Три казанских правительницы: Ковгоршад

14 января 2013 года

Ольга Иванова -  автор исторической трилогии, которую она объединила одной рубрикой – «Рожденные повелевать». Трилогия рассказывает о трех татарских женщинах, оставивших заметный след в истории Казанского ханства – Нурсолтан, Ковгоршад и Сююмбике.

Предлагаем вашему вниманию фрагменты романа о Ковгоршад, единственной дочери Нурсолтан и могущественного казанского хана Ибрагима.

События первых страниц этого романа происходят в Крыму, где Нурсолтан с дочерью живут во дворце великого правителя Хусаина-мурзы, за которого вышла замуж после смерти Ибрагима. Ковгоршад влюбилась в солтана Мухаммеда, но тот отверг ее любовь, поскольку любит ее мать.

Во втором фрагменте  романа Ковгоршад оказывается в центре важного исторического события, определившего дальнейшее развитие взаимоотношений между Казанью и Москвой.

Утром прислужница ханши Нурсолтан передала Ковгоршад приказ матери явиться к ней в кабинет. В какое-то мгновение ханике ощутила страх маленькой девочки, пойманной на месте преступления. Быть может, матери стало известно об ее тайной встрече с калга-солтаном? Прислужница матери все стояла в дверях, склонившись в полупоклоне и ожидая ответа ханике. Ковгоршад украдкой скользнула взглядом по покрасневшему от натуги лицу пожилой женщины, отражавшейся в зеркальной поверхности. Злорадное чувство удовлетворения коснулось сердца ханике. Унижая прислужницу валидэ, она мысленно унижала собственную мать, ненависть к которой все росла в ее душе. От страха уже не осталось и следа. Ей даже захотелось, чтобы мать узнала о свидании с крымским калга-солтаном. Тогда бы она смогла выплеснуть свою ненависть в лицо валидэ, заставить ее хоть на мгновение ощутить боль, которую испытывала Ковгоршад. Наконец она поднялась с придвинутого к зеркалу сидения, благосклонно кивнула головой:

– Передайте госпоже валидэ, я скоро навещу ее.

Но к матери пошла, лишь выждав полчаса, хотя и не знала, чем занять себя в эти томительные минуты. Старшая нянька Жиханара, растившая ее с самого рождения, ворча, накинула поверх наряда юной ханике чадру фисташкового цвета. Над шелком чадры златошвейки ханского двора трудились не один месяц: золотые и серебряные узоры покрывали почти всю поверхность материи от пят до головы. И даже по краям черной сетки вился золотой узор. Ковгоршад осталась довольна своим нарядом.

Ей хотелось подавить мать роскошью одежд, зная о странной наклонности валидэ не приукрашать своей внешности. Нурсолтан придавала своим нарядам так мало значения, но, пожалуй, во всем дворце нельзя было найти человека, кто бы замечал это.

Изысканная красота этой женщина, не увядшая с годами, была ее главным украшением, и даже самые дорогие и редкие драгоценности блекли при виде сияющих, сапфировых глаз. Ее считали самой красивой женщиной Казанского ханства, а ныне эту бесспорную красоту признавал и Крым, где были сосредоточены самые богатые невольничьи рынки Востока, полные красавиц со всего света.

Единственной дочери валидэ Нурсолтан, увы, не досталось ничего от внешности матери. И Ковгоршад, все свое детство и юность гордившаяся, что она похожа на отца – могущественного казанского хана Ибрагима, теперь ревновала к красоте своей матери. Если бы Всевышний наделил ее такими же глазами и точеными чертами лица, то ныне калга-солтан Мухаммед был бы у ног Ковгоршад, а не бежал от нее с поспешностью в далекий Карасубазар.

Евнух, дежуривший у кабинета крымской госпожи, завидев дочь валидэ, поспешно распахнул створки дверей. Ханике, гордо вскинув голову, вошла к матери. Нурсолтан была не одна, в ее кабинете Ковгоршад увидела мужчину, со всей почтительностью приветствовавшего ханике.

– Ковгоршад, – Нурсолтан говорила мягко, и по тону голоса матери девушка догадалась, что валидэ ничего неизвестно о вчерашней встрече в саду, – я решила увеличить твою охрану. Когда ты отправишься в Казань, тебе потребуется надежная и сильная охрана. Я не желаю, чтобы тебя окружали крымцы. Твои телохранители должны быть из нашего рода. Это – оглан Турыиш, начальник твоей будущей охраны.

Первым желанием Ковгоршад было возразить словам матери, ей хотелось взбрыкнуть, подобно молодому жеребчику, не желавшему терпеть никакой узды. Она уже открыла рот, но слова замерли на ее губах. Сквозь черную сетку чадры она разглядывала лицо начальника телохранителей, и его открытое мужественное лицо, неуловимо напомнившее ей лицо калга-солтана, и спокойный, полный собственного достоинства взгляд остановили слова, готовые сорваться с губ. Не понимая, что с ней происходит, и недовольная собой она с сердитым видом опустилась в канафэ.

Валидэ Нурсолтан обсуждала с огланом предполагаемое количество охраны, их вооружение, условия проживания и оплату, а Ковгоршад ловила себя на странном желании еще раз взглянуть в лицо ногайца. Он был уже не молод, быть может, лет на пять старше солтана Мухаммеда. Ханике ловила себя на желание заговорить с огланом, она только ждала, когда валидэ Нурсолтан окончит беседу. Но мать, обсудив все вопросы, отослала оглана из кабинета. Валидэ Нурсолтан присела в канафэ, приказав служанке подать кофе и сладостей.

– Я все время думаю о твоей поездке, – осторожно начала разговор крымская госпожа. – Стоит ли тебе уезжать в Казань, дочь моя?

Ковгоршад с иронией приподняла изогнутую бровь:

– Вы желаете, чтобы я вечно сидела у вашего подола?

Нурсолтан опустила голову, видно было, что ей трудно подыскать нужные слова в беседе с дочерью. Ей, владевшей блистательными качествами дипломата и государственного деятеля, нелегко было объясниться с собственной дочерью.

– Ковгоршад, девочка моя, тебе скоро исполнится шестнадцать лет. Это... это возраст, когда девушке уже пора выйти замуж. Стоит ли уезжать в Казань, наш господин, хан Менгли, обещал подобрать тебе достойного мужа здесь, в Крымском ханстве.

Слабая надежда затеплилась в сердце девушки, она робко взглянула в лицо матери:

– И кого он мне подобрал, ведь вы уже знаете?

Ободренная спокойной реакцией дочери, Нурсолтан поспешно кивнула головой:

– Это старший сын ширинского бея – мурза Тук-Мухаммед.

Ковгоршад резко рассмеялась, зло оттолкнув от себя чашечку с дымящимся кофе. Смехом своим она пыталась скрыть разочарование, растоптанную искорку надежды. Они никогда ей не предложат в мужья калга-солтана, ведь весь этот мир вокруг считает их родственниками, только она одна знает, что это не так. Она может быть женой солтана Мухаммеда, только Нурсолтан этого не позволит. Она не позволит отнять у нее молодого и красивого поклонника!

– Хорошую же судьбу вы мне уготовили, сидеть в гареме Тук-Мухаммеда, дожидаясь пока старый бей отправится в сады Аллаха, а мой супруг станет главой правительства! – язвительно произнесла Ковгоршад.

– О чем ты говоришь?! – в ужасе от слов дочери вскричала валидэ.

– Я говорю то, что думаю! Я не желаю оставаться в Крыму из-за сомнительной перспективы когда-нибудь стать женой крымского беклербега. Я желаю уехать в Казань, и я уеду туда! – она покраснела и, подскочив с канафэ, говорила зло и резко, сжимая кулаки. Казалось, еще мгновение, и Ковгоршад накинется на валидэ. Последние надежды Нурсолтан оставить дочь около себя и хоть как-то примириться с ней рушились на глазах.

– Я не настаиваю, Ковгоршад, если ты желаешь уехать в Казань, ты уедешь туда. Присядь же, допей кофе, тебе сейчас принесут другую чашечку.

– Я выпью кофе в своих покоях, вы испортили мне аппетит, госпожа валидэ! – Ковгоршад прошла к дверям, и когда рука ее коснулась резных створок, оборотилась к поникшей матери, победно вскинув голову.

«Я ни в чем больше не уступлю ей, – с чувством полного удовлетворения подумала ханике. – Я уеду в Казань и начну там новую жизнь. И в этой жизни не будет места ни моей матери, ни солтану Мухаммеду. Я больше не позволю себе влюбиться в мужчину, не позволю смеяться над своими чувствами. Отныне будут любить только меня, а я лишь буду позволять это!»

/.../

Но ни через месяц, ни даже через полгода ханике Ковгоршад не смогла отправиться в Казанское ханство. В начале осени пришло письмо от старшего сына валидэ Нурсолтан – казанского хана Мухаммед-Эмина. Молодой хан сообщал о заговоре, сгустившемся вокруг него, о попытках сибирского солтана Мамука захватить Казань с отрядами улусных воинов династии Шейбанидов1. В столь тревожное для Мухаммед-Эмина время валидэ Нурсолтан не отважилась послать дочь в неспокойную Казань. Отъезд был отложен до весны.

Караван юной ханике Ковгоршад был снаряжен в путь за два дня. С такой поспешностью из Крыма не уезжала еще ни одна царственная особа, если только отъезд не был связан с бегством из страны. Как только из далекой Казани прибыло сообщение об изгнании хана Мамука и воцарении на троне ханства младшего сына валидэ Нурсолтан – Абдул-Латыфа, ханике Ковгоршад приказала собираться в путь. Никакие уговоры матери, вдруг почувствовавшей, что она навсегда теряет отдалившуюся от нее дочь, не помогли, и даже слезы ее не вызвали отклика в сердце ханике. Ковгоршад спешила покинуть Крым, словно эта благословенная земля была пропитана смрадом, а почва ее усеяна острыми шипами.

Спешные сборы не дали возможности оглану Турыишу послать гонца за своим сыном, и отъезд этот был сопряжен с двойной печалью. В Крыму, ставшем для ногайца второй родиной, оставались его братья, а теперь и сын, так долго скрываемый от всего света за каменными стенами армянского монастыря. Но сильней всего была иная печаль и тревога, гнездившаяся в его сердце. Беспокоила юная госпожа Ковгоршад и необычные отношения, завязавшиеся между ними.

Характер ханике, увы, ничем не напоминал юных созданий, обитавших на женской половине ханского дворца. Девушка была своевольна, с нравом переменчивым как безбрежное море: сегодня спокойная и ласковая, завтра – бушующая и сметающая все на своем пути. Не раз, как только он вступил на путь исполнения своих обязанностей, чувствовал на себя изучающий, совсем не девичий взгляд ханике. Он всегда умел держать себя в руках, и даже в пылу самой жаркой, самой отчаянной битвы не терял головы.

Загадочное создание, закутанное в шелк чадры и предназначенное судьбой быть его госпожой, ставило его в тупик. Он бы предпочел, чтобы она была тиха, скромна и послушна. Чтобы Ковгоршад легко подчинялась наставлениям своей матери и нянек. Ему оставалось бы только охранять ее настолько, насколько было предназначено Аллахом и всевидящей судьбой. Но она вела себя, как капризный, непредсказуемый ветер, вдруг рождающийся посреди тихого солнечного дня, как дождь, нежданно-негаданно брызгавший на сухую пыль дороги и путников, застигнутых врасплох ненастьем.

Шейбаниды – династия, идущая от сына Чингисхана Шейбани.

ГЛАВА 7.

Ковгоршад писала письмо сама, не призвав на помощь писца. Слишком много зависело от того, как много ушей будет знать о том, что она доверяла только бумаге.

В Казанском ханстве зрел заговор против ставленника великого Московского князя Василия III – юного хана Шах-Али. Царственная ханике недолюбливала самолюбивых и гордых Гиреев, но ныне ей не из чего было выбирать. Казани легче было видеть на своем троне крымского солтана Сагиб-Гирея, чем Шах-Али.

При хане из касимовской династии казанцами управлял и бессовестно распоряжался московский посол Карпов. Шах-Али слушался его, как малый ребенок. И даже женитьба юного хана на жене покойного хана Фатиме не смогла повернуть политики Шах-Али вспять.

На все тайные уговоры, на все гневные речи карачи на заседаниях дивана хан твердил лишь одно:

- Если и имели когда-то деды наши дань от Руси, то потому, что Москва была некрепка. Теперь Русь сильна, и мира с великим князем, братом и отцом своим я не порушу!

Быть твердым в решении, столь неугодном казанским вельможам, юному хану помогали пять тысяч касимовских казаков  и тысяча русских ратников, управляемых воеводой Поджогиным. К тому же, как и прежде, первым наставником и советчиком у Шах-Али оставался боярин Карпов, примечавший за казанцами любое недовольство и неосторожный шаг.

Когда по указу Карпова хан Шах-Али бросил в темницу трех огланов, участвовавших в заговоре, ханике Ковгоршад стала осторожней вдвойне. Даже первейшие вельможи не знали, что нитями заговора водит дочь покойного хана Ибрагима.

Она все время проживала в имении, лишь изредка наезжая в столицу на заседания дивана. На диване сорокатрехлетняя женщина вела себя незаметно. Восседала, словно безмолвная статуя, символ угасшей династии великого Улу-Мухаммеда, и никто кроме оглана Сиди, представлявшегося всем вельможам руководителем заговора, не знал, что за испепеляющий огонь горел в душе этой женщины. Казанская ханике писала письмо крымскому хану Мухаммед-Гирею.

Ничто не вздрагивало в сердце женщины, не откликалась ни одна струна ее закаленной в жизненных битвах души при воспоминании о том, что повелитель, которому посылались сухие строки, был некогда ее первым возлюбленным, мужчиной, которым она грезила много лет.

Долгая жизнь сделала бесцветными воспоминания юности, и только одно оставалось ярким, как и прежде – неприязнь к роду Гиреев. Но ханике обещала себе, что лишь воспользуется Гиреями для изгнания из ханства русского блюдолиза, а после она найдет другого, более достойного преемника на казанский трон. Так думала она, загадывала на далекое будущее, а рука жила думами сегодняшними и писала слова долгожданные и приятные для слуха крымского господина: «…Вся Земля Казанская желает видеть на троне брата вашего – солтана Сагиба, да ниспошлет ему Аллах вечного благополучия! Пусть ваш брат, как беркут, ворвется в ханство с воинами и прогонит прочь  собак-урусов и их щенка – хана Шах-Али! Пусть бегут они прочь, трусливо поджав хвосты, а беркут из рода Гиреев воссядет на троне великих ханов Казанских!»

Ковгоршад еще раз перечитала красноречивые строки и, оставшись вполне довольна собой, кликнула оглана. Оглан Сиди вошел в ее приемную и преклонил колено перед госпожой. Ханике передала ему запечатанный печатью и опоясанный золотым шнуром свиток, спросила строго:

- Письмо повезете сами?

- Да, высокочтимая госпожа ханике, - отвечал оглан. – Так решили карачи и огланы.

- Тогда поспешайте, - ханике отвернулась, словно не замечая красноречивого взгляда мужчины и его тайного вздоха.

Оглан Сиди преклонялся перед ней. Он, как многие мужчины из знатных родов, желал назвать свободную от уз брака женщину ханского рода своей женой. Но распространенная когда-то старшим братом, ханом Мухаммед-Эмином, весть о вечном вдовстве ханике и ее непреходящей печали по казненному мужу сковывала молчанием уста воздыхателей.

Оглан поклонился еще раз и направился к дверям. Ханике оглянулась через плечо. Красивый, сильный мужчина, с которым к тому же она была повязана опасными узами тайного заговора, возбуждал и влек к себе Ковгоршад. Но брака она не желала.

Утехам тела светлейшая ханике научилась предаваться с невольниками, укрытыми от чужих взоров в ее имении. Им, этим мужчинам, меняющим друг друга на ее ложе, как невольницы в гареме знатного мужчины, она была госпожа и властительница. Желала – могла наградить, а могла и наказать, предав плетям, пыткам, а то и смерти.

Любви в ее сердце больше не было места, любовь делала ее слабой и безрассудной, а она подчинялась лишь своей железной воле и изворотливому уму.

Убедившись, что Сиди-оглан покинул приемную, Ковгоршад вздохнула и опустилась в канафэ. Лоб ее сморщился в напряженной думе, а нога нетерпеливо постукивала по пестрому ковру.

В последние месяцы в заговор удалось вовлечь многих могущественных людей ханства. Даже гордый улу-карачи Булат- Ширин поддался на уговоры оглана Сиди. Булат-Ширина, как и земского бея Юсупа, удерживала вдали от заговора клятва, данная великому князю Московскому. Но зревшее в народе недовольство ханом Шах-Али и новым засильем московитов сломило нестойкое сопротивление улу-карачи и бея, ведающего земскими делами.

Ковгоршад усмехнулась: знал бы эмир Булат-Ширин, кто на самом деле управляет заговором! Смог бы он тогда сломить свою гордость  и перешагнуть через извечное соперничество с ханике?

Она потянулась, чувствуя, как от напряжения затекла спина. Встав, прошлась по комнате. Мельком взглянула на себя в зеркало. Большое зеркало, произведение венецианских мастеров, показало ей то, чего ханике не желала признавать: молодость уходила. Ушел в небытие тонкий стан, и косы теряли былую жгучесть цвета.

Она никогда не отличалась красотой, а на закате женских лет и вовсе становилась непривлекательной. И все же мужчин еще влекло к ней: одних – знатность рода, других – зависимость от нее, третьих – неслыханное богатство, которым она владела.

Немалая доля досталась ей от мужа – покойного улу-карачи Кель-Ахмеда, а новые земли и дворец в столице, некогда принадлежавшей ее отцу в его бытность солтаном, отписал ей умирающий Мухаммед-Эмин. Она усмехнулась своему отражению. Пожелай она, и самый знатнейший из вельмож Казанского ханства, один из красивейших мужчин – улу-карачи Булат-Ширин станет ее мужем.

К чему же тогда красота? Кому нужен этот ничтожный довесок к знатности, власти, могуществу и уму, которыми она владела!

Отвернувшись от зеркала, прошлась тяжелыми, мужскими шагами назад к канафэ. Главное, чего она добивалась все эти месяцы, свершилось: улу-карачи был на стороне ее заговора. А подобный заговор не мог быть обречен на провал. В нужный момент ширинская гвардия, поддержанная воинами других беев и карачи, перебьет отряды хана Шах-Али, и крымцы смогут беспрепятственно войти в город. А тогда она посмотрит, выйти ли ей из тени!

Крымцы, мечтавшие о господстве над всей территорией бывшей Золотой Орды – «тахэт иле», не посчитали нужным упускать ханство, из-за которого шли споры между Москвой и Бахчисараем последние годы. Как только в Бахчисарай прибыло тайное посольство из Казани с предложением занять трон ханства солтану Сагибу, крымский хан Мухаммед-Гирей снарядил для младшего брата отряд в триста всадников. В конце весны этого же года солтан Сагиб-Гирей беспрепятственно вошел в Казань.

Город забурлил. Не ожидавшие нападения хан Шах-Али и его приспешники бросились созывать касимовских казаков, воевода Поджогин метался по дворам, тщетно пытаясь собрать русских ратников. А казанские казаки, верные заговорщикам, уже выступали стройными рядами на подмогу крымцам. В Кремле, на Ханском дворе и на узких городских улочках началась резня. Попутно грабились лавки русских купцов.

Погром разрастался, выплескиваясь на пригороды и караван-сараи, где московиты складывали свой товар. Общее радостное возбуждение овладело казанцами, возбуждение победителей, громивших захватчиков, иноверцев. Такое же чувство рождалось в душах правоверных, какое жило в них при погроме московских купцов на Гостином острове, когда казанцы, пресытившись местью, немало обогатились, одев свои семьи в русские меха и сукно лучшего качества, когда пограбили серебряные и железные лавки, соляные амбары. К вечеру все было кончено.

В казанском дворце отныне восседал ставленник Гиреев – солтан Сагиб. По воле всей Земли Казанской крымского солтана ожидало провозглашение ханом величайшего из ханств. Довольный столь легкой победой новый правитель повелел отпустить в Москву свергнутого Шах-Али с женой и боярина Карпова. Воевода Поджогин, купцы и дьяки, состоявшие при русском посольстве в Казани, были брошены в зиндан.

Так на гребне переворота на троне Казанском воцарилась новая династия – династия крымских Гиреев.

Шел год 1521. 

"Казанские истории", №15-16, 19-20, 2003 год

Читайте в «Казанских историях»:

История глазами литератора

Три казанских правительницы: Нурсолтан

Три казанских правительницы: Сююмбике