Три казанских правительницы: Нурсолтан

13 января 2013 года

Мы мало что знаем о роли женщин в Казанском ханстве. По общепринятому представлению, эта роль невелика, поскольку женщина была прежде всего женой и матерью.

Ольга  ИВАНОВА написала три романа о казанских правительницах: Нурсолтан, Ковгоршад и Сююмбике. Сегодня представляем фрагменты ее романа о Нурсолтан.

Работа художника Рушана Шамсутдинова

 Часть 1

ГЛАВА 6.

А спустя еще неделю мурзабек Тимер с пышной торжественностью провожал в Казанское ханство обеих своих дочерей. Шахназ, которая по приезде в Казань должна была стать второй женой солтана Ибрагима, и свою любимицу Нурсолтан, которую ожидала честь быть женой наследника – солтана Халиля, заняв место недавно умершей единственной жены его.

Шептяк-бек спешил. Из волов и коней, тянувших арбы и кошевы, выжимали все силы, привалы были коротки. Казалось, казанский вельможа желал как можно скорей представить пред очи своего повелителя драгоценную добычу. Его особой гордостью была Нурсолтан. Нурсолтан!

То, что он нашел такую невесту для солтана Халиля, было большой удачей. Сам мурзабек Тимер, похваляясь, говорил, что дочь его изучила каллиграфию и грамматику, и языки, и толкование Корана, и врачевание, и времяисчисление, и игру на увеселяющих инструментах. К тому же девушка оказалась редкостной красоты. Он и сам, презрев свой почтенный возраст, не мог отвести от нее взгляда в те минуты, когда на стоянках она вместе с сестрой выбиралась из душной, обтянутой кожей кошевы. Одно беспокоило бека: слишком уж бледна была невеста, слишком молчалива, не больна ли она каким тайным недугом.

Но няньки бике, которых он расспросил со всей строгостью, уверили его, что Нурсолтан всегда отличалась крепким здоровьем, а то, что она печальна сейчас, так это понятно. Какая девушка не бывает печальна, когда ее увозят из родного дома в незнакомые ей, далекие земли, к мужчине, которого она никогда не видела.

Только каждая девушка по-разному ведет себя в подобном положении, стоит только посмотреть на своевольную Шахназ. Шептяк-бек довольно улыбнулся, наблюдая, как будущая супруга солтана Ибрагима с сердитым и капризным выражением на лице отказывается в очередной раз забираться в надоевшую ей кошеву.

В этот летний день природа, словно сговорясь, разразилась нудным бесконечным дождем. Казанцы, высыпавшие на улицы столицы, чтобы встретить солтанских невест, вымокли до нитки.

Не менее жалкое зрелище представляли собой и казанские вельможи. Их роскошные одежды потемнели под струями дождя, а пушистые перья на чалмах и тюрбанах потеряли свои пышные воздушные очертания.

Хана Махмуда, ожидавшего невест своих сыновей, больше, чем кто-либо, помимо отвратительной погоды, постигло еще одно разочарование. Девушка, предназначенная в жены солтану Халилю, в дороге тяжело заболела, и слуги вынесли ее из кошевы на руках.

Переодевшись во все сухое, раздраженный хан ожидал у себя Шептяк-бека, от которого он ждал доклада и объяснений. И Шептяк-бек не заставил себя ждать. Хан Махмуд, грозно взглянув на своего советника, вынужден был признать, что тот не выглядел виноватым, держался с достоинством, словно выполнил данное ему поручение блестяще.

Хан движением руки прервал приветственную речь, которую начал Шептяк-бек:

– Я очень вас ждал, бек, я надеялся на вас. Ваше последнее письмо вселило в мое сердце радость – вы написали мне, что везете в жены для наследника именно такую девушку, какую хотел видеть рядом с ним я. И что же я вижу теперь!

Солтан Халиль только что потерял свою жену, теперь вы привозите ему в жены девушку, над которой уже нависло дыхание смерти. Вы, словно желаете, чтобы солтан Халиль почувствовал себя самым несчастным и неудачливым человеком на земле.

Вы на корню губите все усилия, какие я прилагаю к тому, чтобы мой наследник окреп духом. Что вы можете сказать в свое оправдание, прежде чем я назначу вам наказание?

– О властитель, дающий нам благоденствие, – Шептяк-бек с достоинством склонился перед своим повелителем, – если вы посчитаете, что я не справился с вашим поручением, я приму любое наказание из ваших рук. Но молю вас, не торопитесь скидывать со счетов невесту солтана Халиля!

Вы должны встретиться с ней, вы должны с ней поговорить, эта девушка может стать лучшей женой нашего наследника, она создана для него! Моя вина только в том, что Нурсолтан заболела в дороге.

Как только мы выехали из улуса мурзабека Тимера, она показалась мне такой бледной и слабой. Но ее няньки успокоили меня, уверив, что их госпожа всегда отличалась завидным здоровьем, а ее печаль связана лишь с отъездом из родного улуса.

Хан Махмуд, слушая бека, в задумчивости крутил в руках маленькую шкатулку из сандалового дерева. В ней лежали бесценные розовые жемчужины из сокровищницы хана Тохтамыша. Жемчужинами этими некогда владел его отец – великий хан Улу-Мухаммед. Теперь, в свою очередь, хан Махмуд приготовил их в дар невесте своего наследника:

– Значит, ты уверен, что девушка раньше срока не испробует чашу своей смерти. Ты можешь поставить свою голову на то, что она сумеет справиться с временным недугом, и сможет по истечении срока родить моему сыну крепких детей?

– Да, мой господин, – твердо отвечал Шептяк-бек, – я не вижу причин, чтобы сомневаться в этом.

– Может быть, ты и прав, я подожду, когда бике станет лучше и навещу ее. Но говорить с тобой я стану только тогда, когда невеста моего сына поправится. До той поры я не желал бы, что вы, бек, попадались мне на глаза. Я иногда бываю слишком несправедлив в своем гневе, а потому советую вам отдохнуть в своем улусе.

Прошло три дня, но Нурсолтан не становилось лучше. Исхудавшая, безразличная ко всему, она лежала в отведенных для нее дворцовых покоях, и ничто, казалось, не могло заставить ее бороться за свою жизнь.

Когда день клонился к закату, больную навестила ее сестра Шахназ. С тех пор, как девушки въехали в Казань, это было первое посещение, когда Шахназ встретилась с Нурсолтан. При виде задорного личика сестры, ее живых раскосых глаз, лицо больной осветила слабая улыбка:

– Шахназ, дорогая моя, ты единственный человек, кого мне еще хочется видеть на этом свете, – прошептала она.

– Вот еще, – фыркнула Шахназ, – думаешь, я тебе поверила.

Оглянувшись на служанок, которые были увлечены приготовлением какого-то травяного отвара, Шахназ наклонилась поближе, к самому лицу сестры:

– Мне ли не знать, кого ты хочешь увидеть сейчас больше всего на свете! Если бы сейчас один джигит, известный нам двоим, явился перед нами, ты наверно заговорила бы стихами.

Девушка шаловливо вскинула голову и, заломив руки, громко продекламировала:  

– Погодите, вы мне на прощанье даруйте хоть взгляд! Им утешится сердце, в разлуке вкусившее яд. Но когда вам для этого надо немного усилий, Не насилуйте душу, уж лучше погибну стократ.[1]  

– О, Шахназ, – слезы потекли из кажущихся огромными на похудевшем личике синих глаз Нурсолтан, – не мучь меня.

– Не мучить тебя! Ну уж нет, не дождешься! Ты видно и в самом деле вздумала умереть из-за своего Менгли. О, Аллах, да я лучше отгрызу себе палец, чем буду так страдать из-за мужчины, пусть лучше они страдают из-за меня!

– Шахназ, но я ничего не могу с собой поделать, я… я в самом деле не могу жить без него, я ничего не могу с собой поделать, сестренка. Я так рада, что тебя пустили ко мне, что мне есть, кому передать свою последнюю просьбу.

– Последнюю просьбу?! – Шахназ со всей силой хлопнула себя по бедрам так, что от резкого звука все служанки удивленно обернулись, отвлекшись от своего важного дела. – Аллах пусть отвратит худшее! Неужели ты думаешь, что я позволю тебе умереть?! Да я переверну весь этот город, а если понадобится весь мир, но не позволю тебе покинуть меня!

Она обернулась, строго взглянув на раскрывших рот невольниц:

– Чего уставились, глупые коровы, занимайтесь своим делом, или я отправлю вас на выпас!

И, повернувшись к Нурсолтан, добавила:

– А теперь говори мне свою просьбу, дай мне сполна насладиться человеческой глупостью!

– Но это не глупость, Шахназ, – Нурсолтан вытянула из-под покрывала тонкую руку, дрожащая холодная ладонь ее легла на руку сестры.

 – Умоляю тебя, принеси бумагу и калам.[2] Я напишу письмо и передам его тебе, а когда меня не станет, ты отправишь его в Крым…

– Письмо в Крым… так вот в чем все дело! – задумчивый мужской голос, произнесший эти слова, заставил вздрогнуть Нурсолтан и подскочить со своего места Шахназ. Перед девушками стоял хан Махмуд.

Нурсолтан, в отличие от Шахназ, впервые видела в лицо казанского господина, по повелению которого она оказалась здесь. И если в тайниках своей души она и досадовала на этого человека, в одночасье своим решением немедленно женить своего наследника, сломавшего ее жизнь, то сейчас, увидев его перед собой, почувствовала внезапное спокойствие.

Хан Махмуд был гораздо старше ее отца, благородная седина сплошь покрывала его бородку, и как он не пытался прямо держать свою спину, от глаз Нурсолтан не ускользнуло, что человек, стоявший перед ней, устал от жизни и борьбы за нее. О том, что человека этого снедает внутреннее беспокойство и нечеловеческая усталость, говорили и скорбные морщины на лбу, и печально опущенные плечи, и утомленные глаза. Но в этих глазах, кроме утомления и усталости, она разглядела и простое человеческое сочувствие.

Не глядя на оторопевшую Шахназ, уже ожидавшую грозную бурю, хан подал знак рукой:

– Оставьте нас наедине.

В тот же миг служанки и Шахназ удалились. Хан Махмуд присел в придвинутое к ложу больной канафэ.[3]

Несколько минут он молча разглядывал лежавшую перед ним девушку.

– Вот ты какая, дочь Тимера, – в задумчивости, словно разговаривая сам с собой, произнес хан. – Хоть сейчас я застал тебя не в лучшее время, но должен признать, что даже за свою длинную жизнь я не встречал девушки красивей тебя. А теперь ты пожелала попрощаться с жизнью и написать письмо в Крым. О, самонадеянная юность, как ты прекрасна и как смешна!

– Но мой госпо… – начала Нурсолтан, и тут же осеклась под взглядом мудрых, все понимающих глаз хана.

– Ничего не стоит объяснять, моя доченька. Я тоже был когда-то молод и любил рубить сплеча. Так всегда легче и проще покончить со всеми своими бедами одним махом, это очень легко, маленькая бике. Гораздо сложней выжить, подняться навстречу жизни, как бы больно она тебя не била. Наш небесный повелитель указал тебе твой путь, он привел тебя сюда, на берега могучего Итиля,[4] потому что он, наш мудрый Учитель, видит гораздо дальше, чем мы – его ничтожные рабы.

Каждый из нас пришел в этот мир, чтобы принести в него свое семя, чтобы жить до того момента, пока нам позволяет всевышний.

Дитя мое, тебе сейчас больно и тоскливо, ты стремишься в сады Аллаха, потому что там хочешь найти успокоения для своей души, но ты совершаешь ошибку. Сам Аллах направил тебя сюда, чтобы ты помогла человеку, который нуждается в тебе. Т

ебе нелегко будет это сделать, но в этой борьбе острота твоей боли покинет тебя. Подумай о моих словах, девочка, разберись в своих страхах и бедах. Так ли они огромны, чтобы боясь их, ты бежала из этого мира?!

Нурсолтан молчала, с удивлением взирая на казанского хана. Она знала его всего несколько минут, но ни с одним человеком рядом, она не ощущала такого твердого надежного спокойствия, воцарившегося в ее душе.

– Этот человек, о котором вы говорили, тот,… которому я нужна. Кто он?

– Это – мой сын Халиль. Это, – Нурсолтан, твой будущий муж.

Хан коснулся старческой узловатой ладонью лица юной бике, словно останавливая ее протестующий жест:

– Не спеши, не спеши отринуть его, дитя. Ты должна увидеть его, ты должна познакомиться с ним, и тогда ты поймешь все, о чем я тебе говорил. Ты достаточно умна, чтобы это понять, я чувствую это, а иначе я и не говорил бы с тобой.

Как только ты почувствуешь в себе силы принять моего сына, дай мне знать, и я все устрою.

Хан поднялся со своего места, тяжело опираясь на резные подлокотники:

– Только не затягивай со своим решением, дочка. Я боюсь, что у меня слишком мало времени, силы оставляют меня. Я боюсь, что уйду в мир иной, так и не докончив своих земных дел. Близок день, когда я скажу: «Удел распределен и срок установлен, и всякое дыхание должно испить чашу смерти…»

Но это слова старика, который видит конец своего пути, а не твои слова. Выздоравливай, дитя мое! – хан кивнул головой, прощаясь, и вышел.

 ГЛАВА 8.  

Нурсолтан со всеми удобствами устроилась в круглой уютной беседке, которую она обнаружила в самом конце аллеи ханского сада. Конец лета наполнил пышным и буйным цветением этот уголок природы, отгороженный от всего мира. Именно этого сейчас и хотелось юной бике, покинувшей, наконец, своё ложе, на котором ханские табибы продержали её целый месяц.

Ей хотелось в полном уединении от дворцовой суеты встретиться со своим будущим мужем – солтаном Халилем. Она знала, этого шага от неё долго и терпеливо ожидал старый хан, и ей не хотелось обмануть надежды угасающего правителя.

Молодой солтан появился на дорожке сада спустя полчаса, как она отправила свою служанку к хану Махмуду с сообщением, что она готова встретиться со своим женихом. С внутренним напряжением вглядывалась она в приближавшегося солтана. Наследник казанского хана был худощав и невысок, отчего казался гораздо моложе своих лет, он скорей напоминал нескладного подростка, чем мужчину, имевшего за плечами двадцать пять лет.

У молодого солтана были печальные и усталые глаза, напомнившие ей глаза хана-отца. И сердце Нурсолтан дрогнуло, она поняла, что перед ней всего лишь ребёнок, нуждающийся в защите и материнской любви.

Халиль замедлил шаг и остановился, не дойдя до скамьи, робко разглядывая сидевшую перед ним девушку, обещанную ему в жёны. Нурсолтан вдруг смутилась, опомнившись, что и она без всякого стеснения разглядывает солтана, забыв о правилах этикета. Она поднялась со скамьи и изящно склонилась перед своим будущим господином:

– Я приветствую вас, мой повелитель!

– Нет-нет! – Он поспешно шагнул ей навстречу, коснувшись её плеч, и не позволяя склониться в более глубоком поклоне, как того требовал строгий обычай, быстро проговорил. – Вы ещё очень слабы, у вас может закружиться голова. Я знаю, как бывает нехорошо, когда человек много дней находится в постели.

Нурсолтан и в самом деле почувствовала, как заложило уши и зашумело в голове. Она позволила солтану заботливо усадить её на скамью и поплотней запахнуть в шёлковую зелёную шаль. Полупрозрачное покрывало, закрывавшее нижнюю половину лица бике, показалось ей плотной дерюгой, сквозь которую невозможно было дышать, и непроизвольным движением она нетерпеливо откинула его в сторону.

Пахнувший в лицо свежий ветёрок, отчётливо донёсший до неё благоуханную волну аромата цветущих роз, кусты которых цвели у беседки, заставили её в блаженстве откинуть голову на высокую спинку скамьи, прикрыв глаза и жадно вдыхая живительный воздух.

Очнулась она лишь спустя несколько минут. Распахнула глаза, с тревогой вглядываясь в замершего перед ней солтана. Что подумал о ней её будущий супруг? О, как она неосторожна!

Жёны хана Махмуда, навещающие её во время болезни, неустанно обучали её хорошим манерам: «Девушка не должна открывать своего лица перед мужчиной, даже если он её будущий муж!»

Она должна была навсегда забыть о вольных нравах, царящих в степи, где суровая жизнь позволяла относиться к подобным условностям свободно. Нурсолтан поспешно ухватилась за край покрывала:

– Простите… – и тут же почувствовала его горячие пальцы на своей руке.

– Нурсолтан.

Она с обречённостью подняла свой взгляд: «О, Аллах, всё как всегда! Сейчас он будет говорить ей о том, как она прекрасна, что он любит её и не может жить без неё, что один взгляд на неё породил тысячу вздохов…Но почему?! Почему её внешность вызывала во всех мужчинах неуёмную страсть и желание обладать ею во что бы то ни стало?!»

– Нурсолтан, если вам тяжёло дышать, то не закрывайтесь. Здесь никого нет, и никто не увидит, что вы нарушили эти смешные обычаи.

Халиль отпустил её руку, и она невольно подчинилась ему, оставив лицо открытым. Солтан устроился на скамье напротив, но, избегая глядеть в лицо своей невесты, перевёл взор на цветущие розы:

– Как вы могли догадаться, что эта беседка – самое любимое мной место во всём нашем дворце?! – И, не дожидаясь её ответа, продолжал, словно ведя неспешную беседу сам с собой: – Мы бывали здесь очень часто с моей умершей женой.

Последние месяцы она была такой слабой; ей так хотелось дожить до лета и увидеть, как зацветает наш любимый розовый куст. Розы зацвели, но любуемся ими мы уже без неё. И печаль в моём сердце так сильна!

Нурсолтан еле слышно вздохнула, но даже этот звук, долетевший до солтана, вдруг смутил его:

– Простите, Нурсолтан, я веду себя так глупо. Сижу рядом с вами и говорю о другой... простите, но я совсем не умею разговаривать с женщинами. Как глупо! – в досаде на себя солтан решительно поднялся со своего места, желая немедленно удалиться.

Нурсолтан с трудом уговорила его остаться. И они проговорили два часа, увлекаясь всё более беседой. Нурсолтан с улыбкой выслушивала поэтические строфы, написанные самим солтаном и посвящённые его жене, отцу, любимому городу. Она видела, как он оживает и загорается под её внимательным взглядом, с какой жадностью вслушивается в её ответные речи.

Он был словно большой ребёнок, но ребёнок с чистой, тонко чувствовавшей душой. И когда настало время намаза и будущим супругам пришлось расстаться, Нурсолтан даже испытала чувство лёгкой досады.

– Я в жизни не видела дня благословеннее этого, – прошептала она.

– Мы не знаем всего, что начертано Аллахом на покрывале нашей судьбы, когда противимся его мудрым решениям.

Засыпая этой ночью в своей постели, она с изумлением думала: «Сегодня я уже не желаю умереть с такой безудержной силой. И уже не проклинаю судьбу, толкнувшую меня в объятья нелюбимого. Моя боль уже не так сильна, и образ Менгли, о котором я молю Всевышнего все эти дни, меркнет в тумане забвения».

Когда ханские табибы, в очередной раз осмотрев Нурсолтан, нашли, что она вполне здорова, хан Махмуд назначил день бракосочетания. Шахназ, которая сочеталась браком с солтаном Ибрагимом месяц назад, было позволено посетить невесту наследника. Не видевшая сестру больше месяца, Нурсолтан очень обрадовалась встрече.

Шахназ с порога затараторила о своих новостях, которых у той накопилось более чем достаточно. Вторая жена солтана Ибрагима выглядела вполне довольной жизнью. По её словам, муж был внимателен и ласков с ней. Сопернице Фатиме-солтан, вздумавшей взять над ней верх, она закатила несколько крупных скандалов, на какие всегда была мастерица.

Слушая, как Шахназ в подробностях расписывает свои победы над старшей женой солтана, Нурсолтан улыбалась. Её сестрёнка совсем не изменилась, казалось, никакими переменами нельзя было погасить боевой пыл, горевший в этом черноглазом создании Всевышнего.

– Она считает, что имеет все права над Ибрагимом, потому что родила ему сына и ожидает второго ребёнка. Мне ничего не стоит принести моему господину хоть десять сыновей, я очень крепкая и никогда не болела! Кендек эби[1] запретила Фатиме посещать хана в ночные часы, потому что это может повредить её неродившемуся ребёнку, и Ибрагим все ночи проводит со мной! – Шахназ довольно хихикнула. – О, Нурсолтан, я была бы с ним вполне счастлива, если бы у него были такие же синие глаза, как у Хусаина.

Упоминание о своей детской любви вдруг разом испортило задорное настроение Шахназ. С глубоким вздохом она уселась на скамью, оглядывая ханский сад, по которому они прогуливались с Нурсолтан:

– А ты вспоминаешь о Менгли?

– Шахназ! – Нурсолтан с тревогой огляделась. – Ты ведёшь себя так беспечно. Последний раз, когда мы говорили о нём, наши речи услышал сам хан. Мне не хотелось бы, чтобы ему донесли, что невеста наследника вздыхает о посторонних мужчинах.

– А ты о нём, конечно, уже перестала вздыхать, – с сарказмом произнесла Шахназ – Должно быть, ты увлечена своим будущим мужем! Представляю тебя влюблённой в наследника Халиля! Мой муж говорит, что Халилю следовало родиться девчонкой, надеть на него платье и драгоценности…

– Прекрати, Шахназ! – рассердилась Нурсолтан. – Какие глупости ты повторяешь. Должно быть, твой супруг просто завидует солтану Халилю в том, что великий хан выбрал в наследники не его!

– О-о!!! Что я слышу! – Шахназ даже подскочила на скамье. – Да ты похоже и в самом деле влюбилась в своего Халиля?! Как горячо ты защищаешь его, ещё немного и ты расцарапала бы мне лицо.

– Оставь свои шутки, – Нурсолтан откинулась на спинку скамьи.– Солтан Халиль – достойный человек. Он мне нравится, но я боюсь, – она замолчала, почувствовав, как внезапно задрожали губы перед тем как вымолвить имя, которое она запрещала произносить себе уже много дней, – я боюсь, что Менгли мне не забыть никогда.

Нурсолтан задумалась, не обращая внимания на Шахназ, которая, как всегда, легко перепорхнув на другую тему разговора, принялась увлечённо расписывать подарки, которыми одаривал её Ибрагим. «Да, старый хан был прав, – думала она, – боль почти ушла. Я уже не чувствую её острых шипов. Но как печально, как тоскливо становится на душе, когда возникает передо мной твоё лицо, Менгли. А помнишь ли ты обо мне, вспоминаешь ли тот солнечный день на берегу Яика…»

Нурсолтан провела рукой по лицу, словно отгоняя запретные видения, от которых начинало шуметь в голове, и глаза застилал туман. «Я запрещаю себе думать о тебе, Менгли! Оставь меня, уйди из моих снов! Через два дня я стану женой Халиля. Я отдам ему всю себя, потому что половины он не примет; он почувствует любую фальшь и замкнётся в своей раковине, как одинокий отшельник. А я не должна ему позволять этого. Я не подведу хана Махмуда, я не подведу Казанскую Землю, которая ждёт верного шага от меня. Я клянусь перед Аллахом Всевидящим, что буду хорошей женой солтану Халилю и не нарушу своей клятвы, Менгли! Уходи, я прошу, уходи!!»

Она не почувствовала, как одинокие слезы, одна за другой, покатились по её щеке. Нурсолтан так и сидела безмолвно, словно издалека слыша беззаботный щебет Шахназ. 

[1] Кендек эби – повивальная бабка.

Часть 2

ГЛАВА 13.

Часть 4

Глава 2.

Хан Ибрагим устал от нашептываний Фатимы. Жена не давала ему покоя ни днем, ни ночью, изводя его наветами на ханум Нурсолтан. Младшая жена одарила его еще одним сыном. Его назвали Абдул-Латыфом. Прошло полгода с тех пор, как она избавилась от бремени, а хан ни разу не навестил ее. Ибрагим был горд силой своего духа. И мать, и Фатима-ханум уверяли его, что он навсегда избавился от колдовских чар недостойной его женщины. Он же сам считал, что Нурсолтан следовало подольше помучить своим невниманием. Достаточно он перенес страданий по ее вине, достаточно было ночей, когда он готов был задушить жену, со скрытым вздохом облегчения покидающую его спальню.

Она словно несла тяжкую повинность, и горячие ласки мужа сносила с трудом. Днем он позволял себе забыть о неудачной ночи, решая вместе с Нурсолтан накопившиеся государственные дела. Ее советы всегда были своевременны и умели раскрыть перед ним оборотную сторону дела. Не будь она женщиной, он готов был бы видеть ее в лице улу-карачи ханства. Но сейчас, уже больше года, он обходился без ее советов. Теперь он так же горячо, как его мать и Фатима-ханум, желал разрыва мира с московитами. Останавливал его только внутренний страх, нашептывающий ему холодным, отрезвляющим шепотком: «Не торопись, достань весы своего разума!»

А сегодня, Фатима-ханум, явившись в его кабинет, с возмущением швырнула на стол хана связку писем:

-Вы только взгляните, мой господин, какую змею вы пригрели на своей груди! Где это видано, чтоб в семействе самого хана зрела измена? Ваша младшая жена, мой господин, тайно переписывается с супругой князя московитов.

Ни слова не говоря, Ибрагим резко поднялся с места, перехватил связку писем и, пнув дверь ногой, отправился сам на поиски Нурсолтан. Ему не хотелось говорить с ней в присутствии Фатимы, а разговор предстоял жесткий. Хан чувствовал, как скулы сводит судорогой гнева, казалось, еще мгновение и он выхватит нагайку из голенища тонкого ичига и бросится хлестать предательницу.

Она давно не видела своего мужа так близко, нескрываемое чувство злости на его лице сказало ей о многом. Поднявшись с места, Нурсолтан склонилась в почтительном поклоне:

– Мой господин.

– Что это? – Ибрагим бросил письма ей в лицо, едва она распрямилась, – тебе стало скучно, Нурсолтан, и ты занялась своим любимым занятием: интригами за моей спиной! Только в этот раз, Нурсолтан, ты зашла слишком далеко, твои интриги пахнут изменой Казанскому ханству!!

– О каких изменах вы говорите, мой хан? – стараясь держать себя в руках, медленно произнесла женщина. Не обращая внимания на разъяренного мужа, она отправилась к шкафчику, из которого извлекла шкатулку из слоновой кости. Она была пуста. Горькая усмешка искривила губы молодой женщины. Она повернулась к мужу, указывая на пустую шкатулку:

– Фатима-ханум не останавливается ни перед чем, даже перед воровством, за которое по мусульманским законам обрубают руки!

Она резким движением бросила шкатулку на пол и, сверля лицо мужа гневным взглядом, спокойно опустилась в канафэ:

– Вы принесли мне письма, украденные у меня, я благодарна вам, мой муж. Вы сами приблизили тот разговор, который я не решалась начать!

– Вы ведете себя так, Нурсолтан, как будто ни в чем не виноваты, – угрожающе произнес хан, тем не менее в душе чувствуя смятение от ее спокойствия.

– Вы читали эти письма, мой господин?

– Я только что получил их, – не сводя прищуренного взгляда с жены, ответил он.

– Тогда прочтите хотя бы последнее!

Нурсолтан опустилась на пол, перебирая свитки:

– Вот это, – не вставая с колен, протянула она письмо хану. Ибрагим, принимая из рук жены свиток, скользнул взглядом по ее лицу. «Возможно ли это, – подумалось ему, – чтобы женщина, родившая двух детей, по-прежнему была так юна и прекрасна. Из какого родника питает она свои женские силы, какой тайной силой владеет!». Он с трудом оторвал глаза от жены, уткнувшись в свиток. К письму великой княгини Софьи был приколот лист с переводом. Он с недоумением читал послание княгини. «Что это? Словно пустая болтовня двух женщин: о детях, об их болезнях, о подарках, которые они посылают друг другу!». И только в конце приписка, завладевшая вниманием хана: «Прошу остереги мужа и господина своего, великая ханша, – писала Софья Фоминишна, – доносятся до моего супруга слухи об измене, какую готовит Казань!»

– Вам ли не знать, мой хан, – ворвался в сумятицу его мыслей тихий голос Нурсолтан, – как важно спокойствие между нашими государствами. Фатима-ханум от глупости своей наставляет вас на путь опасный, лишь бы поперечить мне! Я бы отошла в сторону и не напоминала бы о себе, мой хан, но сердце кровью обливается, как подумаю, что ожидает ханство Казанское, ежели пойдете вы на поводу у наушников своих! Опомнитесь, мой муж, подумайте, есть ли у вас сила затевать войну с московитами!

– Я набрал достаточно сильное войско, и моя казна полна, – резко ответил Ибрагим, подымаясь с канафэ. Он возвышался над женой все еще стоявшей на коленях, словно пытаясь подавить ее своим величием.

– О, – с нескрываемым сарказмом произнесла она, – у вас великолепное войско, мой хан. Наемники и юнцы, ни разу не бывавшие в боях. Тогда как у московского князя огромное войско, проверенное в битвах. Вы не слышали, как легко он покорил Новгородскую землю. Его войско было втрое меньше, а новгородцы бежали с поля битвы, а главным зачинщикам бунта князь поснимал головы. Он не прощает предательства!

Ибрагим замахнулся в слепой ярости, но спокойный голос жены остановил его:

– Ударьте, ударьте меня, мой хан. Ведь я – ваш внутренний голос, который вы загоняете в себя! Ведь я – все то разумное, что есть в вашем сердце! Ударьте же меня, заткните рот своему благоразумию, великий хан!

Она поднялась с колен, напряженно глядя в глаза мужа:

– Что же вы, мой господин, – едва слышно прошелестели ее губы, а он уже не мог оторвать взгляда от них, таких близких и таких желанных.

С мучительным стоном, выдававшем его внезапно вспыхнувшее желание, Ибрагим приник к губам жены. Он наслаждался их полузабытой сладостью, а в голове складывались в цепочку мысли: «Как я мог? Как мог забыть, какое наслаждение доставляет мне обладание этой женщиной... Как я мог поменять ее на другую...»

А его руки уже срывали ставший внезапно тесным казакин, и ее покрывало, а следом за ним калфак. Подхватив Нурсолтан на руки, он торопливо толкнул двери ее покоев, даже не позаботившись запереть их...

Фатима-ханум спешила по переходам гарема, ей непременно хотелось услышать, а если посчастливится, и увидеть, как Ибрагим будет наказывать младшую жену. Она так торопилась, что ей пришлось остановиться в коридоре, чтобы отдышаться. Потом она на цыпочках подобралась к двери кабинета Нурсолтан и затаила дыхание. Но сколько бы она ни прислушивалась, ничего не услышала. «Быть может, хан так разгневался, – с мстительной радостью подумала она, – что сразу потащил эту змею в зиндан. Конечно! Только там, с помощью пыток мой господин выведает, какие государственные тайны она выболтала урусам».

Фатима-ханум оправила свой роскошный наряд и уже направила было свой путь на поиски главного евнуха, который должен был знать все, как отдаленные странные звуки донеслись до ее слуха. Опасаясь быть пойманной на месте и испытать самый большой гнев хана, она тихонько толкнула дверь. Ее взору открылся зеленый ковер, устилавший кабинет ханум. По нему в беспорядке валялись письма, поверх них казакин хана, покрывало и калфак Нурсолтан.

Не веря своим глазам, она шагнула дальше и оцепенела. Из приоткрытой двери, ведущей в покои ханум, доносились звуки, не оставлявшие ей сомнения: в этих покоях вершилась любовная схватка между мужчиной и женщиной.

Укусив руку, чтобы не закричать, Фатима-ханум шагнула назад, прикрывая за собой дверь. Ее руки тряслись, а мысли путались в голове. Вмиг постаревшая, вся разбитая и больная, она отправилась в обратный путь и, лишь выбравшись на крыльцо ханского дворца, опомнившись, оправила покрывало.

– Подайте мне кошеву, – севшим голосом приказала она подбежавшим слугам, – я отправляюсь к госпоже Камал.

/.../

Работа художника Рушана Шамсутдинова

В один из дней хан Ибрагим потребовал к себе ханум Нурсолтан. Он не видел своей младшей жены более семи месяцев, которые она провела за городом. Предчувствуя свою кончину, хан пожелал увидеть Нурсолтан, и его гонцы помчались исполнять поручение господина. Ханум Нурсолтан прибыла в ханский дворец, несмотря на свое состояние и разбитые осенние дороги. Табиб, встретивший госпожу у дверей ханских покоев, лишь покачал головой, окинув взглядом большой живот госпожи:

– Вы очень рисковали, ханум, на таком сроке младенцы не любят лишнего беспокойства.

– Но я должна проститься со своим мужем. Грех не исполнить волю умирающего! – тихо отвечала Нурсолтан.

Табиб больше не промолвил ни слова, отступая от дверей и склоняясь в низком поклоне. Толкнув дверь, Нурсолтан вошла в покои больного. Хан приоткрыл глаза, и она видела, с каким напряжением следили черные зрачки за ее приближением.

– Ты скоро освободишься от бремени? – неожиданно сильным голосом спросил он.

Нурсолтан вздрогнула, не ожидая от умирающего больного столь властных ноток в голосе, но все же поспешила ответить, боясь вызвать вспышку гнева хана:

– Да, мой господин, кендэк-эби считает, что осталось не более десяти дней.

– Я хочу, чтобы на этот раз у тебя была дочь, Нурсолтан.

Приподнявшись на высоких подушках, хан похлопал рукой по постели:

– Присядь около меня, моя ханум.

Она опустилась на самый край и вздрогнула, когда горячая ладонь хана крепкой хваткой вцепилась в ее запястье.

– Мне надоело получать от моих жен мальчишек, придет время и они передерутся между собой из-за власти. А дочерей мне рожали только наложницы, разве можно их назвать настоящими дочерьми?! А от тебя, Нурсолтан, я хотел бы иметь дочь, такую же красивую, как ты, но у нее будет моя душа. Моя душа, ты слышишь, Нурсолтан?! – его лихорадочный шепот и безумный блеск глаз пугал женщину, но она все же покорно кивнула головой, не делая попытки вырваться или возразить:

– Да, мой хан.

– Я не хочу, чтобы моя дочь была такой же лживой, как ты, чтобы она всю жизнь прожила, думая о другом мужчине! Ведь ты так прожила все эти годы, Нурсолтан, отвечай? – он жестко усмехнулся, облизав пересохшие, растрескавшиеся губы. – Нет, отвечать не надо. Мне не нужна еще одна ложь. Я и так знаю правду. А ты, Нурсолтан, знаешь ли ты правду обо мне? Знаешь ли ты, как я любил тебя, как был согласен с каждым твоим словом, только бы ты не рвалась прочь из моих объятий! Я сделал все, чтобы ты стала моей! Все! И вот я умираю, а ты остаешься.

Не верю, что ты будешь убиваться на моей могиле, и на всю жизнь покроешь себя вдовьим покрывалом! Расскажи мне, Нурсолтан, расскажи, на кого обратится твой прекрасный взор, когда я умру, что за мужчина получит тебя в награду... – хан вдруг замолчал тяжело дыша.

Молчала и Нурсолтан, пытаясь унять невольную дрожь во всем теле. Глаза царственных супругов встретились, и одна общая мысль, одно имя, бывшее столько лет запретным, как молния пронеслось между ними. Только ее уста едва шевельнулись, произнося это имя, а губы Ибрагима прошипели вслух:

– Менгли... Вот о ком ты думаешь, вот он, следующий претендент на твою руку.

Хан устало прикрыл глаза. Казалось всплеск гнева отнял остатки его сил. Ибрагим хрипло дышал, не отпуская руки жены, и Нурсолтан замерла, боясь пошевелиться.

– Если это угодно Всевышнему, пусть так и будет, – вдруг промолвил Ибрагим. – В Казани ты будешь в опасности, и наших детей караулит тень Джабраила... Фатима не упустит случая, чтобы умерщвить вас всех.

Ему было тяжело говорить, но хан мучительно тянул слова, спеша высказать все, что таил в своей душе, все, о чем передумал за долгие дни своей болезни:

– Люби моих детей, Нурсолтан, береги их... Мухаммед-Эмин – умный мальчик, не делай его игрушкой в руках властной женщины. Пусть он становится мужчиной вдали от тебя!

Ибрагим потянул ворот промокшего кулмэка. Нурсолтан придвинулась ближе, желая помочь ему:

– Мой господин, дозвольте, я поменяю ваши одежды.

Он усмехнулся, и усмешка показалась жуткой гримасой на желтом, одутловатом лице.

– Я еще жив, и здесь я господин. Повелю, и десятки прислужников кинутся менять мои одежды. Другие будут заботливо подтыкать мое покрывало, третьи – шептать на уши успокоительные слова, сладостные для слуха глупца. Но я знаю, что час мой близок. Тяготы – вся эта жизнь, и я дивлюсь тому, кто хочет продлить ее. Лишь одну тебя я не хочу покидать в этом мире. Если бы моя любовь к тебе, Нурсолтан, обрела зримый облик, то она заполнила бы равнины и горы.

Судьба даровала мне твою восхитительную оболочку и лишила главного – твоей любви. Мне надоела судьба, зло которой подобно пламени. Когда она обжигает, мы ползаем по земле, потом она отступает, но смертный холод охватывает нас. Но клянусь Аллахом, час избавления от мук близок. Нас поднимет из праха Он, обладающий царством, и мы снова обретем невредимые тела, и узнаем друг друга в раю!

Поцелуй меня, Нурсолтан... подари своему мужу последний поцелуй.

Она покорно опустилась на колени, прижимаясь животом к жесткому краю ложа. Смрадное дыхание умирающего не остановило молодую женщину. Губы ее приблизились, ощущая как руки мужа, неожиданно сильные, сжали ее лицо, шею, притягивая ближе. Она не сразу поняла, что Ибрагим забился в предсмертных судорогах. Пальцы его обвились вокруг женского горла, словно цеплялись из последних сил за нее, – ту, которая оставалась за чертой смерти, пришедшей по его душу.

В ужасе Нурсолтан пыталась освободиться, но сила умирающего влекла ее за собой, лишая живительного глотка воздуха. Она пыталась звать на помощь, но из судорожно хватавшего воздух рта вырывались лишь хрипы. Женщина погружалась в черное беспамятство...

Уже сквозь туман меркнувшего сознания она заслышала чьи-то крики и голоса. Ее куда-то несли, и не останавливающийся ни на мгновение кашель душил ее. Очнулась она на чьем-то ложе, куда ее поспешно положили. Ханум слышала торопливую беготню слуг по коридору, тревожные звуки, доносящиеся сквозь неплотно прикрытые двери.

Подняла слабую руку к болевшему и саднящему, как одна большая рана, горлу, и не сразу поняла, почему эта боль вдруг разрослась и потянула низ живота. Нурсолтан ухватилась за край ложа, хриплым, еле слышным голосом вскрикнула:

– Помогите...

Но никто не слышал ее, а по коридору мерно постукивая посохом, шагал управитель дворца и дребезжащим, неживым голосом провозглашал:

– Хан умер! Молитесь правоверные! Умер хан Ибрагим!

Читайте в «Казанских историях»:

История глазами литератора

Три казанских правительницы: Ковгоршад

Три казанских правительницы: Сююмбике