Последний привет из Тель-Авива, от Кантора

Любовь АГЕЕВА

20 июня 2013 года

В 2012 году Георгий Кантор, известный музыковед, летописец музыкальной жизни Казани,  издал в Тель-Авиве книгу «Из музыки - в жизнь», в которой рассказал о тех, кого любил, с кем дружил, кого помнит из бурного потока своей жизни.  Однако эта, глубоко личностная книга дает интересный фактический материал о музыкальной жизни города.

В предисловии Георгий Михайлович подчеркивает, что вспоминает не человек со стороны: он – современник этих людей, участник жизни всех персонажей, свидетель их творчества, а потому, безусловно, причастен к описанным общественно-политическим и культурным событиям.

В книге две части: «Позвала музыка» и «Из музыки -  в жизнь». В первой собраны очерки о людях, во второй – музыковедческие и краеведческие материалы, слегка приоткрывающие дверь в личную жизнь автора.

Впрочем, и в очерках о друзьях и коллегах он не бесстрастный бытописатель. Все, кто прочитал хотя бы один газетный материал Кантора, а он писал много, в разных жанрах,  чаще всего в «Вечернюю Казань», знает, каким легким пером Кантор обладал.

Начинается книга с очерка о первой учительнице музыки Георгия Михайловича – Екатерине Аглинцевой, выпускнице Московской консерватории, преподававшей в музыкальной школе Рязани. Многие ее ученики стали музыковедами. Георгий Михайлович пишет, что немаловажную роль в этом играли ее «мощный интеллект и широкая образованность».     

Следующий очерк – тоже об учителе, но уже в Казанской консерватории. Яков Моисеевич Гиршман воспитал много казанских музыковедов, но автор пишет не только о его педагогической деятельности. Он был крупный ученый в области истории музыки, много сделал для изучения возможностей пентатоники для современной музыки, особо изучал творчество Назиба Жиганова.

«Высшим педагогическим и теоретическим достижением Гиршмана (исходя из студенческого опыта и наблюдений последующих лет) я считаю его курс анализа музыкальных произведений. Здесь все было интересно. Как всегда, усевшись тесным кругом возле рояля, мы ждали своего учителя. Он приходил с нотами и начиналось «раздевание» пьесы. Сначала Гиршман играл ее целиком, это могла быть крошечная прелюдия Шопена, часть бетховенской сонаты или симфонии Чайковского, реже являлся Прокофьев, иногда выставлялись прелюдии Кабалевского (не помню, чтобы в качестве примеров фигурировал Брамс, никогда не разбирался Равель или Дебюсси).

Любимым было установление интонационных связей в циклических формах, в опере и анализ самой композиционной структуры. Редко обращалось внимание на ладово-гармонические особенности (чаще всего в русской музыке).

Любил Гиршман, блистая своей музыкантской эрудицией и превосходной игрой, «побродить» по фактурным особенностям, тут в качестве примеров всегда фигурировали Лист, Шопен и, конечно, Бетховен.

Удивительное дело, после его занятий мы всегда бросались узнать об истории создания разобранного произведения, об эпохе, об исполнительской жизни его. В курсах истории музыки, читаемых нам тогда, ничего этого не было, была какая-то жвачка ухудшенного анализа вместо истории. Мне, кажется, тогда или позже я сказал об этом Гиршману. Он удивился: «История и есть анализ».

За годы жизни Кантор писал о многих, с кем работал бок о бок. Но это были сугубо музыковедческие материалы, как всегда у Кантора, похожие на журналистские, но более глубокие по анализу. Он никогда не скрывал особой привязанности к Натану Рахлину, а переехав в Израиль,  посвятил ему специальную книгу.

В книге «Из музыки - в жизнь» он с большим почтением вспоминает Юрия Васильевича Виноградова, который благословил его на кандидатскую диссертацию. В очерке много интересных биографических подробностей, не уместных в рецензиях и научных статьях. Мы видим известного казанского музыковеда в неизвестных обстоятельствах.

«Виноградова любили и глубоко уважали, он был учителем учителей. К сожалению, загруженный большой педагогической работой, редактированием разных сборников, постоянно помогающий всем и вся, он так и не создал своего капитального труда, не защитил диссертации, но это был по значимости, по научному и педагогическому влиянию подлинный профессор…

Играл на рояле он великолепно, как-то масштабно, любил сочную педаль. Хотя кисти его немного дрожали (ведь он же ходил, постоянно опираясь на два костыля), это нисколько не снижало высокого уровня его игры»», – пишет Кантор.

«Наставник» – так называется очерк о Семене Львовиче Гинзбурге, профессоре Ленинградской консерватории, научном руководителе его диссертационной работы: «Он был мерилом честности, добросовестности, порядочности, он был из когорты старых российских интеллигентов, когда в отношениях не было, не могло быть никаких меркантильных оттенков».

Георгий Михайлович вспоминает, как после защиты диссертации он подарил Семену Львовичу новый портфель – «старый был ужасен». Хотел подарить, точнее. Подарка профессор не взял, попросил только металлическую табличку с дарственной надписью.

Георгий Михайлович тепло, с массой бытовых и профессиональных подробностей рассказывает о Георгии Ходжаеве, «замечательном музыканте, неординарном человеке, долгие годы сильном влиявшем на казанское скрипичное исполнительство»; о Максе Перельштейне, который представляется ему как «крупный opus, в котором преобладает вариативное развитие личности»; о пианистке Эльзе Борисовне  Литвиновой, профессиональном музыканте в третьем поколении (ее дед был директором Казанского музыкального училища); о Назнине Газизовне Сабитовской,  (очерк называется неожиданно эмоционально – «Подруга дней моих счастливых), с которой вместе учился и работал в консерватории, что называется, дружил  с ней домами; о ПРИМАДОННЕ - певице Зулейхе Гатаулловне Хисматуллиной, которую он считал одной из самых значительных фигур в истории вокальной культуры республики второй половины прошлого столетия.

Совершенно неожиданно для меня возникает в книге образ Игоря Львовича Литвина, с которым мы вместе работали в Казанском ветеринарном институте: я – редактором многотиражки «Бауманец», он –  заведующим кафедрой иностранных языков.

Впрочем, неожиданно только для меня. Во-первых, Игорь Львович был мужем Назнины Сабитовской, во-вторых, и это главное – Кантор нашел в своей друге тонкого знатока искусства. Он имел отличный музыкальный слух, хорошо играл на гитаре и пел. Кантор, сам человек, обладающий многосторонними познаниями, восхищался «кладовыми» информации Игоря Львовича. Он называл друга «ходячей энциклопедией.

Есть в книге еще один образ – Семена Зеликовича Басовского, но это не очерк, а интервью, которое Кантор дал Максу Перельштейну. В нем находим интересные подробности не только из жизни Басовского-администратора, но и о консерватории в целом, о его жене – известной казанской скрипачке Фаине Бурдо.

Нельзя не отметить коллективный портрет артистов филармонии, с которыми Кантору довелось работать. Для каждого он нашел несколько теплых слов, по-доброму вспоминая годы просветительской работы на ниве музыкальной культуры.

Часть вторую Кантор начинает очерком о себе. Георгий Михайлович вспоминает многие подробности личной жизни, преподавательской и творческой деятельности, отдельный очерк посвящен студенческим годам.

Стоит отметить, что воспоминания о себе лично очень скупы. Даже здесь он умудряется рассказывать больше о других. Воспоминания о своей жизни он назвал «Казань и консерватория».

Георгий Михайлович прислал мне свою новую книгу (очередную – сомнений не было) с оказией. Записка на желтой карточке гласила: «Дорогая Любовь  Владимировна! С надеждой на «весомую» агеевскую рекламу дарю тебе свой очередной «opus». С наилучшими пожеланиями. 20.12.2012».

Книга добиралась ко мне из Израиля  долго, получила я ее только в начале марта следующего года. Большая занятость помешала написать ему благодарственное письмо сразу, хотя книгу прочитала, можно сказать, за один присест: она небольшая по объему.

До сих пор помню какое-то неприятное ощущение. Может, поэтому откладывала и откладывала разговор, пока оно не пропадет.

Когда незадолго до этого Георгий Михайлович привез из Израиля свой личный архив, можно, сказать, бесценный для тех, кто изучает историю музыкальной жизни Казани, и я с ним познакомилась, в сердце как-то неприятно защемило. Он будто наводил порядок в своей жизни, делясь с родной консерваторией всем, что узнал сам за долгие годы интенсивной творческой деятельности.  

Материалы, которые он сдал в консерваторский архив, выходят далеко за рамки этого учебного заведения. В одной из папок – история симфонического оркестра Натана Рахлина, год за годом, концерт за концертом. В архиве две рукописи, которые вполне можно издать, прежде всего биографический словарь музыкантов и музыковедов Казани, начиная с дореволюционного времени.

Мне кажется, что место этого архива – в республиканском хранилище, где созданы более удобные условия для работы. Была мысль поговорить с ним на эту тему, но не успела.

Когда я читала  книгу «Из музыки – в жизнь», вернулось то же нехорошее чувство. Кантор будто прощался со всеми, кого любил и уважал, кого помнил, даже живя многие годы в Израиле. А у нас были общие планы – Георгий Михайлович намеревался быть рецензентом моей книги о Назибе Жиганове и уже прислал суждения по сверстанным трем главам.  Если честно, стало страшно. Потому что в свой последний приезд он выглядел больным.

Запланировала разговор с ним на 8 марта. Выходной день, когда можно неспешно пообщаться.

Рано утром 8 марта мне внезапно позвонили, и я узнала горестную весть – Георгия Михайловича Кантора не стало.

Приговоры судьбы не оспоришь. Остается следовать его примеру – и помнить тех, с кем довелось  работать и дружить. И благодарить судьбу за таких друзей, как Георгий Михайлович Кантор.

Читайте в «Казанских историях»:

Свой среди посвященных и непосвященных

Георгий Кантор: Опера выходит на улицы и в пустыни  

Дирижер, поцелованный Богом  

Основатель Яков Гиршман

«Казань – Музыка – XX век»

«Жизнь для вечности»

Назиб Жиганов. Что мы знаем о хозяине белого рояля?

Вспоминая Георгия Кантора