Жизнь в нескольких эпохах. Публикация седьмая

Любовь Агеева

06 ноября 2024 года

Опять в день рождения приходится признать, что книгу о себе и казанской журналистике так и не завершила. Наверное, сил стало меньше.

Конечно, писала, но о другом. Другими делами занималась. Среди них самое важное – второе издание книги о «казанском феномене».

Но могу предложить читателям «Казанских историй» очередную главу из будущей книги. Расскажу о своей работе в двух казанских многотиражках.

Первый творческий рубеж – многотиражка

Читайте в «Казанских историях»:

Любовь Агеева. Жизнь в нескольких эпохах

Жизнь в нескольких эпохах. Публикация вторая

Жизнь в нескольких эпохах. Публикация третья

Жизнь в нескольких эпохах. Публикация четвертая

Жизнь в нескольких эпохах. Публикация пятая

Жизнь в нескольких эпохах. Публикация шестая

 Газета «На стройке»

Меня очень устраивала работа в Доме пионеров Ленинского района, поскольку его директор Анэллия Дмитриевна Бездетко разрешала мне приезжать только на занятия в кружке юнкоров, который я вела.

Мы жили с мужем на улице Щапова, в доме №23, и во время моих поездок в Соцгород, на улицу Челюскина, где тогда размещался Дом пионеров, с маленькой дочкой оставалась соседка. Помню, платила я ей один (!) рубль.

После второго курса руководство кафедры журналистики потребовало, чтобы все студенты нашего курса трудоустроились по специальности – иначе отчислят. Естественно, сразу возникли серьезные сложности. И с детскими садами тогда была большая проблема, а мест в яслях практически не было. Но пришлось подчиниться обстоятельствам. Помогла Анэллия Дмитриевна — мне дали место в одном из детских комбинатов Ленинского района, недалеко от улицы Восстания.  

Естественно, тогда я оценивала перемену работы со знаком минус. Но, оглядываясь на мой длинный путь в журналистике, понимаю, что это довольно жестокое требование со стороны университета стало для меня большим плюсом.

Литсотрудником многотиражной газеты «На стройке» я работала с 26 июля 1968 года. Это была многотиражка строительно-монтажного треста №1, о котором я уже кое-что знала. До создания семьи жила в рабочем общежитии треста — опять же помогла Анэллия Бездетко.

Я мало в чем разбиралась, когда писала о строителях. Охотнее бралась за темы, не связанные со строительством. Как понимаю, обзор стенной печати треста, который я принесла на кафедру журналистики в виде зачетной работы   по практике в сентябре 1968 года, писала без особых усилий, поскольку по работе в Доме пионеров хорошо знала, что такое стенновка («Ближе к жизни. Стенновки в управлениях»). Охотно писала зарисовки о людях, о комсомольской работе. Меня даже избрали в комитет ВЛКСМ треста, я стала активисткой городского масштаба. Сохранившиеся вырезки из этой газеты показывают, что в 1970 году я уже могла проанализировать ход строительства новых школ («Нужны ли иксы в строительстве?»). Однажды редактор Ольга Натановна Файнберг доверила мне  написать отчет с партийно-хозяйственного актива треста («Актив дает анализ причин»).

Многотиражки в ту пору были как подготовительный класс в нашей профессии, и потому мало кто в них задерживался подолгу. В отличие от многих коллег, мечтавших о месте в редакциях республиканских газет, я комплексом неполноценности не страдала. Понимала, что это тот фундамент, на котором будет выстраиваться моя журналистская биография.

Кстати, никогда не страдала и от того, что всё время пишу сиюминутные газетные тексты, а не повести и рассказы. Никогда в этом себя не пробовала, да и способностей к такому творчеству в себе не чувствовала. Моя «нетленка» умирала на другой день после выхода очередного номера. Такова специфика газеты.

У меня вообще комплексов по поводу моей жизни и работы не было. Нет роскошного коттеджа, не было личной машины, нет миллионов на банковском счету – и не завидую тем, у кого есть. Для понимания собственной значимости мне такие знаки успешности нужны не были.  

Мне всё было в первом тресте интересно. Интересно на стройке, интересно знакомиться с новыми людьми, интересно бывать в газетном цехе Комбината печати имени Камиля Якуба на улице Баумана, где верстались все газеты того времени.

Не могу не вспомнить моего первого казанского редактора – Ольгу  Файнберг. Я тогда мало что о ней знала. Подробности ее биографии нашла недавно на сайте интернет-журнала «Русское литературное эхо», членом редколлегии которого и корреспондентом она была с момента его создания в 2004 году. Этот журнал издается в Израиле, куда супруги Файнберги уехали 25 октября 1995 года.

Ольга Натановна и Авраам Борисович Файнберги. Израиль

Ольга Хайкинсон родилась 11 сентября 1935 года в Москве в семье врачей. Ее отец — майор медицинской службы, кандидат медицинских наук Натан Хайкинсон — был известным в Казани врачом. Его не обошел каток политических репрессий. В 2015 году, к 110-летию со дня его рождения, Ольга Натановна издала повесть отца «Повалка», в которой он рассказал о начале «Большого террора» в Советском Союзе. Ее машинописная рукопись пролежала в семейном архиве 51 год.

Узнав об этой странице жизни ее семьи, я по-другому оценила наши с ней беседы на темы истории страны.

В нашу республику семья Хайкинсонов попала в июле 1941 года. Сначала их эвакуировали в деревню Пановка, затем в Казань. Ольга окончила престижную женскую школу №3, в прошлом дореволюционную гимназию, получив в 1953 году серебряную медаль. Так же в 1958 году с отличием завершила учебу на историко-филологическом факультете КГУ.

В составе студенческого стройотряда Казанского университета была участницей уборки урожая в Павлодарской области, в 1957 году награждена Знаком ЦК ЛКСМ Казахстана «За освоение целинных и залежных земель». Она видела «своими глазами незабываемое фантастическое зрелище: наземный испытательный взрыв атомной бомбы на Семипалатинском полигоне, в соседней с Павлодарской области. И второе солнце на небе, как в Библии описано, и белое облако, и чёрный гриб...» (цитата из ее публикации в «Русском литературном эхе» 2015 года).

Я знала ее только как редактора многотиражки. Не слышала ее лекций, а она была одним из лучших лекторов Кировского района, аттестованным лектором-международником высшей категории, не читала ее публикаций в других СМИ, а она была автором сотен газетных и журнальных очерков, статей, репортажей, публиковалась в сборниках «Мы из Советской Татарии» (1961, 1963). Ещё в 1957 году Ольга Натановна участвовала в работе 4-го съезда молодых писателей республики, где ее назвали «Ефим Дорош в юбке» (был такой популярный очеркист в СССР).

Пытаюсь понять отсутствие всякого интереса с моей стороны к ее жизни вне редакции, и не вижу ни одной сколь-нибудь важной причины. В какой-то степени ограниченность тогдашних интересов можно объяснить сложностями моей жизни — я работала и училась, у меня был маленький ребенок…  Но, скорее, это проявление общей тенденции: человек всегда мало интересуется жизнью тех, кто его окружает в повседневности — родителей, учителей, друзей, коллег, если она не касается его лично.

Ольга Натановна, по моим тогдашним представлениям, была человеком суперобразованным. Ее муж – заслуженный деятель искусств ТАССР, член Союза художников СССР Аркадий Борисович Файнберг – был известным казанским искусствоведом. Они познакомились в университете, поженились на 5-м курсе. Аркадий Борисович тоже был из эвакуированных — в Казань приехал из Ленинграда. Я познакомилась с ним, когда работала в газете «Вечерняя Казань». Он был внештатным автором нашего отдела, писал о художниках, об изобразительном искусстве в целом, разделяя желание редакции повышать уровень образованности наших читателей. В ноябре 1986 года подарил мне свою книгу «Художники Татарии», оставив «самые хорошие пожелания от автора».

О том, что они эмигрировали в Израиль, знала. Предполагала, что и там не потерялись. Но как сложилась их жизнь в Стране обетованной, прочитала только сейчас (http://eholit.ru/show/avtor/olga/). Аркадий (теперь Авраам) Борисович стал академиком Израильской Независимой Академии развития наук, членом Союза писателей Израиля. Журнал «Русское литературное эхо» при поддержке компании по культуре города Ашдода и спонсоров, при содействии семьи Файнбергов ежегодно проводит Международный конкурс малой прозы имени Авраама Файнберга (он умер 20 июня 2010 года). Ольга Натановна, считая мужа незаурядным человеком, всячески пропагандирует его творческое наследие. По его завещанию она подарила все его книги Иерусалимской Русской библиотеке.

Ольга Натановна была автором многих русскоязычных СМИ Израиля, издала семь книг. Продолжила и лекторскую деятельность, выступая по проблемам поэзии Серебряного века. Была участницей ряда научных конференций, в том числе Цветаевских чтений в Большевском музее-квартире семьи М. Цветаевой и С. Эфрона (заочно). Вместе с супругом часто выступала с презентациями книг или лекциями.  О многом говорит тот факт, что в июне 2014 года она получила Грамоту Российского культурного центра при Посольстве России в Государстве Израиль «За сохранение духовных традиций русской культуры и литературы за рубежом».

Ольга и Авраам Файнберги прожили вместе более 50-ти лет. Они родители троих детей, бабушка и дедушка шестерых внуков.

Ольга Натановна меня многому научила в журналистской профессии. «Писать для строителей несложно, но это лишь первый творческий рубеж, который тебе надо взять», – так она мне говорила.

Никогда не забуду один наш разговор. Я пришла с какого-то комсомольского мероприятия разгневанная – ни оно, ни участники мне не понравились. Люди какие-то равнодушные… Ольга Натановна меня выслушала и ничего по поводу моего гнева не сказала. А через какое-то время спросила, читала ли я роман Николая Островского «Как закалялась сталь»? Кто его тогда не читал?! «Кого из героев помнишь, кроме Павки Корчагина?», – спросила она. Я перечислила имена его друзей. «Эпизод, когда поезд застрял в снегу и пришлось пассажирам чистить узкоколейку, помнишь? Все ли вышли тогда работать?».

И тут я впервые осознала, что рядом с Павкой всегда были и другие люди, кроме друзей, не единомышленники, не всегда честные и добрые. И энтузиастами, как он, они не были. Наверное, потому мне и не запомнились.

«В жизни всегда так бывает – люди разные. И будет хорошо, если ты не будешь кричать «Караул!», когда встретишь не таких, как Павка Корчагин», – завершила Ольга Натановна нашу необычную беседу.

Людей, которые преподавали мне такие уроки, в моей жизни было немало. Помню такой случай. Я вышла из полиграфкомбината имени Камиля Якуба, где верстала в тот день многотиражку ветеринарного института, и, очень расстроенная, шла по улице Баумана. Поскольку люди меня всегда видят улыбающейся, коллега, которого я встретила, удивился: «Что случилось? Кто обидел?». Рассказала, что огорчил один общий знакомый, который, как оказалось, говорил другим про меня гадости, а при встрече со мной рассыпался в любезностях. «О, ты с сегодняшнего дня можешь считать себя настоящим человеком, – сказал мой собеседник. – Не может быть такого, чтобы все тебя любили».

Он оказался прав. Встречала и тех, кто говорил гадости в глаза, но чаще гадили за спиной, на глазах расточая комплименты. Со временем научилась держать удар. А если вдруг бывал повод о ком-то в конкретной ситуации думать плохо, ставила себя на его место – а сама разве не ошибаюсь, не бываю резка и порой несправедлива в отношениях с людьми?

Хорошо, что разочарований было немного. Просто старалась не очаровываться, пока не съем с человеком пуд соли. Хотя уже в зрелые годы пережила и такое разочарование.

Правила, которым следую всю жизнь – не путать служебные отношения с личными; уметь прощать, когда обидят, и стараться не обижать других; никогда не доверять слухам и сплетням (ошиблась однажды и сделала выводы).

А вот с предателями старалась не общаться. Даже если это был коллега, и общаться по службе приходилось. Это единственный грех, который я не прощала. Хорошо, что таких людей было в моей жизни немного.

Газета «Бауманец»

С ноября 1970 года я работала в Казанском государственном ветеринарном институте имени Н.Э. Баумана – заведовала лабораторией программированного обучения кафедры иностранных языков. Это место предложила мне Рита Антонова, подруга. Она знала про мои намерения заняться наукой – а тут как раз был удобный случай. В этом институте можно было защитить кандидатскую диссертацию по педагогике.

Программированное обучение сводилось к автоматическому тестированию на специальных устройствах. Его проходили все студенты КВИ. Работа несложная, правда, немного скучная. Я уже выбрала тему будущей диссертации, когда меня вызвал ректор – профессор Хусаин Галеевич Гизатуллин. Позже выяснилось, что спровоцировал наше знакомство редактор многотиражки «Бауманец», из-за пьянки которого в очередной раз не вышел номер. Узнав, что в штате вуза есть человек с журналистским образованием, ректор поступил с коллегой круто – уволил его, и предложил его должность мне. Дал возможность подумать над этим предложением до завтра, а когда я на следующий день отказалась его принять, посоветовавшись дома, сказал сокрушенно: «А я уже приказ подписал!».

Советский человек знал силу слова «НАДО!». Подчинилась ему и я. Все-таки заманчиво было – примерить на себя должность редактора, пусть и многотиражки. Случилось это 4 апреля 1971 года.

Если в редакцию «На стройке» мало кто заходил, то кабинет «Бауманца» на втором этаже главного здания ветеринарного института на Сибирском тракте быстро стал местом «паломничества». То ли газета привлекла внимание студентов, то ли молодые журналистки. По сути, мы были с некоторыми из них одного возраста. Вместе со мной работала Людмила Толмачева (Колесникова). Я была уже с дипломом, Люда еще училась. Постепенно наши гости стали внештатными авторами. Будущие ветеринарные врачи и ученые зоотехники постигали с нашей помощью премудрости написания текстов для газеты, учились жить в городе (большинство было из сельской местности) и пользоваться его огромными возможностями.  

Увы, многие студенты из села, уйдя из-под опеки родителей, попадали в плохие компании. Парни спивались, девушки, бывало, бросали учебу и уезжали домой рожать. Но те, кто сотрудничал с газетой, знали, чего хотят. Не зря некоторые из них впоследствии стали известными учеными и управленцами. Когда в 1998 году ветеринарный институт отмечал 125-летие, меня пригласили на юбилейное собрание. Несколько бывших студкоров «Бауманца» подошли ко мне перед началом праздничного собрания, и мы с удовольствием вспомнили их студенческие годы. А потом увидела некоторых в президиуме, узнала, что они профессора, доктора наук, руководят НИИ и крупными сельскохозяйственными предприятиями. Например, выпускник 1975 года Коля Балакирев оказался директором НИИ пушного звероводства и кролиководства имени В.А. Афанасьева (сейчас Николай Александрович Балакирев ―  академик  РАН, работает в Московской государственной академии ветеринарной медицины и биотехнологии имени К. С. Скрябина).

 «Вы разбудили в нас карьеристов», – пошутил после собрания один из активных авторов вузовской многотиражки.

Помню, вместе с группой студентов мы прошли дорогами 124-го отдельного лыжного батальона, в котором служил преподаватель кафедры физического воспитания КВИ Хамит Шагибекович Сафин. Побывали в местах, где воевал и полег почти в полном составе лыжный батальон, в котором он защищал подступы к Москве. Бои под Сухиничами были жестокие. Я написала о том походе для «Бауманца», сейчас эту публикацию можно прочитать на сайте «Казанских историй» (Вечная эстафета памяти: «Снежный десант» в Сухиничи).

Официально «Бауманец» был органом ректората, парткома, профкома и комитета комсомола, неофициально газетой руководили секретарь парткома (им был тогда Андрей Александрович Барсков) и ректор. Принимал меня, как я уже сказала, Х.Г. Гизатуллин, а увольнял уже Н.З. Назипов.

Надо сказать, мои отношения с руководством института были весьма демократичными. Редакцию по мелочам не опекали. Тем не менее, мои представления о журналистике, сформированные на опыте американских и европейских СМИ (как нас учили), порой расходились с тем, что я видела в жизни. Если Главлит многотиражников особо не трогал, то руководители вузов и предприятий предпочитали держать их на коротком поводке. Моих коллег удивляло, что в «Бауманце» бывают и критические публикации.

Правда, однажды я оказалась в трудной ситуации. В газете было напечатано письмо студентов одной группы, которые просили призвать к порядку одногруппника, поскольку не могли сделать это сами. И уже после публикации выяснилось, что этот студент был племянником проректора по учебной работе профессора Мосина. «Злые языки» донесли мне, что Василий Васильевич сказал кому-то в раздражении: «Много она себе позволяет!». И тут же добавил: «Но ведь за дело покритиковали…». 

Впредь я стала советоваться с секретарем парткома, если была какая-то резонансная публикация. Но если у Андрея Александровича были возражения, обычно говорила: «Хорошо, я тогда отдам материал в «Советскую Татарию». Естественно, он появлялся в «Бауманце», правда, с небольшими коррективами. Я не видела в этом согласовании интересов ничего страшного.

Пять лет в ветеринарном институте оставили у меня несколько ярких впечатлений. Прежде всего, изумляли люди, с которыми я там работала. В своем маленьком провинциальном городке я не видела ни одного живого профессора, да и в университете знала только И.Г. Пехтелева, заведующего кафедрой журналистики. А в ветеринарном институте профессор был на каждой кафедре, а на некоторых даже два. И какие это были люди! Сохранились в памяти имена тех, с кем было интересно общаться: Вениамин Григорьевич Бушков, Лев Григорьевич Замарин, Хатиб Шакирович Казаков, Виктор Федорович Лысов, Николай Вячеславович Михайлов, Николай Андреевич Уразаев, Дмитрий Кириллович Червяков, Валентина Георгиевна Эвранова. Был в этом ряду и Василий Васильевич Мосин, фронтовик, заслуженный деятель науки ТАССР и  РСФСР, хирург, основоположник надплевральной новокаиновой блокады.

Некоторые профессора удивляли меня своей образованностью. Не в смысле их научных знаний, конечно. Тут я мало что понимала. Говорить с ними можно было на любую тему. Почти все интересовались литературой, искусством. И студентов учили быть разносторонне образованными. Поражала их подвижническая работа по воспитанию научной смены. Студенческое научное общество в КВИ было одно из лучших в отрасли.

Чаще всего я общалась с заведующим кафедрой иностранных языков Игорем Львовичем Литвиновым. Галантный был кавалер, интеллигентен даже в мелочах. Через много лет я узнала, что он был сыном режиссера Качаловского театра Льва Марковича Литвинова. В 1990-х годах Игорь Львович начал работать над методикой изучения татарского языка как иностранного. Создал программы для учеников 1-7 классов, поурочные методические пособия для учителей, подготовил словари, написал книгу «Я начинаю говорить по-татарски (самоучитель для начинающих)», изданную в 1994 году. Но, к сожалению, воспользовались его разработками немногие. Уверена, если бы татарский язык преподавали так, как предлагал Литвинов, республике не пришлось бы отказываться от его изучения всеми школьниками, как это случилось позднее.

Мои представления об ученом, профессоре ярко воплотились в образе Нины Александровны Крыловой, заведующей кафедрой патофизиологии. Мы общались с ней многие годы. Даже не общались – дружили. Она поражала меня своим жизнелюбием и оптимизмом, хотя жизнь ее была далеко не сахар. Свои ученики были ей дороги так же, как два сына – Владимир и Сергей, которые носили фамилию мужа – профессора КХТИ Германа Константиновича Дьяконова, которого она потеряла очень рано.

В ее судьбе отразилась биография целого поколения. Нина Александровна до конца своих дней считала, что обязана всем Октябрьской революции. Прежде всего тем, что смогла, как и ее братья и сестры, получить хорошее образование, найти интересную работу, которая стала смыслом всей ее жизни. В прежние времена при раннем сиротстве это вряд ли бы случилось.

Она родилась 3(16) января 1910 года в слободе Кукарка Вятской губернии. Вырастили ее две сестры — учительницы Глушковы. Своих детей у них не было, в разные годы в их доме жили 14 сирот, в том числе, кстати, Сережа Костриков, в будущем Сергей Миронович Киров, которого они взяли в Доме призрения для малолетних детей, оставшихся без попечения родителей.  Рассказывая о своей судьбе, богатой значительными, порой драматичными событиями, встречами со многими незаурядными людьми, Нина Александровна всегда отдавала дань памяти этим замечательным женщинам.

Учебу в Казанском ветеринарном институте она закончила в 1932-м. Работала заместителем директора кетгутного завода, с 1944 по 1947 год была заместителем наркома мясо-молочной промышленности Татарии. С апреля 1947 года и до пенсии местом ее работы был родной ветинститут, где она с 1952 года заведовала кафедрой патофизиологии, а в течение двенадцати с половиной лет и лабораторией патофизиологии. Докторскую диссертацию защитила в 1953-м, в 1955-м стала профессором. На пенсию ушла довольно рано для вузовского педагога, в 1985 году. Ее просто вынудили уйти из института в полном здравии, нанеся тем самым очень глубокую рану. Она еще долгие годы, практически до смерти в декабре 1998 года, продолжала работать с молодыми учеными. Бывало, я встречалась с будущими кандидатами и докторами наук у нее дома. К ней ехали со всей большой страны.

Нина Александровна никогда не работала для себя и на себя. Пожелай она громкой славы, написала бы в тиши своего кабинета толстый учебник. Находились люди, которые упрекали ее за то, что она этого не сделала — растратила себя на учеников. Только она так не считала. А толстые книги ее ученики написали.

В «Казанских историях» можно найти воспоминания Нины Александровны о своей жизни, а также мой очерк о ней (Нина Крылова: о времени и о себе).

Не могу не вспомнить 100-летний юбилей КВИ (ныне Казанская государственная академия ветеринарной медицины), когда гостей принимали со всех сторон, и даже из-за границы, чего никогда не было раньше. Ведь Казань была закрытым городом. Институт был известен в стране, в нем работали ученые мирового уровня.

Два события в преддверии юбилея несколько поколебали мои оптимистичные представления о нашей жизни. Как и все советские люди, я не сомневалась, что наша страна самая лучшая, и вдруг узнала, что у нас самые плохие в мире туалеты. Случилось это на первом собрании оргкомитета, когда ректор начал обсуждение плана подготовки к юбилею с туалетов. Ученые КВИ в это время уже ездили за границу и знали, о чем он говорит. Ремонт туалетов включили в план отдельной строкой.

Потом я видела общественные туалеты в США, Финляндии, Швеции и других странах. Вспоминаю немецкие туалеты, везде одинаковые, что в пятизвездочном отеле, что на вокзале. Чистота, приятные запахи… А у нас с туалетами до сих пор проблема, хотя положение во многом изменилось к лучшему. Появились уличные туалеты с современным оборудованием и туалетной бумагой, и не везде они платные. Но это в больших городах. В маленьких зачастую, как и прежде, «очко» вместо унитаза. Да и в Казани такая картина еще наблюдается, например, на Арском и Царицынском кладбищах.

Но что — туалет, мелочь. На другом заседании юбилейного оргкомитета слушали профессора О.А. Несмелова, заведующего кафедрой марксизма-ленинизма, отвечающего за издание книги об истории института. История была у вуза славная – участие студентов в революционных событиях 1905 и 1917 годов, известные ученые, научные открытия, знаменитые выпускники, в том числе Николай Бауман, соратник Ленина, чье имя до сих пор носит институт.

Олег Александрович предложил рассказать не только об этом, но и том, что не все профессора ветеринарного института приняли Октябрьскую революцию. О том, что такие факты в истории КВИ были, я знала, но впервые услышала, что в октябре 1918 года, когда красноармейцы очистили Казань от частей Чехословацкого корпуса и Народной армии КОМУЧа (Комитет членов Учредительного собрания), многие педагоги и аспиранты ветеринарного института покинули город вместе с отступавшими бойцами генерала Каппеля. В те времена об этом не писали.

Оргкомитет решил от греха подальше не вспоминать эти события в юбилейном издании, ограничившись кратким упоминанием о них. Представляю, как тяжело было воспринимать это решение Олегу Александровичу, ведь некоторые факты из жизни его семьи тоже были в ту пору под запретом. О том, что он внук видного философа, профессора Казанской духовной академии Виктора Ивановича Несмелова, автора ряда фундаментальных философских трудов, в том числе двухтомника «Наука о человеке», я узнала много позже. После революции его деда уволили из академии, лишили возможности заниматься любимым делом.

А в 1973 году я знала только имя его дяди, Валентина Несмелова, заместителя председателя Казанской следственной комиссии, отдавшего жизнь во имя революции, в часть которого названа одна из казанских улиц.  

Так в одной семье сошлись видный богослов и ярый ниспровергатель церкви, убитый в Раифском монастыре. На сайте «Казанских историй» – два моих очерка об этой семье: «Олег Несмелов как наследник деда-богослова и дяди-чекиста» и «Философская музыка» казанского богослова Виктора Несмелова»).

В следующий раз с событиями октября 1918 года я встретилась, когда занялась изучением исторических захоронений Арского кладбища. Собирая в Интернете и книгах данные о биографиях казанских ученых, часто встречалась с такой формулировкой: «в 1918 году оказался в командировке в Сибири». Разобравшись, написала о таких «командировках» очерк (Осень 1918 года – «белое пятно» в биографиях казанских профессоров).

25 декабря 1975 года – день моего увольнения из ветеринарного института. В какой-то степени на мое решение повлияло то, что мы по-разному смотрели на роль редактора многотиражки в вузе с новым ректором, Нариманом Залиловичем Зариповым. Я не согласилась с его требованием представлять на предварительное прочтение секретарю парткома все материалы очередного номера и обратилась за разъяснением своих прав в Советский райком партии. Для анализа ситуации попросила пригласить в райком не только меня, но и секретаря парткома, а при встрече рассказала, что меня беспокоит. Меня в райкоме поддержали, и ректору пришлось от своего требования отказаться.

Когда вспоминаю этот эпизод, поражаюсь собственной дерзости. А, может, это и не дерзость была, а нормальное положение вещей. Но в годы перестройки мы так заклеймили свое прошлое, такими монстрами представили партократов, что нельзя было не поверить в то, что журналист был просто винтиком в бездушной партийной машине.

Апрель 1974 года - первый секретарь Советского райкома КПСС А. Камалеев вручает мне партбилет нового образца

Несмотря на нормализацию отношений с ректором, плохой осадок у меня в душе остался, и я стала задумываться о смене места работы. События развивались так, что увольнение стало неизбежным.

В 1974 году я написала в «Литературную газету» статью, которую назвала «Показуха», и в ней было несколько эпизодов, связанных с КВИ. Просто думала об этом явлении давно, но столетний юбилей Казанского ветеринарного института, который праздновался в 1973 году, переполнил чашу терпения. К торжествам готовились с размахом, не жалея денег и усилий. Приторные впечатления от юбилея, как бусинки, нанизались на нить размышлений, которые меня тогда мучили. И я написала о том, что думала, в «Литературку». В то время это была самая смелая в стране газета. Это власти особо не мешало – тираж у нее был ограниченный. Подписаться могли далеко не все.

Процитирую ту статью, поскольку судьба ее была примечательной:

«Как вы отнесетесь к такому событию, как юбилей? Безусловно, положительно. Но стоит ли делать из этого события дело почти мирового масштаба? Вряд ли в этом есть необходимость даже при очень больших заслугах.

Безусловно, надо пригласить гостей, надо приготовиться к их встрече, надо хорошо организовать сами юбилейные торжества. А стоит ли к юбилею делать мраморную лестницу, где каждая ступенька стоит почти пять рублей, стоит ли менять паркет, тратя вообще на ремонт колоссальные суммы, которые можно было бы использовать с большей пользой?

Преподаватель возмущен тем, что ему перенесли сроки ботанической практики на время, совершенно для этой цели не приспособленное, а ему говорят – юбилей. В совсем неканикулярное время вдруг объявляются каникулы – юбилей. Срывается важная лекция, потому что все ждут телевидение. Юбилейная съемка.

Просто тошно было от избытка показухи.

Через месяц из туалетов исчезли зеркала, электрополотенца и туалетная бумага. Вдруг поднялась требовательность преподавателей и показатели в сессию стали хуже. Правда, мраморная лестница осталась. Она еще долго будет напоминать о юбилее, вернее, о его приторности.

А ведь все делалось исключительно из благих побуждений. Показать себя лучше, чтобы гости, приехавшие на юбилей, просто ахнули от удивления.

Теперь и не разберешь, чего было больше от этого юбилея – пользы или вреда. Одно знаю точно: из тех студентов, которые учились в ветеринарном институте в то время, получится самое большое количество очковтирателей – в расчете на каждую сотню».

Полный текст статьи в «Казанских историях» — Показуха

Примеры лицемерия, фальши, показухи я приводила из разных сфер нашей жизни – тройки вместо двоек в школе, фонтан в пионерском лагере «Солнечный», который работал только в дни приема гостей,  комсомольские собрания для «галочки», показушные отчеты, далекие от действительности… До детского сада дошла – вспомнила, как в детсад, куда ходила моя дочь, пришла комиссия из роно, и родителей попросили привести детей в праздничных нарядах.

Написала – и отправила в Москву, не особо надеясь на публикацию. И вдруг однажды в Казань приехала Елена Шиманко, корреспондент отдела писем редакции. Она привезла уже сверстанный оттиск моей статьи. Целая страница! На полях увидела чью-то уверенную резолюцию – не печатать! Как пояснила Лена, это было распоряжение куратора редакции из ЦК КПСС. Ее прислали в Казань, чтобы убедить меня написать письмо в редакцию — такое безобидное послание казанской мамаши, которой не понравилось, как встретили в детском саду ее дочери какую-то комиссию. Материал вышел под названием «Салфеточки для комиссии».

Из разговора с Леной я поняла, что в редакции ее газеты, конечно же, знают такое явление, как показуха, и оно им тоже не нравится. Но никто из журналистов «Литературки» написать так не может. А тут письмо из глубинки, из Казани. Частный факт на фоне наших достижений.

История с письмом на многое открыла мне тогда глаза. И в первую очередь на то, что журналисты не всесильны, но при желании могут быть хитрее своих кураторов. Московские коллеги научили меня не ломиться в закрытые двери, а поискать другой вход. Опубликованное письмо, конечно, было о частном факте, но умные люди многое прочитали между строк.

Полосу с моим материалом Лена увезла с собой. Вырезка с публикацией, к сожалению, тоже не сохранилась. Но рукопись статьи осталась. Полный текст я позднее опубликовала в книге «Казанский феномен: миф и реальность», полагая, что постоянное лицемерие, в котором мы тогда жили, самым пагубным образом влияло на наших детей и в конечном итоге привело к ситуации, которая вошла в историю страны как «казанский феномен». Хотя были, конечно, и другие причины.

Было у этой истории очень важное для меня продолжение – с Леной Шиманко мы дружили потом многие годы.

Фото того времени

О статье про юбилей в центральной газете в институте, конечно, никто не знал, но я сочла, что мне лучше поискать другое место работы. Ободрило внимание к моей персоне редакции «Литературной газеты». Я почувствовала, что могу претендовать на нечто большее, чем многотиражка. Уволилась, как говорится, без запасного аэродрома. Однако вакансий в республиканских газетах (а тогда их было всего две: «Комсомолец Татарии» и «Советская Татария») не было, и Евгений Андреевич Лисин смог взять  меня только корреспондентом по договору, то есть вне штата. Я так и числилась в редакции «Советской Татарии» до 24 октября 1977 года, когда в моей трудовой книжке появилась новая запись - директор Дома пионеров и школьников Бауманского района г.Казани. Что не помешало мне работать в газете «Приборостроитель», многотиражке завода «Теплоконтроль.  

Это была необычная многотиражка. О ней, а также о стажировке в редакции «Комсомольской правды», которая случилась в  1976 году, расскажу в другой главе.