Как рухнула трёхсотлетняя династии Романовых

01 ноября 2016 года

«Революционные кануны в социально-экономическом развитии России: демография, экономика, социальные классы» – так назывался доклад кандидата исторических наук, доцента кафедры отечественной истории Казанского федерального университета Дмитрия Люкшина на научном семинаре, который состоялся в Академии наук РТ 28 октября 2016 года.

Это одно из мероприятий в череде событий к 100-летию революций 1917 года. Участники семинара обсудили причины и последствия революций 1905-1907 годов, февраля и октября 1917 года, в том числе в контексте современной общественно-политической ситуации.

О причинах революций 1917 года говорилось сразу в нескольких докладах. Наиболее обстоятельно – в докладе Дмитрия Ивановича Люкшина. Мы предложили разместить его на нашем сайте, и Дмитрий Иванович любезно согласился.

Причины – «Разруха» и «Усталость»?

Царский режим, непрерывно укреплявшийся в России с XIV века, пал поразительно быстро в марте 1917 года, когда Первая мировая война явно шла к победному концу. Бесповоротность и безальтернативность этих событий породили массу версий относительно причин, характера и природы произошедшего, а развернувшаяся к осени драма Второй русской смуты, принесшая большевикам статус новых хозяев страны,  способствовала легитимации как в массовом сознании, так и в профессиональном сообществе большевистского концепта «Разрухи» как объективной основы революционного возмущения[i].

Однако вопрос о причинах «Разрухи» и степени «Усталости» от войны неизменно оставался актуальным на фоне четырёх лет гражданской войны, для которой потребовались не только духовные силы, но и серьёзные материальные запасы. Проще говоря, советским историкам так и не удалось удовлетворительно ответить на вопрос, откуда брали еду и снаряжение россияне, которые утомившись трёхлетним убийством немцев, следующие четыре года отдыхали, с упоением уничтожая друг друга. Именно поэтому они предпочитали его не задавать.

Как показывает даже предвзятый анализ макроэкономических индикаторов и темпов роста в мировой промышленности начала ХХ века, Россия делила с Германией третье в мире по объему ВВП, была четвертой промышленной державой и бесспорным мировым лидером по темпам экономического роста. Поэтому обнаружить какое-то особое «обнищание» в России в данный период не представляется возможным.

Если же принять во внимание ещё и то обстоятельство, что до 1916 года ни один из мировых политических акторов (политики, журналисты, писатели, режиссеры, художники, люди самых разных профессий, которые участвуют в производстве того, что можно назвать общественно значимыми смыслами), вообще не считал пролетарскую (равно как и любую другую) революцию в России осуществимой, то очевидно, что вопрос кануна русской революции должен быть решаем в хронологических рамках Великой войны. Таким образом, аргумент: «Война пожирала все ресурсы страны[ii]«, слабо подготовленной к мировой войне[iii], что вызвало самое широкое недовольство общественности ходом войны[iv], «ненависть и озлобление к царскому правительству среди рабочих, крестьян, солдат, интеллигенции…»[v] всё ещё выглядит довольно логично, для того, чтобы оставаться на позиции главной причины революции Семнадцатого года.

Между тем статистические данные, использованные российскими специалистами, советскими экономистами, зарубежными авторами и современными исследователями, показывают, что Россия именно в годы Великой войны добилась колоссального и до сих пор недооцениваемого скачка военного производства. В 1917 году отечественная промышленность готова была в изобилии снабдить русскую армию почти всем необходимым, в то время как недостающее готовы были предоставить союзники.

Рост военного производства обеспечивался, в частности, огромной по масштабам мобилизацией частной и казенной промышленности, а также наращиванием производственных мощностей и строительством новых предприятий, с колоссальнейшим объемом государственных инвестиций в военное производство. Хотя, по общему мнению, рост доходов населения всё же отставал от темпов промышленного роста, однако, вне всякого сомнения, присутствовал, достигая в некоторых отраслях впечатляющих значений.

Как показал, проведённый ещё в СССР анализ[vi], структурные изменения в отечественной промышленности и сельском хозяйстве в годы Мировой войны приблизительно совпадали с мировыми трендами: сокращение добычи железной руды и выплавки черных и цветных металлов; добычи минерального топлива; производства продукции легкой промышленности; сельскохозяйственного производства. И хотя в каждой стране были свои особенности, но объективные условия для революционных сдвигов в странах, вовлечённых в войну, не сложились. Вероятно, нет причин полагать, что в России были какие-то особенно тяжёлые условия.

Скорее – наоборот, скажем, в России, не вводилась карточная система на продукты (кроме как на сахар, с августа 1916 года), а промышленное производство стабильно росло в 1915 и 1916 годах.

Тяжело искать чёрную кошку в тёмной комнате, особенно если её там нет. Собственно, поэтому и отсутствует возможность разглядеть непосредственные причины революции в кризисах военного снабжения, командования или производства.

Был ли заговор за спиной народа?

Остаётся определить специфику таких трендов как демография, экономика, социальные классы, чтобы попытаться здесь найти причины революционных коллизий. Действительно, в начале ХХ века было не принято просчитывать демографические последствия политических, и уж тем более полагать их серьёзными.

Поскольку, как уже отмечалось, в довоенный период динамика этих показателей в России практически не отличалась от передовых стран, то, вероятно, можно признать уместным «смещение» фокуса на события Великой войны.

Сразу оговорюсь, что конспирологическая версия Февраля и Октября, даже с учётом всех данных (часть из них до сих пор засекречена), о сотрудничестве политических лидеров оппозиции с иностранными разведками (как с союзными, так и с вражескими), на мой взгляд, не может быть полностью принята, поскольку, во-первых, в 1917 году народные массы имели множество способов, чтобы предотвратить не устраивающее их развитие политического сценария[vii]. А, во-вторых, полагать возможным двукратный заговор за спиной народа – значит не уважать этот самый народ, отказывая ему в чувстве здравого смысла и инстинкте самосохранения.

Тем более, что на протяжении своей истории, наш народ неоднократно демонстрировал эти качества и находил возможности для самовыражения. Поэтому, даже если допустить, что революции Семнадцатого года проходили не в согласии с народной волей, то уж, во всяком случае, не вопреки.

Теперь, собственно, о канунах.

Тридцать миллионов «переселенцев»

Демографические подвижки, вызванные к жизни условиями военного времени, превосходят по своим масштабам и последствиям все другие процессы в империи. Циклопические миграции затронули огромные массы населения. Начнём с того, что 15 млн. мужчин (почти 10 процентов населения) были призваны в армию и, соответственно, перемещены на разные расстояния от мест постоянного обитания.

Не менее 5 млн. человек были (добровольно или принудительно) переселены из западных районов и бежали из Турции[viii]. Свыше 3 млн. военнопленных, оказавшихся на территории России, тоже не укладываются в параметры статистической погрешности.

Однако 23 млн. маргинального населения – это только вершина айсберга. За годы войны почти вдвое увеличилась численность рабочих, достигнув почти 3 млн. человек, которые не были в должной мере обеспечены социальной и хозяйственной инфраструктурой. Добавим сюда ещё около 200 тыс. сартов, мобилизованных на тыловые работы в Средней Азии, неучтённых переселенцев и т.п.

Осталось только «помножить» эту тридцатимиллионную орду на количество перемещений и средний размер человеко-километров, пройденных мигрантами (таких данных просто нет на сегодняшний день), чтобы представить себе не только масштабы этого великого переселения, но и проблемы с которыми приходилось сталкиваться переселенцам, аборигенам и администрации.

При этом миграционные потоки перекрывали друг друга, человеческие волны сталкивались, заполняя социокультурные лакуны, образовавшиеся в результате предыдущих мобилизаций, что способствовало маргинализации довольно крупных социальных сегментов. Естественным итогом одномоментного протекания процессов урбанизации, рурализации (процесс, обратный урбанизации), интернационализации, феминизации, модернизации, культурной консервации и бог ещё знает чего, оказалось беспрецедентное расширение сегментов девиантной культуры, объективно формулировавших социокультурный вызов для российской идентичности.

Например, трудовая мобилизация сартов, которая, с одной стороны, явилась следствием поспешной и неоправданной мобилизации, оголившей ряд важных сегментов народного хозяйства, с другой – сделалась причиной крупного восстания, не только нанесшего существенный материальный урон среднеазиатским провинциям, ставшего причиной деградации имперской структуры в регионе, но и потребовавшего отвлечения крупных воинских формирований.

В отдалённой же перспективе наплыв азиатов (вкупе с военнопленными) в обезмужичившие деревни стал катализатором целого пучка социальных конфликтов, провоцировал дезертирство и способствовал моральному разложению армии и населения.

Ясно, что не только масштабы, но и последствия этих процессов не принимались в расчёт ни царским правительством, ни пришедшими ему на смену администрациями.

В этом смысле надо отдать должное сталинскому руководству, которое сумело извлечь уроки из опыта «Второй Отечественной» и довольно эффективно управляло миграционными потоками в годы Великой Отечественной войны, изымая из народного хозяйства ровно столько человеческих ресурсов, сколько было необходимо для восполнения фронтовых потерь.

Боеприпасов – достаточно

Если демография Великой войны – это область, в наименьшей степени осмысленная историками, то экономика – наиболее романтизированная, в том смысле, что наибольшее количество мифов касаются именно состояния и динамики российского хозяйства в период Первой мировой войны. Причём легенды эти, как правило, не патриотические. Чего стоят только «патронный», «ружейный», «гранатный» и «снарядный» кризисы. России действительно катастрофически не хватало всего, что было необходимо для войны. В русской армии запасы оружия и боеприпасов никак не отвечали военным условиям. И за это, слов нет, приходилось расплачиваться человеческими жизнями.

Но, во первых, к концу Шестнадцатого года потребности фронта были практически полностью удовлетворены. Так, к 1918 году должно было быть выпущено 3,8 млн. винтовок (увеличение в 7,5 раз по отношению к мобилизационным мощностям 1914 г.), что перекрывало заявки Ставки в полтора раза. Запланированный выпуск патронов на 1918 год – 3 млрд.

Тяжелая артиллерия могла к концу 1918 года располагать 5 000 орудий, т.е. быть сопоставимой по численности с французской, при этом, уже в 1917 году начал формироваться переизбыток боеприпасов тяжелой артиллерии; а легкая артиллерия, – поскольку на почве снарядного кризиса начала войны русское командование было охвачено чем-то вроде истерики в плане запасания трехдюймовыми выстрелами, – подошла бы к 1918 году с откровенным затовариванием боеприпасами, а при сохранении и хотя бы ограниченном наращивании темпов производства и поставок к концу 1918 года склады бы вообще ломились от запасов трехдюймовых снарядов.

К концу 1917 году бомбометов в армии было вдвое против штата (14 тысяч при штате 7 тысяч), минометов малых калибров – 90% штата (4500 при штате 5 тысяч), минометов крупных калибров для ТАОН – 11% (267 единиц) от запроектированной громадной потребности в 2400 систем. В боеприпасах для бомбометов был достигнут явный переизбыток, в связи с чем их выпуск в 1917 году сворачивался с переориентацией на производство мин для минометов, в которых была нехватка. В 1917 году ожидалось изготовление 3 млн. минометов.

Показательно, что хотя большая программа строительства военных заводов требовала не менее 800 млн. руб., проблем с выделением этих средств не испытывалось, а строительство крупных военных предприятий велось во многих случаях ударными темпами.

Во-вторых, констатация проблем отечественной военной мобилизации отнюдь не означает их отсутствие у других стран, скажем, снарядный кризис начался и закончился в Англии и России примерно в одно и то же время. В европейских странах тоже сокращается выплавка металлов, добыча угля, производство легкой промышленности, продуктов питания и т.д. Причем, если сравнить с Россией, то падение бывало и более серьезным. Например, выплавка стали во Франции упала с 4,687 млн. тонн в 1913 году до 1,111 млн. тонн в 1915 году. Но мы-то знаем, что промышленность всех этих стран продолжала работать в военных условиях до конца 1918 года, вероятно и в России до самой революции не было ничего такого, что заставляло бы опасаться за ее промышленность больше, чем в других странах.

Ну, и наконец, если бы в России не было огромных военных запасов, то нечем было бы поддерживать пламя братоубийственной бойни на протяжении почти четырёх лет.

Приведу лишь один пример: импортные пулемёты Льюиса оставались на вооружении РККА до середины 1920-х годов, а затем хранились на военных складах вплоть до начала Великой Отечественной войны, когда ими были вооружены части ополченцев, защищавшие подступы к Москве и Ленинграду (и вопрос дефицита запчастей и боеприпасов не возникал).

Поэтому тезис о разрухе как объективной причине революции тоже может быть снят.

Во имя спасения Родины

Остаётся взглянуть на общественные группы. По мнению советских историков во Второй буржуазно-демократической революции буржуазия, помещики и правые социалисты выступали против интересов народа[ix], в то время как в октябре: «Возглавляемый партией большевиков, рабочий класс, в союзе с крестьянской беднотой, при поддержке солдат и матросов свергает власть буржуазии…»[x]. Таким образом, главным действующим лицом обеих революций предстаёт буржуазия, которая в базовой версии истории Семнадцатого года выполняла реакционную функцию, в то время как рабочий класс, изнывая под капиталистическим игом, находился в предреволюционном нетерпении.

Эта версия, оставленная научным сообществом ещё во второй половине 90-х годов по причине своей неработоспособности оказалась полностью дезавуирована в последнее десятилетие, поскольку новые данные позволяют определить именно так называемую буржуазию в качестве единственного, последовательно революционного класса, имевшего не только возможность, но и мотивы для свержения монархии.

При этом, оценивая шансы на победу, соратник А.И. Гучкова говорил: «Спасение в одном: в организации себя, с одной стороны, и в организации рабочих, с другой… Если мы будем… мешать им, то мы лишь будем содействовать собственной гибели»[xi]. Создание Рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета и рабочих отделов при ВПК по стране весной 1916-го, позволило к лету мобилизовать рабочих на борьбу с политическим режимом: в июле 1916 года на съезде областных ВПК перед Рабочей группой были поставлены предельно конкретные задачи устранения нынешнего режима и создание на его месте Временного правительства, опирающегося на… самодеятельный и самостоятельный народ[xii].

А. Гучков и его соратники буквально пестовали Рабочую группу, благодаря которой она, под руководством видных лидеров рабочего движения К.А. Гвоздева и Б.О. Богданова, превратилась в настоящий клуб петроградских рабочих, в котором кипела жизнь[xiii]. По едкому замечанию Н.Е. Маркова-второго, «…Пока революция в России делалась бомбистами и разрушителями, она неизменно проваливалась. Возглавляемая же господами в белых перчатках и произведённая во имя спасения Родины революция сразу получила широкий успех…»[xiv].

Рабочий вопрос вообще оказался той политической площадкой на которой преуспело радикальное направление российских политиков. Сменив после провального дебюта в Первой русской революции риторику крестьянского вопроса, никак не желавшего размещаться в политическом пространстве, на актуальные слоганы вопроса рабочего, радикальная оппозиция повела дело к устранению монарха, однако шанс реализовать свою программу представился лишь во время Великой войны, когда, нуждаясь в общественном содействии, царское правительство стало содействовать работе общественных организаций, которые, получая из казны весьма значительные ресурсы, фактически бесконтрольно ими распоряжались. Создаваемые таким образом сетевые структуры фактически подменяли собой органы административно-государственного управления. И когда лидеры движения сочли ситуацию вполне назревшей, хватило лёгкого беспорядка, чтобы устранить трёхсотлетнюю династию.

«Самовлюблённые нарциссы и гамлетики»

Возможно, мы и вправду могли бы гордиться Великой, Бескровной революцией, если бы новым правителям России удалось удержать ситуацию под контролем, но эти «…трусы, болтуны, самовлюблённые нарциссы и гамлетики махали картонным мечом – и даже монархии не уничтожили!»[xv]. Между тем как вызванные ими к жизни силы, обретшие форму общинной революции, «выворачивали власть из рук этих господ в белых перчатках», пока не привели к полной анархии и дезорганизации, когда власть «валялась в грязи» и большевикам тоже выпал шанс попробовать взять её, хотя осенью Семнадцатого вряд ли кто надеялся, что им удастся эту власть удержать.

Таким образом, новые элиты, чьи политические амбиции превосходили имевшийся у них опыт управления страной, так или иначе, направили её в пучину безвластия, уже к лету утратив доверие союзников и кредит народного энтузиазма.

Сложно сказать, почему патриоты России решились на переворот именно в феврале 1917 года, ещё труднее объяснить, почему, действуя вопреки своим же идеологическим установкам и политическим планам, они не остановились, увлекая страну в пучину безвластия.

Однако очевидно, что большевики даже не рассматривали национальный сценарий для своего переворота. Их идея мировой революции, которая, как тонко подметил В.В. Путин на заседании Совета по науке и образованию 21 января 2016 года, нам не нужна была – она явно не коррелировала с устремлениями и социальными сценариями большинства населения, которое радостно принялось наслаждаться плодами общей победы. Но недолго, трудности начались сразу же, обернувшись, в конце концов, небывалым бедствием Красной смуты.