних католических и лютеранских храмов Польши, Венгрии, Прибалтики.

Очень интересны некоторые его внешние формы, говорящие о возможном калькировании кирпично-каменных конструкций, в рудиментарных формах канонизировавшихся в композиции шатра, венчающих карнизов и элементов ограждения площадки. Особенно разителен контраст между сельскими и городскими мечетями этого типа в трактовке стилевых форм, и особенно цвета.

Если рассматривать отдельно взаимоотношения цвета и пластики, то в ортодоксальном булгаро-татарском стиле они совершенно иные, чем в любом из российских стилей. У татар мы видим очевидное преобладание мелкой пластики над крупной и цвета над пластикой вообще. Русские фасады подчиняются законам иллюзорной “тектоничности”; у татар, как и вообще в архитектуре Ислама, язык “тектоничности” на фасадах отсутствует, зато ярко расцветает язык суперграфики, отвлеченного геометрического рисунка и определенных цветосочетаний. Его особенностью является зрительное разрушение плоскости фасада и создание самостоятельного архитектурного образа в пасмурные дни, когда его пластические характеристики размываются.

Композиционные приемы размещения цветовых пятен на фасадах сходны с цветовыми композициями на фасадах бухарских памятников и османских джами ХУ-ХУП вв., а сочетания цветов, формирующие определенный цветовой образ, живо ассоциируются с памятниками хорезмийского стиля XIY-XIX вв.

Существует предание, согласно которому впервые такие мечети появились как результат строительной деятельности францисканских миссионеров в XII веке, и архитектурный анализ их форм, пожалуй, дает основания поверить легенде. Ее архитектура хранит воспоминания о древних хазарах-мусульманах, переселившихся сюда в 8 веке, о великой культуре Золотой Орды и Казанского ханства, тесно друживших с мамлюками Египта, сельджуками и османами, сохраняет и следы соприкосновения с западными стилями в эпоху господства русских царей. В изломах минарета, очертаниях шатра читается сложная история булгаро-татарской архитектуры, ее расцвета, упадка и борьбы за существование в последующие столетия.

После шквала захватнической войны в Поволжье, закончившимся полным уничтожением государства татар и его городской культуры во всех ее проявлениях, Москва начала борьбу за окончательную ликвидацию Ислама на оккупированных ею территориях. Мусалла, аль-кабир и монументальные джами полностью исчезли с приходом русских как общественные сооружения, были разрушены и забыты.

Мечеть с минаретом на крыше в условиях гонений на Ислам стала единственным “дозволенным” типом мечети и строилась по типовому проекту, спущенному из столицы не только для татар Поволжья, но и для многих других областей и губерний. Здания с минаретом на крыше в условиях гонений на Ислам надолго стали почти единственным типом мечети у татар.

Русские документы XVI, XVII, XVIII веков отмечают активное строительство мечетей повсюду, где живут татары, а начиная со времен “просвещенной” Екатерины можно встретить царские указы разрешить строить “мечети по их обычаю” даже там, где прежде это было запрещено: в Оренбургском крае, Кабарде и некоторых других землях, куда миграции татар поддерживались правительством.

С Х1Х века мечети с минаретом на крыше встречаются в Азербайджане и Дагестане, в Киргизии.

Начиная со 2-2 половины 18 века в городах предписывалось соблюдать установленные в России архитектурные стили. Так появились разнообразные “аранжировки” традиционной мечети в западноевропейских и псевдовосточных формах. Татарские джами приобретали формы западно-европейских стилей: барокко, классицизма, восточных стилей, модерна.

Каждый из этих стилей оставил за собою несколько прекрасных памятников. Самые старые из них в Казани – это мечети аль-Марджани (1767-70 гг.) и Апанаева (1768-71 гг.), в облике которых читаются признаки европейского и “русского” барокко, украсившие традиционную татарскую джами с минаретом на крыше. Цветы, орнаменты, “мукарнас”[1] и другие мусульманские архитектурные детали причудливо переплетаются здесь с обычными элементами барокко: пилястрами, раскрепованными карнизами, высокими оконными наличниками. Внутренние пространства их имеют вид анфилады нарядно украшенных богатой лепниной сводчатых залов, которая завершается михрабом – непременной принадлежностью всякой мечети.[2]

Сохранились и памятники в стиле классицизм. Их динамичные силуэты, украшенные остроконечными стройными башнями минаретов, обозначили границы и общественный центр Татарской части Казани, сложив ее характерную запоминающуюся панораму. Каждый из минаретов нес в себе воспоминания о древней архитектурной татарской традиции, напоминая каменные башни средневекового Булгара (мечети Иске Таш, №11), древние деревянные башни, уже тысячу лет как ставшие символом Ислама на этой земле (мечети Галеевская, Голубая), либо памятники центров исламского мира – Айя София или Сулеймания в Стамбуле (мечеть Барудия, 1805 г.).

У татар, как и вообще в архитектуре Ислама, язык “тектоничности” на фасадах порою отсутствует. Зато ярко расцветает язык суперграфики, отвлеченного геометрического рисунка и определенных цветосочетаний. Его особенностью является зрительное разрушение плоскости фасада и создание самостоятельного архитектурного образа в пасмурные дни, когда его пластические характеристики размываются. Такова была мечеть №1 в Биш-Балте (1820 г.).

Не забывал народ и о древних корнях своей культуры: столетиями образ булгарского минарета тревожил воображение зодчих, вдохновлял на новые поиски.

Можно догадываться, о чем думал богач и промышленник, меценат Габидулла Юнусов, договариваясь с губернским архитектором Алексеем Песке о проекте новой каменной мечети на Сенном базаре. Чтобы купол и формы здания напоминали о священном Храме Скалы Куббат ас-Сахра в далеком Иерусалиме, где недавно побывал он, совершая благочестивый хадж, и своими глазами видел в нем след ноги Мухаммеда на священной Скале. Чтобы минарет новой мечети возродил образ древнего Ulug Manara в священной столице татар, городе Булгар, который рухнул год назад к глубокой скорби всех мусульман. И взметнулась стремительная башня Сенной мечети, обозначив центр общественной жизни Tatar Bistase – обширный Сенной базар.

ПРОШЛО ЕЩЕ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ, и на северном рубеже Татарского города встал еще один минарет, напоминающий Ulug Manara, но увенчанный высоким золоченым шатром. Его тяжеловесные формы навевали ассоциации с оборонительными и дозорными башнями, как бы напоминая о том, что здесь – граница.

Те же ассоциации рождала и архитектура Казаковской мечети, обозначившей уже северо-западные пределы Татарских слобод. Зато минарет мечети №3, выстроенной на деньги купца и промышленника Садык-бая Бурнаева, всем своим видом говорил, что здесь – аристократический центр Iske Tatar Bistase. Его прототип надо искать в далеком Египте, в формах одного из минаретов знаменитой мечети Мухаммед-Али, возвышающейся над громадой Каирской цитадели.

Образы далекой Турции и Магриба навевает мечеть Азимова, – живая сказка казанских улиц. Сохранила народная память и воспоминания о главной мечети средневековой Казани – Кул Шариф, по образу и подобию которой, говорят, построен знаменитый собор Василия Блаженного, храм-памятник в честь завоевания Казани русскими в XVI веке.

В городах, где русские архитекторы, руководствовавшиеся законами Российской империи, создавали новые здания, во-первых, в рамках, «предписанных» образцовых (типовых) проектов, и, во-вторых, собственными, далеко не всегда верными и доброжелательными понятиями о татарских мечетях, появились разнообразные «аранжировки» традиционного стиля в западноевропейских и псевдовосточных формах.

На селе же, где живая народная традиция прочно законсервировала семантику художественных форм в виде своеобразного канона, облик древней булгарской мечети устойчиво сохранялся.

Таким образом, в архитектуре колониалистического времени существовали, условно говоря, две главные ветви татарской культовой архитектуры: прогрессирующая городская и ортодоксальная сельская. Обе они находились в определенном взаимодействии, механизм которого в рамках настоящей статьи раскрыть не представляется возможным, и опирались на древнюю традицию, хотя композиционным строем и языком архитектуры отражали две различные эстетики: российскую и булгаро-исламскую.

Однако события политической истории, порой весьма драматические по своим последствиям, оказали существенное влияние на масштабы архитектурных замыслов и формы их воплощения, уровень мастерства исполнения и соответствие уровню лучших мировых образцов архитектуры современного исламского мира.

Разделяя в целом историю развития культовой архитектуры Волго-Камья на два этапа: средневековый (булгарский) и Нового времени (татарский), можно говорить не столько о феодальной и капиталистической стадиях развития общества и его культуры (разумеется, наложивших свой отпечаток на проявление тех или иных качеств культовой архитектуры), сколько об эпохах свободного и колониалистического развития национальной культуры.

Как показывает анализ исторического материала и современного течения архитектурной мысли, именно фактор политической свободы или зависимости нации оказывал решающее воздействие на качество, многообразие форм и раскрепощенность творческого поиска в развитии тех или иных областей культуры, ярким примером чего предстает развитие монументальной традиции национального зодчества татар – архитектуры мечетей.

Показателен в этом отношении пример домонгольской Булгарии – раннесредневекового государства, освободившегося к моменту утверждения на его территории Ислама от протектората Хазарии и не имевшего серьезных политических и военных соперников на протяжении X-XII вв. Архитектура этого государства отличалась масштабностью и размахом, смелыми инженерными решениями, соответствием лучшим образцам подобных же сооружений исламского мира. Абсолютные размеры зданий, их планировочные приемы говорят о восприятии булгарскими мастерами наиболее современных для своего времени решений, вполне сопоставимых, к примеру, с известными всему миру памятниками Румского султаната.

Сокрушительный удар, нанесенный по Булгарскому государству монголами, заметно сказался как на масштабах, так и на качестве культового строительства волжских булгар. Несмотря на то, что их столица – Булгар, уже вскоре после завоевания стала одним из основных культурных центров кипчакской империи – Золотой Орды, ее северной столицей и Священным городом, архитектура города уже не поднялась на уровень мировых образцов. Только официальное принятие Улусом Джучи в XIV в. Ислама, что произошло при самом деятельном участии булгар, спасло города Волго-Камья от окончательного упадка.

Судя по всему, в отстройке северной исламской столицы Орды принимали участие лучшие творческие силы империи. Тем не менее, провинциальный статус Булгарии уже сказывался: сравнение, к примеру, с мамлюкскими постройками Египта мечети Булгара явно проигрывают, хотя абсолютные размеры аль-Кабир (Соборной мечети) города Булгар заметно превышали размеры подобных же сооружений Крыма и Закавказья.

Распад Золотой Орды, сопровождавшийся кровавыми междоусобицами феодалов, привел к запустению основной территории Булгарии, бегству населения в северные лесные районы государства и переносу столицы в город Казань. Новобулгарское государство, зародившееся в середине XV столетия под управлением сарайских и крымских чингизидов, уже не обладало былой обширной территорией и экономической мощью, хотя и могло поддерживать высокие традиции монументального строительства, опиравшиеся на имперские амбиции правящей феодальной верхушки.

Монументальные сооружения Казани сочетали в себе своеобразие булгарского стиля с новейшими течениями одного из центров исламского мира того времени, – Османской империи. Их абсолютные размеры и применявшиеся технические средства позволяют говорить о достаточно высоком уровне строительной культуры того времени, ограниченной лишь экономическими возможностями этого сравнительно небольшого феодального государства, подорванными довольно нестабильной внутриполитической обстановкой и постоянной военно-политической конфронтацией с распадающейся Золотой Ордой и агрессивно настроенной Москвой.

Разгром в 1552-1584 гг. Казанского ханства, сопровождавшийся разорением всех основных культурных центров, массовыми убийствами и депортациями, лишением булгар своей государственности и оккупацией его территории русскими войсками, привел национальную культуру булгар на грань полного уничтожения. Неоднократные массовые разрушения мечетей и кампании по насильственному крещению мусульман во второй половине XVI – первой половине XVIII вв. привели к массовому бегству их далеко за пределы бывшего государства и утрате оставшимися жителями большинства наиболее монументальных средневековых памятников и былого строительного мастерства на своей исторической территории.

Разбросанные чудовищным историческим взрывом осколки творческих сил нации дали ростки на новых землях Сибири, в Киргис-Кайсацкой Орде, Оренбургском крае, Кабарде, Башкирии, под Москвой и Рязанью, Пензой и Пермью и т.д., где вновь появились уже уничтоженные к тому времени на их родине исконные типы махалля-мэчете и монументальных джами. Последствием всех этих событий стал длительный упадок в татарском монументальном зодчестве.

Сохранились, по сути дела, лишь два самых необходимых для соблюдения религиозного обряда типа мечети: махалля-мэчете и джами, причем в самых непритязательных формах, не претендовавших на какую-либо доминантность в силуэте поселения.

ЭПОХА «ДОБРЫХ» ЦАРЕЙ, начавшаяся с середины XVIII столетия, принесла некоторые послабления в путах ограничений, наложенных царями «злыми» и тандемом Синод-Сенат в предыдущие столетия. Либерализация эта, однако, отнюдь не означала свободы развития культуры и архитектуры.

Вспыхнувшая с новой силой борьба Ислама и православной миссии приняла теперь лишь более изощренные и тонкие формы. Многочисленные ограничения по числу жителей, вопросам финансирования строительства и содержания зданий, их размерам и высоте, композиционному и стилевому решениям, согласованию проектов и реконструкций в различных инстанциях, помноженные на отсутствие в среде мусульман квалифицированных архитекторов, способных проектировать в соответствии со всеми предъявляемыми власть имущими требованиями, низвели искусство архитектуры на уровень взаимодействия заказчика и архитектора-исполнителя (иноверца и инородца, в лучшем случае соглашавшегося до какой-то степени вникнуть в требования заказчика, но совершенно не знакомого ни с национальной культурой, ни с традициями татарского зодчества).

Появление в таких условиях зданий, несших на себе отчетливый отпечаток булгаро-татарского монументального стиля, представляется чудом. Однако это факт. Механизм воплощения национальной идеи на уровне структуры был прост: она задавалась изначально проектным заданием и в наименьшей степени подвергалась ревизии. Художественные же формы сооружения, как показывает сопоставление проектной документации и реально осуществленных зданий, рождались на основе консенсуса между заказом и исполнением, немалую роль в котором, вероятно, играли и размеры дополнительного вознаграждения архитектору.

Не исключено и творческое вмешательство мастеров-строителей, вносивших свое понимание в трактовку тех или иных архитектурных форм в процессе их воплощения. Так было в городской архитектуре, наиболее подверженной давлению извне. На селе же строили, относясь к проекту, раз уж без него нельзя было начать строительство, лишь как к бумажке-разрешению, а отнюдь не как к творческой директиве.

Бригады профессионалов-зодчих, хорошо зная традиционные приемы и средства, возводили здания на свой вкус, мало схожий с утонченным вкусом губернских архитекторов, воспитанных на иных образцах и эстетически идеалах. Итогом всей этой деятельности стала татарская культовая исламская архитектура Нового времени, две ветви которой – городская (профессиональная) и сельская (народная) – находились в постоянном взаимодействии, рождая все новые и новые формы проявления древней булгарской традиции в новых условиях.

К сожалению, многообразие форм и живучесть своеобразных проявлений национального стиля не сопровождались достаточно высоким уровнем строительного мастерства, масштабностью замыслов и поиском смелых инженерных решений. Провинциальный статус всех городских центров татарской культуры и изначально заданные законом ограничения на размеры, число и доминантность архитектуры мечетей в условиях колониальной империи, с неизбежностью приводили к ее обмельчанию, невозможности серьезного прогресса, запрограммированной второсортности даже на уровне России.

Частичное преодоление такого положения стало наблюдаться лишь на рубеже XIX и ХХ вв., когда государство устранилось от мелочного управления всеми процессами развития архитектуры и строительства и судьбы зодчества стали зависеть лишь от творческих сил и средств, вложенных в реализацию тех или иных идей. В этот период появляются такие масштабные произведения архитектуры Ислама, как мечети во Владикавказе, Ашхабаде, Баку и Петербурге, подающие надежды на скорый и бурный ренессанс этого вида монументального зодчества.

Надеждам этим, однако, не суждено было сбыться: век ХХ принес испытания, сравнимые лишь с худшими временами мрачного Средневековья.

Культура любого народа подобна дереву, и чем старше она, тем оно выше, гуще его крона, глубже и разветвленнее его корни. В толще тысячелетий скрыты и корни архитектурной традиции нашего народа. Исторические бури, пронесшиеся над Волгой, поломали и повредили многие из ветвей на дереве татарского зодчества, и от цветущей некогда архитектуры мечетей сохранилась лишь ее часть. Эта ветвь в течение столетий дала множество новых побегов.

Сегодня архитектура татарской мечети переживает новый подъем. Символом возрождения татарской государственности станет новая главная мечеть Казани – Кул Шариф, башни которой вознеслись над ее древней цитаделью – Кремлем, там, где столетия назад рушились древние минареты наших предков, уничтожалась сама память об Исламе на этой земле.

Образ мечети с многими минаретами как зримый символ культуры разрушенного когда-то государства встает сегодня над Татарстаном. Сегодня, как когда-то, вновь засияли полумесяцы над городами бывшей булгарской земли. Взметнулись высоко ввысь свечки минаретов. Народ древнего Татарстана вновь вливается в семью мусульманских народов земли.