Драма Семнадцатого года: Великая революция, или Вторая русская смута

Дмитрий Люкшин

25 декабря 2018 года

В конце 2018 года вышел из печати сборник, в котором объединены материалы двух конференций, посвященных 100-летию Великой русской революции: научно-практическая конференция с международным участием «100-летие великой русской революции: диалог ученых и учителей», проведенной 15 ноября 2017 года, и студенческой, проведенной 25 мая 2018 года.

Конференции были организованы кафедрой истории и связей с общественностью КНИТУ-КАИ при содействии Научного совета ИРИ РАН  по истории социальных реформ, движений и революций и  Регионального отделения Общероссийского общественного  объединения преподавателей истории в вузах России. 

Предлагаем вашему вниманию полный текст выступления на конференции «100-летие великой русской революции: диалог ученых и учителей»  доцента кафедры отечественной истории Казанского федерального университета, кандидата исторических наук Дмитрия Люкшина.

В «Казанских историях» уже размешены три выступления с этой конференции:

Любовь Агеева - Социализм по-шведски как результат Великой русской революции

Булат Султанбеков - Нужна история без «демонизации» или «херувимизации»

Татьяна Федорова - Мир романтиков, устремленных в светлое будущее

 Драма Семнадцатого года: Великая революция, или Вторая русская смута

Идея этого выступления возникла в процессе реализации проекта «Революция – 100», подготовленного командой Ассоциации исследователей российского общества (АИРО – XXI), под руководством известного историка Геннадия Аркадьевича Бордюгова[1]. Точнее будет сказать: в сравнении социокультурного контекста, который сопровождал вековой юбилей Драмы Семнадцатого года и 70-летие Победы советского народа в Великой Отечественной войне[2]. Юбилеи – очень интересная штука, причем не только событием, годовщина которого отмечаются, но и сами по себе, как культурный и политический феномен.

Я не буду сейчас касаться того, как руководство страны, общественные и конфессиональные структуры отмечали эти события, чего от них ждали и что получили. Я остановлюсь на том, как на эти события восприняла несоветская молодежь, то есть люди, родившиеся после 1991 года. Их реакция представляется наиболее существенной, потому что отражает социальный тренд, определяющий самоидентичность грядущих хозяев страны.

Изюминкой 70-летия Победы, оказалось то, как активно, самостоятельно и креативно занималась молодежь юбилеем Победы. Молодые люди буквально рвались в колонны, чтобы пронести плакаты со своими родственниками или промаршировать в шеренгах, одетых в хаки. Проблема была не в том, чтобы найти желающих, а в том, что все, кто хотел, просто не помещались в парадные расчеты. То есть юбилей Победы молодежь посчитала своим, идентифицируя себя посредством приобщения к сообществу победителей, и при этом не обременяют себя знанием о той войне. Многие молодые люди не просто не очень много знают о боях, битвах и героях былых времен, они не стремятся знать много, им не интересны детали и подробности. Современное поколение россиян воспринимают себя победителями и ассоциируют эту свою позитивную идентичность с Великой Отечественной войной, с победой в ней, с настоящей Победой.

Целой серией опросов мы пытали понять, почему так происходит, как воспринимается победа, как победа для всех или как торжество внутри нас? Оказалось, что победа в той кровавой, тяжелой войне, которая унесла огромное количество жизней, для большинства молодых людей – это светлый праздник. Они не вспоминают жертвы, они не испытывают ненависти к немцам, они не идентифицируют себя как противники фашизма. Они идентифицируют себя как ПОБЕДИТЕЛИ. Вот почему для современной молодежи (и тех, кто этой молодежью управляет) так важно поддержание этого состояния, победами в спорте, учебе, на поле боя, в личной жизни. Движение от победы к победе, движение, являющееся смыслом само по себе, не предполагающее остановок, сложной рефлексии и нелепых вопросов о цели – модус вивенди поколения родившихся на изломе миллениумов. Хорошо ли плохо ли[3], но другого варианта не предвидится, и перманентный креатив детей Путина, сменивший меланхолическую рефлексию дорогих россиян Ельцина, – социальный тренд: «Россия – вперед»!

Совсем другое дело – столетие Семнадцатого года. В этой дате чувствуется культурный разрыв, травматическое ядро массового сознания. Причем взрослое население, которое имеет опыт советского и постсоветского существования, этого разрыва не чувствуют. В то же время современная молодежь, современные студенты, у которых нет постсоветского опыта, а советского – тем более, эту лакуну на триумфальном пути России ощущают[4]. Даже само имя коллизии, которым принято было называть Драму Семнадцатого года – Великая Октябрьская социалистическая революция – оказалось непереносимым, вызвав желание изменить его. Правда, в своем похвальном стремлении угодить властям и потрафить массовому сознанию, академическое сообщество, разродившиеся дефиницией «Великой российской революции», ошиблось[5]. И естественной реакцией массового (как впрочем, и индивидуального) сознания на событие, подрывающее позитивную самоидентичность, стало забывание. Вот так и получилось, что проекты национального примирения, покаяния и т.п. уже не имели значения, а столетний юбилей 1917 года оказался ненужным, неуместным, что ли…

В анкете проекта «Революция – 100» это отразилось следующим образом: в одном из вопросов студентов просили вспомнить, 100-летие какого события отечественной истории, отмечается в 2017 году, а в других – назвать главные события российской и мировой истории, сосредоточиться на XX веке, главные события в человеческой истории. Результат получился довольно любопытный. Благодаря усилиям СМИ большинство студентов в 2017 году уверенно называли русские революции (студенты говорят о Февральской, Октябрьской, просто революции 17-го года, революции в России и т.п.), но оставляли их где-то во втором десятке значимых событий XX века, отодвигая их еще дальше, если речь заходит об истории всемирной[6]. То есть о революции 1917 года помнят, о ней знают, но в особом историческом статусе – отказывают.

Думается, теперь от забот юбилейных можно перейти и к самому событию, имя которому – загадка. Провал памяти возможен в массовом сознании, для исторического сообщества забывание неприемлемо. Однако же и само сообщество не готово сформулировать непротиворечивые версии. Нет, для историков, естественно, 1917 год – это одна из ключевых точек в прошлом Отечества. Здесь вопросов даже больше, чем в истории Великой Отечественной войне: во-первых, откуда что взялось? почему так получилось? как дело могло закончиться таким образом?

Царский режим, непрерывно укреплявшийся в России с XIV века, пал поразительно быстро в феврале 1917 года, когда Первая мировая война явно шла к победному концу. Бесповоротность и безальтернативность этих событий породили массу версий относительно причин, характера и природы произошедшего, а развернувшаяся к осени драма Второй русской смуты, принесшая большевикам статус новых хозяев страны, способствовала легитимации как в массовом сознании, так и в профессиональном сообществе большевистского концепта «разрухи» как объективной основы революционного возмущения.

Однако вопрос о причинах «разрухи» и степени «усталости» от войны неизменно оставался актуальным на фоне четырех лет Гражданской войны, для которой потребовались не только духовные силы, но и серьезные материальные запасы. Советским историкам так и не удалось удовлетворительно ответить на вопрос, откуда брали еду и снаряжение россияне, которые утомившись трехлетним убийством немцев, следующие четыре года отдыхали, с упоением уничтожая друг друга. Именно поэтому они предпочитали его не задавать.

Как показывает даже предвзятый анализ макроэкономических индикаторов и темпов роста в мировой промышленности начала ХХ века, Россия делила с Германией третье в мире по объему ВВП, была четвертой промышленной державой и бесспорным мировым лидером по темпам экономического роста. Поэтому обнаружить какое-то особое «обнищание» в России в данный период не представляется возможным.

Между тем статистические данные, использованные российскими специалистами, советскими экономистами, зарубежными авторами и современными исследователями, показывают, что Россия именно в годы Великой войны добилась колоссального и до сих пор недооцениваемого скачка военного производства. В 1917 году отечественная промышленность готова была в изобилии снабдить русскую армию почти всем необходимым, в то время как недостающее готовы были предоставить союзники.

По мнению советских историков во Второй буржуазно-демократической революции буржуазия, помещики и правые социалисты выступали против интересов народа, в то время как в октябре: «Возглавляемый партией большевиков, рабочий класс, в союзе с крестьянской беднотой, при поддержке солдат и матросов свергает власть буржуазии…». Таким образом, главным действующим лицом обеих революций предстает буржуазия, которая в базовой версии истории Семнадцатого года выполняла реакционную функцию, в то время как рабочий класс, изнывая под капиталистическим игом, находился в предреволюционном нетерпении. Эта версия, оставленная научным сообществом еще во второй половине 90-х годов по причине своей неработоспособности оказалась полностью дезавуирована в последнее десятилетие, поскольку новые данные позволяют определить именно так называемую буржуазию в качестве единственного, последовательно революционного класса, имевшего не только возможность, но и мотивы для свержения монархии. Однако вызванные им к жизни силы, обретшие форму общинной революции, привели к полной анархии и дезорганизации. Таким образом, новые элиты, чьи политические амбиции превосходили имевшийся у них опыт управления страной, так или иначе, направили ее в пучину безвластия, уже к лету утратив доверие союзников и кредит народного энтузиазма. Почему?

Почему армия не хотела Николая II, понятно. Потому что армия вообще и любой профессионал не любит, когда дилетанты стоят во главе всего процесса. Какой бы ни был Николай Николаевич, но он был военный, его все понимали. Когда появился Николай Александрович, в руководстве армии возникло ощущение, что ими руководят неправильно. А поскольку свои ошибки всегда проще списывать на кого-то со стороны, то крайним оказался Николай.

Почему военные нарушили присягу? – это вопрос этический. Почему все нарушили присягу одновременно? Потому, что – это был заговор. Военный переворот, если хотите, вот только делать его господа генералы желали в белых перчатках и с чистыми руками. А когда сообразили, – уже осенью, – что если хочешь что-то сделать хорошо – должен делать это сам, оказалось уже поздно. Генерал Николай Владимирович Рузский, член Военного и Государственного советов, перед тем, как его убили новые хозяева страны, написал покаянные воспоминания. Он свидетельствовал, что заговорщики предали не только государя, они предали Россию – «теперь по грехам нашим получаем большевистское правление».

Почему армия не поддержала Николая? Это одна из загадок, разрешить которую сейчас довольно сложно. Говорить о том, что народ устал, нельзя. Говорить о том, что не было патриотов… Были патриоты, те что в составе ударных батальонов врукопашную брали немецкие позиции еще летом 1917 года, те что гибли на Моонзунде и держали Кавказский фронт, когда вся армия уже подалась по бабам.

И, наконец: а была ли вообще в России в 1917 году революция? В феврале, октябре – неважно. Советская версия, кто ее помнит, звучала следующим образом: в феврале случилась не совсем правильная революция, правильная, но как бы недоделанная, и в октябре ее доделали. Но о какой бы революции ни говорить, революция – это некий переворот, смена власти. И в этом процессе должны участвовать, как минимум две силы: сила, которая держит устоявшиеся отношения, и сила, которая пытается что-то изменить. На самом деле этих сил было больше, они, худо-бедно, были представлены в Государственной думе. Но после отречения Николая II от престола значительная часть политического спектра была буквально ликвидирована. То есть все охранительные и так называемые правые силы, не говоря уже о чисто монархистах, оказались деморализованы. К 1998 году эту точку зрения пересмотрели и решили: на самом деле революция была в феврале, а в октябре – гнусный большевистский переворот. И как результат возникла страшная кровавая драма красной смуты.

А сейчас выясняется, что и в феврале не было революции, потому что на самом деле это была инсценировка с отречением Николая, подготовленная нашими союзниками, которые жутко не хотели отдавать России Босфор и Дарданеллы. На январском совещании 17-го года в Петрограде они вступили в тесные отношения с представителями либеральной думской оппозиции, получили от них заверение в том, что, если их поддержат, то Россия не будет претендовать на проливы. Так что устранение Николая произошло в полном согласии и в полном единении всех представителей политического спектра. Но и это не секрет. Достаточно посмотреть, кто приехал к Николаю принимать отречение от престола. Разве только Троцкого там не было, да и то потому, что он в это время еще был в Америке.

Спусковой механизм всей Смуты – отречение Государя, отречение неправильное, неправомочное, которое заставляет заговорщиков взять на себя ответственность за страну, управлять которой они не могли. Сложно сказать, почему буржуазия решилась на переворот именно в феврале 1917 года, еще труднее объяснить, почему, действуя вопреки своим же идеологическим установкам и политическим планам, она не остановилась, а увлекла страну в пучину безвластия. Как принято говорить, власть «валялась в грязи», большевикам выпал шанс попробовать взять ее. Хотя осенью 1917 года вряд ли кто надеялся, что им удастся эту власть удержать.

Почему же буржуазия не удержала власть? Было бы чудом, если бы она ее удержала. Любая власть держится на полиции, вооруженных силах и администрации, а царская администрация доходила только до уездного уровня. То есть на уровне волости никакой администрации вообще не было вовсе. И полицейские организации доходили до уездного уровня. А жандармская организация вообще заканчивалась на губернском уровне. Первое, что сделало Временное правительство, придя к власти, – ликвидировало корпус жандармов. Потом – полицию, затем устранило местные администрации. То есть последовательно и решительно лишило себя всех инструментов управления. В годы первой смуты на это ушло почти десять лет, во Вторую – уложились в десять дней. А народу посоветовало: вы теперь, ребята, идите и живите сами, как хотите. Только, если действительно хотелось узнать волю народа, так и надо было созывать Собор всей Земли. Напомню, что в XVII веке с этим управились за месяц, а в ХХ веке не собрались и за восемь.

Так, что – вне зависимости от авторства (Ленин, Зиновьев или Троцкий – не важно) – власть взаправду валялась на мостовой. А когда она вот так вот – бесхозная – валяется в грязи, это не революция – это смута. Вот и выходит, что большевики получили в 1917 году власть не благодаря воле народа или гению Ленина-Троцкого, а благодаря разрушению всех государственных институтов теми, кто заявлял о своем праве на эти институты. И – как ни странно это прозвучит – именно большевикам выпало, вопреки собственной программе мировой революции, поднимать государство из разрухи. Восстанавливать былое величие и блеск империи. Но это уже позже.

ПРИМЕЧАНИЯ: